Архив : №30. 31.07.2009

Падший ангел, отбывший свой срок

 1

 

Мы по­зна­ко­ми­лись в сен­тя­б­ре 1987 го­да в его мос­ков­ской квар­ти­ре око­ло ме­т­ро «Крас­но­сель­ская». Мне не­сколь­ко дней на­зад ис­пол­ни­лось 24 го­да. Я стал сту­ден­том пер­во­го кур­са Ли­те­ра­тур­но­го ин­сти­ту­та име­ни Горь­ко­го СП СССР вме­с­те с его сы­ном Фё­до­ром. Фё­дор, как и отец (и же­на по­эта – На­деж­да Кон­да­ко­ва), пи­сал сти­хи. И все они очень тре­пет­но, с ин­те­ре­сом от­но­си­лись к чу­жо­му твор­че­ст­ву. А не­за­дол­го до это­го Фё­дор, взяв мои вир­ши, от­нёс их от­цу. И вот я при­гла­шён в гос­ти к По­эту…

Дверь мне от­кры­ла На­деж­да Кон­да­ко­ва, про­хо­дим в гос­ти­ную, где на­крыт стол… И пер­вое, что бро­са­ет­ся в гла­за и как-то при­дав­ли­ва­ет те­бя к по­лу, это кни­ги. Ты­ся­чи книг. Они вез­де. Их нет раз­ве что на по­тол­ке… Кни­ги по ис­то­рии, фи­ло­со­фии, куль­ту­ре, по­эти­че­с­кие сбор­ни­ки, кни­ги про­зы, эн­цик­ло­пе­дии, спра­воч­ни­ки. Ста­рые кни­ги в ко­жа­ных пе­ре­плё­тах и но­вые. Мас­сив­ные со­бра­ния со­чи­не­ний и де­шё­вые сбор­ни­ки в мяг­ких об­лож­ках… Как я уз­нал по­том, поч­ти все свои день­ги от го­но­ра­ров Бо­рис При­ме­ров тра­тил на кни­ги, сре­ди ко­то­рых встре­ча­лись и очень ред­кие, был зав­сег­да­та­ем бу­ки­ни­с­ти­че­с­ких ма­га­зи­нов и книж­ных ла­вок. Этот за­ме­ча­тель­ный по­эт был ещё и эн­цик­ло­пе­ди­че­с­ки об­ра­зо­ван­ным че­ло­ве­ком, был ве­ли­ким книж­ни­ком, лю­би­те­лем и зна­то­ком оте­че­ст­вен­ной ис­то­рии и фи­ло­со­фии. На пол­ках сто­я­ли тру­ды по ис­то­рии Ка­рам­зи­на, Та­ти­ще­ва, Ко­с­то­ма­ро­ва, Клю­чев­ско­го, За­бе­ли­на. У не­го бы­ли поч­ти все ав­то­ры и фи­ло­со­фы, из­дан­ные в «Ли­те­ра­тур­ных па­мят­ни­ках»…

Из смеж­ной ком­на­ты вы­хо­дит, при­хра­мы­вая, ве­сё­лый, очень не­о­быч­но­го ви­да че­ло­век в бе­лой на­вы­пуск ру­ба­хе, лох­ма­тый, с чёр­ной бо­ро­дой. Внеш­не что-то сред­нее меж­ду Ве­ли­ми­ром Хлеб­ни­ко­вым (как он пред­став­лял­ся мне бла­го­да­ря его сти­хам) и Еме­ль­я­ном Пу­га­чё­вым, толь­ко с очень до­б­ры­ми, пе­чаль­ны­ми гла­за­ми. Прак­ти­че­с­ки та­кой, ка­ким изо­б­ра­зил его на кар­ти­не в об­ра­зе «Рус­ско­го Ика­ра» Илья Гла­зу­нов… Вы­шел. В ру­ках ка­кие-то кни­ги…

– Ну здо­ро­во, Се­рё­жень­ка до­ро­гой! А ты это чи­тал?.. А это?.. А это?..

Я, быв­ший про­вин­ци­ал-сверд­лов­ча­нин, ни­че­го это­го, ко­неч­но, не чи­тал. И Бо­рис Те­рен­ть­е­вич, всё по­ни­мая, на­чи­на­ет очень лег­ко и ве­се­ло рас­ска­зы­вать мне и Федь­ке (как он его на­зы­вал) о Ле­он­ть­е­ве, Тру­бец­ком, Фё­до­ро­ве. И по­том, уже за сто­лом, про­дол­жая го­во­рить о ве­ли­ких рус­ских мыс­ли­те­лях, пе­ре­клю­ча­ет­ся на ве­ли­ких дер­жав­ни­ков, – го­во­рит о ве­ли­чии Алек­сан­д­ра Тре­ть­е­го, о ге­нии Пе­т­ра Пер­во­го, о му­д­ро­с­ти Ста­ли­на. И во­об­ще, под­во­дит он итог сво­им мыс­лям, Рос­сии, рус­ско­му на­ро­ду нуж­на мо­нар­хия, ну­жен че­ло­век, ко­то­рый бы знал и, глав­ное, ис­крен­не лю­бил свою Ро­ди­ну, её тра­ди­ции и ве­рил в её пред­наз­на­че­ние. И обя­за­тель­но ве­рил бы в свой на­род. На мой на­ив­ный во­прос, а как быть с Ле­ни­ным, взял с пол­ки один из то­мов про­ле­тар­ско­го вож­дя и по­ка­зал мне те­ле­грам­мы и рас­по­ря­же­ния по­след­не­го о «ме­шоч­ни­ках», ок­ку­пи­ро­вав­ших же­лез­но­до­рож­ный со­став, ко­то­рый в дан­ный мо­мент по­тре­бо­вал­ся боль­ше­вист­ско­му пра­ви­тель­ст­ву (не ру­ча­юсь за точ­ность пе­ре­ска­за. – С.С.). «Ве­ли­кий гу­ма­нист» при­ка­зы­вал их всех рас­ст­ре­лять…

Но ни­ког­да При­ме­ров не был ан­ти­со­вет­чи­ком в том смыс­ле, в ка­ком это сло­во упо­треб­ля­ют уез­жа­ю­щие «за кор­дон» гос­по­да-эми­г­ран­ты. Он по­ни­мал раз­ни­цу меж­ду Ле­ни­ным и Ста­ли­ным, меж­ду Со­ве­та­ми Ле­ни­на и по­зд­ни­ми Со­ве­та­ми бреж­нев­ско­го вре­ме­ни. И уж точ­но, ни­ког­да бы он не ос­та­вил Ро­ди­ну. Да­же ду­мать об этом смеш­но.

