Архив : №40. 09.10.2009

У меня двенадцать подмастерьев

 Искусство Николая Никогосяна, выдающегося скульптора, лауреата Государственной премии –  одно из интереснейших и значительных в России. Он родился в 1918 году в армянском селе Шабрад, но почти всю жизнь прожил в Москве. Ученик Александра Терентьевича Матвеева. Известен своими многочисленными скульптурными портретами деятелей армянской и российской культуры: Евгения Симонова, Тамары Макаровой, Майи Плисецкой… Его творчеству заслуженно приписывают сочетание живописности лепки с обобщённостью формы. «Я всегда боготворил скульптуру греческой архаики и воспринимал её как выражение извечных свойств живой природы.

В этом она остаётся вечно современной», – признаётся мастер.

 

– Вам нра­вит­ся, как сей­час ра­бо­та­ют мо­ло­дые ху­дож­ни­ки?

– Ча­с­то нет. Их ис­пор­ти­ло но­вое ис­кус­ст­во. Мне ка­жет­ся, что оно долж­но быть ре­зуль­та­том боль­шо­го тру­да, а ра­бо­тать на­до всю жизнь. Ху­же все­го, что га­ле­рей­щи­ки ещё и ку­пят пло­хую кар­ти­ну, а ис­кус­ст­во­вед про неё что-то на­пи­шет, и вот – имя есть. Но с дру­гой сто­ро­ны, мож­но про­ра­бо­тать всю жизнь, но ни­че­го не най­ти. Как Паб­ло Пи­кас­со го­во­рил: «Они ищут, а я на­хо­жу».

– Ни­ко­лай Ба­г­ра­то­вич, мо­ло­дые ещё счи­та­ют, что еже­днев­ные шту­дии не нуж­ны, ри­со­вать не хо­тят….

– Ну-ка, при­не­си мой аль­бом, у зер­ка­ла ле­жит… Ког­да на­ри­со­ва­но?

– Се­го­дня ут­ром.

– А это?

– Вче­ра. И вот ещё ри­сун­ки вче­раш­ние… У вас нет ни од­но­го дня без ка­ран­да­ша и ки­с­ти?

– Ни од­но­го. Вот ак­ва­рель: в мо­ей ма­с­тер­ской ра­бо­та­ет уче­ни­ца, а я в это вре­мя ри­сую её…

– Ни­ко­лай Ба­г­ра­то­вич, в по­след­ние го­ды вы за­ни­ма­е­тесь жи­во­пи­сью. Ска­жи­те, вам снит­ся ка­мень, как вы к не­му при­ка­са­е­тесь, про­сту­ки­ва­е­те?

– Ко­неч­но. Сей­час я ду­маю, что по-на­сто­я­ще­му по­ни­маю ду­шу кам­ня, толь­ко сил на не­го нет. Я очень ску­чаю по этой ра­бо­те, хо­тя она бы­ла тя­жё­лой. Шут­ка ли ска­зать, при­хо­ди­лось ру­бить по де­вять ча­сов в день. Но я не раз при­зна­вал­ся, что ка­мень – это моя сти­хия. Ведь я ро­дил­ся в Ар­ме­нии, в ка­мен­ной стра­не. Каж­дый ма­с­тер дол­жен со­зда­вать ещё и свой язык. Не­до­пу­с­ти­мо, что­бы моя скульп­ту­ра бы­ла по­хо­жа на ра­бо­ту ко­го-то дру­го­го. Ведь мы тво­рим толь­ко из люб­ви. А лю­бовь у каж­до­го своя, не­по­хо­жая, не­по­вто­ри­мая. Ис­кус­ст­во – это как лю­бовь. Ведь от­да­вать кам­не­тё­су то, что ты мо­жешь сде­лать сво­и­ми ру­ка­ми, очень боль­но. Это как в жиз­ни: ты лю­бишь жен­щи­ну, уха­жи­ва­ешь за ней, а по­том при­хо­дит дру­гой муж­чи­на и за­би­ра­ет её.

