Архив : №15. 17.04.2009

Под лежачий камень

 Есть люди, которые вечно куда-то стремятся, в глазах у них желание успеть и страх, что опоздают. В глазах Виктора Михайловича Коклюшкина – спокойствие. Он никогда никуда не стремился, и знает ли Александр Рекемчук, бывший тогда секретарём московской писательской организации, что это он подтолкнул Виктора Михайловича на эстраду, заметив его рассказы в «Литгазете» и «Лит.России». Весной 1972 года Виктору позвонили и с удивлением, за которым крылось непонимание, сказали, что Рекемчук предложил пригласить Виктора выступить на вечере сатиры и юмора в ЦДЛ. После чего Виктора сразу пригласили выступать в Политехническом, ВТО и ЦДРИ.

Помнит ли кто из присутствовавших летом 1978 года на банкете в честь Дней литературы в Подмосковье (город Можайск – райком партии), как встал с фужером водки Анатолий Иванов и сказал: «Я обращаюсь к сидящим здесь писателям, запомните: если вы написали хоть несколько строчек – видно, что вы за человек!» Чокнулся с Иваном Стаднюком, сидящим справа, чокнулся с кем-то именитым, сидящим слева, подумав немного, чокнулся с Виктором Михайловичем, сидящим напротив, и с угрозой выпил. Запомнил ли кто эти провидческие слова? А Виктор Михайлович запомнил и поэтому, когда писал свои романы, старался, чтобы его не распознали. И только в повести «Убойная реприза» он решил приоткрыться сам и, поманив читателя, показать мир, в котором артисты, как декоративные рыбки в аквариуме. Красиво, когда аквариум подсвечен и рыбки в нём накормлены, а если выключить свет и не кормить... Недавно по телевизору показали: в Новгороде, в канализационном отстойнике живут аквариумные рыбки гуппи и активно размножаются. Что ж, возможно это наше будущее. Хоть и не хочется в это верить.

---

 

Гла­ва из по­ве­с­ти «Убой­ная ре­при­за»

 

 

«Лен­тяи и без­дель­ни­ки не лю­бят по­не­дель­ни­ки» – со­чи­ни­лось у ме­ня в то ут­ро.

На­до бы­ло ид­ти в РАО, не хо­те­лось, а что де­лать?

Что де­лать, ес­ли за рас­сказ в «Ли­те­ра­тур­ной га­зе­те» пла­тят пять­сот руб­лей, т. е. ту­да и – об­рат­но на так­си. Рань­ше пла­ти­ли руб­лей со­рок, а про­езд на ме­т­ро сто­ил пять ко­пе­ек. Сей­час на та­кой го­но­рар в ме­т­ро мож­но про­ехать 25 раз, а рань­ше – 800! По­ехал на ме­т­ро. Преж­де на­зы­ва­лось: ВА­АП – Все­рос­сий­ское агент­ст­во ав­тор­ских прав, те­перь: РАО, поч­ти как на­зва­ние вла­сов­ской ар­мии «РОА».

ВА­АП на­хо­дил­ся в Ла­в­ру­шин­ском пе­ре­ул­ке в се­ром пи­са­тель­ском до­ме. В под­ва­ле. РАО в до­ме на Боль­шой Брон­ной.

По­ехал. Ког­да не хо­чет­ся – луч­ше не де­лать, а я со скри­пом, но по­ехал. По­то­му что на го­но­рар за пер­вую кни­гу я мог ку­пить од­но­ком­нат­ную квар­ти­ру, а за не­дав­нюю – оп­ла­тить жи­лищ­но-ко­му­наль­ные ус­лу­ги. И я по­ехал, под­хлё­с­ты­вая се­бя мыс­ля­ми о скуд­ных ав­тор­ских, ко­то­ры­ми пре­не­бре­гать нель­зя, по­то­му что ес­ли рань­ше...

Рань­ше ра­пор­тич­ки за­пол­ня­ли вез­де: от за­ху­да­ло­го ДК до Двор­ца съез­дов. Каж­дый ве­чер тут ли, там ли вы­хо­ди­ли на сце­ну кон­фе­ран­сье, объ­яв­ляя ко­кет­ли­во и тор­же­ст­вен­но: «Мы на­чи­на­ем наш кон­церт!» и ле­те­ли со всех сто­рон Со­вет­ско­го Со­ю­за в Ла­в­ру­шин­ский пе­ре­улок ра­пор­тич­ки, и ты спо­кой­но смо­т­рел в гла­за со­бач­ке, же­не и се­бе, гля­дя на своё от­ра­же­ние в зер­ка­ле.

По­сте­пен­но, по­на­ча­лу стыд­ли­во, улов­ка­ми по­рва­лась сеть свя­зу­ю­щая. Уже не бе­га­ли ад­ми­ни­с­т­ра­то­ры и по­мре­жи за ар­ти­с­та­ми: «Вы за­бы­ли за­пол­нить!», уже на во­прос ар­ти­с­та: «А где за­пол­нить ра­пор­тич­ку?», чу­жие и хо­лод­ные в де­ле лю­ди спра­ши­ва­ли: «А что это та­кое?» Да и ар­ти­с­ты, кто по­зна­ме­ни­тей, до­ход ко­ва­ли за бу­г­ром, уб­ла­жая быв­ших со­оте­че­ст­вен­ни­ков, или на кон­цер­тах, где бла­го­дар­ность вы­да­ва­ли в кон­вер­тах. Ещё пуль­си­ро­ва­ла связь, пе­ре­го­няя, как кровь, руб­ли из кон­церт­но­го за­ла «Рос­сия», но вот и «Рос­сию» сло­ма­ли, по­су­лив за­кон­сер­ви­ро­вать, а по­том от­крыть в но­вом гос­ти­нич­ном ком­плек­се, на ме­с­те ко­то­ро­го... как ви­но­ва­то до­ло­жил не­дав­но гл. ар­хи­тек­тор, вре­мен­но бу­дет ус­т­ро­ен не­боль­шой сквер.

