Архив : №05. 05.02.2010

Защита смехом

 В хронике жизни Венедикта Ерофеева утверждается: «с 1958 по 1975 жил без прописки, работал магазинным грузчиком в Коломне, подсобником каменщика и приёмщиком винной посуды в Москве, истопником-кочегаром во Владимире, дежурным отделения милиции в Орехово-Зуеве, бурильщиком в геологической партии (Украина), библиотекарем, монтажником кабельных линий связи в различных городах России, Литвы и Белоруссии…»

Как он справлялся со своими обязанностями в Орехово-Зуеве, где и что он бурил на Украине – доподлинно неизвестно. Да и не этим он нам интересен.

Чтобы трезво оценивать вздор жизни, иногда следует подчитывать поэму «Москва–Петушки» Венедикта Ерофеева. Это как иным в Трускавце полезно побывать, так другим – «Петушки» полистать.

 

О не­о­фи­ци­аль­ном ми­ро­ощу­ще­нии

 

По­мнит­ся, пер­вая мысль при чте­нии бы­ла очень стран­ной: здо­ро­во, что это уже на­пи­са­но! И ощу­ще­ние: ав­тор, на­пи­сав это, се­бя по­гу­бил. По­это­му в вос­тор­жен­но­с­ти не бы­ло вы­со­ко­го бла­го­род­ст­ва от­кры­ва­те­ля но­вых ши­рот. Ско­рее на­обо­рот. Но (с за­та­ён­ным ды­ха­ни­ем): здо­ро­во!

Все с го­тов­но­с­тью вос­хи­ти­лись: по­эма!

В ин­тел­ли­гент­ских пив­ных, на кух­нях и ку­рил­ках НИИ ци­ти­ро­ва­лось: «И не­мед­лен­но вы­пил!.. Но ведь не мог я пе­ре­сечь Са­до­вое коль­цо, ни­че­го не вы­пив? Не мог. Зна­чит, я ещё че­го-то пил...» «Жен­щи­на слож­ной судь­бы, при­крыв бе­ре­том вы­би­тые зу­бы, спа­ла, как Фа­та-мор­га­на...» «Режь­те ме­ня вдоль и по­пе­рёк – но вы ме­ня не за­ста­ви­те по­ме­ши­вать по­ви­ли­кой «сле­зу ком­со­мол­ки», я бу­ду по­ме­ши­вать её жи­мо­ло­с­тью…»

Ха-ха!

Вре­мя на­щу­пы­ва­ло пу­ти для об­ре­те­ния све­же­го взгля­да, в том чис­ле и сквозь хру­с­та­ли­ки, на­пол­нен­ные в 1969 го­ду на ка­бель­ных ра­бо­тах оде­ко­ло­ном «Све­жесть» и «Со­ло­вь­и­ным са­дом» Бло­ка. Ес­ли бы жанр был ука­зан не «по­эма», а, ска­жем, «ду­шев­ный трёп», то и тог­да бы ска­за­ли: «по­эма!». Ка­че­ст­во мо­но­ло­га и за­клю­чён­но­го в нём не столь­ко ин­тел­лек­ту­аль­но­го за­плы­ва в ши­ри­ну, сколь­ко из­на­чаль­но­го све­та та­ко­во, что – по­эма. Оп­ре­де­ле­ние жа­н­ра, ко­неч­но, не пу­с­тяк. Здесь по выс­шей мет­ке: жанр – имя ав­то­ра.

Ес­ли, по М.М. Бах­ти­ну, в XVI ве­ке в Па­ри­же Фран­суа Раб­ле «пра­зд­нич­ная пло­щадь объ­е­ди­ня­ла гро­мад­ное ко­ли­че­ст­во боль­ших и ма­лых жа­н­ров и форм, про­ник­ну­тых еди­ным не­о­фи­ци­аль­ным ми­ро­ощу­ще­ни­ем», то во вто­рой по­ло­ви­не ХХ ве­ка эти жа­н­ры фо­ку­си­ро­ва­лись в не­сколь­ких го­ло­вах, в том чис­ле и в пра­зд­нич­но-скорб­ной го­ло­ве ге­роя по­эмы. «Чёрт зна­ет, в ка­ком жа­н­ре я до­еду до Пе­туш­ков, – оза­да­чил­ся Ве­нич­ка, об­на­ру­жив про­па­жу од­но­го из про­дук­тов пер­вой не­об­хо­ди­мо­с­ти. – От са­мой Моск­вы всё бы­ли фи­ло­соф­ские эс­се и ме­му­а­ры, всё бы­ли сти­хо­тво­ре­ния в про­зе, как у Ива­на Тур­ге­не­ва… Те­перь на­чи­на­ет­ся де­тек­тив­ная по­весть…»

В «Пе­туш­ках» ещё бу­дут и ку­ли­нар­ная кни­га, и эн­цик­ло­пе­дия ци­ви­ли­за­ции, и ми­с­ти­ка с ужа­са­ми, и ре­во­лю­ци­он­ная эпо­пея…

Но – По­эма, ибо воз­вы­ша­ет за счёт рас­прям­ле­ния спи­ны при чте­нии.

