Архив : №10. 13.03.2009

Я в наследстве отцов ощутил…

Этих четырёх авторов, принадлежащих к различным малым народностям Дальнего Востока, казалось бы, ничто не объединяет. Кроме любви к родной земле, вернее, к родному пепелищу. Дмитрий Вайзгун – ульчский поэт, Евгений Гудан – нивхский прозаик, Георгий Бельды – нанайский писатель, а Валентина Кялундзюга – удэгейская сказительница. Но все их последние книги вышли в одном месте – в Хабаровске (при финансовой поддержке правительства этого края). Да и сам я родом из этих благословенных мест, хотя это к делу не относится. А впрочем, как сказать… Но это то, что нас всех связывает. Малая родина. А теперь обратимся непосредственно к их творчеству. И начнём, пожалуй, с Евгения Гудана.

 

Его кни­га на­зы­ва­ет­ся «Иг­ра­ю­щая Зем­ля». О са­мом ав­то­ре в зна­ме­ни­том двух­том­ном би­о­биб­ли­о­гра­фи­че­с­ком спра­воч­ни­ке Вя­че­сла­ва Ог­рыз­ко «Пи­са­те­ли и ли­те­ра­то­ры ма­ло­чис­лен­ных на­ро­дов Се­ве­ра и Даль­не­го Вос­то­ка», из­дан­ном в 1998 – 1999 го­дах, ска­за­но до обид­но­го ма­ло. А пуб­ли­ка­ции во­об­ще не пред­став­ле­ны ни­как, что яв­ля­ет­ся яв­ным упу­ще­ни­ем. Я лич­но от­крыл для се­бя очень се­рь­ёз­но­го, вдум­чи­во­го пи­са­те­ля с по­эти­ко-фи­ло­соф­ским сло­гом, на­при­мер, та­ким: «В этот час ут­рен­не­го за­ти­шья мо­ре не спит. Это лишь ка­жет­ся лю­дям, что на­сту­па­ет по­кой в пред­две­рии но­во­го дня. Зем­ля, а вме­с­те с ней и лю­ди, а так­же оби­та­те­ли во­ды и ле­са, тун­д­ры и сте­пей, со­вер­ша­ет свой Веч­ный Путь во Все­лен­ной. Она ле­тит вме­с­те с на­ми сквозь Про­ст­ран­ст­во и Вре­мя, встре­чая на сво­ём пу­ти но­вые рас­све­ты, но­вые за­ка­ты. Изо дня в день, из ве­ка в век… И мы, её веч­ные спут­ни­ки, со­вер­ша­ем это дли­тель­ное пу­те­ше­ст­вие, ка­ча­ясь в вол­нах Вре­ме­ни и Про­ст­ран­ст­ва, прон­зая го­лу­биз­ну Не­ба, во­вле­ка­ясь в но­вые во­до­во­ро­ты Жиз­ни». Или: «Мор­ской при­бой иг­рал вол­на­ми. Они на­ка­ты­ва­ли на пе­сок и ты­ся­ча­ми хру­с­таль­ных ша­ри­ков рас­те­ка­лись по про­стор­но­му по­бе­ре­жью. Изу­м­руд­но-зе­лё­ная во­да при­тя­ги­ва­ла к се­бе, и мне, жи­те­лю Аму­ра, по­че­му-то хо­те­лось за­плыть на са­мый бу­рун, оку­нуть­ся в гре­бень вол­ны и на нём плыть, а за­тем в из­не­мо­же­нии упасть на со­лё­ный пе­сок…». Обе ци­та­ты взя­ты из его по­след­ней кни­ги. Ме­та­фи­зи­че­с­кие вол­ны Вре­ме­ни и Про­ст­ран­ст­ва и ре­аль­ные вол­ны Охот­ско­го мо­ря не­раз­де­ли­мы в вос­при­я­тии ав­то­ра, по­сколь­ку они – суть од­но­го и то­го же – Зем­ли, Не­ба, Жиз­ни. А Иг­ра­ю­щая Зем­ля (по-нивх­ски – Лер Миф), ес­ли кон­крет­но – это ос­т­ров Са­ха­лин. Но к не­му мы ещё вер­нём­ся.

Сам Гу­дан ро­дом из се­ле­ния Каль­ма (это на ма­те­ри­ке), 1951 го­да рож­де­ния. Учил­ся в пе­да­го­ги­че­с­ком учи­ли­ще в Ни­ко­ла­ев­ске-на-Аму­ре, окон­чил выс­шую пар­тий­ную шко­лу, за­ни­мал­ся жур­на­ли­с­ти­кой. Сей­час жи­вёт в се­ле Бо­го­род­ское Ха­ба­ров­ско­го края. Был луч­шим уче­ни­ком нивх­ской ис­сле­до­ва­тель­ни­цы Ма­рии Ни­ко­ла­ев­ны Пух­ты, ко­то­рая и пе­ре­во­ди­ла до по­след­не­го вре­ме­ни все его про­из­ве­де­ния на нивх­ский язык, по­сколь­ку Ев­ге­ний Пав­ло­вич пи­шет на рус­ском. А вот кни­гу «Иг­ра­ю­щая Зем­ля» пе­ре­ве­с­ти не ус­пе­ла. Умер­ла, ког­да Гу­дан вер­нул­ся с Са­ха­ли­на. Она скон­ча­лась в Ха­ба­ров­ске, в боль­ни­це, и он, уз­нав об этом, при­мчал­ся в го­род, что­бы за­брать те­ло по­кой­ной и по­хо­ро­нить её на ис­то­ри­че­с­кой ро­ди­не – в Каль­ме. Об этой го­ре­ст­ной ут­ра­те Гу­дан ска­жет сти­ха­ми:

 

Не­вы­со­кая, не­мно­го по­жи­лая, Чи­та­ет кни­гу, го­ло­ву скло­ня. И в па­мя­ти мо­ей сов­сем жи­вая Учи­тель­ни­ца пер­вая моя… Не зна­ем мы, ко­го мы по­те­ря­ли. Не каж­дый сра­зу и пой­мёт. Уш­ла из жиз­ни, как цве­ты по­вя­ли, – Го­рю­ет ма­ло­чис­лен­ный на­род…

 