 

И на­пи­шут де­ре­вья Ноч­ные сти­хи.   Как на­пи­шут не знаю, Но на­пи­шут про грусть, Что во­шла на­всег­да В моё серд­це, как Русь.   Без неё нет по­эта, Пес­ни соб­ст­вен­ной нет, Вот и всё, Уми­раю… Раз­бу­ди­те рас­свет.

Или та­кое…

 

Я Русь люб­лю! А кто не лю­бит?! Но я по-сво­е­му, и так, Что слы­шат всю Рос­сию лю­ди На пе­сен­ных мо­их ус­тах. Я к До­ну вы­шел, И от­ны­не В не­под­ра­жа­е­мом чис­ле Не­об­хо­дим я, как свя­ты­ня, Од­ной-един­ст­вен­ной зем­ле! И я не жаж­ду по­це­луя, Я сам, как по­це­луй, го­рю. И не­це­ло­ван­ным ум­ру я, А мо­жет, во­все не ум­ру.

 

И он был прав. Ни­ког­да он не ум­рёт ни в ли­те­ра­ту­ре, ни в на­ших рус­ских ду­шах. По­эт и ста­рин­ный друг При­ме­ро­ва, Вла­ди­мир Цы­бин, пи­сал, что «При­ме­ров был один из тех ред­ких лю­дей, ко­го Бог по­це­ло­вал на твор­че­ст­во». У не­го нет ни од­ной скон­ст­ру­и­ро­ван­ной, негар­мо­нич­ной, вы­дав­лен­ной из се­бя строч­ки. Сло­ва то па­рят в воз­ду­хе, как ор­лы, то пор­ха­ют, как ба­боч­ки, пе­ре­ли­ва­ясь и со­зда­вая яр­кие об­ра­зы. Он ни­ког­да не был ли­те­ра­ту­рен, он все­гда был по­этом от зем­ли, он чер­пал вдох­но­ве­ние в род­ном воз­ду­хе, в род­ной сте­пи…

 

Кто ню­хал степь, вды­хал по­ля, По­дош­ва­ми пы­ля, Тот без тру­да най­дет шме­ля, И да­же след шме­ля.

 

2

 

Та­кой по­эт мог по­явить­ся толь­ко в зо­ло­тую по­ру «за­стоя», ког­да пе­ре­ста­ла бе­ше­ны­ми тем­па­ми раз­ви­вать­ся про­мы­ш­лен­ность, тор­моз­ну­лась, по­крыв­шись жир­ком, на­уч­ная мысль (во­пло­ща­е­мая, в луч­шем слу­чае, на За­па­де…), но за­то буй­ным цве­том, как кра­пи­ва и ле­бе­да, ста­ла раз­ра­с­тать­ся на­род­ная ли­те­ра­ту­ра. Имен­но толь­ко тог­да мог по­явить­ся по­эт-пе­вец, сво­бод­ный от вос­пе­ва­ния «Ка­зан­ско­го уни­вер­си­те­та» и «Лон­жю­мо», «Сек­войи Ле­ни­на» и «Брат­ской ГЭС». По­эт вос­пе­вал то, чем жил, в чём жил, чем ды­шал. Он гар­мо­ни­ро­вал с при­ро­дой, лю­бил её, и она от­да­ва­ла ему, как лю­би­мая жен­щи­на, своё теп­ло, свои за­па­хи, свою тай­ну. Имен­но толь­ко тог­да, пол­но­стью до­ве­ряя и до­ве­ря­ясь сво­е­му вре­ме­ни, че­ло­век мог быть на­столь­ко гар­мо­ни­чен с при­ро­дой и эпо­хой. Ду­маю, что в бли­жай­шее сто­ле­тие та­кое, к со­жа­ле­нию, не по­вто­рит­ся. Ведь «по­коя на рус­ской зем­ле, – как пи­сал При­ме­ров про моё твор­че­ст­во, – уже ни­ког­да не бу­дет. И тре­бо­вать от ху­дож­ни­ка, рож­дён­но­го в гро­хо­те же­лез­но­го ча­са, то­го, че­го нет во­круг, не­воз­мож­но».

 

3

 

Бо­рис Те­рен­ть­е­вич При­ме­ров ро­дил­ся 1 ию­ля 1938 го­да в Рос­тов­ской об­ла­с­ти, в ста­ни­це Мат­ве­е­во-Кур­ган­ской, чуть се­вер­нее Азов­ско­го мо­ря, в се­мье ка­за­ков. Мать его – ук­ра­ин­ка, бы­ла из ро­да ка­за­чь­ей зна­ти, из-за че­го поч­ти вся се­мья по­гиб­ла в го­ды граж­дан­ской вой­ны. Отец его учил­ся в ка­дет­ском кор­пу­се, а по­сле ре­во­лю­ции стал бо­е­вым офи­це­ром Крас­ной ар­мии. Но «его, как сы­на рас­ку­ла­чен­ных ро­ди­те­лей, к то­му же же­на­то­го на пред­ста­ви­тель­ни­це «быв­ших», ис­клю­чат из пар­тии и уво­лят из ар­мии», пи­сал в сво­ей ав­то­био­гра­фии При­ме­ров. В се­мье, кро­ме не­го, бы­ли ещё двое бра­ть­ев и стар­шая се­с­т­ра.

