Архив : №43. 30.10.2009

Старикам здесь не место

 

Ле­с­пром­хо­зов­ский по­сё­лок Боль­шая Яма пе­ре­име­но­ва­ли в Но­вый мир в се­ре­ди­не се­ми­де­ся­тых стро­и­те­ли БА­Ма. Жизнь в по­сёл­ке из­ме­ни­лась до не­уз­на­ва­е­мо­с­ти. Вме­с­то де­ре­вян­ных, пе­ре­ко­шен­ных, врос­ших в зем­лю хи­бар вы­рос­ли пя­ти­этаж­ные па­нель­ные до­ма. По­яви­лись шко­ла, боль­ни­ца, тор­го­во-об­ще­ст­вен­ный центр, же­лез­но­до­рож­ный вок­зал. Зве­ро­фер­ма име­ла свой па­ви­ль­он на ВДНХ и гре­ме­ла на весь СССР. Вме­с­те с де­вя­но­с­ты­ми при­шло за­пу­с­те­ние и упа­док. Мо­ло­дёжь по­сле шко­лы уез­жа­ла с мыс­лью боль­ше не воз­вра­щать­ся. Но­вый мир по­сте­пен­но пре­вра­щал­ся в по­сё­лок-при­зрак. Дву­хэ­таж­ные до­ма без­лю­де­ли и ди­ча­ли. Один из квар­та­лов с горь­кой шут­кой на­зва­ли Бич-гра­дом. На­се­ле­ние ка­та­ст­ро­фи­че­с­ки умень­ша­лось. Воз­вра­ща­лись толь­ко те, кто не су­мел за­це­пить­ся в го­ро­дах, най­ти ра­бо­ту. Вер­нув­шись, они по­сте­пен­но спи­ва­лись от бе­зы­с­ход­но­с­ти и без­ра­бо­ти­цы. Не уез­жа­ли толь­ко ста­ри­ки, по­то­му что не­ку­да бы­ло им по­дать­ся, хо­тя ста­ри­кам здесь бы­ло не ме­с­то.

 

Чи­тай­те но­вый рас­сказ са­мо­го яр­ко­го де­бю­тан­та го­да Его­ра Мол­да­но­ва

---

Ру­ки ста­ри­ка Ми­т­ро­фа­но­ва

Но­во­ми­ров­цы счи­та­ли ста­ри­ка Ми­т­ро­фа­но­ва не­нор­маль­ным. «У не­го не все до­ма. При­шиб­лен­ный, точ­но», – ут­верж­да­ли они, по­кру­чи­вая паль­цем у ви­с­ка. Маль­чиш­ки кри­ча­ли ста­ри­ку вдо­гон­ку ос­кор­би­тель­ные сло­ва. «При­ду­рок» бы­ло са­мое бе­зо­бид­ное из них. С го­да­ми к ста­ри­ку при­вык­ли, он да­же стал до­сто­при­ме­ча­тель­но­с­тью по­сёл­ка, мол, и мы не лы­ком ши­ты, и у нас есть свой до­мо­ро­щен­ный ду­рак.

У ста­ри­ка бы­ла стран­ная при­выч­ка раз­го­ва­ри­вать с са­мим со­бой. Ког­да он шёл по ули­це, нерв­но ог­ля­ды­ва­ясь по сто­ро­нам и по­сме­и­ва­ясь, про­хо­жие ста­ра­лись его не за­ме­чать, ес­ли же ста­ри­ка слу­чай­но за­цеп­ля­ли сло­вом, в та­ких слу­ча­ях его го­лос, обыч­но смир­ный и дро­жа­щий, ста­но­вил­ся гром­ким и рез­ким. Сгор­б­лен­ная фи­гу­ра вы­прям­ля­лась. Ти­хая, как тень, ду­ша ста­рич­ка, за­му­чен­но­го опа­се­ни­я­ми, пре­воз­мо­га­ла их и вы­гля­ды­ва­ла на­ру­жу. Лю­ди на­блю­да­ли за ним с ус­меш­кой в гла­зах, но в то же вре­мя и с тре­во­гой. При­сту­пы ора­тор­ст­ва, на­хо­див­шие на ста­ри­ка, бы­ли, в сущ­но­с­ти, бе­зо­бид­ны, но от них нель­зя бы­ло от­де­лать­ся од­ним сме­хом. Они оше­лом­ля­ли. Осед­лав свою идею, ста­рик на­ле­тал с ней на ок­ру­жа­ю­щих. Лич­ность его ги­гант­ски вы­ра­с­та­ла. Она по­дав­ля­ла че­ло­ве­ка, оп­ро­ки­ды­ва­ла его, сме­та­ла всё во­круг в пре­де­лах слы­ши­мо­с­ти.

Мно­гое ста­рик Ми­т­ро­фа­нов го­во­рил с по­мо­щью рук. Их не­уто­ми­мое дви­же­ние и по­движ­ность на­по­ми­на­ли би­е­ние кры­ль­ев пой­ман­ной пти­цы. Ког­да ру­ки бы­ли сжа­ты, су­с­та­вы паль­цев ка­за­лись не­кра­ше­ны­ми де­ре­вян­ны­ми ша­ри­ка­ми ве­ли­чи­ной с грец­кий орех, на­са­жен­ны­ми на сталь­ные стерж­ни. За­га­доч­ность и при­чуд­ли­вость ста­ри­ку при­да­ва­ла его изу­ро­до­ван­ная ле­вая ру­ка. Он ис­крен­не хо­тел её скрыть по­даль­ше, пря­тал за спи­ну и с изум­ле­ни­ем смо­т­рел на спо­кой­ные, не­вы­ра­зи­тель­ные ру­ки дру­гих лю­дей.

