Размышления над книгой стихов Глана Онаняна
«Моей судьбы бегущая строка»
Сказать, что поэзия – это «ритмически организованный строй речи», значит, не более, как обозначить одни только внешние границы того русла, в котором существует этот многоцветнейший из жанров искусства. Потому что к «ритмически организованному строю речи» можно отнести и выкрикиваемые стоящим на трибуне Жириновским хлёсткие политические лозунги, и скандируемые футбольными болельщиками-фанатами речёвки, типа «Спартак – чемпион!», и отдаваемые командиром взвода на плацу команды «Кругом!» и «Смирно!», тогда как настоящая поэзия – это всё-таки нечто гораздо большее. Так, например, если проза несёт в себе, главным образом, информацию и идеи, то содержанием поэзии являются, по большей части, чувства и образы. Понятно, что проза тоже может обладать высокой пластичностью, быть насыщенной пышными сравнениями и яркими содержательными образами, но если в прозе подобные художественные средства выступают в основном всё-таки в качестве дополнительного материала, то в поэзии иной раз всё стихотворение-то единственно как раз и держится лишь на самодостаточности помещённого в его основание художественного образа, обусловливающего не только развитие логического рисунка в стихе, но и наличие таких сопутствующих ему деталей, как лирическая или ироническая интонация, отчётливо аллитерированная звукопись, оригинальные метрика и ритмика, и прочая поэтическая инструментовка. Таково, к примеру, стихотворение Глана Онаняна «Назидательное», как в содержательном, так и в изобразительном плане представляющее собой раскрутку метафорической пары «муж – уж» и вытекающей из неё «змеино-подколодной» образности: «Ужа ужалила ужица – / ужу с ужицей не ужиться: / уж с ужасом услышал уж, / что он плохой отец и муж, / что он, по мнению супруги, / излишне скользкий и упругий, / что он ползучий гад к тому ж!..» Само собой разумеется, что, не будучи полноценной ядовитой гадюкой, «ужалить» ужа ужица может только в переносно-метафорическом смысле, то есть – нравственно, поэтому и муки ужаленного супруга протекают лишь в душевной плоскости, заканчиваясь не судорогами умирающего тела, а назиданием распоясавшейся жене: «Давно пора тебе, ужица, / во всём на мужа положиться – / да будет норов твой ужат / во имя маленьких ужат. / Угомонись, моя змея, / пойми: важней всего – семья!» С таким же блеском написано и стихотворение «Скороговорка», стопроцентно основанное на широко известной всем истории про обокравших друг друга Карла и Клару: «Актриса от страсти к созвучьям сгорала, / а Карл был не карлик, а парень крутой, / и что ему краля – прелестница Клара, / когда он умён, словно Маркс с бородой? // Их светские дамы за грех укоряли, / но Клара игриво смотрела в лорнет: / считайте, что Клара украла кораллы, / а Карл ненароком присвоил кларнет...» Глан Онанян обладает какой-то просто-таки удивительной способностью к такой необычной расстановке обычных слов, что от их стыковки друг с другом рождаются абсолютно новые звуковые и образные эффекты. Будучи выходцем с Кавказа, он, похоже, и на методологию отделки своих стихотворений перенёс традиционное для представителей горских народов пристрастие к украшению рукоятей кинжалов дорогими инкрустациями, расцвечивая чуть ли не каждую свою строфу искусным звуковым орнаментом: «Уста к устам – они от слов устали, / не зря усталость и у стали есть, / а первый снег роится над кустами / и всё не тает, как благая весть»; «Верят, разуверяясь, в ереси планеты – / аверс есть и реверс у любой монеты»; «Когда и рай, и ад безмолвны, / душа певца – и та без молний, / но грозно копится заряд – / знай: дробнопламенным разрядом / зарниц идеи ряд за рядом / идею грома озарят!!! // И бесы храм не разорят...» Последняя из приведённых только что цитат является весьма показательной для характеристики творческой манеры Глана Онаняна, так как она с максимальной наглядностью соединяет в себе уже отмечаемую нами выше звукописно-каламбурную стилистику его поэтического письма с социально-философской проблематикой самих стихотворений. Образно говоря, поэт на протяжении всего своего творчества как бы балансирует на грани некоего острого водораздела, отделяющего художественную форму от содержания, с трудом удерживая необходимое равновесие между двумя этими категориями литературы. Можно даже сказать, что это шествие по горному гребню сопровождается постоянным сползанием автора в сторону склона поэтической формы, что, в принципе, нисколько не умаляет достоинств