Архив : №46. 20.11.2009
Курукупальская битва
|
Олег ЕРМАКОВ |
Моя дочка, почитательница Гребенщикова и внимательная читательница Гессе, грезила Индией и – упорно собиралась туда, копила деньги и наконец уехала – одна; побывала в Дхармасале, в резиденции Далай-ламы, поднималась в горы к храму Шивы, осматривала Красный форт, обходила вокруг тысячелетнего железного столпа в Дели. Вернулась. Я встречал её на вокзале в Смоленске. Поезд прибыл. Пассажиров вышло немного. Но среди них не было нашей тёмно-рыжей девочки. Я несколько раз пробежал по перрону, прочёсывая воздух, пахнущий шпалами и всем прочим, заглядывал в окна поезда, думая, что она заснула, замешкалась... Домой возвращался… ну, можно себе представить моё состояние. А я представлял лицо жены, нажимая кнопку звонка. Но её лицо сияло, а из комнаты выходила загорелая дочка с медными волосами. Начались расспросы, выяснилось, что она приехала именно на том поезде, о котором сообщила, поезд не опоздал, она вышла вместе с несколькими пассажирами и пошла по перрону, высматривая меня, потом вернулась, заглянула в здание вокзала, ну и, не найдя меня, села уже на маршрутку и отправилась домой. То есть – ничего на самом деле не прояснилось. И оставалось только с видом мудреца изречь: «Да-а-а, вот, оказывается, что происходит с путешественниками в Индии». И слушать её рассказ, смотреть семьсот фото и два коротких видео, снятых мобильным телефоном; разглядывать сувениры. Жене досталась сумочка из тёмно-вишнёвой толстой кожи с медными заклёпками. Мне – барабан. …Кстати, во времена зарниц в школе барабанщиком был я. Но барабан из Индии оказался в десять раз меньше пионерского, и стучать в него мог бы только какой-нибудь карлик из индийской мифологии, я читал о таком, он спорил с каким-то божеством насчёт господства в мире и предложил мирное решение проблемы: он будет владеть только тем, что сумеет захватить тремя шагами, оппонент с радостью согласился. И карлик первым шагом захватил всю землю, вторым – небеса, а от третьего – в преисподнюю – удержался, предоставив оппоненту там править. Козьмы Пруткова в те достославные времена ещё не было с его простой мудростью: не верь глазам своим. Кажется, карликом был Шива. А может, Вишну, я не большой знаток этого чужедальнего сонмища. Но, наверное, всё-таки Шива, он темнее, коварнее… Впрочем, барабан, подаренный дочкой, вообще-то был тибетским, как известно, в Северной Индии, в Дхармасале – Малый Тибет, Тибет в изгнании. Там он и был куплен. Коротко говоря, это что-то вроде баночки из-под икры, насаженной на резную рукоятку, с медным клювиком на цепочке; если приподнять верхнюю крышку, можно увидеть бумажный свиток с мантрой, выписанной деванагари, наверное. И… меня всегда интересовало то, чего увидеть нельзя. Но можно вообразить. Например, того карлика. Или ещё симпатичного толстяка с головой слона. Да, это всё божества индийского происхождения. Просто тибетских я знаю ещё хуже. Нет, раз барабан из Индии, то и ассоциации должны быть подобающими. Итак, получив в руки барабан и рассмотрев письмена, я плотно закрыл эту кастрюльку из какого-то металла бронзового цвета и немного покрутил его в квартире под люстрой. Сейчас удивляюсь, как это ничего не произошло?.. С люстрой. Или с чем-либо ещё. Не знаю, возможно, ещё было не время, и они отдыхали после длительного перелёта через Гиндукуш, степи, леса, реки и поля. Но час Х приближался, точнее – час К.
Наступило лето.
С друзьями мы давно планировали вылазку в наши места. По романтической традиции не буду раскрывать карты, топонимика остаётся прежней, извечной: лес, холмы, ручей, речка. И небо, наше сирое смоленское небо, полное облаков. Вот туда мы и отправились.
Друзья взяли кинокамеру, чтобы снять пятиминутный фильм о купальской ночи. А я – я положил в карман рюкзака барабан. Сам не знаю, зачем. Ведь хрупкая ручка могла сломаться, кастрюлька сплющиться, мантра размокнуть. Но уж так вышло, рискнул.