Ста­рик был не­боль­шо­го рос­та. Зу­бы у не­го бы­ли чёр­ные, не­ров­ные, и что-то стран­ное тво­ри­лось с его гла­за­ми: ве­ко на ле­вом гла­зу дёр­га­лось, то стре­ми­тель­но опу­с­ка­лось, то опять под­ска­ки­ва­ло, как буд­то бы­ло окон­ной што­рой, и кто-то, за­клю­чён­ный вну­т­ри го­ло­вы, ша­лил со шнур­ком. Сме­ясь, ста­рик все­гда по­чё­сы­вал пра­вой ру­кой ле­вый ло­коть. Из-за этой при­выч­ки ле­вый ру­кав его пи­д­жа­ка был про­тёрт поч­ти на­ск­возь.

Ни­кто ни­че­го не знал о ста­ри­ке: от­ку­да взял­ся, по­че­му при­ехал имен­но в их Но­вый мир, с дет­ст­ва ли он та­кой тро­ну­тый, или это про­изо­ш­ло уже в зре­лые го­ды, тог­да от­че­го? Пре­сле­ду­е­мый со­мне­ни­я­ми, ста­рик Ми­т­ро­фа­нов ни­ког­да не счи­тал се­бя при­ча­ст­ным к жиз­ни по­сёл­ка, в ко­то­ром про­жил боль­ше двад­ца­ти лет, и яв­лял со­бой за­гад­ку для ме­ст­ных жи­те­лей. В Но­вом ми­ре у ста­ри­ка по­сле смер­ти же­ны бы­ло толь­ко три близ­ких че­ло­ве­ка: док­тор Пе­т­ров, со­сед­ка Лю­ба Су­ха­ре­ва и её ше­ст­над­ца­ти­лет­ний сын Паш­ка, ко­то­ро­му он был крё­ст­ным. Они бы­ли свя­зу­ю­щим зве­ном, че­рез ко­то­рое ста­рик Ми­т­ро­фа­нов об­щал­ся с людь­ми.

Ос­тав­шись один, ста­рик Ми­т­ро­фа­нов не за­бро­сил хо­зяй­ст­во. С дет­ской про­сто­той он ве­рил в ра­зум жи­вот­ных, и ес­ли чув­ст­во­вал се­бя оди­но­ким, то за­те­вал дол­гие раз­го­во­ры с бе­лой со­бач­кой Чу­ней, ко­то­рую все­гда но­сил на ру­ках, с ко­ро­вой Зорь­кой, со сви­нь­я­ми и да­же с ку­ра­ми, бе­гав­ши­ми по дво­ру. У не­го бы­ло уди­ви­тель­ное лю­би­мое вы­ра­же­ние, от ко­го он его пе­ре­нял, не­из­ве­ст­но: «Пусть ме­ня вы­сти­ра­ют, на­крах­ма­лят и вы­гла­дят!». Нерв­ные ру­ки при этом су­е­тли­во дви­га­лись во­круг вы­со­ко­го лба, слов­но при­гла­жи­вая во­ло­сы. Ког­да ста­рик пла­кал, его гу­бы вздра­ги­ва­ли и усы пры­га­ли вверх и вниз.

По­мо­гать уп­рав­лять­ся по хо­зяй­ст­ву крё­ст­но­му при­хо­дил и Паш­ка, вы­рос­ший на ру­ках ста­ри­ка и его без­дет­ной же­ны. Ког­да до­б­рой и ти­хой Та­ть­я­ны Ива­нов­ны не ста­ло, он ис­крен­не го­ре­вал со ста­ри­ком, слов­но по­хо­ро­нил близ­ко­го род­ст­вен­ни­ка. В го­ре ли­цо ста­ри­ка бы­ло по­хо­же на мор­ду со­ба­чон­ки, дол­го про­быв­шей на мо­ро­зе.

Ещё Паш­ка лю­бил по ве­че­рам зай­ти к ста­ри­ку Ми­т­ро­фа­но­ву и про­сто по­си­деть с ним на крыль­це. Ес­ли у ста­ри­ка по­яв­ля­лось же­ла­ние из­лить ду­шу, они вдво­ём бро­ди­ли по ле­су. Ста­рик вы­ис­ки­вал де­ре­во или пень и, ба­ра­ба­ня по ним ру­кой, вы­ра­жал свои мыс­ли пол­нее и бо­лее не­при­нуж­дён­но. Это ус­по­ка­и­ва­ло его. Тон­кие вы­ра­зи­тель­ные паль­цы, все­гда де­я­тель­ные, все­гда стре­мив­ши­е­ся скрыть­ся в кар­ма­не или за спи­ной, вы­хо­ди­ли на сце­ну и ста­но­ви­лись как бы ша­ту­на­ми в слож­ном ме­ха­низ­ме его ре­чи. Ста­рик ды­шал Паш­ке в ли­цо, за­гля­ды­вал в гла­за, тря­су­щим­ся ука­за­тель­ным паль­цем ты­кал его в грудь, тре­бо­вал, при­нуж­дал к вни­ма­нию. В та­кие ми­ну­ты он за­бы­вал о ру­ках.

В тот день Паш­ка со ста­ри­ком, по­кор­мив всю до­маш­нюю жив­ность, ре­ши­ли про­гу­лять­ся. Всё бы­ло как все­гда. Крё­ст­ный стра­ст­но о чём-то рас­ска­зы­вал, и у не­го на шее на­пряг­лись жи­лы.

– Что-то во мне из­но­си­лось и со­ста­ри­лось, хо­тя те­ло моё не ощу­ща­ет ус­та­ло­с­ти, – не­о­жи­дан­но про­из­нёс ста­рик. – В той жиз­ни у ме­ня уби­ли ра­дость, а без неё нель­зя, – до­ба­вил он. Ру­ки его сник­ли и опу­с­ти­лись.

