Архив : №24. 19.06.2009

О человеке

Олег ПАВЛОВ

Бы­ва­ет ещё, что судь­бой ста­но­вит­ся имя. Но Тар­ков­ский не сде­лал из сво­ей гром­кой фа­ми­лии судь­бы. Он пя­тил­ся во­об­ще от ми­ра ис­кус­ст­ва, хо­тя ку­да уж лег­че бы­ло вой­ти в этот мир сво­им. Он же все­гда вхо­дил в не­го чу­жа­ком: в сте­ны Ли­те­ра­тур­но­го ин­сти­ту­та на по­эти­че­с­кий се­ми­нар – по­сле мно­гих лет, что от­да­ны бы­ли сов­сем дру­го­му де­лу, при­ро­до­ве­де­нию, а в ли­те­ра­ту­ру – по­сле де­ся­ти лет са­мой про­стец­кой жиз­ни на Ени­сее. При­шёл со сбор­ни­ком уди­ви­тель­ных сти­хо­тво­ре­ний, но на мно­гие го­ды сно­ва ис­чез и воз­вра­тил­ся с про­зой, да толь­ко по­был не­дол­го – и опять ушёл как чу­жой на­зад, в Бах­ту. Мож­но бы­ло по­ду­мать: не­удач­ник. Но это участь со­ве­ст­ли­во­го и та­лант­ли­во­го че­ло­ве­ка – со­про­тив­лять­ся то­му, что на­пи­са­но на ро­ду, и толь­ко ког­да соб­ст­вен­ная ду­ша тол­ка­ла на путь твор­че­ст­ва, му­чи­тель­но об­ре­тать на этом пу­ти са­мо­го се­бя, что­бы быть са­мим со­бой, а не по­до­би­ем. Тар­ков­ский срос­ся ду­шой с та­ёж­ным ми­ром с дет­ст­ва. Он че­ло­век, с ма­лых лет оча­ро­ван­ный имен­но этой при­ро­дой, силь­ной и мо­гу­чей, вос­при­няв­ший её как Бо­жий храм. Дру­гой так лю­бит степь или пу­с­ты­ню, а он – свою род­ную тай­гу. Че­рез лю­бовь к при­ро­де – сна­ча­ла дет­скую, по­том ос­мыс­лен­ную, взрос­лую – он на­учил­ся ви­деть хо­ро­шее, и это, без со­мне­ния, его на­сто­я­щий, ред­кий се­го­дня дар. Чув­ст­во этой люб­ви поч­ти ре­ли­ги­оз­ное. Это был не ро­ман­ти­че­с­кий по­рыв, а осо­знан­ное чув­ст­во – ве­ра, по­то­му что тре­бо­ва­ло каж­до­днев­но­го тя­жё­ло­го тру­да. Тай­га дав­но ста­ла его до­мом, ро­ди­ной, а жизнь в Бах­те – да­лё­кой от пу­те­ше­ст­вия, да и в тай­ге ро­ман­ти­ки как-то не вы­жи­ва­ют. Че­ло­век на каж­дом ша­гу мо­жет быть там же­с­то­ко на­ка­зан при­ро­дой. По­это­му она вос­пи­ты­ва­ет свои ха­рак­те­ры, свою про­сто­ту и же­ст­кость в ду­шах. Она пе­с­ту­ет силь­ных ду­хом и гу­бит сла­бых. Охот­ник и зверь – это не па­лач и жерт­ва, они бра­тья. Эти­кой про­зы Тар­ков­ско­го, по су­ти, и ста­ло на­пря­же­ние имен­но та­ких сил, а по­эти­кой – по­эзия прав­ды, то­же да­лё­кая от ро­ман­ти­че­с­кой. Здесь его соб­ст­вен­ный юно­ше­с­кий сти­хо­твор­ный опыт, что был от­ча­с­ти ро­ман­ти­че­с­ким, обо­рвал­ся в стро­ках, вы­прав­лен­ных ре­а­ли­с­ти­че­с­ким рас­ска­зом о судь­бах лю­дей. В сти­хах хва­та­ло слов и об­ра­зов ска­зать о се­бе, о при­ро­де, но всё уже бы­ло, на­вер­ное, ска­за­но. Риф­мо­вать, гля­дя на се­бя со сто­ро­ны да с вы­со­ты, ста­ло стыд­но, труд­но.