его стихов, хотя идейно-содержательная сторона его произведений иной раз всё же теряется в богатой густоте аллитераций или плясовых ритмах, как это, например, видно по таким строчкам как: «Хлеб насущный дожёвываю, / не живу – доживаю, / белой ниткой дешёвою / саван свой дошиваю»; или же: «Ах, эпоха, паразит – / прах и разорение, / лихоимцам не грозит / духа озарение, // лиходеи, лихачи – / с ними от безденежья, / хоть рыдай, хоть хохочи, / никуда не денешься...» Как видно даже по этим примерам, безудержное жонглирование своим умением управлять словами, сбивая их, точно растерянных новобранцев, в рокочущие близкозвучными слогами боеспособные отряды, приводит к непроизвольному затушёвыванию социальной актуальности стихотворений, невольно размывая и затуманивая гражданские позиции автора и превращая процесс постижения высказываемых им идей в весьма трудоёмкое для неискушённого читателя занятие. Вот, казалось бы, рассуждая о сущности такого немаловажного ныне для всех политиков, вплоть до российских президентов, понятия как «русская идея», поэт вынужден давать характеристику того, что произошло с Россией в последние десятилетия двадцатого и в первые годы двадцать первого столетий, прямо говоря о крушении советской империи, принёсшем наряду со свободой слова и иными демократическими завоеваниями ещё и горе и слёзы миллионам граждан бывшего СССР. И он – делает это, но делает, надо сказать, опять-таки со свойственной ему неистовой увлечённостью художественной формой, преподнося в результате читателю такие, сколь высококлассно отчеканенные, столь же и затуманенные этой самой чеканкой, словно покрывающей её патиной, строки: «Потери лет необратимы – / уходят в небо побратимы, / а ты одна в своих степях, / в своих завьюженных просторах, / в своих, как порох, чёрных спорах, / в своих соборах и цепях... // Живи же, Русь, концептуально, / парадигмально и фатально – / надежды вычерпав до дна, / не растворясь в мордве и чуди, / с молитвой о вселенском чуде, / ты как молитва нам дана! // В тебе и святость, и соборность, / панмонголизм и подзаборность, / и всеотзывчивость, и ложь, / и жертвенность, и жар жестокий, / и чистой красоты истоки, / и тайный след масонских лож...»
Боясь, чтобы этот мой, мимоходом сделанный упрёк автору в его несколько излишнем, на мой взгляд, пристрастии к игре в аллитерации не был воспринят читателями как исключительно негативная оценка мной всего творчества Глана Онаняна, я искренне хочу уверить всех, что это – поэт, не только виртуозно владеющий техникой версификации, но и обладающий настоящей гражданской смелостью, не боящийся высказывать жёсткие оценки и суждения по поводу того, что происходит ныне на просторах постперестроечной России: «За шулерским столом / тасуется колода – / кто вспомнит о былом / великого народа? // Бороться за мечту / и незачем, и нечем – / мы карту всё не ту / на стол иллюзий мечем». Так же прямо говорит он и том, что творится в нашей стране сегодня в области духовности: «Прости-прощай, культура, / крыла последний взмах – / одна макулатура / на полках и в умах. // Чернуха и порнуха, / рекламный беспредел. / А что искусство? Глухо: / искусство не у дел...». Впрочем, как написал когда-то в предисловии к одной из своих поэтических книг апологет «тихой лирики» Владимир Соколов: «Цель поэзии – поэзия. А не поэтика», – и в большей части своего многогранного поэтического творчества Глан Онанян свято придерживается этого, не узаконенного пока ни Государственной Думой, ни решениями писательских съездов закона, направляя свою духовную энергию на постижение не столько сиюминутных, сколько, по большей части, вечных тем и облечение их в максимально метафорические и оригинально звучащие художественные формы. Подобная установка приводит к тому, что практически возле каждой затронутой поэтом темы тут же обнаруживается небольшой мостик, переброшенный к «проклятым вечным вопросам», вследствие чего любая, самая что ни на есть прямолобая злободневность переводится им в область решения философских задач.
Постижение темы смерти, упрятанной поэтом в минимально страшащий читателя образ «паузы между грядущим и былым», балансирование его творческой мысли на водоразделе «между адом и раем, между раем и адом» – это, пожалуй, и есть тот основной лейтмотив, который от начала и до конца пронизывает собой новую книгу Глана Онаняна «Моей судьбы бегущая строка», выпущенную Московской городской организацией Союза писателей России.
Николай ПЕРЕЯСЛОВ, секретарь Союза писателей России