Дет­ст­во по­эт про­вёл на До­ну в ста­ни­це Ме­че­тин­ской сре­ди сте­пей, не­бы­лиц, фан­та­зий и пре­да­ний, сре­ди «ещё жив­ше­го в бы­ту ук­ра­ин­ско­го и юж­но­рус­ско­го фоль­к­ло­ра». Мать по­эта пре­крас­но пе­ла. «До сих пор чув­ст­вую, как во вре­мя пе­ния, прав­ди­во­го и по­лы­ха­ю­ще­го све­же­с­тью го­ло­со­вых кра­сок, у ме­ня пе­ре­хва­ты­ва­ло ды­ха­ние», – вспо­ми­нал Бо­рис Те­рен­ть­е­вич. И ко­неч­но, уже тог­да, в дет­ст­ве, в его жизнь во­шли кни­ги и вос­пи­та­ли в нём «фи­ло­ло­га по ду­ше и при­зва­нию».

Имен­но там, в Ме­чет­ке, При­ме­ров был оча­ро­ван сво­им зем­ля­ком Ми­ха­и­лом Шо­ло­хо­вым. За­по­ем чи­тал и пе­ре­чи­ты­вал «Ти­хий Дон», всю жизнь лю­бя это про­из­ве­де­ние и не ус­та­вая вос­хи­щать­ся им и его ав­то­ром. Он ча­с­то ци­ти­ро­вал на­и­зусть ку­с­ки из ро­ма­на, вос­тор­га­ясь ме­та­фо­рич­но­с­тью и об­раз­но­с­тью про­из­ве­де­ния.

И ко­неч­но же, лю­би­мым по­этом При­ме­ро­ва был ве­ли­кий рус­ский «пе­сель­ник» Сер­гей Есе­нин. Они оба вы­рос­ли в на­род­ной сре­де, в сель­ской ме­ст­но­с­ти – сре­ди ле­сов и трав, ба­бо­чек и шме­лей, пе­сен и на­род­ных пре­да­ний. Оба по­чи­та­ли при­ро­ду как «жи­вую и ра­зум­но дей­ст­ву­ю­щую». Оба бы­ли му­д­ры дей­ст­ви­тель­ной на­род­ной му­д­ро­с­тью, об­ле­кая её в жи­вые ху­до­же­ст­вен­ные фор­мы. Ведь на­сто­я­ще­му ху­дож­ни­ку свой­ст­вен­но об­раз­ное вос­при­я­тие ми­ра, оче­ло­ве­чи­ва­ние, обо­же­ств­ле­ние его.

 

Степь, спо­кой­ная, как ле­бедь, Мой из­бы­ток си­не­вы, За­це­ло­ван­ная не­бом, Про­шу­ми в гу­с­той кро­ви. Ах, не я ли был той бы­лью В бес­по­кой­ной сла­ве гроз, Где се­дую грусть ко­вы­лью На ла­до­нях к серд­цу нёс…

 

И впос­лед­ст­вии кри­ти­ки не­од­но­крат­но ста­ви­ли При­ме­ро­ва в ряд по­этов «есе­нин­ско­го ти­па», да­же пред­ска­зы­вая ему сла­ву «кня­зя рус­ской пес­ни». Сре­ди дру­гих лю­би­мых по­этов Бо­рис При­ме­ров все­гда от­ме­чал М.Цве­та­е­ву, Н.Гу­ми­лё­ва, Б.Па­с­тер­на­ка и П.Ва­си­ль­е­ва. Пи­сал, что «меж­ду эти­ми си­ло­вы­ми точ­ка­ми ле­жит моё маг­не­ти­че­с­кое по­ле по­эзии». Ну и, ко­неч­но, он бо­го­тво­рил Пуш­ки­на. По­мню, как все­гда вос­хи­щал­ся Не­кра­со­вым, ци­ти­руя, на­при­мер, та­кую строч­ку – «Са­в­ра­с­ка увяз в по­ло­ви­не су­г­ро­ба». Все­гда го­во­рил, что про­сто ли­те­ра­тор на­пи­сал бы – «увяз в су­г­ро­бе», а в «по­ло­ви­не су­г­ро­ба» мог на­пи­сать толь­ко на­сто­я­щий по­эт с на­сто­я­щим объ­ём­ным зре­ни­ем.

Он ведь и сам был та­ким по­этом. Его сти­хи объ­ём­ны, шер­ша­вы, они бла­го­уха­ют сте­пью и ве­т­ром, они род­ные.

 

Мож­но там ще­кою по­те­реть­ся О дож­ди, иду­щие от туч, Вы­те­реть­ся, как о по­ло­тен­це, О мох­на­тый пред­рас­свет­ный луч.

 

Так не на­пи­шет при­шлец, так мож­но пи­сать толь­ко о род­ном, о сво­ём. Это та са­мая не при­ду­ман­ная на­род­ная по­эзия, то, что на­зы­ва­ет­ся куль­тур­ной са­мо­быт­но­с­тью, са­мо­стий­но­с­тью, то, что рас­тёт из на­род­ных глу­бин, что пе­ре­да­ёт­ся с мо­ло­ком ма­те­ри, что нель­зя най­ти, сде­лав ре­во­лю­цию или за­во­е­вав, по­ко­рив чу­жую стра­ну. Та­кой взгляд, та­кое ощу­ще­ние вы­ра­щи­ва­ют­ся ве­ка­ми и бе­реж­но пе­ре­да­ют­ся по на­след­ст­ву.

 

Я не стес­ня­юсь, я – му­жик, Му­жиц­кий у ме­ня язык… ………………………….. Он мудр, как бо­га­тыр­ский сон, – Что с ним в срав­не­нье – Со­ло­мон?! Жи­вая эта речь как миф, – Что с ней в срав­не­нье – Су­ла­мифь?! ……………………………………… И па­да­ла, как кап­ля с крыш, Его про­ро­че­с­кая тишь.