По­лу­де­ре­вен­ский быт та­ёж­но­го по­се­ле­ния, от­ку­да ухо­дишь в тай­гу и ку­да воз­вра­ща­ешь­ся, ес­ли вы­жил, – это толь­ко быт, скуд­ный и стро­гий. Тар­ков­ский до­ро­жит этим бы­том, а то и лю­бу­ет­ся им как про­дол­же­ни­ем при­ро­ды, но за­гля­ды­вая в ду­ши лю­дей, ви­дит иное: они уже в ми­ре, как чу­жие.

Во­прос не в смыс­ле жиз­ни, по­то­му что всем он вро­де бы ясен, – эти лю­ди не сда­ют­ся и лишь в ка­кие-то не­о­жи­дан­ные ми­ну­ты осе­да­ют от сла­бо­с­ти. Но тог­да и при­хо­дит в его про­зу смерть – за те­ми, кто ос­лаб. Лю­ди уми­ра­ют буд­то по соб­ст­вен­ной во­ле, про­сто от­ка­зы­ва­ют­ся жить, то есть со­про­тив­лять­ся, об­ре­тая та­кое сми­ре­ние и по­кой, что по­след­ний этот уход и ока­зы­ва­ет­ся са­мым вы­ст­ра­дан­ным. Ус­тал че­ло­век – и всё в нём ус­та­ло. Всё ока­зы­ва­ет­ся по­след­ним. Тем, кто ухо­дит, на сме­ну не при­хо­дят да­же их де­ти. Бах­та – как бух­та по­топ­лен­ных люд­ских ко­раб­лей.

Те­ма тра­ги­че­с­кая, бо­ле­вая, мрач­ная, но не раз­ру­ша­ю­щая. Бы­тие че­ло­ве­ка из­на­чаль­но тра­гич­но, по­то­му что в соб­ст­вен­ных си­лах лишь то ма­лое, чем скре­пишь свой дом, свою жизнь. При­хо­дит вре­мя, ког­да и это­го ма­ло – ког­да для жиз­ни нуж­но ещё боль­шее на­пря­же­ние сил. В борь­бе за неё не все­гда по­беж­да­ет че­ло­век, ес­ли слаб­нет, уны­ва­ет, те­ря­ет ве­ру, раз­ру­ша­ет­ся, гиб­нет. Но зна­ние о тра­ге­дии жиз­ни по­буж­да­ет к со­ст­ра­да­нию, а по су­ти – к люб­ви. Ду­ши лю­дей спа­са­ют­ся, ес­ли жи­вы, да­вая че­ло­ве­ку си­лы к пре­одо­ле­нию. Эта про­стая ис­ти­на об­ре­та­ет в про­зе Тар­ков­ско­го но­вый глу­бо­кий смысл. Он ищет её, гра­ни­цу эту, меж­ду сла­бо­с­тью и си­лой, жиз­нью и смер­тью – там, где при­ро­да ус­ту­па­ет че­ло­ве­ку лишь троп­ки, по ко­то­рым не­ку­да ид­ти, ес­ли сбил­ся с пу­ти. Об­ре­те­ние или ут­ра­та че­ло­ве­ком сво­е­го пу­ти – его те­ма. Во всём. В сти­хо­тво­ре­ни­ях. В про­зе. В стран­ных чёр­но-бе­лых ри­сун­ках, где чёр­ное и бе­лое ещё рез­че очер­чи­ва­ет гра­ни­цы од­но­го и то­го же ми­ра, в ко­то­ром жив и смер­тен че­ло­век. На ри­сун­ках, од­на­ко, есть толь­ко при­ро­да, есть да­же лёг­кие те­ни ры­бац­ких ло­док, но всё это – без лю­дей. В чёр­но-бе­лый мир ру­кой Тар­ков­ско­го че­ло­век ни­как не впи­сы­ва­ет­ся. Он как буд­то от­дель­ная уже и от при­ро­ды кра­с­ка. Тёп­лая, жи­вая и яр­кая – дру­гой не мо­жет быть.

Олег ПАВЛОВ