Архив : №02-03. 22.01.2010

Дом творчества в отрадном

 Над вхо­дом в ре­с­то­ран за­ман­но по­ка­чи­ва­лись но­во­год­ние гир­лян­ды. Сквозь стек­лян­ные две­ри вид­нел­ся би­ль­ярд­ный стол в хол­ле быв­шей пи­са­тель­ской сто­ло­вой. Пря­мо у две­рей сто­ял ох­ран­ник – ря­зан­ский вэ­дэ­вэш­ник Илья, с ко­то­рым Макс по­зна­ко­мил­ся ещё в про­шлый свой при­езд. Но по­же­лай он сей­час под­нять­ся вверх по при­чуд­ли­вой ле­ст­ни­це, этот слу­жи­вый про­стец твёр­до рявк­нет:

– Не по­ло­же­но.

И он от­ку­да-то зна­ет, ко­му по­ло­же­но, а ко­му – нет. У ко­го – «стук­нешь по кар­ма­ну» – за­шур­шит, а у ко­го – пя­ти­со­точ­ка, и та не лиш­няя.

Макс Вол­жа­нин то­пал по ал­лее от­рад­нен­ско­го пи­са­тель­ско­го пар­ка не один. Ря­дом то­рил свою про­даж­ную до­ро­гу по­эт-пе­сен­ник Егор Го­ра­нов. Егор шёл ва­ль­яж­но. В его рас­пах­ну­том ка­ше­ми­ро­вом паль­то стру­ил­ся бе­лей­ший шарф. Сно­бизм си­ял оре­о­лом во­круг бе­лё­сой го­ло­вы. Сма­зан­ные, не­вы­ра­зи­тель­ные чер­ты ли­ца Его­ра из­лу­ча­ли все­гдаш­нее до­воль­ст­во. За­чем Макс шёл с ним? Он – буй­ный, воль­ный вы­кор­мыш Ли­тин­сти­ту­та, все­гда по­чи­тав­ший по­эзию глав­ной да­мой сво­ей жиз­ни, лю­би­мый уче­ник «са­мо­го По­ли­кар­пы­ча». И не как про­чие – при­ма­зав­ши­е­ся, а вза­прав­ду, пи­сав­ший то­же хлё­ст­ко, на­от­машь, яр­ко вы­во­ра­чи­вая об­ра­зы ка­кой-то куд­ла­той, на­ту­раль­ной ов­чи­ной, от­че­го мир его сти­хов за­по­ми­нал­ся, как тол­па ря­же­ных на сель­ской ули­це. То, что Макс Вол­жа­нин – по­эт, бы­ло яс­но как дваж­ды два – че­ты­ре. Это бы­ла ак­си­о­ма. Макс в по­эзии жи­вёт, ды­шит, су­ще­ст­ву­ет. Он точ­но про се­бя знал, что, си­дя в сво­ём са­мар­ском мил­ли­он­ном за­хо­лу­с­тье, до­сто­ин все­го, то есть, бук­валь­но – все­го!.. До­сто­ин это­го пар­ка, этих ис­топ­тан­ных пи­са­те­ля­ми до­ро­жек, этой чу­дес­ной де­кабрь­ской снеж­ной бе­лиз­ны, по­ка­чи­ва­ния но­во­год­них фо­на­ри­ков, вол­шеб­но­го жен­ско­го сме­ха, обе­щав­ше­го так мно­го…

– Да вот же у Се­ве­ря­ни­на об этом, – бух­нул Макс, пе­ре­би­вая пе­сен­ни­ка и при­ни­ма­ясь чи­тать по­эзы, но вдруг со­об­ра­зил, что как раз у Се­ве­ря­ни­на Го­ра­нов слям­зил це­лую стро­ку, сде­лав­шую его пе­сен­ку – хи­том. На­деж­да, что Егор при­гла­сит вме­с­те по­ужи­нать, стух­ла (ока­зы­ва­ет­ся, она тле­ла, – со сты­дом от­ме­тил Макс. Ду­ма­лось, при­гла­сит ра­ди раз­го­во­ра о по­эзии, ко­то­рый они ве­ли). И стран­но, ес­ли б Го­ра­нов при­гла­сил, Макс был бы как-то мерз­ко поль­щён этим и по­шёл бы, ещё как бы по­шёл. Вро­де уда­ча и ус­пех за­кон­но скло­ни­лись бы в его, Мак­со­ву, судь­бу. И он вы­пил бы – за счёт Се­ве­ря­ни­на, а не за счёт Его­ра, как шу­тил бы сам с со­бой по­сле. Но вы­пить за счёт Се­ве­ря­ни­на не слу­чи­лось.