Вот это­му ма­ло­чис­лен­но­му и раз­де­лён­но­му на­ро­ду и по­свя­ще­на его кни­га-пу­те­ше­ст­вие. А раз­де­ле­ны нив­хи не толь­ко по­то­му, что од­ни жи­вут на Ос­т­ро­ве, а дру­гие на Ма­те­ри­ке. Мно­гие ещё и в Япо­нии. Ведь до 1945 го­да Юж­ный Са­ха­лин при­над­ле­жал япон­цам, ко­то­рые и за­бра­ли с со­бой часть на­се­ле­ния во вре­мя эва­ку­а­ции. Но де­ло да­же не в этом. Ус­ло­вия жиз­ни раз­ные. Амур­ским нив­хам раз­ре­ше­но по­треб­лять «нор­мо­вой» ры­бы все­го 20 ки­ло­грам­мов в год, а са­ха­лин­ским – 100. «А что та­кое эт­ни­че­с­кая пи­ща для або­ри­ге­на? – пи­шет Гу­дан. – Это жизнь. По­про­буй­те ли­шить, на­при­мер, ук­ра­ин­ца са­ла и бор­ща. Или кав­каз­ца – лю­би­мо­го ша­ш­лы­ка и фрук­тов… Что бу­дет? Мы же – нив­хи, на­най­цы, уль­чи… – по­лу­ча­ем от юко­лы, от та­лы, во­об­ще от эт­ни­че­с­кой пи­щи жи­во­твор­ную си­лу. Но нас пы­та­ют­ся ли­шить сво­их прав. По­про­буй­те 20 ки­ло­грам­мов осен­ней ке­ты раз­де­лить на год. По ку­соч­ку на день. А о юко­ле и го­во­рить не­че­го. Это ли гу­ман­но? Это ли че­ло­веч­но?». Но речь идёт ещё и о язы­ко­вом раз­де­ле­нии, о ди­а­лек­то­ло­ги­че­с­ких раз­ли­чи­ях. По­нят­но, что сей­час япон­ские нив­хи уж сов­сем да­ле­ки от на­ших. Но да­же са­ха­лин­ские и амур­ские по­рою не по­ни­ма­ют друг дру­га. Опять же об­ра­щусь к тек­с­ту кни­ги. Во вре­мя пу­те­ше­ст­вия по Са­ха­ли­ну (кста­ти, Гу­дан при­ехал ту­да впер­вые, так уж вы­шло за его мно­го­лет­нюю жизнь) он встре­тил­ся с од­ним че­ло­ве­ком.

«– Да­вай по­го­во­рим по-нивх­ски, – пред­ло­жил он мне.

– С удо­воль­ст­ви­ем, – от­ве­чал я.

– Нив­гиш клайд, – про­из­нёс он.

Я с не­до­уме­ни­ем смо­т­рю на не­го – мне, амур­ско­му жи­те­лю, не­по­ня­тен во­прос. Алек­сандр то­же не­до­умён­но смо­т­рит на ме­ня. Я по­яс­няю ему по­сле то­го, как по­нял во­прос, что нив­хи Аму­ра го­во­рят ина­че. А «нив­гиш клайд» оз­на­ча­ет на са­ха­лин­ском ди­а­лек­те – го­во­ри по-нивх­ски».

Вот та­кое «раз­де­ле­ние тру­да» с язы­ко­вы­ми ба­рь­е­ра­ми. Но всё рав­но это од­ни соп­ле­мен­ни­ки. И для амур­чан ос­т­ров Са­ха­лин все­гда был Иг­ра­ю­щей Зем­лёй. У Ев­ге­ния Гу­да­на об этом ска­за­но так: «Вый­дешь на по­бе­ре­жье Та­тар­ско­го про­ли­ва, по­смо­т­ришь вдаль, в мо­ре – и ви­дишь пе­ред со­бой, на ли­нии го­ри­зон­та, зем­лю, ко­то­рая как бы па­рит в воз­душ­ном про­ст­ран­ст­ве. Зем­ля то опу­с­ка­ет­ся, то под­ни­ма­ет­ся над во­дой, как бы иг­рая в во­об­ра­же­нии нив­ха. Это и есть Лер Миф».

Пу­те­ше­ст­вуя по Са­ха­ли­ну, ав­тор дер­жал в сво­ём ба­га­же кни­гу ан­г­лий­ско­го ис­сле­до­ва­те­ля и пи­са­те­ля Чарль­за Хо­у­за «На вос­точ­ной ок­ра­и­не». Этот уве­си­с­тый труд был на­пи­сан в 1901 го­ду, а на рус­ском язы­ке вы­шел лишь в 2003-м. Соб­ст­вен­но го­во­ря, Гу­дан про­шёл поч­ти тем же мар­ш­ру­том, что и Хо­уз в своё вре­мя. Вот толь­ко с ка­торж­ни­ка­ми не встре­чал­ся, по­то­му что их дав­но след про­стыл. Но сто­лет­ние де­ре­вья на вы­со­ком бе­ре­гу реч­ки Тымь, и ко­лю­чий се­вер­ный ве­тер, и но­чёв­ки у ко­ст­ра по­сле ры­бал­ки, и мно­гое дру­гое всё то же. А глав­ное – и лю­ди прак­ти­че­с­ки не из­ме­ни­лись, не ста­ли ни ху­же, ни луч­ше, они – жи­вут и сча­ст­ли­вы тем, что жи­вы, ка­ча­ясь на вол­нах Вре­ме­ни и Про­ст­ран­ст­ва. Ещё од­на ци­та­та из кни­ги: «И что же они, эти на­ши со­вре­мен­ни­ки, чем за­ни­ма­ют­ся, как жи­вут, на что на­де­ют­ся даль­ше? А ни­кто из них и не от­ве­чал на мои не­мые во­про­сы. Са­ха­лин­цы жи­вут на зем­ле мо­их и сво­их пред­ков, как ве­лит об­ста­нов­ка и на­сколь­ко им поз­во­ля­ют об­сто­я­тель­ст­ва жиз­ни. Так бы­ло и в двад­ца­том ве­ке, и в на­сту­пив­шем двад­цать пер­вом».

