Архив : №13. 02.04.2010

Русская повесть на бундючной мове

До не­дав­не­го вре­ме­ни я Уль­я­ну Га­ма­юн не чи­тал. Во-пер­вых, Соб­чак и по­эти­че­с­кий «пе­т­руш­ка» Ор­лу­ша, ко­то­рые да­ли ей пре­мию «Не­фор­мат», мне не указ, а во-вто­рых, я по воз­мож­но­с­ти во­об­ще ста­ра­юсь из­бе­гать чте­ния ав­то­ров с фэн­те­зий­ны­ми псев­до­ни­ма­ми.

Не стал бы чи­тать и по­сле вру­че­ния пре­мии Бел­ки­на, но раз­вер­нув­ший­ся скан­дал с уча­с­ти­ем ед­ва ли не всех лиц и лич­но­с­тей, счи­та­ю­щих­ся при­ча­ст­ны­ми к ли­те­ра­тур­но­му про­цес­су, та­ки за­гнал ме­ня в «жур­наль­ный зал». Про­чи­тав в «Но­вом ми­ре» два тек­с­та Уль­я­ны Га­ма­юн – «Ка­ни­ку­лы Ге­ге­ля» и «Без­молв­ная жизнь со ста­рым бо­тин­ком» – я был силь­но удив­лён, а про­чи­тав ро­ман «Ключ к по­лям», и во­все оша­ра­шен – с ка­ко­го ис­пу­гу на­шим ли­те­ра­тур­ным де­я­те­лям при­шло в го­ло­ву, что эти уп­раж­не­ния, пло­хое фэн­те­зи во­об­ще сто­ит об­суж­де­ния?

«Не­фор­мат» она, го­во­ри­те, по­лу­чи­ла? В «Но­вом ми­ре» пе­ча­та­ет­ся? И что с то­го? В «Но­вом ми­ре» Бреж­не­ва пе­ча­та­ли, а «Не­фор­мат» и По­лоз­ко­ва по­лу­ча­ла, что их те­перь, за пи­са­те­лей счи­тать?

Сей­час рас­про­ст­ра­ни­лось мне­ние, что пуб­ли­ка­ция в тол­стом жур­на­ле де­ла­ет че­ло­ве­ка пи­са­те­лем, а по­лу­че­ние пре­мии – ед­ва ли не жи­вым клас­си­ком. Но за по­след­ние сто лет мож­но бы­ло твёр­до уяс­нить, что текст не ста­но­вит­ся про­из­ве­де­ни­ем ис­кус­ст­ва от­то­го, что он: 1. опуб­ли­ко­ван в «тол­стом» жур­на­ле (хоть в «Но­вом ми­ре», хоть в «Ква­д­ри­ге Апол­ло­на»); 2. осы­пан по­хва­ла­ми с пар­тий­ной три­бу­ны. (И не­важ­но, ка­кая это три­бу­на: КПССов­ская, еди­но­рос­сов­ская, го­су­дар­ст­вен­ни­че­с­кая, поч­вен­ни­че­с­кая, ли­бе­ра­ли­с­ти­че­с­кая, пе­де­ра­с­ти­че­с­кая, по­ко­лен­че­с­кая. Един­ст­вен­ная «пар­тий­ность», до­пу­с­ти­мая в ли­те­ра­тур­ной кри­ти­ке, это объ­е­ди­не­ние по общ­но­с­ти эс­те­ти­че­с­ких взгля­дов. Есть ещё про­фес­сор­ская ка­фе­д­ра, но это уже ли­те­ра­ту­ро­ве­де­ние.); 3. пре­ми­ро­ван и на­граж­дён (зва­ния и ре­га­лии ав­то­ра на ка­че­ст­во тек­с­та во­об­ще не име­ют вли­я­ния).

Пра­во име­но­вать­ся про­из­ве­де­ни­ем ис­кус­ст­ва тек­с­ту да­ют толь­ко: 1. не­со­мнен­ные ху­до­же­ст­вен­ные до­сто­ин­ст­ва и 2. ус­той­чи­вый чи­та­тель­ский ин­те­рес (то есть го­тов­ность чи­та­те­ля не толь­ко про­честь, но и пе­ре­честь), яв­ля­ю­щий­ся след­ст­ви­ем этих са­мых ху­до­же­ст­вен­ных до­сто­инств.