У стек­лян­ных две­рей пе­сен­ник, ни­сколь­ко не сму­тив­шись, пре­рвал раз­го­вор и ныр­нул внутрь. Там, ес­ли под­нять­ся по ле­сен­ке, ре­т­ро-рай: уют­ные сто­ли­ки под крах­маль­ны­ми ска­тер­тя­ми, сту­лья под ста­ри­ну в чех­лах, в угол­ке – са­мо­вар, в дру­гом – па­те­фон, на­столь­ные лам­пы в ма­тер­ча­тых аба­жу­рах, вод­ка в гра­фин­чи­ках со сле­зой. Толь­ко об­слу­га – чер­ня­вая да уз­ко­гла­зая. Вос­ток на­сту­па­ет, пусть по­ка вро­де мир­но – с под­но­сом, мет­лой и ма­с­тер­ком, вы­пол­зая на свет Бо­жий из ка­ких-ни­будь под­ва­лов и ка­мо­рок.

Вол­жа­нин, ещё рас­па­лён­ный по­эти­че­с­кой бе­се­дой, как-то не знал, ку­да се­бя деть. Во­об­ще-то он при­ехал по­ра­бо­тать. Вот так – по ста­рин­ке – в Дом твор­че­ст­ва, что­бы вся ат­мо­сфе­ра со­от­вет­ст­во­ва­ла, что­бы в каж­дой ком­на­те-ячей­ке, ря­дом с то­бой, по со­сед­ст­ву со­тво­ря­ли че­го-ни­будь. Но – не пи­са­лось ни­как, хоть ты трес­ни. И чи­с­тые ли­с­ты на сто­ле пу­га­ли сво­ей бе­лиз­ной.

Об­ста­нов­ка в От­ра­де пе­ре­ста­ла быть от­рад­ной. На­вер­ху – де­ли­ли. Страш­ные ты­ся­чи сто­и­ли дач­ные сот­ки здесь, в бли­жай­шем Под­мо­с­ко­вье. Умо­по­мра­чи­тель­но мно­го бы­ло у преж­них, со­вет­ских, пи­са­те­лей соб­ст­вен­но­с­ти, и ла­ко­мые ку­с­ки дра­ли друг у дру­га из гло­ток.

Макс знал твёр­до: ему ни­ког­да и ни­че­го ни здесь, ни во­об­ще ни­где не до­ста­нет­ся да­ром, так, в на­след­ст­во. Он – про­вин­ци­ал, он да­лёк от сто­лич­ной де­лёж­ки, и так да­же лег­че, по­то­му что он – сво­бо­ден, сво­бод­нее мно­гих. Но, стран­ное де­ло, да­чи в ви­де ин­ди­ви­ду­аль­ных вож­де­лен­ных уго­дий поль­зо­ва­лись су­мас­шед­шим спро­сом, а сам Дом твор­че­ст­ва – как об­щин­ный ку­сок, не мо­гу­щий влезть ни в один и са­мый ши­ро­ко рас­кры­тый рот, – стал поч­ти не ну­жен пи­са­те­лям.

Все­го трое их бы­ло. До­зор­ных от ли­те­ра­ту­ры – так оп­ре­де­лил Макс. Ну, во-пер­вых, этот са­мый Го­ра­нов, дав­но ок­ре­щён­ный Го­ры­ны­чем. Эс­т­рад­ный про­сти­тут, ес­ли уж на­чи­с­то­ту. Вне­брач­ное ди­тя гла­мур­ной ту­сов­ки, ус­во­ив­шее все её по­ня­тия и це­ли. Вы­нес­ший не толь­ко свой сла­бый дар, но и при­хва­тив­ший чу­жие на­ход­ки-изу­м­ру­ди­ки на про­да­жу. Тор­гу­ю­щий. Го­то­вый про­да­вать и про­да­вать­ся. Тот, для ко­го ли­те­ра­ту­ра бы­ла лишь обо­рот­ным ка­пи­та­лом. И хоть ве­ли­чай его «пи­са­те­лем», он, по­про­бо­вав­ший лёг­ких пе­сен­ных де­нег, с те­ми, кто тор­гу­ет рав­но – си­га­ре­та­ми или ко­с­ме­ти­кой, он – «но­вый», с но­вым, про­даж­ным со­зна­ни­ем. Так что чис­лил его Макс Вол­жа­нин пи­са­те­лем – ус­лов­но и скре­пя серд­це. Во-вто­рых, пи­са­тель­ни­цей бы­ла од­на пре­ста­ре­лая да­ма, то­же при­ехав­шая сю­да по­ра­бо­тать. В-тре­ть­их, ко­неч­но, был он сам.