О Са­ха­ли­не, ко­неч­но же, пи­сал не толь­ко за­не­сён­ный не­по­нят­но ка­ким ве­т­ром с Аль­би­о­на ан­г­ли­ча­нин. Пер­вым де­лом на ум при­хо­дит Ан­тон Пав­ло­вич Че­хов. А ещё: Пил­суд­ский, Крей­но­вич, Гонт­ма­хер, Штерн­берг, Так­са­ми, Ота­и­на, упо­ми­нав­ша­я­ся уже Пух­та, поч­ти клас­сик нивх­ской ли­те­ра­ту­ры Сан­ги, Про­ко­фь­ев, Лок… Я бы не­пре­мен­но до­ба­вил к этой за­ме­ча­тель­ной пле­я­де и на­ше­го со­вре­мен­ни­ка, пи­са­те­ля, ав­то­ра мно­го­чис­лен­ных ро­ма­нов, «во­ро­ши­лов­ско­го стрел­ка» Вик­то­ра Про­ни­на, чья мо­ло­дость так­же бы­ла свя­за­на с Са­ха­ли­ном. Его не­дав­няя по­весть «Ос­т­ров» – прон­зи­тель­ное и ли­ри­че­с­кое по­гру­же­ние в терп­кое ви­но юно­с­ти, во вре­ме­на вну­т­рен­ней и са­мой це­ло­ст­ной сво­бо­ды. И вот те­перь – Ев­ге­ний Гу­дан, от­кры­ва­ю­щий Иг­ра­ю­щую Зем­лю за­но­во, со сво­ей лич­ной не­из­быв­ной гру­с­тью и на­деж­дой. Его про­из­ве­де­ние на­сы­ще­но не толь­ко по­эти­че­с­ки­ми воз­зре­ни­я­ми нив­ха на зем­лю пред­ков, не толь­ко ге­о­гра­фи­че­с­ки­ми и эн­то­мо­ло­ги­че­с­ки­ми по­дроб­но­с­тя­ми, но оно бук­валь­но пе­ре­пол­не­но встре­ча­ми с са­мы­ми раз­лич­ны­ми людь­ми. И чи­та­те­лю бу­дет ин­те­ре­сен каж­дый из них.

Вот Лю­бовь Ро­ма­нов­на ве­дёт пе­чаль­ный рас­сказ о ре­прес­си­ро­ван­ных нив­хах. Лю­дей за­би­ра­ли об­ма­ном, без предъ­яв­ле­ния ка­ких-ли­бо об­ви­не­ний, и уво­зи­ли в Си­бирь. В ссыл­ке на­хо­ди­лись по во­семь-де­сять лет. А дру­гие бы­ли уве­зе­ны в Япо­нию, на ос­т­ров Хок­кай­до. По­лу­ча­ет­ся, что нив­хи, для ко­то­рых са­мым страш­ным гре­хом и пре­ступ­ле­ни­ем счи­та­ет­ся убий­ст­во дру­го­го че­ло­ве­ка, ста­ли жерт­ва­ми со сто­ро­ны как СССР, так и Япо­нии. Мо­жет быть, для ко­го-то ко­ли­че­ст­во этих жертв по­ка­жет­ся не столь су­ще­ст­вен­ным во все­со­юз­ном мас­шта­бе (ну, по­ду­ма­ешь, ка­ких-то сто или две­с­ти че­ло­век!), но да­же смерть од­но­го че­ло­ве­ка из­ме­ня­ет ро­до­вую нить.

А вот ис­то­рия про со­ба­ку. Один че­ло­век с ле­со­за­го­то­вок на за­пад­ном по­бе­ре­жье Са­ха­ли­на от­пра­вил­ся зи­мой пеш­ком до­мой, что­бы на­ве­с­тить се­мью. С ним был пёс. Но то ли серд­це под­ве­ло, то ли сил не хва­ти­ло. На­шли его толь­ко че­рез не­де­лю. Че­ло­век ле­жал на спи­не, а на гру­ди у не­го – пре­дан­ная со­ба­ка, ещё жи­вая. Во­круг – ли­сьи сле­ды. Но че­ло­век ле­жал не­тро­ну­тый зве­рь­ём, со­ба­ка всех от­го­ня­ла… Не мо­гу не рас­ска­зать ещё один слу­чай с лай­ка­ми. Уж боль­но мне эти су­ще­ст­ва ми­лы. В Не­кра­сов­ке не­кто Фё­дор дер­жал ез­до­вых ла­ек, око­ло две­над­ца­ти (так и хо­чет­ся на­пи­сать – «че­ло­век»). Кра­си­вые, лад­ные, вы­нос­ли­вые. Сам не­до­едал, но со­бак кор­мил ис­прав­но. При­ехав­шие на Са­ха­лин япон­цы, го­то­вив­ши­е­ся к экс­пе­ди­ции на Се­вер­ный по­люс, уп­ро­си­ли его одол­жить им его ла­ек – на год. Хо­зя­ин со­гла­сил­ся. Япон­цы по­бы­ва­ли на По­лю­се, но вы­вез­ти со­бак на Боль­шую зем­лю по ка­кой-то при­чи­не не смог­ли. Ос­та­ви­ли на Се­ве­ре. Че­рез год опять вер­ну­лись с но­вой экс­пе­ди­ци­ей. И что бы вы ду­ма­ли? Они с удив­ле­ни­ем об­на­ру­жи­ли, что все лай­ки вы­жи­ли, при­чём корм се­бе до­бы­ва­ли са­ми. Прав­да, не­мно­го оди­ча­ли, но вско­ре опять ста­ли вы­пол­нять функ­ции ез­до­вых со­бак. А по­том их всё-та­ки вер­ну­ли Фё­до­ру.

А в му­зее го­ро­да По­ро­най­ска хра­нит­ся уди­ви­тель­ное вес­ло, сде­лан­ное, ско­рее все­го, из ли­ст­вен­ни­цы. До­воль­но тя­жё­лое и очень ста­рое, най­ден­ное на по­бе­ре­жье мо­ря. Это вес­ло – за­гад­ка не толь­ко для на­ших учё­ных, но и для ино­ст­ран­цев. По­доб­ных вё­сел, с ло­па­с­тя­ми в ви­де фи­гу­ры иг­руш­ки-не­ва­ляш­ки, нет ни у ай­нов, ни у нив­хов, да и у дру­гих на­ро­дов то­же не встре­ча­лось ни­че­го по­доб­но­го. От­ку­да оно? Кто им поль­зо­вал­ся? Мно­го тайн хра­нит са­ха­лин­ская зем­ля, их ещё пред­сто­ит рас­крыть… Ес­ли, ко­неч­но, са­ма Иг­ра­ю­щая Зем­ля ос­та­нет­ся.

