Архив : №09. 06.03.2009

Я устал от двадцатого века

 СТАР­ШИЕ МОИ ТО­ВА­РИ­ЩИ

  

Ра­бо­тая в «Ли­те­ра­тур­ной Рос­сии», я ча­с­то при­ез­жал до­мой к Вла­ди­ми­ру Со­ко­ло­ву за но­вы­ми сти­ха­ми с дик­то­фо­ном, и Вла­ди­мир Ни­ко­ла­е­вич спо­кой­но на­чи­ты­вал, де­лая вы­ра­зи­тель­ные па­у­зы, толь­ко что на­пи­сан­ные сти­хи. Сам при­слу­ши­вал­ся при по­вто­ре, вы­ве­рял ин­то­на­цию. В один из при­ез­дов он при­нял­ся с осо­бен­ным смыс­лом чи­тать вот эти стро­ки сти­хо­тво­ре­ния «Па­мя­ти М. Лу­ко­ни­на»:

 

Здесь риф­му­ют­ся по­жа­ри­ща Ни­че­му не во­пре­ки... Стар­шие мои то­ва­ри­щи – Все фрон­то­ви­ки.   Им до­ве­рить мож­но ис­по­ведь, К ним вой­ти, как рав­ный, в дом. Я лю­бу­юсь ими ис­под­воль В этом вре­ме­ни и в том.

 

В ка­ком «в том» – ко­неч­но, по­нят­но. По­эты-фрон­то­ви­ки – Лу­ко­нин, На­ров­ча­тов, Фа­ть­я­нов – дру­жи­ли с Со­ко­ло­вым, за­дев­шим вой­ну толь­ко дет­ст­вом, вы­со­ко це­ни­ли его сти­хи, пе­ча­та­ли их. Од­на­ко не они сы­г­ра­ли глав­ную роль. Кон­стан­тин Ван­шен­кин вспо­ми­нал: «Пер­вым, кто при­влёк к не­му все­об­щий ин­те­рес, гром­ко ска­зал о нём в пе­ча­ти, был Ев­ту­шен­ко, ко­то­ро­го тог­да слу­ша­ли вни­ма­тель­но. Ко­жи­нов то­же сде­лал для Со­ко­ло­ва очень мно­го. Да­же слиш­ком. Он за­жал его в угол и бил по­хва­ла­ми. За всё. И дру­гих при­охо­тил. В ре­зуль­та­те Со­ко­ло­ва ста­ли вос­хва­лять на­по­вал, ву­с­мерть». По­жа­луй, имен­но в это вре­мя я и по­зна­ко­мил­ся с Со­ко­ло­вым, стал вхож в его од­но­ком­нат­ную хо­ло­с­тяц­кую квар­ти­ру в Без­бож­ном пе­ре­ул­ке и ис­пы­тал, как и мно­гие в на­шем по­ко­ле­нии, ог­ром­ное оба­я­ние его лич­но­с­ти и ли­ри­ки. Счи­таю Вла­ди­ми­ра Ни­ко­ла­е­ви­ча сво­им учи­те­лем в по­эзии, хо­тя с удо­воль­ст­ви­ем вспо­ми­наю, как один из эпи­го­нов по­эта взял с по­до­кон­ни­ка как­тус с от­ро­ст­ка­ми и стал уми­лять­ся: «Вот это вы, а эти как­ту­ся­та – мы, ва­ши уче­ни­ки – имя­рек, имя­рек, а вот – Бо­б­ров». Вла­ди­мир Ни­ко­ла­е­вич по­ка­чал кра­си­вой го­ло­вой: «Нет, Са­ша – особь ста­тья, он сам как­тус, а не от­ро­с­ток». Взял двух­том­ник, толь­ко что вы­шед­ший в «Худ­ли­те» и под­пи­сал: «Будь­те все­гда та­ким жи­вым, ув­ле­чён­ным жиз­нью и твор­че­ст­вом. С сер­деч­ным по­сто­ян­ным при­ве­том...».