– Но ведь ва­ши скульп­ту­ры, ук­ра­ша­ю­щие фа­сад пра­ви­тель­ст­вен­но­го двор­ца в Вар­ша­ве и зна­ме­ни­той вы­сот­ки на Ку­д­рин­ской пло­ща­ди в Моск­ве, бы­ли об­ра­бо­та­ны имен­но кам­не­тё­са­ми…

– Я тог­да ра­бо­тал как ди­ри­жёр! У ме­ня бы­ло две­над­цать под­ма­с­те­рь­ев. Я по­сто­ян­но на­хо­дил­ся ря­дом и го­во­рил, где уб­рать, как об­то­чить. Ко­неч­но, ког­да есть за­каз на две­над­цать скульп­тур, и его нуж­но вы­пол­нить за два го­да, скульп­тор не мо­жет сде­лать всё это соб­ст­вен­но­руч­но. Дру­гое де­ло, ког­да речь идёт о един­ст­вен­ной, уни­каль­ной скульп­ту­ре….

– Та­кой, как гра­нит­ная тру­же­ни­ца Ара­рат­ской до­ли­ны или из­ве­ст­ная на всю Моск­ву скульп­ту­ра Мов­се­са Хо­ре­на­ци?

– Да. Ког­да скульп­тор вы­став­ля­ет свою ра­бо­ту, вид­но сра­зу: де­лал он её сам или нет. Ка­мень тре­бу­ет ог­ром­ных ду­шев­ных и фи­зи­че­с­ких за­трат. Мож­но срав­нить и с жен­щи­ной, ро­жа­ю­щей ре­бён­ка. Но это не зна­чит, что я за то, что из брон­зы нуж­но от­ли­вать по пять ста­туй в год. Я не мо­гу се­бе это да­же пред­ста­вить! Мно­гие мои из­ве­ст­ные ра­бо­ты, та­кие как па­мят­ник пи­са­те­лю и фи­ло­со­фу Ми­ка­э­лу Нал­бан­дя­ну, я со­зда­вал око­ло де­ся­ти лет.

– На­вер­ное, по­это­му он са­мый лю­би­мый ере­ван­ца­ми….

– В Ар­ме­нии есть ма­с­те­ра, ко­то­рых я ува­жаю и бес­ко­неч­но люб­лю. Я с дет­ст­ва дру­жу с Ха­ча­ту­ром Ис­кан­да­ря­ном, он на пять лет ме­ня млад­ше. Со­зда­ёт ма­лень­кие те­ма­ти­че­с­кие этю­ды, они не по­тря­са­ют сво­им мо­ну­мен­таль­ным ве­ли­чи­ем. Ис­кан­да­рян как бы скры­ва­ет­ся за сво­им тво­ре­ни­ем. Он на­блю­да­ет на­род­ные обы­чаи и уме­ет пре­тво­рить уви­ден­ное в скульп­ту­ре, со­здать ху­до­же­ст­вен­ные цен­но­с­ти. Од­на из его лю­би­мых тем – ста­рый Ере­ван: он с удо­воль­ст­ви­ем ле­пит влюб­лён­ных, еду­щих на те­леж­ке, улич­ных му­зы­кан­тов… Его ис­кус­ст­во не­на­ду­ман­ное, объ­ек­тив­ное, на­род­ное, хо­тя он по­че­му-то до сих пор не име­ет зва­ния на­род­но­го ху­дож­ни­ка Ар­ме­нии.

У по­эта Морд­ви­но­ва есть за­ме­ча­тель­ное сти­хо­тво­ре­ние про во­ду. Он пи­шет о чи­с­той, про­зрач­ной во­де, где ви­ден каж­дый ка­му­шек, но где зе­ле­ни нет и жиз­ни нет. Ес­ли ты ко­го-то лю­бишь, де­лай так, что­бы лю­ди это чув­ст­во­ва­ли, не будь мёрт­вой во­дой.  

Беседовала Валерия ОЛЮНИНА