«Сколько лет драматургу?» – первый вопрос, возникающий после просмотра спектакля по пьесе Юрия Клавдиева «Собиратель пуль» (режиссёр Руслан Маликов, театр «Практика»). Второй вопрос: «Это китч, чернуха, отрыжка телевизионной программы о жизни подростков или концентрированное переосмысление личного опыта?» И всё же понимаешь, что сбивчивые, петлистые диалоги и незатейливый лиризм рабочих окраин невозможно подделать, как невозможно сымитировать аутентичную подростковую речь и вывернутое наизнанку инфантильное сознание. Вопросы исчезают, когда узнаёшь, что Юрию Клавдиеву тридцать два года, вырос он в городе Тольятти и не скрывает, что долгие годы вращался среди тольяттинских скинхедов, панков, реперов и других «неформалов».
Легко разобраться в причинах успеха молодого тольяттинца. Пьесы Клавдиева соединяют в себе все атрибуты ультра-шоковой драмы: подростковое насилие, преступность, криминальные разборки, уличная речь, ненормативная лексика и предельный динамизм. «Собиратель пуль» – один из самых характерных в этом отношении спектаклей. Экспозиция каждой мизансцены – две-три минуты. Действие пьесы – цепочка стремительных подростковых пароксизмов. За полтора часа происходит превращение обычного дворового мальчика в ожесточённого предводителя шайки. Как струны, звонко обрываются все связи героя с обществом. Он ссорится с отчимом и бежит из семьи, бросает школу, борется за признание в подростковой среде и в конце концов организует собственную банду. Нечто подобное описал Уильям Голдинг в романе «Повелитель мух». Только голдинговские подростки превратились в орду дикарей на необитаемом острове, а у Клавдиева преображение происходит в перенаселённом индустриальном аду типичного российского города.
Из общей массы героя «Собирателя пуль» выделяет только необузданное воображение. Для человека, лишённого других точек опоры, фантазия становится руководством к действию. Как не устаёт повторять герой, придумывать истории стоит, только если ты действительно собираешься их прожить. Оказавшись случайным свидетелем убийства в заброшенном здании, он справляет над телом убитого тут же изобретённый ритуал. Мёртвый встаёт и идёт утешать живого. Чтобы произвести впечатление на подругу, герой выдумывает секту загадочных «собирателей пуль», находящихся в борьбе со столь же таинственными «древоточцами». Серенада, перед которой современная девушка не сумела устоять, звучит в его исполнении так: «Мы натащим со всех моргов проспиртованных мертвецов, расставим их в разных позах в углах комнат и зажжём, как свечи. Будет жарко. Жирный дым растечётся по потолку и будет просачиваться в небо сквозь дыры в крыше. В одной из комнат будет длинный стол, заваленный пирожными, оружием и дорогим шампанским. Мужчины будут в коже и кружевах, девушки в латексе и платьях эпохи Ренессанса. В подвале будут жарить мясо на углях учителя и бомжи, а разносить его будут безногие попрошайки с автовокзала… будем слушать рок и выбрасывать недокуренные сигареты через выбитые, пыльные стёкла в окнах».
Мы до поры сочувствуем подростку, наблюдая, как уличные «университеты» постепенно поднимают со дна его души всё прирождённое зло, и вдруг понимаем, что в реальной жизни могли бы встретиться с ним только в качестве жертвы. Две замечательные сцены в спектакле отсутствуют в тексте и целиком являются заслугой режиссёра Руслана Маликова (постановщика одних из самых популярных спектаклей «Театра.doc» – «Манагер», «Большая жрачка», «Сентябрь.doc»). В первой герой с другом идет смотреть в кино ужастик «Возвращение живых мертвецов». Зрительный зал ярко освещается, и друзья с соответствующими ужимками долго разглядывают зрителей, словно видят их на экране. Вторая сцена финальная – герой и первый «сторонник» выглядывают сквозь завесу дождя (вода льётся из пластиковых бутылок под потолком) и, сложив руки пистолетиком, в понарошку расстреливают зрителей. «Ни одного не жалко», – звучат последние слова в спектакле.