 

 

ВЫ­БИ­ТОСТЬ ИЗ КО­ЛЕИ

Во Льво­ве, где ЦК ВЛКСМ не­за­дол­го до ги­бе­ли сво­ей и все­го со­юз­но­го го­су­дар­ст­ва про­во­дил фе­с­ти­валь мо­ло­дой по­эзии, я вме­с­те с гру­зин­ским кри­ти­ком Ака­ки­ем Ва­сад­зе (вну­ком ве­ли­ко­го ко­ми­ка, пер­во­го на­род­но­го ар­ти­с­та СССР в Гру­зии Ака­кия Ва­сад­зе) по­мо­гал ве­с­ти се­ми­нар Вла­ди­ми­ру Со­ко­ло­ву. За­пом­ни­лись двое уча­ст­ни­ков. Алек­сандр Ша­та­лов, ко­то­рый дол­го вёл на ка­на­ле «Куль­ту­ра» пе­ре­да­чу с об­на­жа­ю­щим на­зва­ни­ем «Гра­фо­ман» и, по-мо­е­му, ни­где не све­тит­ся боль­ше со сво­и­ми сти­ха­ми. А тог­да страш­но оби­дел­ся, что его под­бор­ку рас­кри­ти­ко­ва­ли: «Я в дру­гой се­ми­нар пой­ду!». «Ра­ди Бо­га», – по­жал пле­ча­ми со­сре­до­то­чен­ный Со­ко­лов, ко­то­рый не­за­дол­го до по­езд­ки со­вер­шен­но бро­сил пить и спра­ши­вал в ре­с­то­ра­не встре­во­жен­но: «А сок – не за­бро­дил?».

Ещё за­пом­нил­ся льво­вя­нин Си­мон Ио­си­аш­ви­ли, ко­то­рый по­до­шёл по­сле об­суж­де­ния и спро­сил: «Нет, вы че­ст­но ска­жи­те: есть у ме­ня пер­спек­ти­ва?». «Со­мне­ва­юсь, – пря­мо от­ве­тил я, – че­ло­век с гру­зин­ской фа­ми­ли­ей, жи­ву­щий в на­ци­о­на­ли­с­ти­че­с­ком Льво­ве и пи­шу­щий на рус­ском язы­ке...». Си­мон вско­ре пе­ре­брал­ся в Моск­ву, же­нил­ся на эс­т­рад­ной пе­ви­це (уже и фа­ми­лию её за­был), на­пи­сал не­сколь­ко по­пу­ляр­ных шля­ге­ров, сам вдруг за­пел. Ви­дел его имя на афи­шах ве­че­ров, ли­цо под шап­кой во­лос на те­ле­эк­ра­нах, да­же ли­це­зрел на Фа­ть­я­нов­ском пра­зд­ни­ке в Вяз­ни­ках, ку­да его по­про­си­ли по­петь под фо­но­грам­му за боль­шие день­ги (?!), но и по­ёт он так же не­вы­ра­зи­тель­но, как пи­сал сти­хи, ко­то­рые без по­псо­вой под­держ­ки – не зву­ча­ли.

Но боль­ше все­го за­пом­нил­ся, ко­неч­но, Вла­ди­мир Со­ко­лов. Так, на од­ном из се­ми­на­ров ста­ли про­сить об­ла­с­кать ка­ко­го-то мо­ло­до­го по­эта (под­держ­ка та­ко­го фо­ру­ма для из­да­ния кни­ги или вступ­ле­ния в Со­юз пи­са­те­лей мно­го тог­да зна­чи­ла): «По­мо­ги­те, Вла­ди­мир Ни­ко­ла­е­вич! Имя­ре­ку – не ве­зёт, он про­сто вы­бит из ко­леи». Со­ко­лов под­нял свои вы­ра­зи­тель­ные гла­за и ска­зал за­дум­чи­во: «Вы­бит из ко­леи? А вы зна­е­те, вы­би­тость из ко­леи – нор­маль­ное со­сто­я­ние для ли­ри­ка...». Сколь­ко раз я вспо­ми­нал эти его сло­ва: луч­шие стро­ки рож­да­лись в ми­ну­ты рас­ка­я­ния, не­тер­пе­ния, ожи­да­ния и пе­ча­ли – в об­щем, вы­би­то­с­ти из ко­леи.