 

Да, это пе­ре­да­ёт­ся толь­ко по на­след­ст­ву. Но не ко­му по­па­ло, а из­бран­ным, луч­шим, ве­ли­ким…

По­че­му все­гда так рев­ни­во, на­ме­рен­но при­ни­жая та­лант При­ме­ро­ва, смо­т­ре­ли на не­го эс­тет­ст­ву­ю­щие ли­бе­раль­ные да и па­т­ри­о­ти­че­с­кие ли­те­ра­то­ры? Он был ес­те­ст­вен на этой зем­ле, а они нет, он был ну­жен этой зем­ле, а они нет.

 

Се­го­дня всё не­о­бы­чай­но звон­ко, Не­удер­жи­мо в серд­це, в го­ло­ве, За­глав­ных букв степ­ные жа­во­рон­ки Сто­ят вы­со­ко в та­лой си­не­ве.   На ста ве­т­рах сто­ят, на мир гла­зея Так, что с вет­вей сры­ва­ет­ся ли­ст­ва, – Они мои. Я тай­ной их вла­дею, Я на по­лёт им вы­даю пра­ва…

 

Вот так! Ка­кая мощь! Сколь­ко воз­ду­ха, си­лы и ни од­но­го лиш­не­го сло­ва! Он волхв, он ку­дес­ник, он вы­да­ёт пра­ва! А они вы­учен­ные ре­мес­лен­ни­ки. Он пер­ви­чен, пер­во­ро­ден, а они… Че­рез де­сять лет их во­об­ще ни­кто не вспом­нит. Прав­да, на­пло­дят, по­на­раз­ду­ва­ют дру­гих ре­зи­но­во-пласт­мас­со­вых ли­те­ра­то­ров с та­ки­ми же штам­по­ван­ны­ми по­ли­эти­ле­но­вы­ми ду­ша­ми. По­то­му что ко­му-то очень не хо­чет­ся что­бы рус­ский ге­ний, рус­ский огонь грел, ос­ве­щал и ос­вя­щал рус­ский ко­с­мос, рус­ское бы­тие. А он ро­дил­ся для это­го, он жил с этим и этим. И толь­ко для это­го. Ро­ди­на бы­ла и его Пу­тём и его Це­лью. А ин­ст­ру­мен­том – Сло­во и Пес­ня. Без Ро­ди­ны он по­те­ря­ет Пес­ню, а без Пес­ни – Жизнь. Так и слу­чит­ся по­том, а по­ка…

 

Ис­сох­шие ус­та – и толь­ко, Гла­за то­с­ки – не­вмо­го­ту… И сте­пи, се­рые, как вол­ки, Кра­дут­ся к мёрт­во­му пру­ду, Где на краю, в краю без­ве­ст­ном, В ре­пь­ях, во рву, На са­мом дне, Все­го на рас­сто­я­ньи пес­ни Ле­жу от жиз­ни в сто­ро­не.

 

4

 

Бо­рис Те­рен­ть­е­вич очень лю­бил рас­ска­зы­вать о сво­ей жиз­ни, об ушед­ших дру­зь­ях – о Н.Руб­цо­ве, о А.Вам­пи­ло­ве, о А.Пе­ре­дре­е­ве, В.Со­ко­ло­ве.

С Ни­ко­ла­ем Руб­цо­вым он по­сту­пал вме­с­те в Ли­те­ра­тур­ный ин­сти­тут, вме­с­те учил­ся, жил в од­ной ком­на­те, да­же опе­кал его, веч­но без­дом­но­го и без­де­неж­но­го. По по­во­ду сти­ха «В гор­ни­це мо­ей свет­ло. Это от ноч­ной звез­ды. Ма­туш­ка возь­мёт ве­д­ро, Мол­ча при­не­сёт во­ды…» го­во­рил: « Ну что это та­кое, это же на­ду­ман­но, за­чем же он ма­туш­ку по но­чам за во­дой по­сы­ла­ет, луч­ше бы сам схо­дил, к то­му же ут­ром удоб­ней». Хо­тя, ко­неч­но же, лю­бил и это сти­хо­тво­ре­ние Руб­цо­ва, и дру­гие. Ещё, сме­ясь, рас­ска­зы­вал, что они с Руб­цо­вым об­ме­ня­ли его пи­са­тель­ский би­лет на не­сколь­ко бу­ты­лок вод­ки, ког­да не бы­ло де­нег… Он очень лю­бил Руб­цо­ва и по пра­ву дру­га один из не­мно­гих по­ехал в Во­лог­ду на по­хо­ро­ны ра­но ушед­ше­го по­эта.

А ведь в то же вре­мя по тем же ли­тин­сти­ту­тов­ским ко­ри­до­рам хо­дил ещё один оте­че­ст­вен­ный бо­га­тырь, са­мо­влюб­лён­ней­ший рус­ский ге­ний Юрий Куз­не­цов. Пред­став­ляю, на­сколь­ко был спрес­со­ван там воз­дух, как, стал­ки­ва­ясь, вы­се­ка­ли ис­кры-мол­нии си­ло­вые по­ля этих ти­та­нов. Кста­ти, с Куз­не­цо­вым от­но­ше­ния у Бо­ри­са При­ме­ро­ва бы­ли очень не­про­сты­ми. Они яв­но рев­но­ва­ли друг к дру­гу. Куз­не­цов стал из­ве­ст­ным зна­чи­тель­но поз­же При­ме­ро­ва и все­гда ис­крен­не удив­лял­ся это­му. При­ме­ро­ва же за­де­ва­ли веч­ные раз­го­во­ры по­этов и кри­ти­ков по­след­не­го вре­ме­ни о Куз­не­цо­ве. Не мог он при­нять и Куз­не­цов­скую жё­ст­кость и за­но­с­чи­вость ти­па «Звать ме­ня Куз­не­цов. Я один, Ос­таль­ные – об­ман и под­дел­ка» или «Я пил из че­ре­па от­ца».