В че­ло­ве­че­с­ком го­ло­се бы­ва­ет осо­бая нот­ка, по ко­то­рой мож­но рас­поз­нать на­сто­я­щую ус­та­лость. Она по­яв­ля­ет­ся, ког­да че­ло­век, пре­сле­дуя труд­ную мысль, всем серд­цем и ду­шой ищет путь, но вдруг осо­зна­ёт, что по­пал в ту­пик. Что-то вну­т­ри не­го ос­та­нав­ли­ва­ет­ся, за­ми­ра­ет, а за­тем про­ис­хо­дит взрыв, сме­та­ю­щий все пре­пят­ст­вия. Че­ло­век раз­ра­жа­ет­ся бур­ным по­то­ком слов, речь его ста­но­вит­ся сум­бур­ной по смыс­лу и вос­тор­жен­ной по фор­ме. Ка­кие-то по­боч­ные то­ки его на­ту­ры, о ко­то­рых он и не по­до­зре­вал, вы­ры­ва­ют­ся на­ру­жу, со­зда­вая при­чуд­ли­вый сло­вес­ный ри­су­нок. Ок­ру­жа­ю­щим в та­кие ми­ну­ты че­ло­век обыч­но ви­дит­ся близ­ким к по­ме­ша­тель­ст­ву.

Го­лос ста­ри­ка, обыч­но ти­хий и дро­жа­щий, стал гром­ким и рез­ким. Сгор­б­лен­ная фи­гу­ра вы­пря­ми­лась. Встре­пе­нув­шись, как рыб­ка, бро­шен­ная ры­ба­ком об­рат­но в пруд, он, веч­но мол­ча­ли­вый, стал без умол­ку го­во­рить, стре­мясь вы­ра­зить со­кро­вен­ное, ко­пив­ше­е­ся го­да­ми.

Ста­рик вско­чил с пень­ка, на ко­то­ром си­дел, и на­чал хо­дить взад и впе­рёд.

– Мо­жет, до­мой? – не­уве­рен­но пред­ло­жил Паш­ка. Он не­мно­го ото­ро­пел.

– Не хо­чу! – за­ка­приз­ни­чал ста­рик. – Хо­чу бе­гать и кри­чать. Хо­чу стать по­доб­ным мёрт­во­му ли­ст­ку, но­си­мо­му ве­т­ром по этим хол­мам. У ме­ня од­но же­ла­ние, и толь­ко од­но – по­чув­ст­во­вать се­бя сво­бод­ным. Лю­дям не да­но за­гля­ды­вать глу­бо­ко в ду­ши дру­гих, – раз­го­ря­чён­но про­дол­жал он. – Я ус­тал и хо­чу очи­с­тить­ся. Я весь оп­ле­тён чем-то лип­ким, кра­ду­щим­ся, пол­зу­чим.

Паш­ка не­до­умён­но смо­т­рел на ста­ри­ка и ду­мал, как бы ско­рее от­ве­с­ти его до­мой. Он бо­ял­ся, что­бы с крё­ст­ным не слу­чил­ся при­ступ, сви­де­те­лем ко­то­ро­го он од­наж­ды был.

– Боль­ше все­го на све­те я хо­чу быть чи­с­тым, – ус­та­ло про­из­нёс ста­рик, го­лос его был уже не та­ким воз­буж­дён­ным, как не­сколь­ко ми­нут на­зад, и Паш­ка об­лег­чён­но вздох­нул: «Про­нес­ло!».

Стих­нув, ста­рик дол­го и се­рь­ёз­но смо­т­рел на кре­ст­ни­ка. Его гла­за ещё го­ре­ли. И вдруг его ру­ки са­мо­про­из­воль­но под­ня­лись и лег­ли на пле­чи Паш­ке. На ли­це ста­ри­ка от­пе­ча­та­лось вы­ра­же­ние ужа­са. Су­до­рож­ным дви­же­ни­ем он за­су­нул ру­ки в кар­ма­ны брюк.

– Мне на­до до­мой… – воз­буж­дён­но про­бор­мо­тал он.

Паш­ка очу­ме­ло гля­дел на крё­ст­но­го, ни­че­го не по­ни­мая. Не ог­ля­ды­ва­ясь, ста­рик то­роп­ли­во спу­с­тил­ся с хол­ма и пе­ре­сёк по­ля­ну, ос­та­вив кре­ст­ни­ка од­но­го.

В не­до­уме­нии Паш­ка один вер­нул­ся до­мой. Мать сра­зу за­при­ме­ти­ла на­ст­ро­е­ние сы­на, сло­во за сло­во она вы­тя­ну­ла из не­го то, что его тер­за­ло.

– Он при­кос­нул­ся ко мне и от­ско­чил как от про­ка­жён­но­го, а мне бы­ло при­ят­но его при­кос­но­ве­ние, по­ни­ма­ешь?!

– Он хо­ро­ший, – за­ве­ри­ла мать, нерв­но ски­ды­вая пе­пел с си­га­ре­ты.

Паш­ку слов­но уда­ри­ло то­ком. Он за­мер на ме­с­те, и каж­дая жил­ка его те­ла точ­но поз­ва­ни­ва­ла.

– Ма­ма, я не го­во­рил, что он пло­хой, – не­го­ду­ю­ще вспых­нул Паш­ка. – По­че­му он бо­ит­ся сво­их рук? Что у не­го с ле­вой ру­кой? По­че­му он не та­кой, как все?!

– Злые лю­ди его уби­ли, – глу­хо от­ве­ти­ла мать. – Мож­но убить так, что че­ло­век вро­де жи­вёт, но он мерт­вец. – Лю­ба со­кру­шён­но по­ка­ча­ла го­ло­вой.

– Что с ним про­изо­ш­ло, рас­ска­жи! – по­тре­бо­вал Паш­ка. – Я дол­жен знать, он мой крё­ст­ный!

Во­ца­ри­лось мол­ча­ние – срод­ни хо­ло­ду. Во­прос по­вис в воз­ду­хе, слов­но си­зый та­бач­ный ды­мок, про­тя­нув­ший­ся меж­ду ма­те­рью и сы­ном.

– Ма­ма, не то­ми ду­шу…

– Я эту ис­то­рию знаю от двух лю­дей, – про­го­во­ри­ла, на­ко­нец, мать. – От док­то­ра Пе­т­ро­ва и Та­ть­я­ны Ива­нов­ны.