И по­шёл я ку­да гла­за гля­дят – в Рос­сий­ское ав­тор­ское об­ще­ст­во. Вы­шел из ме­т­ро на Пуш­кин­скую пло­щадь. Сле­ва на по­ста­мен­те гру­ст­ный Пуш­кин, спра­ва – ве­сё­лень­кий го­лу­бой ту­а­лет. У па­мят­ни­ка встре­ча­ют­ся влюб­лён­ные, к ту­а­ле­ту ук­рад­кой под­хо­дит му­жи­чок. Ка­би­нок три. Две дей­ст­ву­ю­щие, а в край­ней к Твер­ской – с ве­д­ром и шва­б­рой жен­щи­на. Ра­бо­та скульп­то­ра Опе­ку­ши­на, един­ст­вен­но ук­ра­шав­шая пло­щадь, те­перь по яр­ко­с­ти и вы­ра­зи­тель­но­с­ти про­иг­ры­ва­ет ту­а­лет­ной ком­по­зи­ции.

Про­хо­жие вос­при­ни­ма­ют это как дан­ность, как снег зи­мой, а ме­ня уг­не­та­ет. Рань­ше в уг­ло­вом до­ме был под­зем­ный ту­а­лет, про­стор­ный, с умы­валь­ни­ка­ми. В Моск­ве бы­ло мно­го под­зем­ных ту­а­ле­тов. Как из­ве­ст­но, т. Ста­лин по­зво­нил т. Хру­щё­ву и спро­сил: «По­че­му в Моск­ве ма­ло ту­а­ле­тов?», и их сра­зу ста­ло мно­го. Сей­час по­зво­нить не­ко­му. Про­ез­жа­ю­щим по цен­т­раль­ной ули­це в за­гра­нич­ных ли­му­зи­нах ру­ко­во­ди­те­лям не­вдо­мёк. Их эс­те­ти­че­с­кое вос­при­я­тие ми­ра не ко­ро­бит вид без­ро­пот­ной тё­тень­ки в го­лу­бой ка­бин­ке.

С ис­пор­чен­ным на­ст­ро­е­ни­ем дви­нул­ся я по Боль­шой Брон­ной. Ми­мо Мак­до­налд­са про­хо­дя, вспом­нил, как тут на от­кры­тии ре­с­то­ра­на сто­я­ла двух­ча­со­вая оче­редь же­ла­ю­щих вку­сить за­гра­нич­ной жиз­ни. По­до­зре­ваю, что это бы­ли те же лю­ди, что в двух­ча­со­вой оче­ре­ди в Мав­зо­лей и в двух­ча­со­вой оче­ре­ди на Ко­ле­со обо­зре­ния в пар­ке Горь­ко­го.

За пе­ре­крё­ст­ком пе­ре­шёл на дру­гую сто­ро­ну, не ри­с­куя прой­ти у до­ма, с ко­то­ро­го уже не пер­вый год от­ва­ли­ва­ет­ся шту­ка­тур­ка. Ме­ры вся­кий раз при­ни­ма­ют­ся не­за­мед­ли­тель­но: три го­да на­зад, ког­да ша­рах­ну­ло по тро­ту­а­ру, пе­ре­го­ро­ди­ли путь ме­тал­ли­че­с­ки­ми ба­рь­ер­чи­ка­ми. Про­хо­жие с не­на­ви­с­тью их сдви­га­ли, но­ро­вя про­ско­чит в опас­ную зо­ну. Двор­ни­ки ба­рь­ер­чи­ки вы­рав­ни­ва­ли, про­хо­жие – сдви­га­ли, двор­ни­ки вы­рав­ни­ва­ли, а по­том ба­рь­ер­чи­ки ис­чез­ли. Ког­да об­ва­лил­ся ещё один пласт, уж не знаю, за­де­ло ко­го-ни­будь или нет? – на­тя­ну­ли крас­но-бе­лые лен­точ­ки. Об­хо­дить бы­ло не­лов­ко, на­ги­бать­ся – ос­кор­би­тель­но. И лен­точ­ки вско­ре по­рва­ли. Бес­по­мощ­но ви­се­ли об­рыв­ки, при­вя­зан­ные за во­до­сточ­ные тру­бы, сиг­на­ля не о па­да­ю­щей шту­ка­тур­ке, а о бе­зот­вет­ст­вен­но­с­ти лю­дей.

Как бы в на­смеш­ку, на под­сту­пах к Ли­тин­сти­ту­ту, на бо­ко­вой сте­не ог­ром­ный пла­кат: «Все ждут но­вую кни­гу Па­у­ло Ко­э­льо!»

Про­хо­дя ми­мо слу­жеб­но­го вхо­да те­а­т­ра им. Пуш­ки­на, не­воль­но ус­ко­рил ша­ги. Как бы­ва­ет ран­ней вес­ной: по­па­да­ешь в тень и хо­чет­ся по­ско­рее вы­ско­чить на сол­ныш­ко.

А вот и лу­жа – ни­ку­да не де­лась ро­ди­мая. Спра­ва обой­ти – ма­ши­на сто­ит, обой­ти ма­ши­ну – мож­но уго­дить под ма­ши­ну. А лу­жа на весь тро­ту­ар. Лу­жа име­ни Ни­ко­лая Ва­си­ль­е­ви­ча Го­го­ля! Из двух зол вы­брал боль­шую – про­ско­чил по мос­то­вой, по­обе­щав се­бе боль­ше так не де­лать.