Од­наж­ды, уви­дев у ме­ня в ру­ках толь­ко что по­да­рен­ную мне Ни­ко­ла­ем Ива­но­ви­чем Тряп­ки­ным кни­гу, лу­ка­во улы­ба­ясь, за­явил: «Раз­ве у на­сто­я­ще­го по­эта мо­жет быть фа­ми­лия Тряп­кин?! То ли де­ло – Воз­не­сен­ский, Рож­де­ст­вен­ский… – но уви­дев мой не­до­умён­ный взгляд, рас­сме­ял­ся: – Фа­ми­лии-то у них есть, а глав­но­го нет. А Тряп­кин – глы­ба!».

А Алек­сандр Вам­пи­лов да­же был ша­фе­ром на их с На­деж­дой Кон­да­ко­вой свадь­бе.

Очень це­нил Бо­рис Те­рен­ть­е­вич про­из­ве­де­ния В.Цы­би­на и А.Пе­ре­дре­е­ва, А.Пра­со­ло­ва и П.Ме­ле­хи­на, А.Еран­це­ва и А.За­ури­ха, счи­тая, что ос­нов­ная за­слу­га его по­ко­ле­ния в том, что оно пер­вым (ещё до «де­ре­вен­ской про­зы») «обо­зна­чи­ло бо­ле­вые точ­ки вре­ме­ни, ут­ра­чи­ва­ю­ще­го, раз­ры­ва­ю­ще­го кор­не­вую связь с зем­лёй, с за­ло­жен­ны­ми в ней нрав­ст­вен­ны­ми на­ча­ла­ми, с ве­ко­вы­ми тра­ди­ци­я­ми рус­ской жиз­ни».

 

Око­ли­ца, род­ная, что слу­чи­лось? Ок­ра­и­на, ку­да нас за­нес­ло? И го­ро­да из нас не по­лу­чи­лось, И на­всег­да ут­ра­че­но се­ло.

                              (А.Пе­ре­дре­ев)

 

Ме­ня всё тер­за­ют гра­ни Меж го­ро­дом и се­лом.

                                    (Н.Руб­цов)

 

В та­кую же без­лун­ность У по­ля без сле­да Всю мо­ло­дость, всю юность Ук­ра­ли го­ро­да. Я сам ум­чал­ся в го­род За сла­вой. И с тех пор Во мне уби­ла ско­рость Про­ст­ран­ст­во и про­стор. Ни ав­гу­с­та, ни мая, Где не­бо? Где зем­ля? Ах, что-то я те­ряю, Не са­мо­го ль се­бя?

                               (Б. При­ме­ров)

 

Но при этом по­эт пе­ча­лил­ся, что «мы сво­и­ми ис­крен­ни­ми по­ры­ва­ми не су­ме­ли спа­с­ти кра­со­ту… Ше­с­ти­де­ся­тые го­ды, на греб­не ко­то­рых мы вы­ле­те­ли из гнез­да, бы­с­т­ро кон­чи­лись. На­ча­лось по­все­ме­ст­ное бур­ное вос­хва­ле­ние не­ви­ди­мых, но тем яро­ст­нее дек­ла­ри­ру­е­мых ус­пе­хов. И на этом фо­не кто-то из нас за­мол­чал, кто-то с го­ло­вой бро­сил­ся в пе­ре­во­ды, кто-то за­пил, сло­мал­ся, сов­сем ушёл из жиз­ни…».

Вот тут, по­жа­луй, и на­чи­на­ет­ся ре­аль­ная тра­ге­дия стра­ны и ре­аль­ная тра­ге­дия по­эта, пред­ска­зан­ная им ещё в юно­ше­с­ких сти­хах.

 

Не по­это­му ли я в за­па­ле Но­вом, как бе­зум­ный бу­бе­нец?! У ме­ня ве­сё­лое на­ча­ло И поч­ти тра­ги­че­с­кий ко­нец.

 

5

 

Уже со вре­ме­ни на­ча­ла пе­ре­ст­рой­ки При­ме­ров, ко­то­рый вро­де как дол­жен был бы ра­до­вать­ся пе­ре­ме­нам, про­ис­хо­дя­щим в стра­не, не на­хо­дил се­бе ме­с­та. Он чув­ст­во­вал, что про­ис­хо­дит что-то не­по­пра­ви­мое. Он по­ни­мал, что в СССР, не­смо­т­ря на все иде­о­ло­ги­че­с­кие дог­мы, жи­ла ещё его кре­с­ть­ян­ская на­род­ная Рос­сия, был жив ук­лад его пред­ков, его рус­ский язык. А с пе­ре­ст­рой­кой на­ча­лось не воз­рож­де­ние его Ро­ди­ны, а про­дол­жи­лось ин­тер­на­ци­о­наль­ное убий­ст­во Рос­сии, сти­ра­ние её осо­бых, не­по­вто­ри­мых черт. С эк­ра­нов те­ле­ви­зо­ров хлы­ну­ли чу­же­бе­сие, ду­хов­ная и плот­ская по­ш­лость. На­чал­ся раз­вал ар­мии. А раз­ва­ли­вая СССР, раз­ва­ли­ва­ли не ком­му­низм, а Ве­ли­кую Рос­сий­скую Им­пе­рию.

И ли­ния раз­ло­ма про­шла че­рез серд­це по­эта. По­сле 1991 го­да, по­сле раз­ва­ла СССР, раз­ва­ла-раз­де­ла-раз­во­да Со­ю­за пи­са­те­лей на враж­ду­ю­щие ла­ге­ря (по­эт, ви­но­ва­то улы­ба­ясь, с го­ре­чью го­во­рил, что, мол, у ме­ня в до­ме три Со­ю­за пи­са­те­лей, я – в од­ном, же­на – в дру­гом, Федь­ка бу­дет в тре­ть­ем, ког­да ин­сти­тут за­кон­чит…), При­ме­ров на вре­мя по­те­рял­ся, за­мол­чал. И да­же, как буд­то оп­рав­ды­ва­ясь, как-то ска­зал мне, что ни­че­го, у ме­ня уже бы­ва­ло та­кое, я не­сколь­ко лет не пи­сал, но, на­де­юсь, что сло­ва при­дут ко мне, вдох­но­ве­ние вер­нёт­ся…

И оно вер­ну­лось. Это сов­па­ло с по­яв­ле­ни­ем Про­ха­нов­ской га­зе­ты «День», где При­ме­ров стал по­сто­ян­ным, са­мым же­лан­ным ав­то­ром.