 

По­топ­тав­шись по ал­ле­ям, по­ди­вив­шись на кра­со­ту за­сне­жен­ных со­сен и бе­рёз, вдох­нув мо­роз­ца, Макс спу­с­тил­ся в бу­фет по­ужи­нать. Не­сколь­ко сто­лов бы­ли за­ня­ты лёт­чи­ка­ми и ве­сё­лы­ми стай­ка­ми борт­про­вод­ниц, то и де­ло хо­хо­чу­щих и об­суж­да­ю­щих свои по­лёт­но-са­мо­лёт­ные де­ла. Это бы­ли за­ле­тев­шие в Дом твор­че­ст­ва по­сто­яль­цы, да, по­ря­доч­ные и де­неж­ные, вы­пол­ня­ю­щие свою ро­ман­ти­че­с­кую, опас­ную, по­чёт­ную ра­бо­ту и от­ды­ха­ю­щие тут меж­ду рей­са­ми. Макс и сам в юно­с­ти меч­тал стать лёт­чи­ком, от­но­сил­ся к этой про­фес­сии тре­пет­но, мно­го о лёт­чи­ках чи­тал и осо­бен­но лю­бил за­пи­с­ки Сент-Эк­зю­пе­ри, са­мо­го та­лант­ли­во­го лёт­чи­ка на све­те.

– Ку­да ле­ти­те, дев­чон­ки? – спро­сил он бол­та­ю­щих и ку­ря­щих на крыль­це стю­ар­десс.

– В Ир­кутск!

– О! В до­б­рый путь! За­ме­ча­тель­ный го­род у вас! Та­кой пи­са­тель уро­же­нец, Рас­пу­тин Ва­лен­тин Гри­го­рь­ич, слы­ха­ли?

Они за­сме­я­лись о чём-то сво­ём, и бы­ло не­по­нят­но – слы­ша­ли или нет.

 

Сло­вом, в оп­по­зи­ции ко все­об­ще­му во­круг­пи­са­тель­ско­му и вну­т­ри­пи­са­тель­ско­му рын­ку, ес­ли вы­честь пе­сен­ни­ка – за­про­дан­ца и штрейк­бре­хе­ра – ос­та­лись они двое. Макс – по­эт с бе­ре­гов Вол­ги, быв­ший мор­пех, а нын­че – пя­ти­де­ся­ти­лет­ний, здо­ро­вый ещё муж­чи­на; и, смеш­но ска­зать, бо­жий оду­ван­чик, бла­го­об­раз­ная ста­руш­ка под во­семь­де­сят, Ка­мил­ла Бу­к­ре­е­ва, ав­тор ко­со­го де­сят­ка дет­ских кни­жо­нок, со­труд­ни­чав­шая – на удив­ле­ние Мак­са – с ком­мер­че­с­ким из­да­тель­ст­вом, штам­пу­ю­щим и оди­оз­ную Дон­цо­ву… И уж не в при­мер Мак­су ста­руш­ка еже­днев­но са­ди­лась к но­во­мод­но­му но­ут­бу­ку и на­цо­ки­ва­ла свои по­ло­жен­ные пять стра­ниц. И тог­да уже при зна­ком­ст­ве с Ка­мил­лой где-то вну­т­ри слов­но наж­да­ком про­шлись: по­че­му с ней ком­мер­сан­ты со­труд­ни­ча­ют? Тут бы за­ду­мать­ся, но уж боль­но бла­го­об­раз­но вы­гля­де­ла ста­руш­ка…

Не­ред­ко по­сле скром­ных пи­са­тель­ских тра­пез вдво­ём с Бу­к­ре­е­вой про­ха­жи­ва­лись по ал­ле­ям, об­суж­дая, как идёт де­лёж­ка на­вер­ху – да­же ав­то­мат­чи­ки бух­гал­те­рию за­хва­ты­ва­ли! – и на­хо­дясь с ней, с этой ста­ру­шеч­кой, се­дой, улыб­чи­вой, как бы на од­ной сто­ро­не, на сто­ро­не ли­те­ра­ту­ры.

– Ах, ах, – взды­ха­ла ста­ру­шеч­ка, – ка­кие жут­кие вре­ме­на! Ка­кое па­де­ние нра­вов!