Ев­ге­ний Гу­дан вслед за Вла­ди­ми­ром Сан­ги ра­ту­ет за со­зда­ние для нив­хов пол­но­цен­ной ре­зер­ва­ции по аме­ри­кан­ско­му об­раз­цу, где ин­дей­цы пол­но­стью сво­бод­ны на сво­ей тер­ри­то­рии и ку­да не мо­жет сту­пить но­га по­сто­рон­не­го. Не знаю, не бу­ду спо­рить или со­гла­шать­ся. При­ве­ду луч­ше в за­клю­че­ние ещё од­ни сло­ва ав­то­ра, ко­то­рые бо­лью от­кли­ка­ют­ся в серд­це, но и рож­да­ют на­деж­ду: «На­ря­ду со мно­ги­ми по­ло­жи­тель­ны­ми мо­мен­та­ми або­ри­ге­ны спол­на из­ве­да­ли «бла­га» чу­жой ци­ви­ли­за­ции. Преж­де все­го, это ка­са­ет­ся ал­ко­го­лиз­ма. По­чув­ст­во­вав­шие спо­соб­ность «ог­нен­ной во­ды» при­да­вать че­ло­ве­ку свой­ст­ва «хра­б­ро­го и раз­го­вор­чи­во­го», ко­рен­ные ма­ло­чис­лен­ные на­ро­ды Се­ве­ра до сих пор до ико­ты по­зна­ют эти «пре­ле­с­ти» в пья­ном уга­ре, прав­да, не все, но лю­би­те­ли всё же на­хо­дят­ся. Это го­ре боль­но и без­жа­ло­ст­но бьёт, как би­чом, как ко­пь­ём, как стре­лой, по ге­но­фон­ду на­ро­да. Вот и вы­хо­дит, что ни­что, как вре­мя, как ци­ви­ли­за­ция, не смог­ли от­ра­зить­ся на мо­ём на­ро­де па­губ­но, как и не­уме­лый под­ход к на­ци­о­наль­ным осо­бен­но­с­тям ма­ло­чис­лен­ных мо­их соп­ле­мен­ни­ков. Мож­но ска­зать и ина­че – со­вет­ский гу­ма­низм, да и цар­ский то­же, ока­зал­ся чуть ли не срод­ни во­ин­ст­вен­но­му ге­но­ци­ду за­во­е­ва­те­лей Аме­ри­ки и Япо­нии… Нив­хи ни­ког­да не бы­ли на­ци­о­на­ли­с­та­ми. На­обо­рот – ду­ша на­ра­с­паш­ку. Мо­жет, эта на­ив­ная, дет­ская чер­та се­вер­но­го че­ло­ве­ка иг­ра­ет с ним те­перь злую шут­ку? Нив­хи ни­ког­да не тре­бо­ва­ли для се­бя ка­кой-ли­бо ис­клю­чи­тель­но­с­ти, но по­ра бы по­нять го­су­дар­ст­ву, и лю­дям, власть пре­дер­жа­щим, что на­род, на­хо­дя­щий­ся на гра­ни ис­чез­но­ве­ния, – ча­с­ти­ца ми­ро­во­го со­об­ще­ст­ва, и что есть лю­ди, за­яв­ля­ю­щие об этом во весь го­лос, что­бы их на­ко­нец-то ус­лы­ша­ли… А я всё вспо­ми­наю Лер Миф, не­по­вто­ри­мую при­ро­ду, ланд­шаф­ты, на­по­ми­на­ю­щие то тро­пи­че­с­кий лес, то род­ную амур­скую тай­гу, то да­лё­кую се­вер­ную тун­д­ру. И пе­ред мо­и­ми гла­за­ми всё ча­ще воз­ни­ка­ют об­ра­зы лю­дей, ко­то­рых я уз­нал и по­лю­бил. А сам всё ду­маю: кто же под­хва­тит эс­та­фе­ту? Кто спо­со­бен ид­ти по до­ро­ге, что вы­бра­ла для се­бя ког­да-то на­ша учи­тель­ни­ца? И от­ве­чаю се­бе – бу­дут, обя­за­тель­но най­дут­ся лю­ди, кто ду­шой и серд­цем бо­ле­ет за свой на­род. Ибо жи­ва его ду­ша – я это те­перь знаю. По­то­му что Жи­вой Огонь все­гда под­дер­жит его в труд­ную ми­ну­ту, ос­ве­тит путь к до­б­ру и спра­вед­ли­во­с­ти…».

 

***

  

О нивхском по­эте и но­вел­ли­с­те Дми­т­рии Вайз­гу­не в би­о­биб­ли­о­гра­фи­че­с­ком спра­воч­ни­ке Вя­че­сла­ва Ог­рыз­ко не ска­за­но во­об­ще ни од­но­го сло­ва. Как-то этот ав­тор про­скольз­нул ми­мо не­уто­ми­мо­го ис­сле­до­ва­те­ля се­вер­ных, си­бир­ских и даль­не­во­с­точ­ных на­ро­дов. Ско­рее все­го, слу­чай­но, а мо­жет быть, и по­то­му, что до этой кни­ги у ав­то­ра бы­ло все­го не­сколь­ко пуб­ли­ка­ций в сбор­ни­ке «Ха­ба­ровск по­эти­че­с­кий» и в аль­ма­на­хе ульчских по­этов. Но ска­зать о нём не­сколь­ко слов, бе­зус­лов­но, сто­ит. Хо­тя бы по­то­му (и тут я со­гла­шусь с на­пи­сав­шим пре­дис­ло­вие к его кни­ге «В от­чем до­ме всё моё бо­гат­ст­во» А.А. Ло­зи­ко­вым), что не­кая тай­на в по­эзии Вайз­гу­на есть, не­смо­т­ря на то, что сти­хи эти сде­ла­ны по­рою гру­бо­ва­то и ко­ря­во. Но они тро­га­ют, ведь Дми­т­рий Ни­ко­ла­е­вич вы­ст­ра­и­ва­ет свой по­эти­че­с­кий ряд не для то­го, что­бы уди­вить или по­ра­зить ме­та­фо­рой, не­о­быч­ной риф­мой или по­ли­фо­ни­ей ху­до­же­ст­вен­но­го тек­с­та, – нет, его сти­хи за­вя­за­ны на чув­ст­вен­ном вос­при­я­тии ми­ра. Да­же в со­вер­шен­но обы­ден­ном, ба­наль­ном, он ви­дит то на­деж­ду на вос­кре­се­ние люб­ви и сча­с­тья, то тра­ге­дию че­ло­ве­че­с­кой жиз­ни. В под­тверж­де­ние сво­их слов при­ве­ду два его сти­хо­тво­ре­ния. Пер­вое:

 

Па­да­ют кап­ли. Всё се­ро и сы­ро. В мо­к­рой па­лат­ке ко­мар ну­дит. Мы вда­ли от су­ет­но­го ми­ра, Нам на­до­ели по­ряд­ком дож­ди. Все очер­та­нья раз­мы­ты, Се­рый ту­ман, как ша­тёр. И о чём-то дав­но по­за­бы­том Шеп­чет по­лу­по­гас­ший ко­с­тёр. Этим дож­дём на­пу­ск­ное всё смы­то. И хоть не ста­ло по­мень­ше туч. Мне по­ка­за­лось, пусть солн­це и скры­то, Где-то не­сме­ло мельк­нул его луч.