Ко­нец вес­ны 1992 го­да. Ме­ня, по­сле окон­ча­ния Ли­тин­сти­ту­та, бе­рут (по при­гла­ше­нию Вла­ди­ми­ра Бон­да­рен­ко) за­ве­до­вать от­де­лом кри­ти­ки и куль­ту­ры, а по­том уже и по­эзии – га­зе­ты «День». И мы уже на­чи­на­ем встре­чать­ся с При­ме­ро­вым в ре­дак­ции «Дня» и «Ли­те­ра­тур­ной Рос­сии», ку­да он при­но­сит свои сти­хи или про­сто так за­хо­дит по­го­во­рить, по­де­лить­ся сво­и­ми мыс­ля­ми, оби­да­ми, го­ре­с­тя­ми.

Бо­рис Те­рен­ть­е­вич на­чи­на­ет по­се­щать сбо­ры оп­по­зи­ции, па­т­ри­о­ти­че­с­кие ми­тин­ги и ше­ст­вия. Он – по­эт кре­с­ть­ян­ской кор­не­вой Рос­сии вы­сту­па­ет про­тив раз­ва­ла ин­тер­на­ци­о­наль­но­го ком­му­ни­с­ти­че­с­ко­го го­су­дар­ст­ва, по­то­му что ви­дел в этом не на­нос­ное, по­верх­но­ст­ное (борь­бу с КПСС, КГБ, с бю­ро­кра­та­ми), а глав­ное – ви­дел в этом по­пыт­ку меж­ду­на­род­ных сил до­бить его Ве­ли­кую Дер­жа­ву, Рос­сий­скую Им­пе­рию, ко­то­рую не смог­ли до­бить боль­ше­ви­ки-ин­тер­на­ци­о­на­ли­с­ты пер­во­го со­зы­ва, ос­та­нов­лен­ные Ста­ли­ным и 1937 го­дом, прак­ти­че­с­ки сов­пав­шим с го­дом рож­де­ния са­мо­го по­эта. И он уже не об­ра­щал вни­ма­ния на де­та­ли, на ве­щи, ко­то­рые рань­ше осуж­дал или не при­ни­мал, он всем боль­шим и прон­зи­тель­ным серд­цем по­эта встал на сто­ро­ну го­ни­мых и обез­до­лен­ных, на сто­ро­ну со­ци­аль­но­го ра­вен­ст­ва и на­ци­о­наль­ной гор­до­с­ти, в от­ли­чие от «гим­но­пис­ца» С.В. Ми­хал­ко­ва, вся­че­с­ких Ге­ро­ев, ла­у­ре­а­тов Ле­нин­ских и Го­су­дар­ст­вен­ных пре­мий, ав­то­ров «Брат­ских ГЭС» и «Пи­сем в трид­ца­тый век», «Лон­жю­мо» и «Ка­зан­ских уни­вер­си­те­тов», при­зы­вов «Ком­му­ни­с­ты, впе­рёд!» и «Го­во­ри­те по-со­вет­ски». Он встал пле­чом к пле­чу с Ни­ко­ла­ем Тряп­ки­ным, Юри­ем Куз­не­цо­вым, Ва­лен­ти­ном Со­ро­ки­ным и Ва­лен­ти­ном Рас­пу­ти­ным. Он, не­смо­т­ря на воз­ник­шую к не­му не­при­язнь не­ко­то­рых ли­бе­раль­ных пи­са­те­лей, стал пуб­ли­ко­вать свои прон­зи­тель­ные рус­ские сти­хи в им­пер­ской га­зе­те «День», да­же как-то по-дет­ски бра­ви­руя сво­им вы­бо­ром, сво­ей дер­зо­с­тью и сво­ей хра­б­ро­с­тью. Бы­ло та­кое впе­чат­ле­ние, что ат­мо­сфе­ра га­зе­ты, её мен­та­ли­тет, её го­су­дар­ст­вен­ный дух ча­с­тич­но воз­ме­ща­ли ему от­сут­ст­вие воз­ду­ха Ро­ди­ны в Моск­ве, воз­ме­ща­ли от­сут­ст­вие ря­дом дон­ских про­сто­ров, креп­ко­го ка­за­чь­е­го лок­тя, так не­об­хо­ди­мых ему в то тя­жё­лое (и в пря­мом и в пе­ре­нос­ном смыс­ле) вре­мя.

В страш­ные смут­ные ок­тябрь­ские дни 1993 го­да, ког­да на­род под­нял­ся про­тив ан­ти­на­род­ной ель­цин­ской кли­ки (а не за Ха­с­бу­ла­то­ва – Руц­ко­го, как это хо­те­ли пред­ста­вить не­ко­то­рые за­пад­ные СМИ и по­бор­ни­ки ре­жи­ма), мы, жур­на­ли­с­ты «Дня», бы­ли в Бе­лом до­ме, опи­сы­вая про­ис­хо­дя­щее, на­ив­но на­де­ясь на по­бе­ду оп­по­зи­ции и, ко­неч­но, в глу­би­не ду­ши не ве­ря мрач­ным про­гно­зам ана­ли­ти­ков… Как мы же­с­то­ко оши­ба­лись! И все эти дни мы встре­ча­ли на бар­ри­ка­дах вбли­зи Бе­ло­го до­ма хро­ма­ю­ще­го бо­ро­да­то­го ан­ге­ла с глу­бо­ки­ми пе­чаль­ны­ми гла­за­ми – ве­ли­ко­го по­эта Бо­ри­са При­ме­ро­ва.