 

 

Бы­ло ле­то 2008 го­да. Жен­щи­ны, об­на­жив пуп­ки, но­си­ли брю­ки с низ­кой та­ли­ей. Уве­ли­чи­вая чис­ло до­рож­но-транс­порт­ных про­ис­ше­ст­вий, по­то­му что взо­ры мно­гих муж­чин не­под­вла­ст­но пры­га­ли в сто­ро­ну. И ес­ли по­эт за­ме­тил, что труд­но най­ти в Рос­сии па­ру строй­ных жен­ских ног, то пуп­ков кра­си­вых ока­за­лось ещё мень­ше. О чём об­ла­да­тель­ни­цы не за­ду­мы­ва­лись и, сле­по сле­дуя мо­де, силь­но по­ни­жа­ли сте­пень сво­ей об­во­ро­жи­тель­но­с­ти и при­вле­ка­тель­но­с­ти.

Муж­чи­ны в пре­тен­зи­ях на мо­ду то­же не от­ста­ва­ли – по­слуш­но ме­няв­шие гал­сту­ки: од­но­тон­ные на по­ло­са­тые, ши­ро­кие – на уз­кие, в этот год оп­ро­мет­чи­во рас­стег­ну­ли под стро­ги­ми и не­ст­ро­ги­ми ко­с­тю­ма­ми на ру­баш­ках верх­нюю пу­го­ви­цу, а са­мые при­тя­за­тель­ные – две! Явив ми­ру не все­гда строй­ную шею.

Отя­го­щён­ный ду­ма­ми о мо­де, до­то­пал я до РАО. Рань­ше в от­де­ле ре­ги­с­т­ра­ции все сте­ны бы­ли уве­ша­ны да­рё­ны­ми пла­ка­та­ми из­ве­ст­ных ар­ти­с­тов, ком­по­зи­то­ров, вхо­дишь, бы­ва­ло, как в бу­кет. Ат­мо­сфе­ра ме­до­вая, те­перь ав­тор­ские ос­ку­де­ли и в от­де­ле – су­м­рач­но. На вто­ром эта­же – там ещё пы­ли­лись, вы­цве­та­ли на сте­нах уз­на­ва­е­мые ли­ца, а уж тут, на пер­вом, по­сле пе­ре­ез­да дух кон­церт­но-бо­гем­ный уле­ту­чил­ся на­прочь. Обыч­ный уче­реж­ден­че­с­кий от­дел: сто­лы, ком­пью­те­ры.

«Здра­с­ти», – ска­зал я. «Здра­с­ти, – ска­за­ли мне. – Сей­час по­смо­т­рим». По­бе­га­ли жен­ские паль­чи­ки по кла­ви­а­ту­ре и вы­ско­чи­ли на эк­ра­не бу­ков­ки мо­ей фа­ми­лии, име­ни и от­че­ст­ва. А под ни­ми на­зва­ния. И вро­де на ТВ тек­с­тов по­бо­ле про­шло – тут ма­ло­ва­то.

И в кас­се, ку­да за­гля­нул, при­бы­ло по­ме­не, чем ожи­дал. Раз в де­сять по срав­не­нию с тем же вре­ме­нем про­шло­го го­да. Из рус­ских по­сло­виц мне нра­вит­ся: «Ра­бо­та не волк – в лес не убе­жит», а из ев­рей­ских: «День­ги это дерь­мо, но дерь­мо – не день­ги».

В за­дум­чи­во­с­ти по­ки­нул я РАО. Слов­но нит­ка вы­ско­чи­ла из игол­ки, а я шил, шил... Вы­шел за ог­ра­ду и на­тк­нул­ся на Эди­ка. Точ­нее – он на ме­ня.

– О! – вскри­чал Эдик. – Вот ты-то мне и ну­жен!

 

Чет­верть ве­ка на­зад он был эс­т­рад­ным ре­жис­сё­ром – это осо­бая по­ро­да. Я де­лал с ним та­кие ше­де­в­ры, как «БАМ – стро­ить нам!» и «Лю­бовь моя – Не­чер­но­зе­мье!» По­том сбе­жал, опа­са­ясь умо­по­мра­че­ния. Те­а­т­раль­ный ре­жис­сёр в сво­ём твор­че­ст­ве идёт от вну­т­рен­не­го по­зы­ва, эс­т­рад­ный – от ука­за на­чаль­ни­ка, у те­а­т­раль­но­го под ру­кой вся ми­ро­вая дра­ма­тур­гия, у эс­т­рад­но­го – ка­лен­дарь: День ме­тал­лур­га, День шах­тё­ра, Меж­ду­на­род­ный жен­ский день, День го­ро­да... Те­а­т­раль­ный ре­жис­сёр бы­ва­ет де­с­по­ти­чен, ка­п­ри­зен, су­ма­с­бро­ден, он жаж­дет по­нра­вить­ся пуб­ли­ке, по­ра­зить кол­лег, оча­ро­вать кри­ти­ков; эс­т­рад­ный ре­жис­сёр про­ще – его тво­ре­ние долж­но по­нра­вить­ся за­каз­чи­ку и при­не­с­ти день­ги. Сбор ар­ти­с­тов по­хож на сбор эки­па­жа пи­рат­ско­го ко­раб­ля, ве­сё­лый Ро­д­жер дол­жен тре­пе­тать над ав­то­бу­сом, ког­да мчит­ся он по шос­се к об­ла­ст­но­му или рай­он­но­му цен­т­ру. Не ге­о­гра­фи­че­с­кие или бо­та­ни­че­с­кие от­кры­тия вле­кут их, за до­бы­чей едут они, за до­бы­чей! И ба­лет­ные тут, и те­а­т­раль­ные, и ки­нош­ные – все вы­рва­лись на во­лю, и ждёт их впе­ре­ди не тре­пет за­ку­лис­ный, не го­ре­ние твор­че­с­кое, а – ста­ди­он!