У С.С. Аве­рин­це­ва есть ра­бо­та «Бах­тин, смех, хри­с­ти­ан­ская куль­ту­ра» («Не-смех Хри­с­та»). Те­ма «Не-смех Хри­с­та» – из тра­ди­ции: «Хри­с­тос ни­ког­да не сме­ял­ся… В точ­ке аб­со­лют­ной сво­бо­ды смех не­воз­мо­жен, ибо из­ли­шен». В од­ной из сно­сок Аве­рин­цев пи­шет: «В це­лом пра­во­слав­ная ду­хов­ность не­до­вер­чи­вее к сме­ху, чем за­пад­ная, а спе­ци­аль­но рус­ская – осо­бен­но не­до­вер­чи­ва; по-ви­ди­мо­му, это ре­ак­ция ас­ке­ти­ки на чер­ты рус­ско­го на­ци­о­наль­но­го ха­рак­те­ра… Го­голь, не зна­ю­щий, как сов­ме­с­тить в се­бе ко­ми­че­с­ко­го ге­ния и на­бож­но­го че­ло­ве­ка, – очень рус­ский слу­чай». Дей­ст­ви­тель­но, за­пад – иное де­ло, там все­гда зна­ли, как сов­ме­с­тить на­бож­ность и ла­тин­ский ко­ми­че­с­кий ге­ний.

Я счи­таю: «Пе­туш­ки» Еро­фе­е­ва – это не по­пыт­ка пре­одо­леть «не-смех Ру­си», но раз­ру­ше­ние той се­рь­ёз­но­с­ти, ко­то­рая ско­ва­ла кро­вя­ни­с­тым льдом улыб­ки 1917 года.

 

Смех как освобождение и любовь

 

Интеллектуально-хмельное пе­ре­смеш­ни­че­ст­во Еро­фе­е­ва унич­то­жа­ет при­вя­зан­ность к се­бе впол­не, до пол­ной по­те­ри се­бя. Клин вы­ши­ба­ет­ся кли­ном. Но по­ка он не со­рвал­ся с края, он сво­бо­ден. Смех, го­во­рит Бах­тин, «ос­во­бож­да­ет не толь­ко от внеш­ней цен­зу­ры, но преж­де все­го от боль­шо­го вну­т­рен­не­го цен­зо­ра…» Аве­рин­цев че­рез пол­ве­ка про­дол­жил: «Смех – это не сво­бо­да, а ос­во­бож­де­ние… Сво­бод­ный в ос­во­бож­де­нии не нуж­да­ет­ся; ос­во­бож­да­ет­ся тот, кто ещё не сво­бо­ден. Му­д­ре­ца все­гда труд­нее рас­сме­шить, чем про­ста­ка, и это по­то­му, что му­д­рец в от­но­ше­нии боль­ше­го ко­ли­че­ст­ва ча­ст­ных слу­ча­ев вну­т­рен­ней не­сво­бо­ды уже пе­ре­шёл чер­ту ос­во­бож­де­ния».

Как от­зы­ва­ет­ся о се­бе, как ха­рак­те­ри­зу­ет се­бя ге­рой «Пе­туш­ков»?.. По-раз­но­му, на­при­мер: «и ду­рак, и де­мон, и пу­с­то­ме­ля ра­зом». Ско­мо­рох и шут?.. Аве­рин­цев на­по­ми­на­ет: «Шут» – по-рус­ски хо­до­вое эв­фе­ми­с­ти­че­с­кое обо­зна­че­ние бе­са, и от не­го на сло­ва «по­шу­тить», «шут­ка» и т. п. в тра­ди­ции на­род­но­го язы­ка па­да­ет ком­про­ме­ти­ру­ю­щий от­свет».

Но нам есть от че­го за­щи­щать­ся сме­хом.