Зна­чит, пред­ставь­те дис­по­зи­цию: Го­ры­ныч – спит до обе­да, ест в ре­с­то­ра­не, разъ­ез­жа­ет на ли­ло­вом ав­то – тор­гу­ю­щий бес­прин­цип­но; ста­руш­ка Ка­мил­ла – про­да­ю­щая, но не про­дав­ша­я­ся, а до­стой­но, по­то­му что де­тям обя­за­тель­но чи­тать на­до и для учё­бы, и для раз­ви­тия, а по­то­му и спрос на дет­ские кни­ги вы­ше; и Вол­жа­нин Макс: раз­зу­дись-раз­мах­нись, и ширь, и высь, и мысль по­эти­че­с­кая, – во­все не про­да­ю­щий… По­то­му что и не возь­мут. Сти­хи! Гвоздь ими не за­бьёшь, орех не рас­ко­лешь. Кни­ги по­эты друг дру­гу по­да­рят – са­мо­чин­ные, спон­сор­ские, а по­том где-ни­будь и ос­та­вят-по­за­бу­дут… Не та­с­кать же с со­бой! Сти­хи, ко­му они нуж­ны?.. Сло­вом, пе­сен­ни­ку ли­те­ра­ту­ра не мать, а ко­ро­ва дой­ная, и двое так-сяк, ко­му, вро­де, мать, ко­му жаль её ещё… Ли­те­ра­ту­ра, ко­ро­че, по­ка по­беж­да­ла. С пе­ре­ве­сом в один го­лос.

А боль­ше – ни­ко­го. То есть, в пи­са­тель­ском смыс­ле. Лёт­чи­ки име­ют­ся. Борт­про­вод­ни­цы. Сме­ня­ю­щие друг дру­га эки­па­жи. Пи­са­те­лей нет! Не едут. Не жи­вут в кор­пу­се с ко­лон­на­ми, не хо­дят по ле­ст­ни­цам с крас­ны­ми ко­в­ро­вы­ми до­рож­ка­ми. Со­труд­ни­ки, вид­но, чтоб дух под­дер­жать и бы­лую сла­ву не за­быть, раз­ве­си­ли вдоль стен фо­то­гра­фии тех, кто бы­вал здесь. Кто на съез­ды при­ез­жал, кто де­лал Со­юз пи­са­тель­ский мо­гу­чей ор­га­ни­за­ци­ей.

Прав­да, в про­шлые вы­ход­ные на­ле­тел на ти­хий за­сне­жен­ный при­ют се­ми­нар на­чи­на­ю­щих, ру­ко­во­ди­те­ля­ми – ка­кие-то, не слы­шал ни­кто, не чи­тал.

– Учи­те­ля, мать их! Мэ­т­ры! День­го­до­бы­ва­те­ли! – ру­гал­ся Макс у се­бя в но­ме­ре. Ещё гор­ше и обид­ней бы­ло ему от­то­го, что в ка­че­ст­ве по­чёт­но­го гос­тя при­гла­шён был к се­ми­нар­цам Го­ры­ныч. Ком­мер­че­с­кая вос­тре­бо­ван­ность пе­сен­ни­ка со­зда­ва­ла то­му оре­ол вос­хи­ще­ния. День­ги – ар­гу­мент же­лез­ный, с ним не по­спо­ришь. А на­чи­на­ю­щие то­же хо­тят не ли­те­ра­ту­ре по­слу­жить, а де­нег, де­нег, де­нег!..

 

В лёг­ких су­мер­ках Макс воз­вра­щал­ся со стан­ции. Про­во­дил Ка­мил­лу, а та всё ле­пе­та­ла, что здо­ро­во, ког­да по­ря­доч­ные лю­ди дер­жат­ся со­об­ща. Макс вот по­ря­доч­ный, она – Ка­мил­ла… И хо­ро­шо, и от­лич­но, а те – пусть их… Де­лят там, рвут. Меж­ду тем, вре­мя про­ве­ли они в От­ра­де с раз­ным ре­зуль­та­том: Ка­мил­ла уво­зи­ла в до­рож­ной сум­ке ру­ко­пись на две­с­ти стра­ниц, а Макс на­ко­пил толь­ко лишь об­рыв­ки фраз, мыс­ли, не­яс­ную оби­ду. Он шёл и лю­бо­вал­ся све­жим сне­гом, гля­дел на вста­ю­щие за же­лез­ной до­ро­гой до­ма Но­вой От­ра­ды – то бы­ла уже Моск­ва. Сот­ни окон го­ре­ли там, как фей­ер­верк жиз­ни, и ни­где не бы­ло Мак­су ме­с­та, ни под од­ной лам­поч­кой, ни у од­ной ба­та­реи. Но что лу­ка­вить и гне­вить Бо­га? Это – по ту сто­ро­ну, а по эту, где со­хра­нял­ся об­щин­ный ку­сок пи­са­тель­ской соб­ст­вен­но­с­ти, ему был уго­лок. И да­же очень при­лич­ный уго­лок со сво­им ту­а­ле­том и ван­ной, с ви­дом на ве­ли­ко­леп­ные со­сны и бе­рё­зы, с оп­ла­той – де­шев­ле, чем лёт­чи­кам и их лег­ко­но­гим спут­ни­цам, по пи­са­тель­ским льго­там – не веч­но, но пол­но­цен­ных двад­цать че­ты­ре день­ка.