Что ж, приходится честно признаться, что и мне песни БГ всегда нравились, а ещё стихи Клюева про Индию берёз, ну и хожение Афанасия Никитина, который, между прочим, скончался после похода за три моря в нашем краю, под Дорогобужем. И, конечно, Нагорная проповедь буддизма, Дхаммапада, полная перлов. Например: «Пусть глупец месяц за месяцем ест пищу с кончика травинки куса, всё-таки он не стоит и шестнадцатой части тех, кто знает дхамму». Или вот это: «О! Мы живём очень счастливо, хотя у нас ничего нет. Мы будем питаться радостью, как сияющие боги». Просто мантра литератора средней руки, да и любого, не пишущего детективы и живущего здесь, в осинах.
Итак, вооружённые кто кинокамерой, кто фотоаппаратом, с рюкзаками, набитыми спальниками, консервами, мы углубились в душные травы июля. По дороге спорили о сюжете, не знали, нужен ли главный герой. Но пробы ничего путного не дали: главный герой всё-таки не должен корчить рожи, как будто его снимает Савелий Крамаров или Пуговкин. А нас всех на кинопробах разбирал смех. Нет, ночь Ивана Купалы не комедия. А серьёзный пятиминутный фильм о таинственной природе, о папоротниках, огнях и звёздах. Так и пусть они будут главными героями, решили в конце концов мы. Но присутствие разума надо как-то обозначить. Дать один-два штриха. Снять чью-то тень. Заспорили, чью. И что она должна делать по сюжету, тень. Ну, пусть двигается, запрокидывает голову к небу, нюхает цветы. Хм, но будет ли ясно, что это тень разумной жизни? Ладно, забраковали тень. Можно снимать шаги. Как это? Ну, треск, сопение, травы ломаются, кусты… Да чёрт! Главный герой кабан, что ли? И тут настал мой звёздный час. Вот когда все уже охрипли и одурели от обилия бессмысленных предложений и неудачных кинопроб, я предложил снять барабан.
Наступила хорошая рекламная пауза. Вы, господа производители кинокамер и фотоаппаратов и различных киношных аксессуаров, могли бы здесь и тогда её разместить: рекламу. Но вокруг только пели птицы да сверху плыли облака, баннеры с непонятной символикой, неизвестно каким производителям принадлежащие. И поэтому наша мантра всегда актуальна и бодра, как марш энтузиастов: мантра литераторов. И почему бы не заполнить эту паузу ещё двумя-тремя жемчужинами «Дхаммапады», верно? Так послушайте. «Лучше проглотить раскалённый железный шар, подобный огненному пламени, чем нечестивому и невоздержанному воспользоваться благотворительностью страны». (Нечаянный выбор, клянусь! Ещё ведь одна мантра литераторов, а?) Ладно, раз пауза длительная, ещё: «Беспечный человек, желающий чужую жену, получит четыре вещи…» (А вот здесь нужен Якубович и его пациенты: ну, ну, какие вещи?) «… Достижение бесчестья, нарушенный покой, в-третьих, осуждение, в-четвёртых, преисподнюю». (Призы – ффф студиюууу!)
Какой барабан? – наконец спросил меня Володя, утирая обильную испарину сырым громадным носовым платком. Женщины смотрели с подозрительностью. Я объяснил, достал кастрюльку на палочке. Просто покажем, мол, крутящийся барабан, и всё. Тут чуть было снова не настала пауза, но я продолжал: если, мол, ночь приближается волшебная, купальская, когда папоротник зацветает и всё такое, то почему бы этому не предшествовал барабан? То есть верчение его, ну, в смысле…
У Володи глаза замерцали. А что… Он кружится, а вместе с ним и все окрестности ходуном… Это идея. Но при чём тут? – послышался трезвый женский голос. Ты знаешь, что однажды ответил Тарковский примерно на такой же вопрос? Там, про коней или яблоки, – излюбленные его фетиши, или даже про Солоницына, доктора в «Зеркале», который совсем и не нужен: а по кочну!
Я горячо поддержал Володю. Да! Солоницын там нужен, и ещё как, если бы не он, может, весь фильм развалился бы. Он там падает с плетня, смеётся и вдруг начинает что-то про травы, жуков, небо. Это же дзен. Чистый, без прикрас. Дзен берёз. Упал и увидел мир, как он есть.
И у нас будет дзен, решительно сказал Вова, вставая. По крайней мере, стоит попробовать. Надо больше отснять всего. Там разберёмся.
И мы тронулись – в путь, дальше сквозь джунгли ольхи, перевитой хмелем, сластясь на полянках малиной и выхлёбывая из пластиковых бутылок воду, набранную в ручье. Душно было. Мы хотели пройти по высотам и заночевать на роднике. Открою название этого места, всё равно оно не существует: Дом Алексеевъ. То есть место осталось, поляна на склоне, берёзы, кусты сирени, засохшие яблони, оттуда распахивается вид на берёзовый лес за речкой, небольшой лесной речкой с чёрными топкими берегами, а Дом Алексеевъ исчез и остался только на карте 1907 года.