 

Риф­мы и раз­мер, ко­неч­но же, тре­бу­ют боль­шой ра­бо­ты от по­эта, но об­щая кар­ти­на взгру­ст­нув­ше­го у ко­ст­ра оди­но­ко­го че­ло­ве­ка вы­ра­же­на до­воль­но точ­но. А вот вто­рое сти­хо­тво­ре­ние, то­же свя­зан­ное с дож­дём, но здесь – со­вер­шен­но иное:

 

По ок­нам нерв­но струй­ки льют, И ули­цы бле­с­тят, как ре­ки. И двор­ни­ки ма­шин сну­ют, Как ме­ха­ни­че­с­кие ве­ки. Льёт дождь не­слыш­но, чуть ды­ша Из раз­но­цвет­ной дет­ской лей­ки. Оси­ро­тев­шая ду­ша Си­дит и пла­чет на ска­мей­ке.

 

Это уже не про­сто дождь, а слё­зы оси­ро­тев­шей ду­ши. Воз­мож­но, че­ло­век оп­ла­ки­ва­ет сво­е­го ре­бён­ка, воз­мож­но – свою за­губ­лен­ную судь­бу. Всё воз­мож­но, но в этих двух по­след­них строч­ках и за­клю­че­на та тай­на, то пре­ду­га­ды­ва­ние, ко­то­рые за­став­ля­ют чи­та­те­ля мыс­лить и со­пе­ре­жи­вать. Но, к со­жа­ле­нию, по­доб­ных по­эти­че­с­ких на­хо­док у ав­то­ра встре­тишь не ча­с­то. Ча­ще по­па­да­ют­ся та­кие руб­ле­ные фра­зы, как:

 

Амур ши­рок, ре­ка мо­гу­чая! С мань­чжур­ских со­пок ты плы­вёшь. Зем­ля моя, род­ная Уль­чия, Кра­си­вей ме­с­та не най­дёшь…

 

Здесь слы­шит­ся го­лос ка­зён­но­го гим­но­пев­ца, а не му­зы­ка по­эти­че­с­кой ду­ши. Тем бо­лее что речь идёт о ма­лой ро­ди­не. К че­му этот не­нуж­ный па­фос, сра­зу же на­ст­ра­и­ва­ю­щий зор­ко­го чи­та­те­ля на скеп­ти­че­с­кий лад? Ви­де­ли мы и «Ку­бан­ских ка­за­ков», и «Сви­нар­ку с па­с­ту­хом», про­хо­ди­ли. Или та­кая вот стро­фа:

 

…Го­во­рят, что ни­щий мал, как му­ха, Что ни­что­жен в бед­но­с­ти сво­ей. Да, ко­неч­но, ес­ли ни­щий – ду­хом. Тот бо­гат, кто ду­хом по­силь­ней.

 

В об­щем-то, по­нят­но, что хо­тел вы­ра­зить ав­тор. Не учёл он толь­ко од­но­го (а мо­жет быть, не знал?), что в еван­гель­ских За­по­ве­дях Бла­жен­ст­ва ска­за­но: «Бла­жен­ны ни­щие ду­хом, ибо их есть Цар­ст­во не­бес­ное». И име­ет­ся тут в ви­ду не ду­хов­ная ни­ще­та как ка­кой-то по­рок, а при­зна­ние се­бя ду­хов­ным бед­ня­ком: «Се­бя уко­ряй, ни­ко­го не осуж­дай; счи­тай се­бя греш­нее, ху­же, ни­же всех; по­мни, что ни­ка­ко­го до­б­ра не мо­жешь сде­лать без бла­го­да­ти Бо­жь­ей; чи­тай мо­лит­вы цер­ков­ные, ка­но­ны и ака­фи­с­ты, смо­т­ри, как в них изо­б­ра­жа­ет­ся ни­ще­та ду­ха на­ше­го, и по­учай­ся стя­жать ни­ще­ту ду­хов­ную». Так же и бла­жен­ны пла­чу­щие, ибо они уте­шат­ся; и бла­жен­ны чи­с­тые серд­цем, ибо они Бо­га уз­рят; и бла­жен­ны ми­ро­твор­цы, ибо они бу­дут на­ре­че­ны сы­на­ми Бо­жи­и­ми; и бла­жен­ны из­гнан­ные за прав­ду, ибо их есть Цар­ст­во не­бес­ное… В этом – смысл Сло­ва, ко­то­рое в сти­хо­тво­ре­нии Вайз­гу­на по­лу­чи­ло со­вер­шен­но иное, про­ти­во­по­лож­ное зву­ча­ние. А сле­до­ва­тель­но – из­ме­ни­ло Ис­ти­не. Но, мо­жет быть, я го­во­рю об этом со­вер­шен­но на­прас­но и Дми­т­рий Вайз­гун ате­ист, эпи­ку­ре­ец и сай­ен­то­лог «в од­ном фла­ко­не»? Тог­да пусть пи­шет так и даль­ше. Ес­ли же нет, то ему на­до бо­лее тща­тель­но ра­бо­тать и над смыс­лом в сво­их сти­хах, и над их по­эти­че­с­кой фор­мой.