А вот и клад­би­ще на хол­ме. «Ра­но­ва­то, – по­ду­мал Макс, – а ин­те­рес­но, ум­ри я тут, по­хо­ро­нят на этом, ме­мо­ри­аль­ном, по­чёт­ном, пи­са­тель­ском? Раз­ре­шат? Или по­во­ло­кут до­мой?» Че­рез реч­ку Се­тунь по мос­ту… Даль­ше шёл и гля­дел на за­ст­ро­ен­ное при­зе­ми­с­ты­ми, как за­да­с­тая ба­ба, двор­ца­ми – От­рад­нен­ское по­ле. Вну­т­ри двор­цов, под сло­ем цел­ло­фа­на, го­рел свет и ве­лись от­де­лоч­ные ра­бо­ты, да­бы как мож­но бы­с­т­рей ну­во­ри­ши вос­се­ли в крес­лах у мра­мор­ных ка­ми­нов, по­тя­ги­вая не­ктар и за­ку­сы­вая ам­б­ро­зи­ей.

К пе­ре­ез­ду вы­ст­ро­ил­ся хвост ма­шин, и Макс уг­ля­дел вы­ехав­шее с тер­ри­то­рии До­ма твор­че­ст­ва ли­ло­вое ав­то пе­сен­ни­ка.

– Да­же си­ре­не­вое лан­до у Се­ве­ря­ни­на спёр, – сплю­нул с до­са­ды Макс и про­во­дил взгля­дом уле­тев­ше­го в ноч­ную сто­лич­ную жизнь Го­ры­ны­ча. – Ни­че­го в те­бе сво­е­го нет!..

 

На сле­ду­ю­щий день Макс под­нял­ся на вто­рой этаж в биб­ли­о­те­ку, ра­бо­тав­шую то­же как буд­то по инер­ции. Вет­ша­ли книж­ные со­кро­ви­ща и стел­ла­жи, ста­но­вясь не­нуж­ны­ми.

Ми­лая биб­ли­о­те­кар­ша очень об­ра­до­ва­лась Мак­су, поз­во­ли­ла на­брать ки­пу жур­на­лов и книг, при­го­ва­ри­вая:

– Ко­му ж чи­тать? Вы один. Го­ра­нов не хо­дит, Ка­мил­ла уе­ха­ла. Не се­зон!

У вхо­да в биб­ли­о­те­ку це­лый стенд был за­ва­лен кни­га­ми-да­ра­ми по­бы­вав­ших в От­ра­де пи­са­те­лей. Мно­гие бы­ли по­да­ре­ны от­быв­ши­ми за гра­ни­цу на жи­тель­ст­во ли­те­ра­то­ра­ми. Эти рус­ско­языч­ные пи­шу­щие, прак­тич­но со­хра­нив­шие со­вет­ские лит­фон­дов­ские би­ле­ты, лю­би­ли при­ез­жать сю­да, в От­ра­ду, на рож­де­ст­вен­ские ка­ни­ку­лы. Ме­с­теч­ко­вых, ев­ро­пей­ских книг бы­ло пол­но. Макс от­крыл на­угад од­ну, вто­рую, тре­тью. Стро­ки пле­лись друг за дру­гом без зна­ков, без за­глав­ных букв, еди­ным се­рым са­мо­вы­ра­жен­че­с­ким ста­дом. Чи­тать эти сти­хи бы­ло всё рав­но что же­вать ре­зи­но­вую по­дош­ву. «Хо­ро­шо это или нет, что они про­дол­жа­ют ез­дить сю­да? До сих пор! По пи­са­тель­ским льго­там! Вро­де б и хо­ро­шо – ли­те­ра­то­ры, как-ни­как, а мо­жет, и не хо­ро­шо – по­сто­яль­цы, ко­то­рым ни до че­го нет де­ла!»