В её гла­зах за­сты­ли слё­зы…

 

В мо­ло­до­с­ти Алек­сей Ми­т­ро­фа­нов ра­бо­тал школь­ным учи­те­лем в од­ной из по­сел­ко­вых школ. Он был един­ст­вен­ным сы­ном у ма­те­ри, ко­то­рая ду­ши не ча­я­ла в сво­ём маль­чи­ке, и не­уди­ви­тель­но, что сын по­шёл по её сто­пам, став учи­те­лем ли­те­ра­ту­ры. У Алё­ши, как неж­но зва­ла его мать, бы­ла боль­шая го­ло­ва, по­кры­тая жё­ст­ки­ми чёр­ны­ми во­ло­са­ми, сто­яв­ши­ми торч­ком. Та­кие во­ло­сы де­ла­ли его го­ло­ву ещё боль­ше. Го­лос у на­чи­на­ю­ще­го учи­те­ля был по­ра­зи­тель­но мяг­кий, и сам он та­кой крот­кий и ти­хий, что во­шёл в жизнь по­сёл­ка, не при­вле­кая к се­бе ни ма­лей­ше­го вни­ма­ния.

Он очень бы­с­т­ро за­во­е­вал ува­же­ние и лю­бовь уче­ни­ков, что не нра­ви­лось ад­ми­ни­с­т­ра­ции шко­лы и мно­гим учи­те­лям, осо­бен­но пен­си­о­не­рам.

– Вы за­ра­ба­ты­ва­е­те се­бе де­шё­вый ав­то­ри­тет, – с не­скры­ва­е­мым осуж­де­ни­ем от­чи­ты­ва­ла мо­ло­до­го учи­те­ля по­жи­лая и груз­ная за­вуч по учеб­ной ра­бо­те Ин­на Пе­т­ров­на. – Ско­ро они вам на шею ся­дут, по­мя­ни­те мои сло­ва.

– Ав­то­ри­тет не бы­ва­ет де­шё­вым: он ли­бо есть, ли­бо его нет, – па­ри­ро­вал Ми­т­ро­фа­нов.

Ин­на Пе­т­ров­на сме­ри­ла мо­ло­до­го учи­те­ля над­мен­ным оце­ни­ва­ю­щим взгля­дом.

– Ну-ну, – с ещё боль­шей хо­лод­но­с­тью вы­да­ви­ла она, со­ору­див на­туж­ную улыб­ку, боль­ше по­хо­див­шую на гри­ма­су. – По­смо­т­рим, ка­кую пес­ню вы за­по­ё­те, ког­да ва­ши дет­ки ся­дут вам на шею, – и по­бе­до­нос­но уда­ли­лась.

Со сво­и­ми уче­ни­ка­ми Ми­т­ро­фа­нов про­во­дил це­лые ве­че­ра, гу­ляя по ок­ре­ст­но­с­тям, или до са­мых су­ме­рек за­си­жи­вал­ся в меч­та­тель­ной бе­се­де на школь­ном крыль­це. При этом ру­ка учи­те­ля про­тя­ги­ва­лась то к од­но­му, то к дру­го­му из маль­чи­ков, гла­дя их спу­тан­ные во­ло­сы или ка­са­ясь пле­ча. Го­лос учи­те­ля ста­но­вил­ся мяг­че и пе­ву­че, в нём слы­ша­лась ла­с­ка. Он до­би­вал­ся по­слу­ша­ния не су­ро­во­с­тью, а мяг­ко­с­тью. Та­кие учи­те­ля встре­ча­ют­ся ред­ко. Это из­бран­ные на­ту­ры, но мно­гие их не по­ни­ма­ют и счи­та­ют без­воль­ны­ми. Чув­ст­во, с ко­то­рым та­кие пе­да­го­ги от­но­сят­ся к сво­им пи­том­цам, очень по­хо­же на чув­ст­во люб­ви утон­чён­ной жен­щи­ны к муж­чи­не. Ми­т­ро­фа­нов при­над­ле­жал к лю­дям, у ко­то­рых твор­че­с­кая энер­гия не на­кап­ли­ва­ет­ся, а не­пре­рыв­но из­лу­ча­ет­ся. В его при­сут­ст­вии со­мне­ние и не­до­вер­чи­вость по­ки­да­ли уче­ни­ков, и они то­же на­чи­на­ли меч­тать вме­с­те с учи­те­лем. За­ло­жив ру­ки за спи­ну, он рас­ска­зы­вал о друж­бе Гер­це­на и Ога­рё­ва, о де­ка­б­ри­с­тах, о Пу­га­чё­ве и Гри­нё­ве и что зна­чит «бе­речь честь смо­ло­ду». По­сле та­ких уро­ков обык­но­вен­ный учеб­ник ли­те­ра­ту­ры ка­зал­ся по­лон кур­ту­аз­но­с­ти при­двор­но­го по­ве­де­ния, гро­хо­та сра­же­ний и шё­по­та ли­ри­ки по­этов.

Слу­чи­лось так, что вну­ку Ин­ны Пе­т­ров­ны, очень не­глу­по­му, но са­мо­уве­рен­но­му уче­ни­ку, Ми­т­ро­фа­нов по­ста­вил по ли­те­ра­ту­ре за­слу­жен­ную чет­верт­ную оцен­ку «удов­ле­тво­ри­тель­но». Мо­ло­до­го учи­те­ля не­мед­лен­но вы­зва­ли в ка­би­нет за­ву­ча, но Алек­сей не под­дал­ся ни её дав­ле­нию, ни уг­ро­зам, ни да­же уго­во­рам.

На сле­ду­ю­щий день Ми­т­ро­фа­но­ва пря­мо с уро­ка вы­зва­ли в ка­би­нет ди­рек­то­ра. Там за сто­лом гроз­но вос­се­да­ла не толь­ко Ин­на Пе­т­ров­на, но и на­хму­рен­ный отец уче­ни­ка, зо­о­тех­ник зве­ро­фер­мы. Сло­ва, сры­вав­ши­е­ся с от­вис­лых губ уче­ни­ка, скла­ды­ва­лись в ди­кие, гнус­ные об­ви­не­ния. Тут же был вы­зван в пол­ном со­ста­ве класс.

Скры­тые, смут­ные со­мне­ния от­но­си­тель­но мо­ло­до­го учи­те­ля, уме­ло по­се­ян­ные кем-то в по­сёл­ке, ми­гом пе­ре­шли в уве­рен­ность.