  

***

 

Семь­де­сят лет на­зад Со­вет­ская власть по­че­му-то за­пре­ти­ла пре­по­да­ва­ние удэ­гей­ско­го язы­ка. По­че­му это бы­ло сде­ла­но – ска­зать те­перь труд­но. Чем удэ­гей­цы-то про­ви­ни­лись? Но чуть не за не­сколь­ко но­чей все кни­ги, сло­ва­ри и учеб­ни­ки на этом язы­ке бы­ли без­жа­ло­ст­но со­жже­ны, а дол­гое вре­мя ра­бо­тав­ший над ни­ми из­ве­ст­ный се­ве­ро­вед Е.Шней­дер был вско­ре рас­ст­ре­лян. Оче­вид­но, та­ким об­ра­зом ис­кус­ст­вен­но на­саж­да­лась ру­си­фи­ка­ция ме­ст­но­го на­се­ле­ния. Не­уди­ви­тель­но, что уже сле­ду­ю­щее по­ко­ле­ние удэ­гей­цев род­но­го язы­ка не по­мни­ло и не зна­ло. Но вот ведь ка­кая иро­ния судь­бы: имен­но в тот ка­ра­тель­ный к удэ­гей­ско­му язы­ку год в се­ле Гва­сю­ги на свет на­ро­ди­лась де­воч­ка Ва­ля, став­шая в бу­ду­щем из­ве­ст­ной ска­зи­тель­ни­цей и про­све­ти­те­лем удэ­гей­ско­го на­ро­да – Ва­лен­ти­ной Тун­ся­нов­ной Кя­лунд­зю­ги. Она и на­ци­о­наль­ный ан­самбль со­зда­ла, и пье­су «Вос­ход солн­ца» – о со­бы­ти­ях граж­дан­ской вой­ны на Даль­нем Вос­то­ке – со­чи­ни­ла, и до­б­ро­со­ве­ст­но про­ра­бо­та­ла чет­верть ве­ка пред­се­да­те­лем Джан­гов­ско­го сель­со­ве­та, по­мо­гая сво­им соп­ле­мен­ни­кам все­ми си­ла­ми, и охот­ни­цей бы­ла знат­ной, по­ка­зы­вая при­мер иным муж­чи­нам, и сказ­ки пи­са­ла. Но са­мое глав­ное – са­ма взя­лась за со­став­ле­ние удэ­гей­ско­го ал­фа­ви­та и аз­бу­ки. Бо­лее то­го, под­го­то­ви­ла фоль­к­лор­ные ма­те­ри­а­лы для ака­де­ми­че­с­кой 60-том­ной се­рии «Па­мят­ни­ки фоль­к­ло­ра на­ро­дов Си­би­ри и Даль­не­го Вос­то­ка», не имея выс­ше­го об­ра­зо­ва­ния. Прав­да, ма­те­ри­а­лы эти где-то за­те­ря­лись, до сих пор ищут. Но не важ­но, ру­ко­пи­си ведь не го­рят, а язык – тем па­че.

Те­перь, пред­ста­вив чи­та­те­лям Ва­лен­ти­ну Кя­лунд­зю­гу как во­и­тель­ни­цу и спа­си­тель­ни­цу удэ­гей­ско­го на­ро­да, пе­рей­ду к её кни­ге ска­зок «Жил-был Ег­ды­га». Ег­ды­га – это та­кой фоль­к­лор­ный удэ­гей­ский ге­рой, в во­де не то­нет и в ог­не не го­рит. В кни­ге, за­ме­ча­тель­но про­ил­лю­с­т­ри­ро­ван­ной ху­дож­ни­ком Сер­ге­ем Чеш­ки­ным, пред­став­ле­ны шесть ска­зок, при­чём на трёх язы­ках – рус­ском, ан­г­лий­ском и удэ­гей­ском. Хо­ро­шие сказ­ки, спо­ру нет, но вну­кам сво­им я бы их чи­тать не стал. Во-пер­вых, не пой­мут: мно­го слов, ко­то­рые тре­бу­ют ком­мен­та­ри­ев со­ста­ви­те­ля, на­при­мер, «эмэн­дэ», «бэ­ле», «па­пан­дя» и так да­лее. А во-вто­рых, я-то, ког­да чи­тал, сме­ял­ся, но дру­гие мо­гут вос­при­нять эти на­ци­о­наль­ные и бес­спор­но вос­хи­ти­тель­ные сказ­ки как не­кие ужа­с­ти­ки в сти­ле ран­не­го Хич­ко­ка. Вот по­су­ди­те са­ми. Бу­ду пе­ре­ска­зы­вать не как Кя­лунд­зю­га, а сво­и­ми сло­ва­ми.

Ег­ды­га как-то раз от­пра­вил­ся на бе­рег мо­ря, встре­тил там жен­щи­ну-тю­ле­ня и стал с ней тай­ком жить. Же­на же его, за­кон­ная, это­му де­лу, ес­те­ст­вен­но, не об­ра­до­ва­лась. На­по­и­ла она Ег­ды­гу до­пья­на (а вы го­во­ри­те, толь­ко рус­ские куп­цы удэ­гей­цев спа­и­ва­ли!), раз­ру­би­ла му­жа то­по­ром по­по­лам и од­ну по­ло­вин­ку к се­бе при­ста­ви­ла (ин­те­рес­но, как это?). По­том вы­сле­ди­ла жен­щи­ну-тю­ле­ня и в неё ос­т­ро­гу вса­ди­ла. Вер­ну­лась к му­жу и при­ле­пи­ла к не­му его по­ло­вин­ку. Тот встал, по­шёл ис­кать жен­щи­ну-тю­ле­ня. Её уже хо­ро­нить не­сли. Он её ожи­вил крас­ной во­дой, взял на ру­ки и прыг­нул вме­с­те с ней в мо­ре. Ко­ро­че, все сча­ст­ли­вы.

В сле­ду­ю­щей сказ­ке Ег­ды­га бе­жал за сво­ей лю­би­мой де­вуш­кой и иг­ра­ю­чи бро­сал в неё то нож, то ко­пьё, то стре­лу пу­с­кал. Ну, ве­се­лил­ся па­рень. Та лов­кая бы­ла, уво­ра­чи­ва­лась, но один раз всё-та­ки по­пал. «Не сер­дись!», – го­во­рит ей Ег­ды­га (а дей­ст­ви­тель­но, че­го сер­дить­ся, ес­ли же­них дур­ной?). «Я твою ра­ну вы­ле­чу». На этот раз обо­шлось не крас­ной во­дой, а слю­ной. Вы­жи­ла-та­ки. И бы­ли сча­ст­ли­вы. Прав­да, ис­то­рия умал­чи­ва­ет – про­дол­жа­лись ли по­том эти иг­ры с ору­жи­ем и жи­вой ми­ше­нью или нет?