Он все­гда под­хо­дил, улы­бал­ся и го­во­рил: «Здрав­ст­вуй, Се­рё­жень­ка! На­ше де­ло пра­вое, по­бе­да бу­дет за на­ми!». И ведь он был прав. Не­смо­т­ря ни на что, мы по­бе­ди­ли. По­бе­ди­ли се­бя, свой страх, своё ма­ло­ду­шие. А он, он на­пи­сал та­кие сти­хи, бла­го­да­ря ко­то­рым пе­ред ним умол­ка­ют мно­гие пре­ды­ду­щие де­ся­ти­ле­тия и рас­сту­па­ют­ся гря­ду­щие ве­ка.

 

6

 

Он очень силь­но пе­ре­жи­вал по­ра­же­ние оп­по­зи­ции, фи­зи­че­с­ки ос­лаб, да­же по­ста­рел.

Но сти­хи пи­сать не пе­ре­стал. К то­му же 5 фе­в­ра­ля 1993 го­да у не­го ро­ди­лась внуч­ка Ва­си­ли­са, ко­то­рую он бе­зум­но лю­бил, ле­ле­ял, хо­дил с ней гу­лять. Меч­тал на­учить её (как и её ма­му Ле­ну) пи­сать сти­хи и со­здать твор­че­с­кую ди­на­с­тию При­ме­ро­вых. Он го­во­рил: «То, что не по­лу­чи­лось у ме­ня, по­лу­чит­ся у неё».

Он про­дол­жал при­хо­дить к нам в ре­дак­цию га­зе­ты, прав­да, те­перь она, по­сле раз­го­на Пар­ла­мен­та и раз­гро­ма «Дня», на­зы­ва­лась уже ре­дак­ци­ей га­зе­ты «За­в­т­ра», хо­тя смысл и суть её аб­со­лют­но не из­ме­ни­лись. Про­дол­жал пуб­ли­ко­вать сти­хи, ос­та­ва­ясь та­ким же до­б­рым и от­зыв­чи­вым че­ло­ве­ком. Ког­да мне в 1994 го­ду по­тре­бо­ва­лась ре­ко­мен­да­ция в Со­юз пи­са­те­лей, с ра­до­с­тью со­гла­сил­ся на­пи­сать её, и ещё дваж­ды от­клик­нул­ся на вы­ход мо­их книг ста­ть­я­ми в «Ли­те­ра­тур­ной Рос­сии» и «За­в­т­ра», а про­чи­тав мои сти­хи о Свя­то­го­ре, тут же по­свя­тил мне сти­хо­тво­ре­ние «Ми­ку­ла». А по­том и ещё од­но – «Мы за­бы­ва­ем неж­ные сло­ва». И очень ра­до­вал­ся, ви­дя, что мне это при­ят­но.

Я ча­с­то бы­вал в их с На­деж­дой Кон­да­ко­вой квар­ти­ре и на да­че в Пе­ре­дел­ки­но. При­ме­ров, как и моя Ро­ди­на – Рос­сия, не пе­ре­ста­вал ме­ня по­сто­ян­но удив­лять сво­им мо­гу­чим, бы­лин­ным вну­т­рен­ним ми­ром, не­смо­т­ря на свою внеш­нюю бес­хоз­ность и не­при­бран­ность. Он ведь с юно­с­ти на­по­ми­нал лю­дям бла­жен­но­го, мно­гие чу­ра­лись его, ми­ли­ци­о­не­ры на ули­це ча­с­то ос­та­нав­ли­ва­ли, при­ни­мая за пья­но­го или бом­жа.

А он и был «бла­жен­ным», бла­жен­ным в ре­ли­ги­оз­ном смыс­ле это­го сло­ва, вы­ска­зы­ва­ю­щим прав­ду пря­мо в гла­за ца­рям и ти­ра­нам – яр­ко, об­раз­но, гром­ко. Да так, что за­по­ми­на­лась она на­дол­го.

 

7

 

Как-то в на­ча­ле вес­ны 1994 го­да он при­шёл ко мне до­мой с не­боль­шой пап­кой, ска­зав, что там у не­го чер­но­ви­ки но­вых сти­хов, и он хо­чет опуб­ли­ко­вать их (сти­хи) в на­шей га­зе­те, но от­пе­ча­тать их сам не смог (то ли ма­шин­ка сло­ма­лась, то ли слу­чи­лось ещё что-то, уже не по­мню). По­про­сил, что­бы я ему по­мог. Я стал раз­би­рать­ся в его ка­ра­ку­лях (на­до ска­зать, что по­черк Бо­ри­са Те­рен­ть­е­ви­ча на­по­ми­нал его са­мо­го), а он мне по­мо­гал. Так мы и си­де­ли, чер­ка­ли пря­мо по­верх чер­но­ви­ков, что­бы мне по­том бы­ло удоб­но пе­ча­тать. А ка­кие бы­ли сти­хи! Ше­де­в­ры, луч­шие сти­хи по­зд­не­го твор­че­ст­ва При­ме­ро­ва – «Мо­лит­ва», «Про­щаль­ный дип­тих», «Вес­на тём­ная», «Ког­да па­ду я ко­ст­ным тру­пом», «Ещё не­мно­го слов» и дру­гие, од­но­знач­но став­шие впос­лед­ст­вии клас­си­кой рус­ской по­эзии, од­ним из сим­во­лов со­про­тив­ле­ния ель­ци­низ­му.