Дро­жа­щих под­ро­ст­ков с при­ст­ра­с­ти­ем до­пра­ши­ва­ли в ка­би­не­те ди­рек­то­ра шко­лы.

– Да, он клал мне ру­ки на пле­чи, – го­во­рил один.

– Он ча­с­то гла­дил мои во­ло­сы, – го­во­рил дру­гой.

И про­изо­ш­ло не­ве­ро­ят­ное. Отец уче­ни­ка, ко­то­ро­му Ми­т­ро­фа­нов по­ста­вил по ли­те­ра­ту­ре оцен­ку «удов­ле­тво­ри­тель­но», вско­чил и при­нял­ся пря­мо в ка­би­не­те, на гла­зах изум­лён­ных де­тей, бить учи­те­ля тя­жё­лы­ми ку­ла­ка­ми пря­мо по ли­цу и при этом при­хо­дил всё в боль­шую и боль­шую ярость.

– Я по­ка­жу те­бе, ско­ти­на, как об­ни­мать мо­е­го сы­на! – во­пил, брыз­гая слю­ной, зо­о­тех­ник.

Не­сча­ст­ный Ми­т­ро­фа­нов вы­ско­чил из ди­рек­тор­ско­го ка­би­не­та и по­бе­жал по ко­ри­до­ру, но зо­о­тех­ник не от­ста­вал от не­го. На школь­ном дво­ре он про­дол­жил не­ис­то­во из­би­вать учи­те­ля, пи­ная его но­га­ми.

Уче­ни­ки с кри­ка­ми от­ча­я­ния ме­та­лись по дво­ру, как по­тре­во­жен­ные му­ра­вьи, но это не ме­ша­ло зо­о­тех­ни­ку про­дол­жать вос­пи­та­тель­ное де­ло, а ря­дом сто­я­ла ба­буш­ка-за­вуч и нра­во­учи­тель­но при­го­ва­ри­ва­ла: «Так ему и на­до». По­жи­лая ди­ре­к­т­ри­са во двор не вы­шла, у неё да­же мыс­ли не воз­ник­ло стать на за­щи­ту мо­ло­до­го учи­те­ля. Она рав­но­душ­но на­блю­да­ла за про­ис­хо­дя­щим из сво­е­го ок­на в ка­би­не­те.

– Что­бы ду­ху тво­е­го за­в­т­ра не бы­ло в шко­ле! – и зо­о­тех­ник на­пос­ле­док до­ба­вил трё­хэ­таж­ный мат.

Все бро­си­ли учи­те­ля ле­жать на школь­ном дво­ре, ни один уче­ник не по­до­шёл, толь­ко мо­ло­день­кая учи­тель­ни­ца фи­зи­ки смо­т­ре­ла из ок­на вто­ро­го эта­жа, и по её ще­кам ру­чь­ём тек­ли слё­зы, с ней бы­ла ис­те­ри­ка, но это­го ни­кто не ви­дел.

Сколь­ко про­ле­жал на зем­ле учи­тель Ми­т­ро­фа­нов, он и сам не знал, ему да­же ка­за­лось, что он умер, но в ка­кой-то миг со­зна­ние вклю­чи­лось, и до не­сча­ст­но­го до­шёл весь ужас про­ис­шед­ше­го. Об­ли­зав язы­ком ок­ро­вав­лен­ные гу­бы, он с тру­дом под­нял­ся и, ша­та­ясь, по­брёл к се­бе в ком­нат­ку об­ще­жи­тия на краю по­сёл­ка. Мно­гие жи­те­ли, ко­то­рым из­би­тый учи­тель по­па­дал­ся на гла­за, счи­та­ли, что тот на­пил­ся, и кто с осуж­де­ни­ем, кто с озор­ст­вом раз­гля­ды­ва­ли его. В ду­ше они ли­ко­ва­ли, те­перь им бу­дет о чём по­су­да­чить ве­че­ром.

На сле­ду­ю­щий день учи­тель Ми­т­ро­фа­нов как обыч­но явил­ся на урок, с си­ня­ка­ми, отёк­шим ли­цом.

– Как вы сме­ли прий­ти на уро­ки? – гнев­но вы­крик­ну­ла за­шед­шая в класс Ин­на Пе­т­ров­на. Че­лю­ст­ные мыш­цы её нер­воз­но хо­ди­ли вверх-вниз, как буд­то она что-то же­ва­ла и не мог­ла ни­как пе­ре­же­вать.

– С ме­ня их ни­кто не сни­мал! – дерз­ко от­ве­тил Ми­т­ро­фа­нов.

В ту же ми­ну­ту кровь бро­си­лась в ли­цо мо­ло­до­му учи­те­лю, и ру­ки его пре­да­тель­ски за­дро­жа­ли.

– Вы – по­зор шко­лы! – пе­ре­шла на визг за­вуч. Её ли­цо за­лил ру­мя­нец, на­чав от шеи и под­ни­ма­ясь к одут­ло­ва­тым ще­кам.

– Не вам об этом су­дить, – не­удер­жи­мое бе­шен­ст­во ох­ва­ти­ло Ми­т­ро­фа­но­ва. – Будь­те до­б­ры по­ки­нуть мой ка­би­нет, вы ме­ша­е­те про­во­дить урок!

И столь­ко во взгля­де мо­ло­до­го учи­те­ля бы­ло твёр­до­с­ти и ре­ши­тель­но­с­ти, что Ин­на Пе­т­ров­на, на­де­яв­ша­я­ся стать ког­да-ни­будь ди­ре­к­т­ри­сой шко­лы, да­же опе­ши­ла. Су­зив гла­за в щёл­ки, она, бу­ду­чи уже не крас­ной, а бор­до­вой, вне се­бя от зло­с­ти при­гро­зи­ла:

– Вы ещё об этом силь­но по­жа­ле­е­те, – и, де­мон­ст­ра­тив­но раз­вер­нув­шись, со всей си­лы хлоп­ну­ла дверь­ми.