По этим высотам мы не ходили лет пять, предпочитая другую линию, Среднюю, как мы её называли. Шли, высматривали удобный холм для съёмок. И нашли. Я достал барабан и вручил его жене. Но у неё что-то не очень ловко получалось, цепочка с клювом захлёстывала рукоятку, обгоняя барабан. Тогда за дело взялся я. И бронзовая кастрюлька заскрипела, воздетая в небо наших холмов, клюв неведомой индийской птицы полетел по кругу. Жжжжж… Вова закружился с камерой как шаман. Всё. Отсняли. Двинулись дальше. Вдруг Вова спохватился. Часы. Цап-цап по рукам: он то на правой их носит, то на левой, – нет. Снял там, на горе, чтобы не мешали тонкой творческой работе – и забыл. Вернулись, приступили к поискам. Нашли. Снова тронулись. Шли-шли по луговой дороге в травах, уже экономя остатки воды, ставшей тёплой в пластмассе, – и увидели знакомые какие-то очертания холма, берёзу, куст малины – кем-то объеденной, окурок, втоптанный в землю… Вова задумчиво вглядывался в отпечаток кроссовки. «Да это же мой?» Да, мы совершили немаленький круг почёта и оказались на том же месте. Допили остатки воды и решительно двинулись в восточном направлении, к роднику, не разбирая дороги, прямиком через травы и кусты. Но первый же овраг увёл нас немного в сторону. Второй овраг перенаправил нас окончательно, мы заспорили, куда идти, где восток и, в конце концов, юг? север? а запад? Чау-чау Флокс заваливается в траву и лежит, слушает наши споры, поглядывает презрительно, как будто знает истинное направление на родник, но – разве скажет? Страсти накаляются. Хочется уже нешуточно пить. У нас есть купальский коньяк, но разве им утолишь жажду? В Дхаммападе по этому поводу сказано… Ну, это и так ясно. К опьяняющим напиткам Гаутама относился сурово. И здесь уместнее привести другой перл: «Люди, гонимые желанием, бегают вокруг, как бегает перепуганный заяц». Вот это – в точку. Мы, конечно, не могли припустить вприпрыжку с рюкзаками, но закружили и даже в конце концов запаниковали. Чау-чау Флокс падал при всяком удобном случае, вываливая толстый язык кришнаитского цвета: как будто это именно он выпил весь яд мировой злобы. А на самом деле – это он опустошил наши запасы воды, он чаще всех пил, ему заботливо подливали в пластмассовую миску всякий раз, когда мы останавливались передохнуть. Это он вылакал её!..
Ксения и Нина уговаривали его встать и идти. Он отказывался. Его рожа у меня всегда вызывала какие-то средневековые ассоциации. И тут я понял, какие: Флокс, этот цветок-увалень лисьей масти, был похож на бая, привыкшего, чтобы его носили в паланкине. Ты сейчас получишь пенделя! – грозил Вова, и только тогда Флокс подчинялся и с трудом вставал, плёлся за своими обезумевшими хозяевами. Нам уже было не до фильма. Тут кто-то вспомнил, что заблудившиеся путники, грибники, ягодники поступали так: выворачивали головные уборы наизнанку. И что? И выходили. Ну, это сейчас, когда сидишь в городе, полном воды всевозможных вкусов и расцветок, действия съёмочной группы кажутся нелепыми. А тогда – тогда мы решили, что рациональнее всё-таки рисковать здравым смыслом, чем здоровьем. И вывернули свои кепи и двинулись гуськом: два повидавших всякого в жизни мужика и две образованные женщины, матери своих уже не маленьких детей, – и при взгляде на спутников в каких-то киргизских народно-музыкальных головных уборах мне ничуть не было смешно.
Родник и Дом Алексеевъ был нашей меккой. И шли мы туда, как по пустыне. Но, на счастье, выбрели – к речке. Нет, сначала к ручью, оказавшемуся сухим, как арык мёртвого города Хара Хото, и отчаянию нашему не было границ. Я не преувеличиваю.