Ко­неч­но, и здесь ва­жен мас­штаб лич­но­с­ти, тёз­ка Эди­ка при­вле­кал хо­ры, тан­це­валь­ные ан­сам­б­ли. В День кол­хоз­ни­ка по ста­ди­о­ну ез­ди­ли ком­бай­ны, ук­ра­шен­ные фла­га­ми, пи­о­не­ры со­би­ра­ли раз­бро­сан­ные по по­лю ко­ло­с­ки и вя­за­ли сно­пы, мар­ши­ро­ва­ли сол­да­ты, оли­це­тво­ряя со­бой на­дёж­ную за­щи­ту мир­но­го тру­да и т. д. Се­к­ре­та­рям об­ко­ма и рай­ко­ма по­доб­ное зре­ли­ще бы­ло лю­бо-до­ро­го. А про­сла­вил­ся тёз­ка Эди­ка тем, что ког­да из са­мо­лё­та рань­ше вре­ме­ни вы­прыг­ну­ли па­ра­шю­ти­с­ты, за­кри­чал в ме­га­фон: «Па­ра­шю­ти­с­ты, на­зад! Па­ра­шю­ти­с­ты, на­зад!..»

Мне нра­вят­ся не сдав­ши­е­ся лю­ди. Мно­гие бо­га­ты­ри из мо­е­го по­ко­ле­ния сли­ня­ли, об­вет­ша­ли, иные – про­сто умер­ли, уне­ся в мо­ги­лу оби­ду на дей­ст­ви­тель­ность, и лишь не­ко­то­рые, и сре­ди них, как я по­нял – Эдик, ос­та­лись на пла­ву.

– Вот ты-то мне и ну­жен! – об­ра­до­вал­ся он, ис­пу­гав ме­ня, по­то­му что, ес­ли ты ну­жен та­ким лю­дям, зна­чит, бу­дешь не ну­жен се­бе.

Мно­го я по­ра­бо­тал на чу­жое бла­го, от­ло­жив в даль­ний ящик свои де­ла, где они и про­тух­ли.

– Ты сей­час ку­да? – де­ло­ви­то спро­сил он, без­раз­лич­но по­жав мне ру­ку.

– Ну, тут... – не­о­пре­де­лён­но от­ве­тил я, ог­ля­ды­ва­ясь по сто­ро­нам.

Мы сто­я­ли по­сре­ди тро­ту­а­ра, Эдик ва­ль­яж­ни­чал пе­ред про­хо­жи­ми, ис­ко­са взгля­ды­вав­ши­ми на нас. Обыч­но он го­во­рил ти­хо и как бы за­го­вор­щиц­ки, а на пуб­ли­ке, кра­су­ясь ря­дом с ар­ти­с­та­ми, гро­мы­хал, ло­вя вни­ма­ние и на­слаж­да­ясь.

– По­нят­но, бе­га­ешь по кор­по­ра­ти­вам? – по­нял он по-сво­е­му, взбе­сив ме­ня.

Че­ло­век я по­кла­ди­с­тый, взбе­сить ме­ня мож­но толь­ко ис­ка­зив мои сло­ва и по­ступ­ки сво­ей кри­вой ли­ней­кой, из­ме­рив сво­им сло­ман­ным ар­ши­ном, взве­сив на сво­их раз­бол­тан­ных ве­сах. И при­хо­дит­ся сдер­жи­вать­ся: да­вя в ду­ше воз­му­ще­ние, га­ся гнев, объ­яс­няя, оп­рав­ды­вать­ся. А со­бе­сед­ник и это ис­тол­ку­ет по-сво­е­му.

– Я на кор­по­ра­ти­вах не ра­бо­таю, – ска­зал я внят­но.

– По­нял, по­нял, – от­сту­пил­ся Эдик, по­то­му что бы­ло вид­но, оза­бо­чен дру­гим. – Мо­жет, прой­дём­ся, по­го­во­рим? Ты не то­ро­пишь­ся?

– Ну... ес­ли не­дол­го.

Эдик ух­ва­тил ме­ня за ло­коть, что я весь­ма не люб­лю, но из веж­ли­во­с­ти вы­дёр­ги­ваю не сра­зу, и по­влёк ме­ня в про­ти­во­по­лож­ную от мо­е­го мар­ш­ру­та сто­ро­ну. Ве­с­ти пу­с­то­по­рож­ние раз­го­во­ры я не ма­с­так, с тру­дом от­кры­ваю рот. Же­на уве­ря­ет, что это от мо­е­го эго­из­ма и вы­со­ко­ме­рия. Я же счи­таю, что от про­сто­ты и ис­крен­но­с­ти. Од­на­ко мол­чать то­же не­лов­ко.

– А ты в ВА­АП... в РАО хо­дил? – спро­сил я, чтоб что-то спро­сить.

– Нет, я – сю­да, – по­ка­зал он на ак­тёр­ский дом, ми­мо ко­то­ро­го мы про­хо­ди­ли. И до­ба­вил, уви­дев в мо­их гла­зах удив­ле­ние: – По де­лам, по де­лам...

Ло­коть я вы­сво­бо­дил, по то­му, как уве­рен­но Эдик вы­ша­ги­вал, бы­ло яс­но, что мы не про­сто гу­ля­ем. И точ­но!

– Сей­час зай­дём к нам! Вы­пьем ко­фей­ку! А мо­жет, что по­креп­че? – пред­ло­жил он и, я за­ме­тил, на­сто­ро­жил­ся – вдруг со­гла­шусь?