Сле­до­ва­тель­но, для то­го что­бы по­нять, есть у тек­с­та ху­до­же­ст­вен­ные до­сто­ин­ст­ва или нет, не­об­хо­ди­мо из­ме­рить ус­той­чи­вость чи­та­тель­ско­го ин­те­ре­са. К со­жа­ле­нию, это воз­мож­но толь­ко в ди­а­хро­нии (то есть на дли­тель­ном от­рез­ке вре­ме­ни). Для оцен­ки ху­до­же­ст­вен­ных до­сто­инств тек­с­та здесь и сей­час дол­жен при­ме­нять­ся дру­гой спо­соб – ана­лиз про­из­ве­де­ния на ос­но­ве той или иной те­о­ре­ти­че­с­кой «по­эти­ки».

Ка­ки­ми же ху­до­же­ст­вен­ны­ми до­сто­ин­ст­ва­ми об­ла­да­ют тек­с­ты Уль­я­ны Га­ма­юн?

 

Пер­вое, что бро­са­ет­ся в гла­за при чте­нии лю­бо­го тек­с­та Га­ма­юн – это на­пы­щен­ность её сло­га: бес­ко­неч­ное на­гро­мож­де­ние не­нуж­ных эпи­те­тов, слу­чай­ных ме­та­фор, вы­со­ко­пар­ных па­ра­фраз. Стиль Га­ма­юн по­хож на «гла­мур­ный» на­ряд, ще­д­ро усы­пан­ный блё­ст­ка­ми и стра­за­ми. За все­ми эти­ми из­бы­точ­ны­ми ук­ра­ше­ни­я­ми уже не вид­но жен­щи­ну, а один толь­ко не­про­ни­ца­е­мый блеск. Так же и тек­с­ты Га­ма­юн, свер­кая сло­ва­ми, не поз­во­ля­ют нам уви­деть изо­б­ра­жа­е­мо­го ми­ра. Сто­ит толь­ко воз­ник­нуть зыб­кой, чах­лой кар­тин­ке, тут же в неё, как кам­ни в зер­ка­ло, ле­тят всё но­вые и но­вые по­дроб­но­с­ти, срав­не­ния и уточ­не­ния, и кар­тин­ка тут же рас­па­да­ет­ся и дро­бит­ся.

«Из-за круг­ло­го жёл­то­го ко­ле­на скал прыс­нул раз­дво­ен­ный язы­чок чёр­ной ма­те­рии, слов­но там, в рас­ще­ли­не, за­та­ил­ся, под­жи­дая жерт­ву, ог­ром­ный змей. Че­рез се­кун­ду он по­явил­ся сно­ва – тя­жё­лый и слов­но бы пыль­ный, – хлоп­нул на ве­т­ру, скрыл­ся, вы­гля­нул опять; в этом по­ры­ви­с­том по­яв­ле­нии бы­ло что-то от роб­кой улыб­ки, ко­то­рую хо­тят, но не мо­гут сдер­жать. Из­да­ли ка­за­лось, что в пе­с­ке и шу­ме дви­жет­ся, раз­ле­та­ясь пеп­лом, об­го­рев­ший кло­чок бу­ма­ги. При­ни­мая всё бо­лее при­чуд­ли­вые очер­та­ния, он от­де­лял­ся от скал, вы­ны­ри­вая, как ска­зоч­ный ос­т­ров из во­ды».

О ком идёт речь в про­ци­ти­ро­ван­ном от­рыв­ке? Кто «прыс­нул», «хлоп­нул», «скрыл­ся» и «вы­гля­нул опять»? По­че­му язы­чок «тя­жё­лый и слов­но бы пыль­ный»? Как в пе­с­ке мо­жет дви­гать­ся кло­чок бу­ма­ги (да ещё и об­го­ре­лый)? Что об­ще­го у «пыль­но­го» зме­и­но­го языч­ка и об­го­ре­ло­го клоч­ка бу­ма­ги? И ка­ким об­ра­зом опи­сы­ва­е­мое Га­ма­юн не­что «прыс­ну­ло» «из-за круг­ло­го жёл­то­го ко­ле­на скал» (то есть од­но­го ко­ле­на не­сколь­ких скал!)?