Класс, по­ту­пив гла­за, без­молв­ст­во­вал. Де­ти бы­ли за­пу­га­ны и за­трав­ле­ны ро­ди­те­ля­ми, вы­зо­ва­ми в ка­би­не­ты ди­рек­то­ра и его за­ме­с­ти­те­ля. Де­тям бы­ло стыд­но и не­лов­ко, они воз­ве­ли на­прас­ли­ну на сво­е­го учи­те­ля, но они бы­ли все­го лишь де­ть­ми в изо­щ­рён­ной иг­ре взрос­лых. До кон­ца уро­ка ос­та­ва­лось ещё трид­цать ми­нут.

Ми­т­ро­фа­нов вы­звал к до­с­ке уче­ни­ка, ко­то­ро­му оцен­кой «удов­ле­тво­ри­тель­но» ис­пор­тил та­бель. Тот не был го­тов к уро­ку. Впер­вые учи­тель по­ста­вил в жур­нал оцен­ку «два».

На пе­ре­ме­не Ми­т­ро­фа­но­ва вы­зва­ли в ка­би­нет ди­рек­то­ра.

– Ва­ша на­глость не­до­пу­с­ти­ма. Вы­гнать из клас­са за­ме­с­ти­те­ля ди­рек­то­ра, – за­ды­ха­ясь от не­го­до­ва­ния, ора­ла ди­ре­к­т­ри­са. – Да кто вы та­кой?! Се­го­дня же за­яв­ле­ние на мой стол! – рык­ну­ла пре­зри­тель­но хо­зяй­ка ка­би­не­та, ря­дом с вы­со­ко­мер­ной ми­ной си­де­ла Ин­на Пе­т­ров­на. В ду­ше она уже тор­же­ст­во­ва­ла, она бы­ла уве­ре­на, что учи­тель­ст­во Ми­т­ро­фа­но­ва по­до­шло к сво­е­му пе­чаль­но­му фи­на­лу, и она по сво­им ка­на­лам рас­тру­бит на весь рай­он, нет, на всю об­ласть, кто та­кой учи­тель Ми­т­ро­фа­нов. Ни од­но при­лич­ное за­ве­де­ние его к се­бе не пу­с­тит на по­рог.

– Я ни за что не уво­люсь, не дож­дё­тесь! – от­ре­зал Ми­т­ро­фа­нов и, блед­ный, но не по­беж­дён­ный, вы­шел из ка­би­не­та.

По­сё­лок по­гру­жал­ся в ве­чер­нюю по­лу­дрё­му, при­крыв­шись на­ко­пив­шим­ся за день смо­гом. К дву­хэ­таж­но­му об­ще­жи­тию на от­ши­бе, где про­жи­вал учи­тель Ми­т­ро­фа­нов, гор­ла­ня не­цен­зур­щи­ну, по­до­шла груп­па муж­чин, че­ло­век семь, глав­ным сре­ди них был зо­о­тех­ник. Все они бы­ли пья­ные и аг­рес­сив­ные. Оби­та­те­ли об­ще­жи­тия за­кры­лись на все воз­мож­ные за­со­вы, дверь же ком­на­ты учи­те­ля Ми­т­ро­фа­но­ва бы­ла не за­кры­та. Он сто­ял, дро­жа в тем­но­те, и ждал сво­их ис­тя­за­те­лей. Он знал, они при­шли за ним, и спа­се­ния ему не бу­дет. Дверь ком­на­ты вы­би­ли од­ним пин­ком кир­зо­во­го са­по­га. Сла­бая ис­кор­ка жиз­ни, тлев­шая в его те­ле, раз­рос­лась в пла­мя, он их не бо­ял­ся.

Ми­т­ро­фа­но­ва в бе­лой ру­баш­ке вы­тол­ка­ли на ули­цу. За­мо­ро­сил дождь. Зо­о­тех­ник, ух­мы­ля­ясь, на­ки­нул на шею учи­те­ля ве­рёв­ку, и как ско­ти­ну его по­ве­ли че­рез весь по­сё­лок. При­ве­ли к школь­но­му ста­ди­о­ну и при­вя­за­ли к фут­боль­ной стой­ке во­рот, и сно­ва уни­жа­ли и би­ли ру­ка­ми, но­га­ми, бро­са­ли в не­го кам­ни и ко­мья гря­зи. И толь­ко ког­да ис­тя­за­те­ли уш­ли, учи­тель Ми­т­ро­фа­нов опу­с­тил­ся на кор­точ­ки, и в кро­меш­ной дожд­ли­вой тем­но­те раз­дал­ся вопль – страш­ный, про­тяж­ный крик стра­да­ния и бо­ли, крик бро­шен­ной уми­рать ра­не­ной пти­цы.

Его от­вя­за­ла учи­тель­ни­ца фи­зи­ки, она шла за тол­пой пья­ных му­жи­ков, и ког­да они, на­ко­нец, пе­ре­ста­ли каз­нить свою жерт­ву, бро­си­ли её, она не­сме­ло по­до­шла к во­ро­там, об­ня­ла из­би­тое, ис­тер­зан­ное те­ло Ми­т­ро­фа­но­ва и на­ча­ла его це­ло­вать. Она по­ло­жи­ла на свои ко­ле­ни го­ло­ву лю­би­мо­го и гла­ди­ла его по во­ло­сам, при­го­ва­ри­вая что-то неж­ное и ла­с­ко­вое, а дождь ни­как не хо­тел ос­та­но­вить­ся.

Все бы­ли уве­ре­ны, что боль­ше но­га учи­те­ля Ми­т­ро­фа­но­ва в шко­лу не сту­пит, но он при­шёл, как все­гда в бе­лой, оту­тю­жен­ной ру­баш­ке, гал­сту­ке и тём­ных брю­ках, на урок. Сре­ди уро­ка в класс во­рва­лись ди­ре­к­т­ри­са, зо­о­тех­ник и взбе­шён­ная Ин­на Пе­т­ров­на.

Ми­т­ро­фа­нов от­крыл порт­фель и хлад­но­кров­но вы­тя­нул от­ту­да то­пор.