Не от жад­но­с­ти – жизнь га­с­т­ро­ли­ру­ю­ще­го ре­жис­сё­ра на­учи­ла бо­ять­ся за­пой­ных. Да и мне столь­ко раз при­хо­ди­лось ви­деть, как нор­маль­ный вро­де че­ло­век по­сле тре­ть­ей-чет­вёр­той рюм­ки ста­но­вил­ся не­управ­ля­е­мым, обу­зой и весь­ма опас­ной.

– Сей­час вы­пьем ко­фей­ку, – по­вто­рял он, взгля­ды­вая, оце­ни­вая и при­ме­ряя ме­ня к че­му-то, – по­го­во­рим, по­об­ща­ем­ся... до­ма-то как, нор­маль­но?

Иди­от­ский во­прос – для од­них нор­маль­но, ког­да мер­се­дес в га­ра­же, для дру­гих – от­сут­ст­вие бо­ли, а для иных нор­маль­но, ког­да же­на и лю­бов­ни­ца не до­ни­ма­ют уп­рё­ка­ми, а для кое-ко­го нор­маль­но, ес­ли с ут­ра на хол­сте, на бу­ма­ге нот­ной, бу­ма­ге пи­с­чей ос­та­лись его мыс­ли, чув­ст­ва, зву­ки слы­ши­мые толь­ко им од­ним, вот это для них нор­маль­но. А, слу­чись, ис­чез­нет спо­соб­ность тво­рить, пой­мут, что это бы­ло – сча­с­тье, ко­то­рое, обес­це­ни­вая, вос­при­ни­ма­ли как нор­му.

 

Мы по­до­шли к подъ­ез­ду ста­ро­го, глад­ко от­ре­мон­ти­ро­ван­но­го до­ма. Эта­жей шесть – все ра­мы из бе­ло­го пла­с­ти­ка, а стёк­ла – мерт­вы. Эх, ни­ког­да уже Моск­ва не бу­дет Моск­вой! Не бу­дут в от­кры­тых ок­нах цве­с­ти на­стур­ции и сто­лет­ни­ки, ви­сеть клет­ки с ка­на­рей­ка­ми и щег­ла­ми. Не бу­дут в не­бе, над зе­лё­ны­ми дво­ра­ми, ле­тать бе­лые го­лу­би, не бу­дут из от­кры­тых окон кри­чать ма­мы сво­им дет­кам: «Ви­тя, Са­ша, до­мой!» Не бу­дут на­ши тер­пе­ли­вые, ла­с­ко­вые ба­буш­ки вста­вать в шесть ут­ра и печь пи­ро­ги, хо­тя в со­сед­ней ма­лень­кой и в боль­шой фи­лип­пов­ской бу­лоч­ной про­да­ют­ся ка­ло­рий­ные бу­лоч­ки с изю­мом и оре­ха­ми, и фран­цуз­ские бу­лоч­ки с вкус­ной под­жа­ри­с­той ко­роч­кой, ко­то­рые в ар­хи­важ­ных по­ли­ти­че­с­ких це­лях бы­ли пе­ре­име­но­ва­ны в кон­це 50-х из фран­цуз­ских в го­род­ские, от­няв у них од­ну из со­став­ных при­тя­га­тель­но­с­ти.

Не на­жи­мая на кноп­ки и не при­кла­ды­вая клю­ча, Эдик по­тя­нул дверь, долж­но быть, нас за­ра­нее уг­ля­дел в ви­део­ка­ме­ру ох­ран­ник. По­на­ча­лу ме­ня это ко­ло­ло, как бу­лав­ка­ми: из до­ма вы­хо­дишь, в спи­ну смо­т­рит гла­зок, идёшь к ме­т­ро ми­мо бан­ка – опять те­ле­ка­ме­ры, в ма­га­зи­не – изо всех уг­лов. Хрен ку­да спря­чешь­ся! Хо­дишь по Моск­ве, как под не­усып­ным взо­ром Гос­по­да Бо­га, про­сти, Гос­по­ди!

Ох­ран­ник, по­жи­лой че­ло­век в фор­ме, ко­то­рая не мо­ло­ди­ла, а буд­то на­сме­ха­лась над воз­ра­с­том, смо­т­рел с лю­бо­пыт­ст­вом. За­бав­но, что ког­да мы во­шли, в те­ле­ви­зо­ре, под по­тол­ком, по­ка­зы­ва­ли ме­ня.

Эдик, ко­неч­но, сра­зу за­лу­чил­ся, хо­тя из зри­те­лей был толь­ко один ох­ран­ник. Вот уж точ­но – бод­ли­вой ко­ро­ве Бог ро­гов не да­ёт. Будь он по­пу­ля­рен, хо­дил бы по ули­цам, млея и щу­рясь, и уго­дил под ма­ши­ну, ко­то­рые но­сят­ся как су­мас­шед­шие. ГАИ с этим по ме­ре сил бо­рет­ся, а глав­ный на­став­ник че­ло­ве­че­ст­ва – те­ле­ви­зор, без ус­та­ли по­ка­зы­ва­ет «Так­си», «Так­си – 2»... «Так­си – 4», вдал­б­ли­вая те­ле­зри­те­лям пра­ви­ла не­пра­виль­но­го по­ве­де­ния. Да и ар­ти­с­ты на­ши, сде­лав­ши­е­ся по ви­не те­ле­ви­де­ния вла­с­ти­те­ля­ми дум, не­пре­мен­но хо­тят рас­ска­зать, как они пьют и ли­хо го­ня­ют на сво­их ино­мар­ках.