Из­ве­ст­но, что ма­ни­а­каль­ное стрем­ле­ние рас­цве­тить каж­дую фра­зу эпи­те­та­ми и ме­та­фо­ра­ми – это бо­лезнь на­чи­на­ю­щих ав­то­ров и за­кон­чен­ных гра­фо­ма­нов. Тек­с­ты Га­ма­юн на­гру­же­ны оп­ре­де­ле­ни­я­ми и срав­не­ни­я­ми на­столь­ко, что в ка­кой-то мо­мент на­чи­на­ет ка­зать­ся, что ты чи­та­ешь уп­раж­не­ние из учеб­ни­ка рус­ско­го язы­ка, в ко­то­ром сло­ва и сло­во­со­че­та­ния хоть и за­пи­са­ны че­рез за­пя­тую, но не свя­за­ны меж­ду со­бой.

 

Скла­ды­ва­ет­ся впе­чат­ле­ние, что Уль­я­на чи­та­ла не­кое по­со­бие «Как стать пи­са­те­лем за три не­де­ли», но даль­ше ввод­ной гла­вы не про­дви­ну­лась, ина­че она бы зна­ла, что та­кое «пле­те­ние сло­вес» ус­та­ре­ло ещё во вре­ме­на Пуш­ки­на и Го­го­ля.

 

Вы­ска­зы­ва­ние Пуш­ки­на, в 22 го­да пи­сав­ше­го: «об на­ших пи­са­те­лях, ко­то­рые, по­чи­тая за ни­зость изъ­яс­нить про­сто ве­щи са­мые обык­но­вен­ные, ду­ма­ют ожи­вить дет­скую про­зу до­пол­не­ни­я­ми и вя­лы­ми ме­та­фо­ра­ми», об­ще­из­ве­ст­но. Хо­тя те­перь, по­сле ла­у­ре­ат­ст­ва Га­ма­юн, у ме­ня по­яви­лись силь­ные по­до­зре­ния, что не­ко­то­рые рос­сий­ские ли­те­ра­тур­ные де­я­те­ли «Ло­сь­е­ва не чи­та­ли». (Од­наж­ды один мой ли­тин­сти­ту­тов­ский од­но­курс­ник сдал кур­со­вую ра­бо­ту по «ан­тич­ке», на­чи­нав­шу­ю­ся фра­зой: «Ни од­ной кни­ги Ло­сь­е­ва (так был «пе­ре­кре­щен» Алек­сей Фё­до­ро­вич Ло­сев) я най­ти ни­где не смог. По­это­му ог­ра­ни­чусь соб­ст­вен­ны­ми мыс­ля­ми»).

Не бу­дем так­же по­ми­нать Стен­да­ля, ут­верж­дав­ше­го, что «тём­ный и вы­чур­ный стиль обы­чен для тех, кто за­щи­ща­ет дур­ное де­ло, а по­ря­доч­ные лю­ди ста­ра­ют­ся вы­ра­жать мыс­ли как мож­но яс­нее». При­ве­ду лишь от­ры­вок из воль­те­ров­ско­го «Ми­к­ро­ме­га­са», за две­с­ти пять­де­сят лет до по­яв­ле­ния га­ма­ю­нов­ских тек­с­тов вы­сме­яв­ше­го та­кие «кун­штю­ки».

«На­до со­знать­ся, – ска­зал Ми­к­ро­ме­гас, – что при­ро­да очень раз­но­об­раз­на». – «Да, – ска­зал жи­тель Са­тур­на, – при­ро­да по­доб­на клум­бе цве­тов...» – «Ах! – воз­ра­зил Ми­к­ро­ме­гас, – ос­тавь­те ва­шу клум­бу». – «Она, – про­дол­жал се­к­ре­тарь, – по­доб­на об­ще­ст­ву блон­ди­нок и брю­не­ток, у ко­то­рых на­ря­ды...» – «Эх, что мне за де­ло до брю­не­ток?» – ска­зал его со­бе­сед­ник. «Она по­доб­на кар­тин­ной га­ле­рее, в ко­то­рой...» – «Ну нет, – ска­зал пу­те­ше­ст­вен­ник, – опять-та­ки при­ро­да по­доб­на при­ро­де. За­чем по­ды­с­ки­вать ей срав­не­ния?» – «Что­бы вам по­нра­вить­ся», – от­ве­чал се­к­ре­тарь».