Но за пустым ручьём текла в крапиве, между чешуйчатых стволов чёрной ольхи, речка…
Во всех котелках был заварен чай: чай с травами, фабричный. Мы выпили вчетвером 18 литров чая. Флокс пропал. Чёрт! Неужели мы его забыли где-то, как часы? Никому не хотелось отправляться обратно – по травам и кустам на поиски жирного бая… Но что же делать? Перед тем как предпринять безумную экспедицию по поискам пса, Ксения пошла на речку, охладиться… и узрела там Флокса, он сидел по уши в мутной воде, как бегемот, и никак не реагировал на её крики и команды. Видимо, окончательно разуверился во всём и вообще разочаровался в сухопутном образе жизни. И даже угроза получить пенделя, высказанная Вовой, не заставила его переменить новых убеждений. Да, интересно, как бы эта угроза была осуществлена? Флокс был реалист.
Рекламная пауза.
«Если странствующий не встретит подобного себе или лучшего, пусть он укрепится в одиночестве: с глупцом не бывает дружбы».
Да, покидать воду – ещё на заре мира – было ошибкой… Ну что ж, мы оставили этого новоиспечённого мудреца в грязной заводи, а сами принялись готовиться: Купальская ночь приближалась. Надо было поставить палатки, запастись дровами, сварить ужин. Темнело. Небеса были мутно-лиловы. Кракнула цапля, пролетая чуть в стороне. Наш лагерь стоял на луговине вблизи сквозящей рощицы молодых берёзок. Дрова пришлось таскать из речной чащобы…
Но только мы успели усесться вокруг костра, осушить по чарке коньяка и торопливо закусить двумя-тремя ложками горячего супа, как загудел по окрестным древесам вал ветра, спешно вернулся на земную стезю грязный и мокрый медведь Флокс, захлопали палатки, по-дзенски: одной ладонью. Нанесло водяную пыль и запах болот. Виночерпий наполнил стаканчики… Его тост потонул в рукоплесканиях чёрной ольхи над речкой. Ударили первые капли. И вскоре много воды обрушилось на эту луговину. Мы разбежались по палаткам. А праздник – праздник продолжался, разгорался. Землю окутал мрак.
Ну что ж, ха, при дожде в палатке ещё и лучше спать, сообщил я жене, забираясь в спальник. Она что-то ответила. Я не расслышал. Что?? Ну, в общем, я так понял, что она не уверена в чём-то…
А, вечные женские страхи. Я повернулся на бок, начал задрёмывать – и тут же как будто получил тычка в бок или даже в лоб: грохотало. Вскоре мне уже казалось, что мы находимся в какой-то лоханке, в барабане с водой, и его раскручивают чьи-то дюжие ручищи.
Заснуть нам было не суждено. Купальская ночь набирала обороты. Она бурлила и грохотала, поминутно с треском кто-то рвал на себе рубаху, сверкали ножи. Или мечи с секирами. И над нашими головами сшибались пудовые дубины. Кто-то хрипел и рокотал. И что-то с хрустом сокрушалось, падало оземь. Один из персонажей этой схватки вдруг свалился прямо на нас, на нашу палатку, сверху, и она легла, как битая птица, на наши искажённые лица. Я тут же испытал приступ клаустрофобии и весь перинатальный ужас (ноу-хау для сподвижников Грофа! и никакого ЛСД! чистяк! да, первобытный чистый ужас). Некоторое время мы барахтались под лёгшей палаткой, а кто-то перекатывался тушей сверху – у меня даже мелькнуло подозрение, уж не Флокс ли?! Но наконец я сумел развернуться головой к выходу, развязать пуповину тубуса и выбраться во мглу наружную, гудящую, свистящую и шипящую стозевно.
Что происходит?
Кругом полыхали молнии. Фонарик, конечно, потерялся. Но при всплесках чьей-то безумной ярости я видел нашу палатку и светлые колышки, вылетевшие из земли, как зубы. Под хлещущими струями я хватал их и снова вгонял в землю, поднимал шесты, натягивал верёвки. Палатка у нас была бескаркасная, «Валдай-2», синтетика, пропускающая воду, так что сверху её приходилось накрывать целлофаном для теплиц. Кто-то упорно вырывал целлофан у меня из рук. Мы боролись некоторое время, и вдруг он отпустил, как будто получил дубиной по башке и отключился. Я едва удержался на ногах. Набросил целлофан, вбил последние колышки и бросился обратно в палатку. Там всё-таки ещё было сухо. Жена в темноте обтирала мою спину полотенцем. Я быстро согрелся в спальнике. Наступило что-то вроде затишья, по крайней мере, дождь перестал лупить с непонятной тупой яростью, поножовщина переместилась куда-то за речку, в болота. И я смог даже пошутить, особенно не напрягая голосовых связок, насчёт всего этого. Ну, в том духе, что здесь сошлись силы национальной безопасности, ключевые князья и болотные княгини этих мест, плюс всякая челядь, а с другой стороны – ясно, отряд, десантировавшийся из медного барабанчика, из индийской кастрюльки, в киноварных плащах, с копьями, палицами, кто на слоне, кто в колеснице, кто верхом на змее. Во главе, естественно, с карликом. Вспомнил даже, что в Махабхарате уже зафиксированы некие огнедышащие инструменты, в том числе и летательные аппараты. Возможно, они доставлены были сюда. Индийские интервенты решили учинить здесь новое поле Куру. Как будто нет у нас своих полей славных битв… Но жена меня не слушала, затыкала уши. Хватит тебе, просила. Но где же твой рационализм? – возражал я, освежённый купальским душем и ободрённый затишьем. Впрочем, о каком рационализме речь, если мы пришли сюда в вывернутых шапках.