Про­шли мы на­ле­во по ко­ри­до­ру, пе­ре­сту­пи­ли по­рог и очу­ти­лись в офи­се, ко­то­рый был по­хож на офис. Ки­ну­лись рос­си­я­не за ев­ро­пей­ским стан­дар­том, за­быв оп­ро­мет­чи­во о сво­ей са­мо­быт­но­с­ти, и ку­да ни зай­дёшь, буд­то бы от­сю­да и не ухо­дил! Се­рые сте­ны, пу­с­тые ок­на, ко­ро­боч­ки ком­пью­те­ров... И это в Моск­ве! Чей ар­хи­тек­тур­ный сим­вол – Храм Ва­си­лия Бла­жен­но­го!

Ну, не пре­да­тель­ст­во ли: оча­ро­ва­тель­ным и не­по­хо­жим друг на дру­га жен­щи­нам, вну­шать, что они бу­дут обо­ль­сти­тель­ны­ми лишь в раз­ме­рах: 90 – 60 – 90?

Имен­но та­кая си­де­ла в офис­ном пред­бан­ни­ке, изо­б­ра­жая се­к­ре­тар­шу, хо­тя се­к­ре­та­рить здесь яв­но бы­ло не­че­го.

– На­стя, – пред­ста­вил Эдик и изо­б­ра­зил на ли­це по от­но­ше­нию ме­ня: эту-то пер­со­ну пред­став­лять не на­до!

На­стя улыб­ну­лась, как ей по­ка­за­лось, об­во­ро­жи­тель­но и, при­встав, спро­си­ла, как ей по­ка­за­лось, изы­с­кан­но:

– Чай, ко­фе?

– Нет, нет! – за­ма­хал я ру­ка­ми. – Спа­си­бо!

– Ну, ес­ли за­хо­ти­те, тог­да ска­жи­те, – оби­де­лась она.

В ка­би­не­ти­ке Эдик за­ва­лил­ся в крес­ло, буд­то еле до­шёл, и ткнул мне в дру­гое.

Опу­с­тил­ся в крес­ло и я, пред­ва­ри­тель­но смах­нув с не­го крош­ки. Ок­но за спи­ной Эди­ка вы­хо­ди­ло в глу­хую кир­пич­ную сте­ну, на­пом­нив­шую мне дет­ст­во: два ок­на на­шей квар­ти­ры то­же вы­хо­ди­ли на сте­ну, раз­ви­вая во­об­ра­же­ние. Что уви­дишь, ес­ли от­кры­ва­ет­ся чу­дес­ный вид – лишь то, что ви­дишь. А гля­дя в тём­ные кир­пи­чи, мно­гое мож­но на­пред­став­лять! Лю­бо­пыт­но, что дом тот ста­рень­кий дву­хэ­таж­ный, за­сло­няв­ший мне бе­лый свет, ещё в мои дет­ские го­ды со­би­ра­лись сне­с­ти, и... че­ты­рё­хэ­таж­ные со­се­ди его сги­ну­ли, а он, за­му­х­рыш­ка, си­яя но­вой оцин­ко­ван­ной кры­шей, со­сед­ст­ву­ет те­перь со стек­лян­ным кор­пу­сом бан­ка, воз­ве­дён­но­го ту­рец­ки­ми стро­и­те­ля­ми по ав­ст­рий­ско­му про­ек­ту. Кто? Ког­да? Чья лёг­кая ру­ка вле­пи­ла его в Моск­ву-ма­туш­ку?!

Да, по­ста­рел Эдик, но не об­вет­шал – пер­стень на ми­зин­це (у пи­са­те­лей вер­ный при­знак, что пи­шет те­перь пло­хо, ду­мая, что – хо­ро­шо), щёч­ки пух­лые и се­дая ров­ная бо­род­ка. А я? В дет­ст­ве был горд, ког­да на­учил­ся за­вя­зы­вать шнур­ки на два бан­ти­ка. А до то­го с за­ми­ра­ни­ем серд­ца смо­т­рел, как это де­ла­ют дру­гие. Нет, не за­ви­до­вал, не за­висть, сла­ва Бо­гу, про­нёс че­рез всю жизнь, а изум­ле­ние чу­жой уме­ло­с­тью. Со­кру­шал­ся, что так ни­ког­да и не на­учусь вре­мя уз­на­вать, а уж ког­да по­лу­чи­лось: сна­ча­ла по ма­лень­кой стрел­ке – ча­сы, а по­том – не­уже­ли я сам! – и по боль­шой – ми­ну­ты, сча­с­тью мо­е­му не бы­ло пре­де­ла. Ме­ня аж рас­пи­ра­ло от сча­с­тья, и ког­да мне го­во­ри­ли, что есть ещё се­кунд­ная – я от­ма­хи­вал­ся: да что вы, мне хва­тит! Я и так, без се­кунд­ной, бла­го­дар­но про­жи­ву свою жизнь! И про­жил...

А уж как оша­ра­шен­но уди­вил­ся, впер­вые столк­нув­шись на кон­цер­те с Ев­ге­ни­ем Ле­о­но­вым! Ну, мне, мо­ло­до­му и бе­за­ла­бер­но­му, не в укор по­те­шать пуб­ли­ку, но за­чем – он?! Изо­б­ра­жая пья­но­го, вы­хо­дил на сце­ну с бу­тыл­кой вод­ки в авось­ке. Это для ме­ня бы­ло не­со­раз­ме­ри­мо, не со­по­с­та­ви­мо с его та­лан­том. А ког­да в пла­тёж­ной ве­до­мо­с­ти, вы­ис­ки­вая свою фа­ми­лию, на­тк­нул­ся на его и уви­дел, что сум­ма та­кая же, я по­чув­ст­во­вал се­бя со­уча­ст­ни­ком об­ма­на.