 

 

НЕ­ВЕ­ЗЕ­НЬЕ

Сам Со­ко­лов ча­с­то был вы­бит из ко­леи. По­мню, я при­шёл на съезд пи­са­те­лей в Крем­лёв­ский дво­рец. За­шёл в ку­ри­тель­ную ком­на­ту, а там Вла­ди­мир Ни­ко­ла­е­вич сто­ит, пе­чаль­ный, с пе­ре­вя­зан­ным паль­цем. Спра­ши­ваю:

– А по­че­му у вас па­лец за­бин­то­ван?

Мах­нул без­на­дёж­но ру­кой:

– Да ко­ро­бок спи­чек в ру­ках взо­рвал­ся...

По­ху­дев­ший, не­сча­ст­ный, не­о­бы­чай­но та­лант­ли­вый, но по­рой и сла­бо­воль­ный рус­ский по­эт, мяг­ко под­да­вал­ся по­рой вли­я­нию ок­ру­жа­ю­щих или дав­ле­нию чуж­дых сил.

Как-то мы си­де­ли в ба­ре ЦДЛ, ко­то­рый рас­по­ла­гал­ся в ко­ри­до­ре при вхо­де в зна­ме­ни­тый ре­с­то­ран­ный Ду­бо­вый зал, те­перь не­до­ступ­ный по це­нам пи­са­те­лям. Ми­мо про­хо­ди­ла На­та­лья Ду­ро­ва – про­за­ик и ди­рек­тор Те­а­т­ра зве­рей, энер­гич­ная, яр­ко на­кра­шен­ная, в не­из­мен­ной шля­пе. Она ос­та­но­ви­лась поз­до­ро­вать­ся, при­се­ла и при­ня­лась вспо­ми­нать го­ды их учё­бы с Со­ко­ло­вым в Ли­те­ра­тур­ном ин­сти­ту­те. «Я ведь хо­тел на те­бе же­нить­ся», – вздох­нул Вла­ди­мир Ни­ко­ла­е­вич. «Сла­ва Бо­гу, что это­го не слу­чи­лось, – от­ве­ти­ла груд­ным го­ло­сом На­та­лья Юрь­ев­на, – ты слиш­ком до­вер­чив и по­дат­лив для этой жиз­ни. Мне ка­жет­ся, что, ес­ли бы ты был жен­щи­ной, ты бы­ла бы по­сто­ян­но бе­ре­мен­на». Мы по­сме­я­лись. Но Со­ко­лов, по-мо­е­му, ма­лость оби­дел­ся.

И всё-та­ки Вла­ди­ми­ру Со­ко­ло­ву дваж­ды круп­но по­вез­ло: по­сле мно­гих жи­тей­ских тра­ге­дий – толь­ко ги­бель же­ны-бол­гар­ки Бу­бы и тра­ги­че­с­кий уход сы­на Ан­д­рея че­го сто­ят! – он встре­тил свою ру­сую му­зу, пусть не де­воч­ку из сти­хов, но кра­си­вую и ум­ную жен­щи­ну – Ма­ри­ан­ну Ев­ге­нь­ев­ну. Сна­ча­ла она ста­ла глав­ной ли­ри­че­с­кой ге­ро­и­ней его сти­хов, а по­том и же­ной:

 

А мне на­до­ело скры­вать, Что я вас люб­лю, Ма­ри­ан­на, Дер­жась и не­лов­ко и стран­но, Не­вин­ность, как грех, по­кры­вать...

 

Он со­хра­нил это чув­ст­во до кон­ца дней, а в жи­тей­ском пла­не пре­одо­лел все­гдаш­нюю вы­би­тость из ко­леи. Бо­лее то­го, за­слу­жен­ное при­зна­ние – от Го­су­дар­ст­вен­ной пре­мии до да­чи в Пе­ре­дел­ки­но – то­же при­шло вме­с­те с ней, с во­ле­вой и оба­я­тель­ной па­ни Ро­гов­ской. А все пе­ре­су­ды и об­ви­не­ния рев­ни­во или пло­хо от­но­сив­ших­ся к Со­ко­ло­ву лю­дей – пе­ред этим бы­то­вым спо­кой­ст­ви­ем долж­ны от­сту­пить. Тем бо­лее что ду­шев­ная ус­по­ко­ен­ность – под­лин­но­му ли­ри­ку не гро­зит.