Где же? – продолжал я. Жена не отвечала.
Ладно, откроем наш ларчик: пауза.
«Из приятного рождается печаль, из приятного рождается страх; у того, кто освободился от приятного, нет печали, откуда страх?»
Ага, вам приятен рационализм?.. – хотелось бы мне спросить, но тут по кустам шарахнуло шрапнелью, и я замер, прижал уши. Что, неужели опять… Пыхнуло совсем близко, всё в палатке осветилось, и я увидел бледное лицо жены с закрытыми глазами, бегунок молнии даже разглядел на её спальнике. И внезапно палатку сотряс удар ветра или чьей-то гигантской ноги. Как будто небесный футболист принял наш дом за крепкий кожаный мяч. На мгновенье я оглох. Нет, просто всё стихло. Буквально: нежилая тишина. И – бах! ба-бах! Посыпалось сверху. Пауза (не рекламная, ничего не успеешь вставить…) – и снова удар по палатке, с другого бока. А потом – сверху. Это не фантазмы разыгравшегося вот прямо сейчас, за компьютером (спешу успокоить, экспедиция выжила и вернулась) воображения, а натуральная правда. Ветер – или кто там – бил со всех сторон. Но хуже всего то, что и сверху – падало, туша падала воздушная, и потолки хлестали нас по щекам, чёрт, такое не приснится даже Хармсу. Просто он не ходил в походы с палатками. А мы, на свою голову, пошли. Хотели снять пятиминутный фильм. Но сами оказались в каком-то другом кино. И по сюжету палатка рухнула ещё раз. И персонаж в трусах снова нырял во тьму и дождь. Потом сорвало целлофан. Персонаж в трусах снова выползал и догонял его. А другие участники жили, как поросята ниф-нифы, в хорошем, крепком домике, в чешской каркасной палатке с тентом. Но всё равно они тоже не спали, а бодрствовали, думая, что спят и видят кошмарный сон. Да, травы визжали. И деревья с корнем вырывались и летали над лугом. Сыпались искры из глаз. И над ушами гремели колесницы. А кто-то свистел, свистел что есть мочи во все реактивные сопла, и в речку падали слоны, небольшие, на которых обычно ездят карлики.
И – что? Кто победил?
Не знаю.
Я очнулся от безумной тишины, сразу подумал, что целлофан снесло, раз он не трещит, как шкура гремучей змеи, и рванулся по заведённому порядку наружу. Но целлофан, изодранный, продырявленный, – мне же и чудилось: били шрапнелью, – был на месте. И наш лагерь никуда не снесло, он находился на том же поле, но самое поле преобразилось: оно сверкало кровавыми кораллами иван-чая и ослепительными руками берёз, сияло луговыми огнями, зажжёнными вставшим из-за леса солнцем предков, неведомо каких именно, говорят, когда-то у всех было одно кочевье в просторах Айрана Вэджа, и там пелись одни песни и стучал один барабан.
Дхаммапада: «Трепещущую, дрожащую мысль, легко уязвимую и с трудом сдерживаемую, мудрец направляет, как лучник стрелу».
Куда? К миру. Разве не логично? Все битвы заканчиваются этой кодой…
Остаётся добавить, что молитвенный барабан из Дхармасалы до конца похода лежал в самом глухом уголке. И фильм мы сняли. Но это был совсем другой фильм, тихий и незатейливый, и назывался он соответственно «Иван-чай», ведь в июле этот цветок главный. Битву наш режиссёр проворонил.
Но – позвольте напоследок – из главы о цветах «Дхаммапады»: «Как пчела, набрав сока, улетает, не повредив цветка, его окраски и запаха, так же пусть мудрец поступает в деревне. Пусть смотрит он не на ошибки других, на сделанное и несделанное другими, но на сделанное и несделанное им самим».
Олег ЕРМАКОВ,
г. СМОЛЕНСК