Нет, де­ло им бы­ло!

– За­чем, спра­ши­ва­ют, «Наш со­вре­мен­ник» вы­пи­сы­ва­е­те? А я го­во­рю: для раз­бро­са мне­ний…

– Ну, мать моя – ли­те­ра­ту­ра, ещё и ука­зы­ва­ют! – ах­нул Макс и тут уви­дел кни­гу Ка­мил­лы с яр­кой об­лож­кой и стран­ным для дет­ской кни­ги на­зва­ни­ем «Лю­бов­ни­ки из тре­ть­е­го «А». Он цап­нул книж­ку с не­хо­ро­шим пред­чув­ст­ви­ем.

– По­лю­бо­пыт­ст­вую. По­гля­жу.

– Хо­ро­шая жен­щи­на Ка­мил­ла Сер­ге­ев­на! Ду­шев­ная. Толь­ко сов­сем од­на. Де­ти в Аме­ри­ке. На­до уез­жать. А ей ещё хо­чет­ся сво­ей жиз­нью жить. Пи­са­тель­ской…

 

Макс рас­по­ло­жил­ся в удоб­ном крес­ле пря­мо в хол­ле кор­пу­са с книж­кой бла­го­об­раз­ной ста­руш­ки в ру­ках. Ед­ва он про­чёл пер­вые три стра­ни­цы, по­чув­ст­во­вал, что во­ло­сы на го­ло­ве вста­ют ды­бом. Ска­зать, что ста­руш­ка бы­ла не ста­руш­ка, а раз­бой­ник, с ав­то­ма­ти­че­с­ким ору­жи­ем на­пав­ший на дет­ский сад, бы­ло ма­ло. Её пи­са­ни­на бы­ла жут­кое ком­мер­че­с­кое хлё­бо­во – о де­би­лах и для де­би­лов. Де­ти, ге­рои её книж­ки, бы­ли од­но­вре­мен­но мла­ден­ца­ми по уму, а вер­нее, стра­да­ли раз­мяг­че­ни­ем моз­га, и лов­ки­ми пред­при­ни­ма­те­ля­ми, с мла­дых ног­тей впи­сав­ши­ми­ся в биз­нес-ре­аль­ность. На­при­мер, они под­ра­ба­ты­ва­ли на свадь­бах тем, что раз­вя­зы­ва­ли дра­ки меж­ду под­вы­пив­ши­ми гос­тя­ми, и тут же, че­рез стра­ни­цу, ис­ка­ли клад на стро­и­тель­ст­ве вы­сот­но­го до­ма, ко­па­ясь ря­дом с ра­бо­чи­ми дет­ски­ми сов­ка­ми. Эти «де­ти» кру­ти­ли взрос­лую лю­бовь, ве­ли­ча­ясь не же­ни­ха­ми и не­ве­с­та­ми, а лю­бов­ни­ка­ми, пред­став­ляя со­бой в столь юные го­ды ка­кие-то клуб­ки от­вра­ти­тель­ных стра­с­тей – по­хо­ти, за­ви­с­ти, лжи. Пред­ста­ви­тель­ни­цы же то­го по­ко­ле­ния, к ко­то­ро­му при­над­ле­жа­ла са­ма ав­тор­ша, вы­ве­де­ны бы­ли в сти­ле «но­вых рус­ских ба­бок» и зва­лись «Су­во­ров­ной» и «Ку­ту­зов­ной». Тут уже гряз­ны­ми но­га­ми по­пи­ра­лась на­ша сла­ва и не счесть бле­вот­ных, гряз­ных пас­са­жей, ин­тим­ных на­мё­ков, пе­ре­сы­пан­ных «под со­вре­мен­ность» под­слу­шан­ны­ми у мо­ло­до­го по­ко­ле­ния сло­веч­ка­ми. Сло­вом, Ка­мил­ла са­ма бы­ла «но­вая баб­ка» и гна­ла пур­гу, а из­да­тель­ст­во по­ку­па­ло и ус­пеш­но тор­го­ва­ло, по­став­ляя в ма­га­зи­ны и дет­ские биб­ли­о­те­ки эти но­во­мод­ные се­рии «для маль­чи­ков и де­во­чек». Быв­шие «Кор­ти­ки» и «Брон­зо­вые пти­цы» вку­пе с «Вась­ка­ми Тру­ба­чё­вы­ми», за­од­но с чи­с­ты­ми юно­ше­с­ки­ми по­ры­ва­ми, бы­ли вы­бро­ше­ны пи­са­тель­ско-из­да­тель­ской шай­кой, в ко­то­рую, ока­зы­ва­ет­ся, вхо­ди­ла и Ка­мил­ла, на свал­ку. Рас­крыв её кни­гу, каж­дый не­воль­но оку­нал­ся в сло­вес­ный по­нос, ис­то­чав­ший поч­ти фи­зи­че­с­кое зло­во­ние. От не­го­до­ва­ния Мак­са про­сто тряс­ло.