 

  

Я – НЕ ПРАВ

При­шли с по­этес­сой Та­ть­я­ной Ре­б­ро­вой к Со­ко­ло­ву. Не толь­ко на­ве­с­тить, но и по­слу­шать но­вые сти­хи. Од­но из них бы­ло по­свя­ще­но Бло­ку, его фо­то­гра­фии во­ен­ной по­ры, где ли­рик и сол­дат си­дит в фор­ме на све­же­вы­пав­шем сне­гу в Бе­ло­рус­сии, под Пин­ском. Сти­хо­тво­ре­ние кон­ча­ет­ся за­ме­ча­тель­но:

 

... И мне до­ро­же всех сне­жи­нок Снег на но­с­ках его са­пог.

 

Я сра­зу по­про­сил дать эти сти­хи в вер­ста­ю­щий­ся но­мер «Ли­те­ра­тур­ной Рос­сии». Вла­ди­мир Ни­ко­ла­е­вич пе­ре­пи­сал его на раз­вёр­ну­той обёрт­ке шо­ко­ла­да с изо­б­ра­же­ни­ем ка­ких-то гу­сар (на­вер­ное, ко­нь­як за­ку­сы­ва­ли). По­том от по­эзии Со­ко­ло­ва речь пе­ре­ки­ну­лась на его уче­ни­ков, вив­ших­ся во­круг до­ста­точ­но оди­но­ко жив­ше­го в ту по­ру по­эта, ино­гда вы­пи­вав­ших с ним и про­сив­ших по­мочь, на­пи­сать на­пут­ст­вен­ное сло­во, пред­ста­вить на ве­че­ре. Про од­но­го из них, уже до­ста­точ­но зре­ло­го че­ло­ве­ка, Со­ко­лов гру­ст­но ска­зал: «В чём его тра­ге­дия? Он си­дит ча­с­то с хо­ро­ши­ми по­эта­ми, вы­пи­ва­ет с ни­ми, рас­суж­да­ет о по­эзии, и на­чи­на­ет ду­мать, что он – то же са­мое. А при­дёт до­мой, ся­дет сти­хи пи­сать – нет, да­ле­ко не то».

В этот су­м­рач­ный ве­чер вдруг за­вя­зал­ся спор, в ко­то­ром Со­ко­лов стал за­щи­щать сти­хо­твор­цев, на­зы­вав­ших се­бя уче­ни­ка­ми мэ­т­ра. Я убеж­дал, что они – книж­но-со­ко­лов­ские эпи­го­ны, а не жи­вые, не тре­пет­ные твор­цы в сво­ей ли­ри­ке. Ре­б­ро­ва ме­ня под­дер­жа­ла. Про­сто по­ру­га­лись – чуть ли не до ухо­да. Но я был с ги­та­рой, по­сколь­ку мно­го вы­сту­пал тог­да от Бю­ро про­па­ган­ды, ча­с­то пел со сце­ны и в ком­па­ни­ях дру­зей, и вос­клик­нул: «Раз­ве они на­пи­шут вот про та­кую по­ру?». И за­пел, чуть ли не им­про­ви­зи­руя, под­би­рая ме­ло­дию к сти­хам Со­ко­ло­ва:

 

Мне не мо­жет ни­кто и не дол­жен по­мочь, Это ты по­ни­ма­ешь са­ма. Это ран­няя рань, это по­зд­няя ночь, По­то­му что – де­кабрь и зи­ма.

 

Со­ко­лов слу­шал рас­тро­ган­но и да­же удив­лён­но, как буд­то слу­шал зву­ча­ние сво­их сти­хов в пер­вый раз...

Рас­ста­лись по-до­б­ро­му, но всё рав­но ут­ром Вла­ди­мир Ни­ко­ла­е­вич по­зво­нил:

– Про­сти­те, я был не прав. Впро­чем, оба бы­ли хо­ро­ши. Я-то при­вык к по­доб­ным раз­го­во­рам ещё со вре­мён Сме­ля­ко­ва и Фа­ть­я­но­ва, ког­да си­жи­вал с ни­ми. Пе­ре­дай­те и Та­ть­я­не, что я был не прав. Очень не люб­лю, ког­да я не прав. А здесь – так и бы­ло. Обя­за­тель­но пе­ре­дай­те.

Вот ка­кие бе­реж­но-по­эти­че­с­кие вре­ме­на бы­ли!

Александр Бобров