Об ос­во­бож­де­нии (со­от­вет­ст­вуя сво­ей ро­ли пе­ре­смеш­ни­ка) го­во­рит и Ве­нич­ка, тра­ги­че­с­кий ге­рой по­эмы, пред­ла­гая кок­тейль, «на­пи­ток, за­тме­ва­ю­щий всё». Он во­про­ша­ет: «Что са­мое пре­крас­ное в ми­ре?» И сам се­бе то­роп­ли­во от­ве­ча­ет: «Борь­ба за ос­во­бож­де­ние че­ло­ве­че­ст­ва. А ещё пре­крас­нее вот что (за­пи­сы­вай­те): Пи­во жи­гу­лёв­ское – 100 г. Шам­пунь «Сад­ко – бо­га­тый гость» – 30 г. Ре­золь для очи­ст­ки во­лос от пер­хо­ти – 70 г…»

Ну да, по­сле Еро­фе­е­ва пи­сать так, как буд­то его не бы­ло – вид сла­бо­умия.

«Ос­во­бож­дён­ный» Ве­нич­ка без­жа­ло­с­тен там, где тра­ди­ци­он­но рус­ская ли­те­ра­ту­ра со­чув­ст­вен­на. Вот пор­т­рет млад­ше­го Ми­т­ри­ча, соб­ст­вен­но, ин­ва­ли­да: «верх­няя гу­ба у не­го сов­сем ку­да-то про­па­ла, а ниж­няя све­си­лась до пу­па, как во­ло­сы у пи­а­ни­с­та». При этом он «со­вер­шен­ный кре­тин» и «ды­шит он как-то иди­о­ти­че­с­ки». И ещё о нём же: «смо­т­рит, ра­зи­нув гла­за и со­щу­рив рот» (по­про­буй­те ра­зи­нуть гла­за и со­щу­рить рот, очень смеш­но!). Но Ве­нич­ка тут же слов­но б и одёр­ги­ва­ет се­бя, пусть и ёр­ни­чая, су­ро­во на­став­ля­ет ме­ня, чи­та­те­ля: «На­до чтить, по­вто­ряю, по­тём­ки чу­жой ду­ши, на­до смо­т­реть в них, пусть да­же там и нет ни­че­го, пусть там дрянь од­на – всё рав­но: смо­т­ри и чти, смо­т­ри и не плюй...» Это о стар­шем Ми­т­ри­че и о его рас­ска­зе о люб­ви «как у Ива­на Тур­ге­не­ва». И вот «ва­гон со­дрог­нул­ся от хо­хо­та» над пла­чу­щим ста­ри­ком и ди­ким его рас­ска­зом «про лю­бовь». Ве­нич­ка же чтит: «А я си­дел и по­ни­мал ста­ро­го Ми­т­ри­ча, по­ни­мал его слё­зы: ему про­сто всё и всех бы­ло жал­ко… Пер­вая лю­бовь или по­след­няя жа­лость – ка­кая раз­ни­ца? Бог, уми­рая на Кре­с­те, за­по­ве­до­вал нам жа­лость, а зу­бо­скаль­ст­во он нам не за­по­ве­до­вал…»

А чем одо­леть бес­че­ло­веч­ность че­ло­ве­ка в эпо­хе те­ку­щей и в эпо­хе гря­ду­щей? Мо­жет, прав­дой, от­резв­ля­ю­щим ужа­сом?

«Ког­да-то, очень дав­но, в Лоб­не, у вок­за­ла, за­ре­за­ло по­ез­дом че­ло­ве­ка и не­по­сти­жи­мо за­ре­за­ло: всю его ниж­нюю по­ло­ви­ну из­мо­ло­ло в мел­кие дре­без­ги и рас­швы­ря­ло по по­лот­ну, а верх­няя по­ло­ви­на, от по­яса, ос­та­лась как бы жи­вою, и сто­я­ла у рель­сов, как сто­ят на по­ста­мен­тах бю­с­ты раз­ной сво­ло­чи… А де­ти под­бе­жа­ли к не­му, трое или чет­ве­ро де­тей, где-то по­до­б­ра­ли ды­мя­щий­ся оку­рок и вста­ви­ли его в мёрт­вый по­лу­от­кры­тый рот. И оку­рок всё ды­мил­ся, а де­ти ска­ка­ли во­круг и хо­хо­та­ли над этой за­бав­но­с­тью...»

В об­щем-то, по­эм­ка ме­с­та­ми до ужа­са смеш­ная, а не­ко­то­ры­ми дру­ги­ми ме­с­та­ми смех её ужа­сен.

По­это­му мы и бе­рём­ся ут­верж­дать: что­бы трез­во оце­ни­вать вздор жиз­ни, ино­гда – для раз­но­об­ра­зия – не­дур­но под­чи­ты­вать по­эму «Моск­ва–Пе­туш­ки» Ве­не­дик­та Ва­си­ль­е­ви­ча Еро­фе­е­ва.

Олег СЛЕПЫНИН,
г. ЧЕРКАССЫ