– Ах вы, – он не­дол­го ис­кал точ­ное сло­во, – ах, вы, си­ру­ны! Вы де­тям моз­ги за­си­ра­е­те, и не стыд­но вам! А са­ми – в Аме­ри­ку!

Да! И Ка­мил­ла бы­ла во­все не на сто­ро­не ли­те­ра­ту­ры.

– В ове­чь­ей шку­ре! – го­ре­ст­но вос­кли­цал Макс, бро­дя по ве­чер­ним ал­ле­ям пи­са­тель­ско­го пар­ка.

У вхо­да в ре­с­то­ран кра­си­во тре­пы­ха­лись на ве­т­ру но­во­год­ние гир­лян­ды, за­зы­вая на пра­зд­ник. «Про­даж­ная хищ­ни­ца! Она на сто­ро­не Го­ры­ны­ча, и они оба – про­даж­ные си­ру­ны». Под­лое тво­ре­ние Бу­к­ре­е­вой страш­но хо­те­лось су­нуть в ур­ну. Од­на­ко этот бу­маж­ный но­си­тель, со­зда­ние че­ло­ве­че­с­ко­го моз­га и че­ло­ве­че­с­ких рук, по ка­ко­му-то не­вы­но­си­мо­му не­до­ра­зу­ме­нию на­зы­ва­лось «книж­кой» и оби­та­ло в биб­ли­о­те­ке. Сжечь? По­рвать? На­ли­че­ст­во­ва­ло в этом же­с­те ка­кое-то ко­щун­ст­во. Да­вать же в ру­ки де­тям – от­рав­лять их ядом, а зна­чит – со­вер­шать пре­ступ­ле­ние.

Не­мно­го раз­ве­яв­шись, на­гло­тав­шись от­резв­ля­ю­щей мо­роз­ной све­же­с­ти, Макс дви­нул­ся к се­бе. На пер­вом эта­же за­дер­жал­ся у стой­ки де­жур­ной. Он всё пы­тал­ся сфор­му­ли­ро­вать вну­т­ри се­бя эту мысль-ощу­ще­ние: счёт два – один. За ли­те­ра­ту­ру на этом ку­соч­ке про­ст­ран­ст­ва, на этот мо­мент вре­ме­ни ос­тал­ся один он – Макс Вол­жа­нин, мо­жет, и не та­кой ге­ний, а всё ж та­ки не про­даж­ный, и не по­то­му что не ку­пил ни­кто, а по­то­му что так на­до, по­то­му что он – по­эт. Это как по­след­ний сол­дат им­пе­рии, уже нет ни­че­го кру­гом, ру­и­ны од­ни, вы­цве­ла бы­лая сла­ва, а у не­го всё жи­ва ду­ша, всё бо­лят от­кры­тые ра­ны. Вот так и с ним.

Спро­сил у сим­па­тич­ной жен­щи­ны на вах­те:

– При­ез­жа­ют ли сю­да пи­са­те­ли? Про­сто так, по­ра­бо­тать?

– А как же! – уди­ви­лась та. – Прав­да, мень­ше, чем рань­ше. – (Макс кив­нул: это под­тверж­да­ло его мыс­ли.) – Не­дав­но моск­ви­чи бы­ли, – она на­зва­ла не­сколь­ко мель­кав­ших в ли­бе­раль­ных жур­на­лах фа­ми­лий. – В об­ще­нии труд­но­ва­ты они. Как ба­ре се­бя ве­дут. То им не так, это не эдак. А вот ещё из ре­с­пуб­ли­ки при­ез­жа­ли – то ли из Ту­вы, то ли из Бу­ря­тии. Так они го­во­рят: пусть бы Рос­сия рас­па­лась, мы бы уж там са­ми как-ни­будь.

– О, Гос­по­ди! – схва­тив­шись за го­ло­ву, пе­ре­ша­ги­вая че­рез две сту­пень­ки, Макс Вол­жа­нин по­нёс­ся к се­бе в но­мер.