Ещё од­на сказ­ка мо­жет по­со­пер­ни­чать со ска­за­ни­ем о Фран­кен­штей­не. Ег­ды­га жил со сво­им от­цом Кан­да и ма­те­рью. Хо­ро­шо жи­ли, сча­ст­ли­во. Ег­ды­га на охо­ту хо­дил, до­ста­вал столь­ко мя­са, что тро­им и не съесть. А от­цу и ма­те­ри это по­че­му-то на­до­ело. И ре­ши­ли они Ег­ды­гу убить. Сы­на сво­е­го то есть. Да за­мо­чи­ли как-то изо­щ­рён­но. Сна­ча­ла пред­ло­жи­ли ему в гро­бу по­спать, там, де­с­кать, удоб­ней. А ког­да Ег­ды­га ус­нул, на­тол­ка­ли в гроб ещё и вся­кой не­чи­с­ти – па­у­ков, змей, жаб и про­чих тва­рей. Крыш­кой на­кры­ли и в ре­ку столк­ну­ли. Дол­го ли, ко­рот­ко плыл гроб по ре­ке, но всё ж при­стал к бе­ре­гу. А там – де­вуш­ка. Вы­та­щи­ла она гроб, от­кры­ла крыш­ку, не­чисть всю эту про­гна­ла и на­шла от Ег­ды­ги толь­ко один ми­зин­чик. Ни­че­го, вме­с­то це­ло­го му­жа и ми­зи­нец сго­дит­ся. На­ча­ла его ба­ю­кать, а че­рез семь дней из ми­зин­ца и сам Ег­ды­га вы­рос. Жи­ли они сча­ст­ли­во, а отец Кан­да с ма­те­рью всё дра­лись меж­ду со­бой и ру­га­лись, что ос­та­лись те­перь без мя­са.

Ну, в дру­гих сказ­ках отец свою дочь мо­лот­ком бил, что­бы её кри­вые но­ги вы­пра­вить (при­чём по­че­му-то ис­клю­чи­тель­но по го­ло­ве), а по­пол­зень кле­вал в гор­ло, что­бы за­ст­ряв­шие там ло­си­ные гла­за на­ру­жу вы­ка­ти­лись; брат на­сту­пал но­га­ми на свою се­с­т­ру так, что­бы у неё зад рас­ко­ря­чил­ся, как у ля­гуш­ки, а по­том швы­рял её в во­ду… но все жи­ли сча­ст­ли­во и умер­ли в один день. Нет, не в один, это уж моя от­се­бя­ти­на. Но сказ­ки мне очень по­нра­ви­лись. И я по­ду­мал: а на­ши-то, рус­ские сказ­ки, чем ху­же или луч­ше? Там ведь то­же Ба­ба-Яга жи­вь­ём Ива­нуш­ку-ду­ра­ка в печь са­жа­ет, и отец свою соб­ст­вен­ную дочь в лес на мо­роз при­во­дит и там ос­тав­ля­ет, и ки­ки­мо­ры вся­кие с ле­ши­ми, а уж о Ко­щее и го­во­рить не­че­го. Да вез­де так, по все­му ми­ру, у всех на­ро­дов и на­ций. На­вер­ное, на­до с дет­ст­ва пе­ре­бо­леть ужа­са­ми, что­бы по­том быть до­б­рее. Но это уже дру­гая, со­вер­шен­но от­дель­ная и фи­ло­со­фи­че­с­кая те­ма для дис­сер­та­ции.

 

***

 

В упо­ми­нав­шем­ся уже в мо­ей ста­тье биб­ли­о­гра­фи­че­с­ком спра­воч­ни­ке Вя­че­сла­ва Ог­рыз­ко при­сут­ст­ву­ют шесть ли­те­ра­то­ров с фа­ми­ли­ей Бель­ды. Наш – Ге­ор­гий Ан­д­ре­е­вич, вы­пу­с­тив­ший кни­гу «От креп­ко­го кор­ня пред­ков», – ро­дил­ся в 1930 го­ду в се­ле Ку­рун Ха­ба­ров­ско­го края в се­мье по­том­ст­вен­но­го ры­ба­ка. Дол­гое вре­мя он в сто­ро­ну Ли­те­ра­ту­ры да­же не гля­дел. За­ни­мал­ся де­лом сво­их пред­ков в ры­бо­ло­вец­ком кол­хо­зе. Жизнь его из­ряд­но по­тре­па­ла и по­мо­та­ла. В кон­це кон­цов он пе­ре­брал­ся в на­най­ское се­ло Ниж­ние Хал­бы, и вдруг в нём про­сну­лась дре­мав­шая тя­га к со­чи­ни­тель­ст­ву. Пи­шет Бель­ды на сво­ём род­ном на­най­ском язы­ке, а пе­ре­во­дит его на рус­ский так­же упо­ми­нав­ший­ся мной Алек­сандр Ло­зи­ков, про­фес­си­о­наль­ный по­эт и про­за­ик. Пи­шет и сти­хи, и про­зу. Вот од­но из его за­ме­ча­тель­ных сти­хо­тво­ре­ний я и хо­чу при­ве­с­ти, что­бы чи­та­тель сра­зу от­ме­тил глу­бо­кий та­лант это­го ав­то­ра:

 

Вхо­дя под су­м­рач­ные сво­ды, Я став­лю мыс­лен­но боль­шой Знак ра­вен­ст­ва меж­ду при­ро­дой И че­ло­ве­че­с­кой ду­шой. Не ос­кор­бить бы не­на­ро­ком, Рост­ка мя­теж­но­го не смять… Весь день за мной пыт­ли­вым оком При­ро­да бу­дет на­блю­дать.

 

Пи­са­тель Гри­го­рий Хо­д­жер ска­зал о нём так: «Ни­кто из на­най­цев не об­ла­дал дер­зо­с­тью на­сто­я­ще­го по­эта. Че­ло­век все­гда че­го-то бо­ит­ся, ес­ли не на­де­ет­ся на се­бя. Мне бли­зок Ге­ор­гий Бель­ды, но он че­ло­век, бью­щий­ся с соб­ст­вен­ной те­нью. К то­му же его на­най­ский не все­гда тот, ко­то­рый по­пал в сло­ва­ри». То, что Бель­ды бьёт­ся с соб­ст­вен­ной те­нью – это прав­да, но он ещё и че­ло­век по-на­сто­я­ще­му дерз­кий и ве­сё­лый, об­жи­га­ю­щий сво­и­ми вы­ст­ра­дан­ны­ми чув­ст­ва­ми. Кто ещё мо­жет на­пи­сать так по­сле тя­жё­ло­го ин­суль­та:

 

Мне би­ли по баш­ке ко­му ни лень, Не каж­дый день, так че­рез день, но би­ли. И вот те­перь ле­жу один, как пень, Ле­жу как пень, а де­ре­во сру­би­ли.

