Архив : №36. 11.09.2009
Баба Уля на болоте
|
Олег МОШНИКОВ |
– Давно ли я тут окопался? Да почитай с 60-го года, как по наряду в Беломорск попал. Я в Строймеханизации трактористом-экскаваторщиком работал. Поначалу, как и ты – в командировки ездил. А потом и насовсем остался, – начал свой неспешный разговор в станционном буфете седой крепкий мужчина, ожидающий поезда на Петрозаводск. – Не жалею. Народ тут хороший, поморский. Да и море студёное Белое по нраву пришлось… Ты-то, мил человек, где останавливался? В гостинице? А в 60-е годы тут у вокзала своя «гостиница» была, народная. Потому как люди знающие о ней приезжим рассказывали, а молва в народе дороже казённых удобств ценится.
Стояла тут неподалёку избушка – одна комнатушка. Жила там бабушка одинокая. Ульяна Кузьминична. До войны Бог детишек не дал, а в 42-м мужа разлюбезного на фронте убило. Так и осталась вдовой. Дом, что от свёкра перешёл, в порядке содержала. Свёкор начальником станции работал. Дом поставил ладный, да не на том месте. Со временем его болото старое в себя втянуло. Уходил домишко в тягучую карельскую землю венец за венцом. А с ним и Уля свой век доживала. Сродственников на наследство бабкино не находилось. Так и звали её в народе – баба Уля на болоте… Послевоенное, тяжёлое время перемогла. Работала Ульяна на рыбзаводе. Хорошо работала. Да ещё и людям добрым пособляла. Не раз приезжим переночевать у себя позволяла. А как на пенсию вышла, «дом на болоте» для постояльцев – родным домом стал. Кому на вокзале подскажут, кого в поезде упредят. Идут касатики к «бабе Уле на болоте»… Да и сама Ульяна Кузьминична расписание железнодорожное знала, ко времени из дому выходила. Бывало, сидит на лавочке чинно, в платочке. Щёчки – яблочки печёные. Глаза – васильки – мудрые, чистые. Приезжего за версту видит: «Заходи, мил человек, не побрезгуй». Да разве ж можно мимо пройди! А дом, хоть и неказистый с виду, внутри – чистота! Всегда самовар с дороги. Печка с лежанкой. Для детей и рожениц – кровать широкая с блестящими металлическими набалдашниками на спинках. А сама баба Уля – на лавочке. Иной раз и на полу постелет, когда народу полна горница, она же и кухня, и почивальня... Денег за постой не брала. Но приезжие в долгу не оставались. Тут уж – что за душой есть. Кто хлебом, кто одежонкой пособит – и слава Богу. А нет – так ночуй…
Вот и мне на станции однажды дорогу к Улиным «хоромам» указали. Зимою дело было. Снегу намело! Избушку по самую макушку занесло, когда я до неё за полночь добрался. Продрог до костей. Вьюга всё злее. В доме ни огонёчка: где дверь, где окно – не разобрать. Вдруг, вижу, мужик в накинутом поверх тулупе на двор вышел, дверь обозначил. Я – в сени. Толкнул ещё одну дверь – темно, хоть глаз выколи. Чиркнул спичку: народу – упасть негде! И на полу, и на лавках. Я потихоньку к печке пробрался – теплющая! Смотрю, на лежанке под самым потолком место есть. Я туда скорей забрался, только валенки скинул – сомлел разом. Надо думать, с дороги – да в тепло…
Утром проснулся от голосов негромких. В комнате светло. Окна расснежены. У печки бабушка сухонькая невысокая на лавочке сидит, волосы пепельные гребешком прибирает да мужика на полу, на тулупе расстеленном сидящего расспрашивает: «Ты чего, Григорий, на пол лёг? Я ж тебе на печи постелила». А сама васильковым взглядом светится да лукаво на лежанку поглядывает. «Да куда мне ещё приткнуться было? Только до ветра отошёл, вернулся – парень какой-то кудлатый на моём месте храпит! Да ты сама его и спроси, вон он глаза протирает…» «Проснулся, молодец? – повернулась ко мне бабушка. – Как звать-то тебя? Паша… Ну, садись за стол, Павел, самовар поспел. Другие гости уже давно разошлись…» Так я с Ульяной Кузьминичной познакомился. В командировках всегда у неё останавливался, да с приговоркой: «Не пора ли тебе, Ульяна Кузьминична, новый дом ставить да женихов славить!» «Да будет тебе, Паша… Мне иного жениха и иного счастья, что было судьбой уготовано, не надо, – отвечала Кузьминична. – На счастье моём дом держится и держаться будет, сколь веку хватит…»… Я, как в городе обосновался, работать стал на тракторе, помогал Кузьминичне по хозяйству чем мог. То двор от снега почищу, то дров привезу – куба три. А постояльцы поколют. Потом и с семьёй заходил, чаёвничал.
Бабушка Уля на праздник ржаные калитки пекла с картошкой да толокном. «Я, – говорит, – Пашенька, на год мукой разжилась. В каждое воскресенье пироги затеваю. Ты заглядывай почаще… Бери колобок – румяный бочок! Вот и сынка твоего, лапсю-папсю, довелось попотчевать!» Сын сидит – за обе щеки калитки уплетает – горячие да масляные!.. От духа того сладкого народу полный дом набивалось. Кто с поезда, кто по-соседски. Сидели весело и мирно. Уважительно сидели… Так и жила баба Уля, гостей привечала. Только однажды из дому не вышла, на лавочку не присела. Хватились – лежит бабушка Ульяна Кузьминична на своей широкой кровати – маленькая, тихая, бессловесная. Жила тихо и тихо померла…
Хоронили бабу Улю всем железнодорожным районом. Как мать она многим была, как мать родимая… На дом кособокий, подгнивший – никто не позарился. Несколько лет, как памятник бабе Уле, на болоте стоял. Пока крыша не завалилась. Я потом остов бревенчатый трактором в болотину спихнул. Пусть там покоится… Что говоришь? Нет таких людей на земле? Ах, не видал: что бы себе – ничего, а всё – для других. Не повезло тебе, парень, к слову, не повезло… Не вековечны нынешние, злые времена. Хватит вдосталь шумной мимолётной жизни рвачам и хапугам. Зарастёт память… Не исчезают такие человеки, как наша бабушка Уля! Она здесь – в сердце! Потому… Потому что она просто любила людей! И люди её любили…
Олег МОШНИКОВ,
г. ПЕТРОЗАВОДСК