По­том по­ви­дал я зна­ме­ни­тых и на­род­ных СССР на раз­ных под­мо­ст­ках в раз­ных го­ро­дах! «Де­сять ми­нут по­зо­ра и – ме­сяц спо­кой­ной жиз­ни», – ска­зал как-то в Ко­лом­не один из них, хо­тя ему и за­ме­ча­тель­ным дру­гим за за­слу­ги пе­ред оте­че­ст­вом на­до до­ро­гу со­ло­мой вы­ст­лать, чтоб толь­ко до­еха­ли, толь­ко чтоб из до­ма вы­шли, чтоб лишь хо­те­ли вый­ти и по­ехать – день­ги под дверь под­су­нуть и убе­жать, и сго­рать от сча­с­тья, что они их взя­ли, а не вы­бро­си­ли пре­зри­тель­но в ок­но!

Эдик счи­тал­ся ус­пеш­ным ре­жис­сё­ром, не та­ким, ко­неч­но, как его тёз­ка, ко­то­рый ус­пел и в тюрь­ме по­си­деть, но то­же не про­мах.

– Слу­шаю вас, – ска­зал я.

– Мы же на «ты», – убеж­да­ю­ще на­пом­нил он.

– Я шу­чу, – ус­по­ко­ил я. – Итак, что вы пред­ла­га­е­те – ог­ра­бить банк? Су­дя по ва­ше­му ре­с­пек­та­бель­но­му ви­ду...

 

Вид у Эди­ка был не ре­с­пек­та­бель­ный. Не­взи­рая на яв­ные ста­ра­ния. С тру­дом да­ёт­ся на­шим ак­тё­рам изы­с­кан­ность, и ещё по­че­му-то не мо­гут они изо­б­ра­жать ино­ст­ран­цев, как ни ту­жат­ся – всё по­лу­ча­ет­ся ка­кая-то па­ро­дия. По­это­му и де­мо­кра­тия за­бук­со­ва­ла и съе­ха­ла по­ло­ман­ной те­ле­гой на обо­чи­ну. А со­ци­о­ло­ги и по­ли­то­ло­ги го­ло­вы ло­ма­ют, от­гад­ку ищут, гре­шат то на ино­вер­цев, то на ком­му­ни­с­тов. Од­но ус­по­ка­и­ва­ет, что и ино­ст­ран­цы изо­б­ра­жа­ют на­ше­го бра­та не­до­сто­вер­но. При всём по­чи­та­нии До­сто­ев­ско­го, Че­хо­ва и Тол­сто­го.

Эдик был одет до­ро­го, а по­ставь его ря­дом с му­сор­ным кон­тей­не­ром, по­ка­жет­ся, что всё там на­шёл. Но вид у не­го был не злой, а тут, в его ком­нат­ке, без по­сто­рон­них глаз, да­же ра­душ­ный. Впро­чем, ме­ня это об­ма­нуть не мог­ло, я по­мнил, как лег­ко он по­во­ра­чи­вал­ся спи­ной, от­да­вая своё вни­ма­ние бо­лее, на его взгляд, важ­ной осо­бе.

– Есть очень при­лич­ное де­ло, – пе­ре­шёл Эдик к де­лу, – те­бе по­нра­вит­ся.

Я мол­чал и смо­т­рел по­верх Эди­ко­вой го­ло­вы на кир­пич­ную сте­ну. «Ин­те­рес­но, кто её вы­кла­ды­вал? По­жи­лой, уве­рен­ный в се­бе ма­с­тер? Де­ре­вен­ский му­жик, при­шед­ший в го­род на за­ра­бот­ки с меч­той ку­пить ко­ро­ву? У Ги­ля­ров­ско­го в «Моск­ве и моск­ви­чах» про эти ар­те­ли на­пи­са­но... А сам Ги­ля­ров­ский – ры­царь ре­пор­тёр­ско­го це­ха, взял на­зва­ние у За­го­с­ки­на, – вспом­нил я, – а в «Ре­ви­зо­ре» у Го­го­ля две фа­ми­лии пи­са­тель­ские упо­ми­на­ют­ся: Пуш­кин и Зо­го­с­кин...»

– Эдик, ты тут глав­ный? – в лоб спро­сил я.

– Нет, ну...

– А кто?

Эдик по­ка­зал гла­за­ми на по­то­лок и скри­вил гу­бы, изо­б­ра­жая, что луч­ше не спра­ши­вать.

– Я от­ве­чаю за кон­крет­ные ме­ро­при­я­тия. Они без за­тей, а на­до бы как-то раз­но­об­ра­зить. А ты, я по­мню, и рас­ска­зы все­гда пи­сал ка­кие-то та­кие... Ну, в об­щем, ты по­ни­ма­ешь о чём я?

Я не по­ни­мал. С од­ной сто­ро­ны, рань­ше Эдик не под­во­дил, хоть и лов­чил, с дру­гой – вре­ме­на по­ме­ня­лись, и во­круг про­цве­та­ет, не хо­ро­нясь, ки­да­ло­во. С тре­ть­ей сто­ро­ны: на хре­на мне нуж­ны при­клю­че­ния, ко­то­рые, как до­ро­гая шу­ба на пле­чах, но ле­том. А с чет­вёр­той...

– Ко­ро­че, сце­на­рий что ли пи­сать? – пря­мо спро­сил я.

– Вро­де это­го, но не пред­став­ле­ния, а как бы пред­став­ле­ния в жиз­ни.

Мне ста­ло чуть ин­те­рес­нее. Уло­вив, Эдик со­лид­но про­из­нёс:

– Про оп­ла­ту не со­мне­вай­ся – всё по выс­ше­му раз­ря­ду.

– Ка­кой он у вас – выс­ший?

– Ты­ся­ча...

– Зе­лё­ных?

– Зе­лё­ных, ко­неч­но, и – вы­ше...