 

Или:

 

Ме­ня чи­та­ют ба­буш­ки-на­най­ки, Ког­да им боль­ше не­че­го чи­тать, Ког­да но­ча­ми све­та нет в ба­ра­ке, Лу­на в ок­не си­я­ет, как пе­чать.

 

Пре­до­ста­вим сло­во его дру­гу и пе­ре­вод­чи­ку Алек­сан­д­ру Ло­зи­ко­ву. Он спра­ши­ва­ет у Бель­ды:

«– Го­ша, за­чем ты пьёшь?

– Все по­эты пьют.

– А я вот не пью.

– Так те­бя и за по­эта не счи­та­ют. Не пьёт, зна­чит, не стра­да­ет. А тот, кто не стра­да­ет, тот не по­эт».

Ге­ор­гий Бель­ды стра­дал в жиз­ни пре­до­ста­точ­но, но ни­ког­да не де­лал из это­го ка­ко­го-то куль­та. Ос­та­вал­ся всё та­ким же дерз­ким и сво­бод­ным. С ис­кро­мёт­ным, иро­нич­ным умом. С хо­ду мо­жет со­чи­нить та­кое: «Как-то при­хо­дит к охот­ни­ку вепрь. Не от­да­вай, го­во­рит, доч­ку за хох­ла, он бу­дет от­карм­ли­вать её на са­ло…». Или о се­го­дняш­нем вре­ме­ни: «Ху­же да­же пред­ки не по­мнят. С ко­пь­ём на зве­ря хо­ди­ли – жи­ли луч­ше. Ры­ба бы­ла, а те­перь… Го­во­рят, из­держ­ки ци­ви­ли­за­ции, но это ложь. Луч­ше жить в ла­чу­ге сре­ди при­ро­ды, чем во двор­це с пе­ре­ко­шен­ным от стра­ха ли­цом». Он точ­но под­ме­ча­ет каж­дую де­таль: «У го­род­ских со­рок опе­ре­ние тем­нее, да и дер­зо­с­ти боль­ше. Они пре­зи­ра­ют лю­дей. Я ви­дел в го­ро­де со­ро­ку, ко­то­рая ле­та­ла за убе­га­ю­щим маль­чиш­кой, по­ка не по­са­ди­ла ему на го­ло­ву кляк­су. Го­род­ские со­ро­ки – де­ти дым­ных сва­лок и тру­щоб».

Его мыс­ли о вре­ме­ни, о бу­ду­щем: «Че­ло­ве­че­ст­во ждут боль­шие по­тря­се­ния. Ша­ман­ка Линг­за ут­верж­да­ла, что об­лы­сев­шая Зем­ля ста­нет мстить че­ло­ве­ку за то, что он унич­то­жил её пре­крас­ную при­чё­с­ку. Лы­сая Зем­ля по­те­ря­ет свя­зи с ко­с­мо­сом и ста­нет бить­ся в аго­нии рас­па­да. Её серд­це лоп­нет от воз­му­ще­ния, и вол­ны ог­нен­ной ла­вы рас­пол­зут­ся по ма­те­ри­кам и оке­а­нам. Это бу­дет не толь­ко на­ча­лом кон­ца, но и на­ча­лом но­вой жиз­ни. Но до­пу­с­тить, что­бы на Зем­ле воз­ник­ло по­до­бие че­ло­ве­ка, зем­ля не поз­во­лит. Пусть на ней рез­вят­ся сим­па­тич­ные мор­даш­ки без­дум­но ве­сё­лых су­ществ». Та­кое вот эс­ха­то­ло­ги­че­с­кое про­ро­че­ст­во на­най­ско­го по­эта, поч­ти еван­гель­ское по сво­ей су­ти.

И вновь – сло­во Ло­зи­ко­ву: «Ге­ор­гий скла­ды­вал паль­цы в ще­пот­ку и вы­плё­с­ки­вал часть вод­ки из ста­ка­на под стол, где, по­доб­но го­лод­ным со­бач­кам, си­де­ли бо­ги и об­ли­зы­ва­лись в ожи­да­нии по­дач­ки. Мно­го­го они от нас не тре­бо­ва­ли, глав­ное да­же не в вод­ке, а в том, что си­дя­щие за сто­лом лю­ди не за­бы­ва­ли сво­их ро­ди­те­лей. Сле­дуя при­ме­ру на­най­ско­го по­эта, я паль­цы в вод­ку не ма­кал, а часть зе­лья вы­плё­с­ки­вал на пол пря­мо из ста­ка­на. Два пер­вых мо­их же­с­та Ге­ор­гий ос­та­вил без вни­ма­ния, а ког­да (не­важ­ный пи­ток) я со­брал­ся бы­ло вы­плес­нуть на пол чуть ли не треть ста­ка­на, он за­дер­жал мою ру­ку:

– Бо­гам мно­го пить вред­но, – и вы­лил вод­ку в свой осу­шен­ный до дна ста­кан. – Бо­гам не важ­но, сколь­ко им по­да­ют, глав­ное, что о них по­мнят.

Я бал­дел от на­най­ских бо­гов. Мне они на­по­ми­на­ли са­мо­го Ге­ор­гия: до­б­ро­го, с му­д­рой лу­ка­вин­кой в гла­зах».

Толь­ко один из та­ких на­най­ских бо­гов мог на­пи­сать по­доб­ное:

 

В по­та­ён­ных глу­би­нах по­то­ка Я пы­тал­ся, за ка­мень дер­жась, При­об­щить­ся к ко­с­ми­че­с­ким то­кам, Ро­до­вую по­чув­ст­во­вать связь. В них ищу сво­ей жиз­ни на­ча­ло. Меж­ду мхов и сло­ис­тых кам­ней Без­дны лет эти струи ка­ча­ли Ро­до­слов­ную жиз­ни мо­ей. Эти ры­бы, сну­ю­щие ми­мо, Эти ра­ки, со­су­щие ил, Эти кам­ни за­мше­лые зри­мо Я в на­след­ст­ве от­цов ощу­тил.

 

 

 

Александр Трапезников