Пытливый, жадный до всего сенсанционного, даже если оно затрагивает основы нашего нравственного бытия, европейский ум в последние десятилетия муссирует тему Иисуса Христа. Богом ли был этот человек? Кто ему была Магдалина? И чем стала его именем созданная людьми новая религия – христианство?
С показательной лёгкостью эти отвратные для всякой христианской души вопросы обсуждаются на страницах публицистических, научных, художественных западных и – увы – отечественных изданий.
Все эти и другие сугубо западноевропейские вопросы ничего не значат для человека, живущего верою во Христа. В равной степени они бессмысленны для учёного, человека реалистически смотрящего на ход человеческой истории.
Верующая душа не ставит под сомнение ни одну из истин Святого Писания. Ею с лёгкостью и светлой доверчивостью воспринимается и принимается факт боговдохновенности нашего бытия.
Сказано было, что придёт Сын Человеческий и искупит наши боли и прегрешения, – и ждала этого душа верующего человека в первом веке нашей эры. И бесконечно поверила в его приход. И бесконечно доверилась сказанному им и о нём, повествованном очевидцами. И рада была в веках верующая душа жить воспринятым ею о Сыне Человеческом. И жила она своим переживанием его как Сына Человеческого и как Отца нашего Небесного. И не искала доказательства того, что надо ей жить по Божиим, Христовым законам, а не по человекобоговым правилам и нормам. В ней самой – восприимчивой к богочеловеческим интуициям Христа – жило это доказательство. Сын Человеческий, пришедший к ней в драматический период её земной истории – первые века нашей эры, – и выразил в возможной мере её самую, её понимание себя как боговдохновенного создания. Себе самой открылась душа человеческая в Святом Евангелии. Благая Весть обрела себя в душе человеческой. И это переживание – и никакое другое – в веках спасало и спасает (европейское) человечество от его человекобоговых интенций.
В чём может верующую душу поколебать распространяющееся среди европейцев знание о внеевангельской жизни Сына Человеческого? В том, что она не тому Богу доверила своё понимание добра и зла? В том, что она не угадала в себе единящее её со всем живым миром переживание?
Бог не навязывается живой душе. Бог принимается ею в самой себе как властно и светло звучащее в ней, как приобщающее её к миру живых людей, живой вселенной. Поколебать живущего этим переживанием невозможно. Живущий этим переживанием ощущает искусственность и уязвимость самой гносеологической основы суждений, ставящих под сомнение божественность Иисуса Христа. В чём изменится образ Иисуса, если будет известно о нём новое знание? О Магдалине, о его возможном потомстве и прочем? Неизменное в нём и неизменно богочеловеческое в Евангелии о нём сказано и – что не менее значимо – воспринято жаждущей веры в Сына Человеческого душою. Воспринято душою и явлено во всей полноте и цельности жизни христианской ветви земного человечества. Переживание неизменного дарует человеку способность взглянуть на всё другое как периферийное, как временное, как незначимое, как исчезающее под воздействием вневременного и светло-грядущего. Явленной в канонических Евангелиях частью своей земной жизни явил Сын Человеческий ожидаемое в душе своей человеком и... ушёл от людей, прервав их одиночество, навсегда – в их историческом времени – привязав их к себе, наполнив их жизнь радостью своего присутствия.
Умствующие на истории земной жизни Спасителя не отдают отчёта в том, что они пишут не о нём и не о нас, верующих во Христа. Их удел – писать о параллельной с Христом и нами истории, о той, каковая может стать предметом их осмысления и преобразования, о той, каковая – сама жизнь, сама история это подтвердила – не отзывается в душе человеческой властным призывом обнаружить лучшее в самой себе и в этом светло приблизиться к жизни всего и вся на Земле. Пишут эти учёные мужи о своих богах, о своих ценностях, о своих притязаниях на великое в собственной душе. Пишут и не замечают, что своего – отдельного и великого, отзывавшегося таковым в душе человека – ими не создаётся. Ими критикуется великое и всечеловеческое, то в нём, велико-всечеловеческом, что может вызвать соблазн или сомнение в слабой, ищущей аргументации всего и вся человеческой душе. Ими критикуется некое и не удерживается то, что и составляет основу бытия тех, к кому они обращаются со своей критикой, – веру человека в себя как сопричастного со всем богосозданным и непостижимым для людей миром. Потому и живут они со своими богами и своею церковью параллельной с большинством европейского человечества историей. Убогой по своим размерам историей.
На заре христианства Вселенская Церковь это поняла и задержала взгляд верующей души на дорогих для неё чертах лика Спасителя. Задержала и, неся ответственность за подвижение человека к новой для него ступени в познании Бога, в главном не ошиблась. Верен оказался её взгляд на предрасположенного к вере европейского человека. Не искал он других себе богов в своей истории и в Сыне Человеческом обретал драму своего земного счастия.