– До бес­ко­неч­но­с­ти?

– Ты поч­ти уга­дал, – без улыб­ки ска­зал Эдик, – для на­ча­ла возь­ми что по­про­ще, на­при­мер – день рож­де­ния.

О су­ще­ст­во­ва­нии по­доб­но­го биз­не­са я слы­шал. Осо­бо про­цве­тал на этой ни­ве быв­ший фе­ль­е­то­нист. Вы­пу­ск­ник МГУ, с пе­дан­тич­но­с­тью учё­но­го, он изу­чал лич­ные де­ла, вы­спра­ши­вал за­бав­ные слу­чаи, про­ис­шед­шие с тем или иным со­труд­ни­ком фир­мы, и пе­ре­ра­ба­ты­вал их с про­фес­си­о­наль­ным ма­с­тер­ст­вом во все­об­щее по­сме­ши­ще. При этом ве­ли­чал по име­ни-от­че­ст­ву с упо­ми­на­ни­ем мел­ких де­та­лей, что под­ку­па­ю­ще дей­ст­во­ва­ло на пси­хи­ку «бе­лых во­рот­нич­ков». Хлеб ка­зал­ся лёг­ким, и дру­гие из об­ме­лев­ше­го эс­т­рад­но-юмо­ри­с­ти­че­с­ко­го мо­ря пы­та­лись за­нять­ся этим – не у вся­ко­го по­лу­чи­лось. Ра­бо­тав­шие на штам­пах и ста­рых анек­до­тах сва­ли­ли на путь про­ве­де­ния сва­деб, а бо­лее ще­пе­тиль­ные и стыд­ли­вые, со­блаз­нён­но по­про­бо­ва­ли, да чуть здо­ро­вья не ли­ши­лись. Один, про­шед­ший огонь и во­ду, и ча­с­тич­но мед­ные тру­бы, с ин­фарк­том в боль­ни­цу уго­дил. Дру­гой, пи­сав­ший мо­но­ло­ги для Ха­за­но­ва, Пе­т­ро­ся­на, Ви­но­ку­ра, со­чи­нил по за­ка­зу бан­ки­ра, во­зом­нив­ше­го се­бя юмо­ри­с­том (а по­че­му не во­зом­нить, ес­ли день­ги есть?), до­воль­но смеш­ной текст, бан­кир на юби­лее, под­ра­жая Жва­нец­ко­му, за­чи­тал его с бу­маж­ки в гро­бо­вую ти­ши­ну, а это ху­же чем про­иг­рать в ка­зи­но сто ты­сяч, по­то­му что сто ты­сяч мож­но вы­иг­рать за­в­т­ра, а не­до­уме­ние и не­лов­кость, по­про­с­ту го­во­ря – по­зор, из чу­жой па­мя­ти не вы­ко­вы­рить. Смыть мож­но толь­ко боль­шим ус­пе­хом. А как рас­счи­ты­вать на ус­пех, ес­ли нет га­ран­тии и опять мо­жет быть про­вал?

Всю си­лу не­уда­чи бан­кир об­ру­шил на ав­то­ра, и тот ме­сяц гло­тал таб­лет­ки. За­был пи­са­ка не­зыб­ле­мый за­кон: ес­ли у ар­ти­с­та ус­пех – это за­слу­га ар­ти­с­та, ес­ли на­обо­рот – ви­на ав­то­ра!

На кор­по­ра­ти­вах удоб­но вы­сту­пать тем, кто по­ёт и пля­шет, и уж сов­сем не­об­ре­ме­ни­тель­но ил­лю­зи­о­ни­с­там. Вы­ве­дет он ка­ко­го-ни­будь на­чаль­ни­ка на сце­ну, до­ста­нет у не­го из кар­ма­на бюст­галь­тер – ра­до­с­ти не­ту пре­де­ла! А уж ког­да на­чаль­ник вер­нёт­ся на ме­с­то, а фо­кус­ник спро­сит у не­го: «Сколь­ко вре­мя?» и до­ста­нет из сво­е­го кар­ма­на его ча­сы, и по­ка­жет за­хлё­бы­ва­ю­щей­ся в зло­рад­ном хо­хо­те пуб­ли­ке...

– Ну, мож­но по­про­бо­вать, – раз­дум­чи­во ска­зал я.

– Но уч­ти, – по­се­рь­ёз­нев, ска­зал Эдик, – нам ну­жен экс­клю­зив! Де­лай, что хо­чешь, но – экс­клю­зив. По­это­му я к те­бе и об­ра­тил­ся. Я по­мню, ты де­лал для Рос­кон­цер­та, в те­а­т­ре Эс­т­ра­ды... – за­вёл он, на­ду­вая мою зна­чи­мость, что я тер­петь не мо­гу, осо­зна­вая своё зна­че­ние. И ког­да шёл в те­атр Эс­т­ра­ды на ре­пе­ти­ции, не обо­ль­щал­ся бу­ду­щим, а до­воль­ст­во­вал­ся уже тем, что ре­пе­ти­ру­ет­ся спек­такль по мо­ей пье­се, а я – Ви­тя, иду вдоль Крем­лёв­ской сте­ны по Алек­сан­д­ров­ско­му са­ду, иду не спе­ша, по­то­му что чув­ст­вую не­по­вто­ри­мость про­ис­хо­дя­ще­го. И че­рез 10 – 15 ми­нут ся­ду в пя­том ря­ду в крас­ное крес­ло и бу­ду сво­и­ми под­сказ­ка­ми ме­шать ре­жис­сё­ру иг­рать в ре­жис­сё­ра.

– Ус­по­кой­ся, – пре­сёк я Эди­ка, – и да­вай по­ка­зы­вай, что там у те­бя есть?

Виктор КОКЛЮШКИН