– Не под­хо­ди­те ко мне! – го­во­рил ти­хим, сдав­лен­ным го­ло­сом учи­тель, от­че­го сло­ва его ка­за­лись ещё страш­ней.

Ми­т­ро­фа­нов был до­ве­дён до та­ко­го от­ча­я­ния, по­сле ко­то­ро­го че­ло­век счи­та­ет, что ему уже не­че­го те­рять, и по­то­му ста­но­вит­ся спо­кой­ным и да­же рав­но­душ­ным к про­ис­хо­дя­ще­му. В клас­се все оце­пе­не­ли.

– Ес­ли вы счи­та­е­те, что мои ру­ки мог­ли на­не­с­ти вред им, – Ми­т­ро­фа­нов ука­зал ру­кой на пе­ре­пу­ган­ных де­тей, – пусть тог­да их у ме­ня не бу­дет! – На мгно­ве­ние су­до­ро­га обо­рва­ла его го­лос.

– Не ус­т­ра­и­вай­те нам здесь кон­цер­ты, – злоб­но фырк­ну­ла Ин­на Пе­т­ров­на.

Обе­зу­мев­шие гла­за учи­те­ля по­смо­т­ре­ли на за­ву­ча, он под­нял пра­вой ру­кой то­пор и уда­рил им по ле­вой ру­ке. Кровь брыз­ну­ла и за­ли­ла не толь­ко пись­мен­ный стол, но и те­т­рад­ки, кни­ги, ли­ца уче­ни­ков, си­дя­щих на пер­вой пар­те. В кро­ви был и уче­ник, из-за ко­то­ро­го всё это и за­ва­ри­лось.

Ког­да Ми­т­ро­фа­нов сно­ва под­нял то­пор, на не­го бро­сил­ся зо­о­тех­ник, сва­лив на пол.

– Чок­ну­тый, – крик­нул он, от­ти­ра­ясь от кро­ви. – Как та­ких толь­ко пу­с­ка­ют в учи­те­ля?!

Ми­т­ро­фа­нов с ок­ро­вав­лен­ным об­руб­ком ру­ки под­нял­ся, те­ло его вздра­ги­ва­ло, как в оз­но­бе. Он по­смо­т­рел на пе­ре­ко­шен­ные от ис­пу­га ли­ца ад­ми­ни­с­т­ра­ции, дру­гих пе­да­го­ги­че­с­ких ста­ру­шек, жи­вень­ко при­бе­жав­ших по­смо­т­реть на пред­став­ле­ние, гром­ко за­сме­ял­ся, и от это­го сме­ха всем в клас­се ста­ло не по се­бе…

 

Про­ис­шед­шее ги­бель­но от­ра­зи­лось на пси­хи­ке мо­ло­до­го учи­те­ля. В его вос­па­лён­ном во­об­ра­же­нии ро­ди­те­ли уче­ни­ков кри­ча­ли ему вдо­гон­ку га­до­с­ти, и где-то там, глу­бо­ко в моз­го­вых из­ви­ли­нах, за­ст­рял гроз­ный бес­по­щад­ный рёв зо­о­тех­ни­ка: «Не рас­пу­с­кай ру­ки, тварь!». Этот ок­рик пре­сле­до­вал и ни­как не да­вал из­ле­чить­ся двад­ца­ти­пя­ти­лет­не­му учи­те­лю Ми­т­ро­фа­но­ву. Он на­дол­го по­пал в боль­ни­цу, не по­ни­мая, что с ним про­изо­ш­ло, но чув­ст­во­вал, что в его за­тяж­ной дли­тель­ной бо­лез­ни ка­ким-то не­по­сти­жи­мым об­ра­зом ви­но­ва­ты ру­ки, и он ста­рал­ся их по­сто­ян­но пря­тать. Ми­т­ро­фа­нов стал бо­ять­ся сво­их рук.

Поз­же бы­ла про­ве­де­на про­вер­ка, до­ка­за­на не­ви­нов­ность мо­ло­до­го учи­те­ля, для бле­зи­ру уво­ли­ли ста­рую ди­ре­к­т­ри­су и на её ме­с­то по­ста­ви­ли опыт­ную Ин­ну Пе­т­ров­ну. Уча­ст­ко­вый сде­лал вну­ше­ние уче­ни­ку, обо­лгав­ше­му Ми­т­ро­фа­но­ва, его да­же по­ста­ви­ли на учёт, а че­рез пол­го­да сня­ли как ис­пра­вив­ше­го­ся, и на этом всё. Судь­ба же учи­те­ля Ми­т­ро­фа­но­ва ни­ко­го не ин­те­ре­со­ва­ла, о нём очень бы­с­т­ро за­бы­ли в шко­ле, слов­но его и не бы­ло.

Мо­ло­дая учи­тель­ни­ца фи­зи­ки дол­го уха­жи­ва­ла за Ми­т­ро­фа­но­вым и ста­ла его же­ной, а по­том увез­ла из по­сёл­ка, ко­то­рый так же­с­то­ко рас­пра­вил­ся с её му­жем.

 

Те­перь Па­вел знал ис­то­рию рук ста­ри­ка Ми­т­ро­фа­но­ва. Он был по­тря­сён. Взгля­нув на мать, Паш­ка при­жал­ся к ней, как пте­нец, ищу­щий за­щи­ты. Бы­ва­ет в жиз­ни каж­до­го юно­ши та­кое вре­мя, ког­да он впер­вые бро­са­ет взгляд на про­жи­тые го­ды. Воз­мож­но, это и есть тот мо­мент, ког­да он пе­ре­хо­дит чер­ту воз­му­жа­ло­с­ти. Ше­ст­над­цать про­жи­тых лет ка­жут­ся лишь мгно­ве­ни­ем, од­ним вздо­хом в дол­гом ше­ст­вии че­ло­ве­че­ст­ва. Боль­ше все­го в та­ком воз­ра­с­те хо­чет­ся быть по­ня­тым. Не­что по­доб­ное пе­ре­жи­вал и Паш­ка.