Ско­рей! Ско­рей за­крыть дверь и не ви­деть чу­жих! Не слы­шать о них ни­че­го! По­то­му что, мо­жет, это и де­ти по уму, но злые де­ти!

– Гос­по­ди, я один! – взы­вал он горь­ко, не­воль­но гля­дя на не­пре­рыв­ную че­ре­ду пор­т­ре­тов вдоль стен. Тех, со­вет­ских. Ве­ро­ят­но, мно­гие и из тех бы­ли чу­жи­ми… Но вот он на­тк­нул­ся взгля­дом на фо­то­гра­фию Твар­дов­ско­го. Ос­та­но­вил­ся, вгля­дел­ся.

– Что, Три­фо­ныч? Бе­да! Про­сти­ту­ты кру­гом про­даж­ные. Си­ру­ны.

Макс сто­ял и гля­дел на чёр­но-бе­лые фо­то. Да, не­ма­ло здесь бы­ло до­ро­гих лиц. Род­ных. От од­но­го ви­да ко­то­рых от­теп­ле­ло на ду­ше.

И по­че­му во­об­ще ли­те­ра­ту­ру на­до изо­б­ра­жать по­би­руш­кой, ни­щен­кой, по­ра­жен­кой? Мо­жет, это ра­жий де­ти­на в апо­гее твор­че­с­кой из­бы­точ­ной си­лы-энер­гии, у ко­то­ро­го в за­па­се пол­но слов-ту­ма­ков, а ды­ха­нье тра­ву со­жжёт под но­га­ми всех его про­тив­ни­ков. Да уж! Со­жжёт! Это к Го­ры­ны­чу об­ра­щать­ся на­до! Как дох­нёт, так и со­жжёт, осо­бен­но с по­хме­ла…

Вспом­ни­лась Мак­су вдруг биб­лей­ская ис­то­рия, вы­хва­чен­ная мод­ным и про­да­ва­е­мым (а ведь не бес­та­лан­ным же!) Па­о­ло Ко­э­льо и раз­вёр­ну­тая им то ли в ис­то­ри­че­с­кую по­весть, то ли в прит­чу. Как од­наж­ды воз­звал и вос­пла­кал вет­хо­за­вет­ный про­рок Илия: «Гос­по­ди, я сов­сем, окон­ча­тель­но один», а Бог ему от­ве­тил: «Ты не один, Илья. Мно­го вас, та­ких, у ме­ня!»

И всё же от­че­го-то на­до бы­ло имен­но Мак­су осо­знать свою лич­ную от­вет­ст­вен­ность за ли­те­ра­ту­ру, вот так въявь ли­це­зрея мно­гих и мно­гих (с пор­т­ре­тов гля­де­ли на не­го то с улыб­кой, то за­ду­мав­шись о чём-то сво­ём, то бе­се­дуя в дру­же­с­ком кру­гу о на­сущ­ном – ли­те­ра­тур­ном), ко­то­рые бы­ли, а нын­че, ис­пол­нив пред­наз­на­чен­ное, там, «иде­же несть».

По­ка встав­лял и по­во­ра­чи­вал ключ в зам­ке, пой­мал ци­та­ту, вы­плыв­шую из лю­би­мо­го ког­да-то по­эта-эми­г­ран­та: «За бес­смыс­ли­цу, за не­уда­чу, за по­те­рю все­го до­ро­го­го…», – и го­ря­чо, всем су­ще­ст­вом от­толк­нул­ся: нет, не то, не так… За ос­мыс­лен­ность, за по­ни­ма­нье, за трез­ве­ние в оди­но­че­ст­ве… Вот за что бла­го­да­рен бу­дет имен­но он, Макс Вол­жа­нин.

– Гос­по­ди, – твёр­до ска­зал он, вой­дя в ком­на­ту, уто­пав­шую в ноч­ных су­мер­ках, и оты­с­ки­вая взгля­дом ма­лень­кий до­рож­ный скла­день из трёх ико­нок, все­гда пу­те­ше­ст­во­вав­ший с ним и сей­час сто­яв­ший на книж­ной пол­ке. – Гос­по­ди! Не дай мне про­дать­ся! Не дай стать чу­жим! Ны­не и при­сно. Те­перь и на­всег­да!..

За ок­ном, в лу­чах фо­на­ря, су­ро­во сто­я­ли за­сне­жен­ные со­сны, а вда­ли, у вхо­да в ре­с­то­ран, иг­ра­ла цвет­ны­ми огонь­ка­ми но­во­год­няя гир­лян­да.

Анна и Константин СМОРОДИНЫ,
г. САРАНСК