 

Бо­же, ко­то­рый Со­вет­ской дер­жа­ве Дал про­цве­с­ти в див­ной си­ле и сла­ве, Бо­же, спа­сав­ший Со­ве­ты от бед, Бо­же, вен­чав­ший их гро­мом по­бед. Бо­же, по­ми­луй нас в смут­ные дни, Бо­же, Со­вет­скую власть нам вер­ни! Вла­с­тью ти­ра­нов, То­бою вен­чан­ных, Русь воз­ве­ли­чи­лась в по­дви­гах бра­нных,   Ста­ла мо­гу­чею в мир­ных де­лах – На­шим на сла­ву, вра­гам же на страх. Бо­же, по­ми­луй нас в горь­кие дни, Бо­же, Со­вет­ский Со­юз нам вер­ни! ……………………………………… Сто­нет из­му­чен­ный греш­ный на­род, Гиб­нет под гнё­том сты­да и не­вз­год. Бо­же, лу­ка­во­го власть из­же­ни, Бо­же, им­пе­рию нам со­хра­ни!

                        («Мо­лит­ва», 1994)

 

По­том бы­ла ещё од­на круп­ная пуб­ли­ка­ция его сти­хов. Но Бог мол­чал, а по­эт му­чил­ся, стра­дал, бо­рол­ся. И ду­ша рус­ско­го по­эта не вы­дер­жа­ла.

5 мая 1995 го­да в 6 ча­сов ут­ра у ме­ня до­ма раз­дал­ся те­ле­фон­ный зво­нок, и го­лос Фё­до­ра При­ме­ро­ва, сы­на по­эта, мрач­но от­че­ка­нил в труб­ку: «Сер­гей, слу­чи­лось не­по­пра­ви­мое, Бо­рис Те­рен­ть­е­вич по­кон­чил с со­бой!».

По­эт по­ве­сил­ся на сво­ей да­че в Пе­ре­дел­ки­но, ос­та­вив пред­смерт­ную за­пи­с­ку: «Три до­ро­ги на Ру­си: я вы­би­раю смерть. Ме­ня поз­ва­ла Юлия Вла­ди­ми­ров­на Дру­ни­на… Не­о­хо­та жить с по­дон­ка­ми <…>. Опо­мнись, на­род, и сверг­ни кли­ку… та­ко­го не бы­ло и не бу­дет на бе­лом све­те».

«Страш­но про­кля­тье по­эта, ибо он, хо­тя и блуд­ное, но ди­тя Бо­га», – ска­зал на про­ща­нии с При­ме­ро­вым Вла­ди­мир Цы­бин. «Что­бы убить на­род, на­до убить его по­этов», – лю­бил по­вто­рять сам Бо­рис При­ме­ров.

Чи­та­те­лю су­дить, сбы­лось ли про­кля­тье по­эта вла­с­ти­те­лям Рос­сии, ус­лы­ша­ли ли они его, и, глав­ное – ус­лы­ша­ла ли его Рос­сия, сде­ла­ла ли ка­кие-ни­будь вы­во­ды…

Он ушёл ти­хо и гор­до, не жа­лу­ясь и не пла­ча, ска­зав сво­е­му ста­ро­му дру­гу Ар­ша­ку Тер-Мар­ка­рь­я­ну: «Ты ещё уви­дишь, что я бес­ст­раш­ный».

За­ме­ча­тель­ный рус­ский пи­са­тель Вла­ди­мир Со­ло­ухин, пер­вый Пред­се­да­тель Фон­да Хра­ма Хри­с­та Спа­си­те­ля, пер­вый впос­лед­ст­вии от­пе­тый Па­т­ри­ар­хом в вос­ста­нов­лен­ном хра­ме, ког­да я го­то­вил стра­ни­цу в га­зе­те «За­в­т­ра», по­свя­щён­ную Бо­ри­су При­ме­ро­ву, ска­зал мне на дик­то­фон: «То­му, кто в пол­ной ме­ре осо­знал, при­нял близ­ко к серд­цу то, что про­изо­ш­ло со стра­ной, с на­ро­дом, то­му жить прак­ти­че­с­ки не­воз­мож­но… Уш­ла Ма­ри­на Цве­та­е­ва, уш­ла Юлия Дру­ни­на, ушёл Вя­че­слав Кон­дра­ть­ев, ушёл ка­зак – по­эт Бо­рис При­ме­ров. По-мо­е­му, их нель­зя ни ви­нить, ни осуж­дать. Я бы да­же не счи­тал их са­мо­убий­ца­ми. Их уби­ла на­ша дей­ст­ви­тель­ность. Веч­ная им па­мять!».

А я поз­во­лю се­бе при­ве­с­ти свои сло­ва, свою «врез­ку» к сти­хам При­ме­ро­ва и вы­ска­зы­ва­ния о нём рус­ских пи­са­те­лей в га­зе­те «За­в­т­ра» в де­ка­б­ре 1995 го­да: «Вот и про­шло уже бо­лее по­лу­го­да со дня тра­ги­че­с­ки-осо­знан­ной ги­бе­ли, «точ­ки пу­ли в сво­ём кон­це» на­ше­го до­б­ро­го, неж­но­го дру­га, од­но­го из луч­ших рус­ских по­этов – Бо­ри­са Те­рен­ть­е­ви­ча При­ме­ро­ва. Те­перь, ког­да улег­лись стра­с­ти и вы­сох­ли слё­зы, ос­ты­ли го­ло­вы и яр­че, про­ник­но­вен­нее ста­ло зре­ние, при­шло яс­ное по­ни­ма­ние то­го, что с на­ми ря­дом жил и тво­рил рус­ский клас­сик, плоть от пло­ти ве­ли­кой Рус­ской Ли­те­ра­ту­ры. Те­перь Их Име­на свя­за­ны на­веч­но!».

Он ушёл до­б­ро­воль­но, не сми­рив­шись с дей­ст­ви­тель­но­с­тью, как один из лю­би­мей­ших его по­этов – Ма­ри­на Цве­та­е­ва. Мы по­хо­ро­ни­ли его на Пе­ре­дел­кин­ском клад­би­ще ря­дом с мо­ги­лой дру­го­го лю­би­мо­го им по­эта – Бо­ри­са Па­с­тер­на­ка. Мо­ги­лы дру­гих раз­бро­са­ны по всей Ру­си не­о­боз­ри­мой.

Сергей СОКОЛКИН