Пьеса «Пойдём, нас ждёт машина…» (режиссёр Владимир Агеев, Центр драматургии и режиссуры под руководством Алексея Казанцева и Михаила Рощина) начинается в типично клавдиевском ключе. Две окровавленные девушки валяются на трассе, разглядывая оторванный человеческий палец… Действия следуют в обратном хронологическом порядке и постепенно возвращают нас к весьма запутанной завязке пьесы.
Каждый интроверт немножко солипсист, то есть нуждается, чтобы внешний мир хоть изредка напоминал о себе. В провоцировании внешнего мира интроверты проявляют поразительную находчивость. Даже в петлю залезают, словно перелезают через стену, с тайной надеждой оказаться в неком идеальном внешнем мире, воспринимаемом непосредственно, а не через призму личности с присущей ей ограниченностью. Не то чтобы они испытывали какие-то иллюзии. Просто понимание, что деньги – это самое главное и только для дураков они на втором месте, не снимает метафизических вопросов. Если люди – это листья, падающие в грязь и прилипающие к ботинкам, то… к чьим ботинкам они прилипают? Чтобы получить ответ на этот вопрос, тольяттинская девушка Маша решает покончить жизнь самоубийством.
Центральная сцена в пьесе – диалог подружек. Действие происходит в комнате, в которой «много цветов в горшочках, некоторые – примерно треть из них – в умирающем состоянии». Об этом мы узнаём от бомжеватого вида рассказчика, маячащего на протяжении всей пьесы на заднем плане. Юля соглашается помочь Маше совершить самоубийство при условии, что та поможет ей совершить убийство. На одной из тольяттинских окраин Юля забивает камнями бродягу (того же рассказчика). Вслед за этим девушек ловят три гопника-наркомана. Искалечив насильников, девушкам удаётся вырваться…
Единственная декорация на сцене – неправдоподобно изогнутое дерево, символизирующее, как можно заключить из текста пьесы, Иггдрасиль. В первом действии «мировой ясень» понуро клонится, в середине пьесы превращается в светящиеся качели, чтобы в последнем действии вознестись над сценой, как благословление новой, ещё неизведанной жизни.
В последней сцене подружки обсуждают происшедшее и приходят к выводу: их теории, может быть, и верны, но лично для них не подходят. «А потом я убила одного. Потом второго, – размышляет вслух Маша. – И что? Я какое-то время слушала себя и на какое-то время мне тоже стало страшно – потому что ничего не изменилось. Ничего, понимаешь? Свет не померк, небо не задрожало, голос не пролился с неба, куст не загорелся, всадники не прискакали…» Человек наивно думает, что, провоцируя мир, может что-то изменить в нём. Но мир – это бесконечная война окна с понедельником, и только изменившись самому можно одержать в этой войне маленькую персональную победу.
Переосмысление маргинального опыта и инфантильное упоение мрачной стороной жизни не может скрыть главный движущий мотив Клавдиева – стремление любой ценой вырваться из ненавистного окружения. «Мои одноклассники были сворой самых отъявленных подонков, какие только могли быть на свете», – вспоминает Клавдиев. – «Мерзкое, кислое сборище тупых жлобов и пустоголовых пигалиц. Ни с одним из них все пять последних лет учебы в школе не о чём было не то что поговорить – словом перекинуться, потому что не знали они слов, а общались убогими междометиями, простейшими союзами и предлогами. Ненавижу. Всех до единого». В отличие от многих своих сверстников, Клавдиеву удалось «выкарабкаться». Модный драматург перебрался в Петербург, снялся в нашумевшем хорроре «Лесополоса» Андрея Стемпковского, пишет пьесы для лондонского «Ройял Корта» и сериалы для ОРТ. Сколько долго сможет он эксплуатировать свой ранний негативный опыт? Как сказал однажды драматург Владимир Забалуев, гении, получившие признание, – товар скоропортящийся. Не закатится ли звезда «певца тольяттинских трущоб» столь же стремительно, как и взошла?