Он си­дел на сту­ле, сжав­шись в ко­мок, опу­с­тив мо­к­рое ли­цо меж­ду ко­ле­ней, рас­ка­чи­ва­ясь взад и впе­рёд. Ког­да он за­го­во­рил, го­лос его зву­чал при­глу­шён­но, но в ма­лень­кой ком­на­те раз­ли­чал­ся до­ста­точ­но яс­но.

– Ни­ког­да не ду­мал, что лю­ди та­кие же­с­то­кие!

– Лю­ди как лю­ди, – сдав­лен­ным го­ло­сом от­ве­ти­ла мать.

Паш­ка ощу­тил со­тряс­шую его те­ло ярость, бур­ную и крат­кую, как удар эле­к­т­ри­че­с­ким то­ком.

– Как же они все жи­ли по­сле это­го?!

– Не знаю, – тя­же­ло вздох­ну­ла мать. – Я бы, на­вер­ное, не смог­ла жить, вы­те­рев но­ги о чу­жую жизнь.

– Лю­ди злые, – про­из­нёс Паш­ка.

Он об­нял мать, а пе­ред его гла­за­ми про­дол­жа­ли мель­кать по­движ­ные ру­ки ста­ри­ка Ми­т­ро­фа­но­ва, а ле­вая, по­ка­ле­чен­ная, неж­но гла­ди­ла его по во­ло­сам, слов­но уба­ю­ки­ва­ла.

 

В по­сёл­ке су­е­тли­вый день ис­сяк, сме­нив­шись дол­гой осен­ней но­чью. Где-то в тем­но­те про­гро­хо­тал то­вар­ный по­езд, и ти­ши­на осен­ней но­чи сно­ва всту­пи­ла в свои пра­ва. Ста­рик Ми­т­ро­фа­нов не спал, он ле­жал на бо­ку, на­сто­ро­жен­но при­слу­ши­ва­ясь к сво­е­му серд­цу, да­вав­ше­му уже пе­ре­бои. В со­зна­нии ста­ри­ка уко­ре­ни­лось убеж­де­ние, что смерть при­дёт к не­му не­о­жи­дан­но, и, ло­жась спать, он все­гда ду­мал об этом. Та­кие мыс­ли не вы­зы­ва­ли в нём тре­во­ги, на­про­тив, в его со­зна­нии про­ис­хо­дил стран­ный и труд­но­объ­яс­ни­мый про­цесс, и но­чью в по­сте­ли он чув­ст­во­вал боль­ший при­лив жиз­нен­ных сил, чем в лю­бое вре­мя дня. Бес­сон­ни­ца ста­ла его веч­ным спут­ни­ком.

Ста­ри­ку не спа­лось. С го­да­ми он при­учил се­бя си­деть на сту­ле всю ночь на­про­лёт; в эти ча­сы он не спал и не бодр­ст­во­вал. На­ут­ро он чув­ст­во­вал се­бя поч­ти та­ким же све­жим, как ес­ли бы про­спал всю ночь. Шар­кая та­поч­ка­ми, ста­рик за­шёл на кух­ню.

– Пусть ме­ня вы­сти­ра­ют и вы­гла­дят. Пусть ме­ня вы­сти­ра­ют, на­крах­ма­лят и вы­гла­дят, – бес­связ­но бор­мо­тал он.

В тем­но­те ста­рик не ви­дел сво­их рук, и они ус­по­ко­и­лись. Он вклю­чил свет, спо­лос­нул по­су­ду, ос­тав­шу­ю­ся по­сле его скром­ной тра­пе­зы. На чи­с­то вы­мы­том по­лу у сто­ла ока­за­лось не­сколь­ко упав­ших кро­шек бе­ло­го хле­ба. Ста­рик на­чал под­би­рать эти крош­ки, кла­дя их од­ну за дру­гой пря­мо в рот. Ру­ки его дей­ст­во­ва­ли с не­по­сти­жи­мой бы­с­т­ро­той. В яр­ком кру­гу све­та под сто­лом ко­ле­но­пре­кло­нён­ная фи­гу­ра ка­за­лась фи­гу­рой свя­щен­но­слу­жи­те­ля, со­вер­ша­ю­ще­го ка­кое-то та­ин­ст­во. Нерв­ные, вы­ра­зи­тель­ные паль­цы, бы­с­т­ро мель­кав­шие над ос­ве­щён­ным по­лом, на­по­ми­на­ли паль­цы от­шель­ни­ка, то­роп­ли­во пе­ре­би­ра­ю­ще­го чёт­ки.

Ста­рик вы­шел на ве­ран­ду, за­су­нув ру­ки в кар­ма­ны по­трё­пан­но­го пи­д­жа­ка, и ус­т­ре­мил взгляд вдаль, че­рез по­ля. Кру­гом бы­ло очень кра­си­во. Ес­ли бы вам при­шлось по­бы­вать осе­нью в ок­ре­ст­но­с­тях по­сёл­ка, ког­да не­вы­со­кие хол­мы во­круг об­ле­ка­ют­ся то в жёл­тые, то в крас­ные то­на, вы бы по­ня­ли ме­лан­хо­ли­че­с­кое на­ст­ро­е­ние ста­ри­ка. Ему ведь бы­ло все­го за пять­де­сят с не­боль­шим, но вы­гля­дел он на все семь­де­сят. Ста­рый, ус­та­лый че­ло­век – он сбро­сил свой за­но­шен­ный лап­сер­дак и по­бе­жал че­рез по­ле в ру­баш­ке. И на бе­гу он кри­ка­ми вы­ра­жал не­го­до­ва­ние на убо­же­ст­во сво­ей жиз­ни, на убо­же­ст­во чу­жих жиз­ней, на всё, что уро­ду­ет жизнь. Ста­рик про­дол­жал бе­жать че­рез по­ле, не­ис­то­во же­с­ти­ку­ли­руя ру­ка­ми, и из­да­ле­ка ка­за­лось, что он ма­шет кры­ль­я­ми, что­бы взле­теть, под­нять­ся над зем­лёй, над всей её су­е­той.

Егор МОЛДАНОВ,
г. ТЫНДА,
Амурская обл.