 

Вто­рой ха­рак­тер­ной чер­той га­ма­ю­нов­ских тек­с­тов яв­ля­ет­ся стрем­ле­ние про­де­мон­ст­ри­ро­вать нам ав­тор­скую «ин­тел­лек­ту­аль­ность» и как бы ин­тер­тек­с­ту­аль­ность. В «Ка­ни­ку­лах» упо­мя­ну­ты Ге­гель, Кьер­ке­гор, Ар­тюр Рем­бо, Мар­сель Пруст, Пла­тон, ак­т­ри­сы не­мо­го ки­но Бел­ла Бе­лец­кая, При­сцил­ла Дин, Ве­ра Ка­рал­ли (ко­то­рая по­че­му-то пре­вра­ти­лась в Ка­ра­ми) и три­ан­гу­ля­ция Де­ло­не. В об­щем, эн­цик­ло­пе­дия не­рус­ской жиз­ни. Увы, но эта «эн­цик­ло­пе­дич­ность» со­вер­шен­но не оп­рав­да­на тек­с­том.

Ког­да ав­тор те­ре­бит за по­дол тень Вер­ги­лия, то ждешь «Бо­же­ст­вен­ной ко­ме­дии», а здесь все­го лишь фарс, да и то не ос­т­ро­ум­ный.

На­при­мер, Ар­тюр Рем­бо ну­жен Га­ма­юн толь­ко за­тем, что­бы вы­ст­ро­ить вот та­кой пас­саж: «Да­мы пре­крас­ны, осо­бен­но те, что бы­ва­ют в на­ших кра­ях. А уж ес­ли они за­га­доч­ны, в ме­ру фа­таль­ны и пу­те­ше­ст­ву­ют ин­ког­ни­то, то… о-ля-ля, как ска­зал бы Ар­тюр Рем­бо!»

Да, Рем­бо од­наж­ды ска­зал «о-ля-ля». В сти­хо­тво­ре­нии 1870 го­да «Моя цы­ган­щи­на» (Ma Boheme) ше­ст­над­ца­ти­лет­ний по­эт на­пи­сал: «Je m’en allais, les poings dans mes poches crevеes;//Mon paletot aussi devenait idеal;// J’allais sous le ciel, Muse et j’еtais ton fеal;//Oh lа lа! que d’amours splendides j’ai rеvеes!» Но толь­ко в га­ма­ю­нов­ском «о-ля-ля» нет ни­че­го от пред­те­чи сим­во­лиз­ма, так мог бы ска­зать ско­рее под­вы­пив­ший мар­сель­ский ма­т­рос, чем яс­но­ви­дец Рем­бо.

В тек­с­тах Уль­я­ны Га­ма­юн Пру­с­та мож­но за­ме­нить на Джой­са, «Ди­а­ло­ги» Пла­то­на на «По­ли­тию» Ари­с­то­те­ля, Бе­лец­кую, Дин и Ка­рал­ли на Ре­не Адо­ре, Кла­ру Боу и Ли­ли­ан Гиш, а три­ан­гу­ля­цию Де­ло­не на дис­крет­ный функ­ци­о­нал Ди­рих­ле, и ни­че­го не из­ме­нит­ся. А зна­чит, весь этот «спи­ри­ти­че­с­кий се­анс» был со­вер­шен­но из­лиш­ним.

 

В «Клю­че» бы­ло ещё «ве­се­лее». Там по­ми­на­лись и мис­сис Бен­нет (ско­рее из филь­ма с Ки­рой Найт­ли, чем из ро­ма­на Джейн Ос­тин «Гор­дость и пре­ду­беж­де­ние»), и «тон­кое обо­ня­ние Па­т­ри­ка Зю­с­кин­да», и две Али­сы (кэр­рол­лов­ская и бу­лы­чёв­ская), и Бьяр­не Стро­ус­т­руп (ав­тор язы­ка про­грам­ми­ро­ва­ния С++), и Гри­го­рий Ско­во­ро­да, и Пи­тер Уолш (ка­кой из Уол­шей, я, че­ст­но го­во­ря, не по­нял – мо­жет, под­ра­зу­ме­вал­ся фут­боль­ный ху­ли­ган, ав­тор кни­ги «Гла­ва­ри», но ско­рее все­го речь шла о ге­рое филь­ма «Мис­сис Дал­ло­у­эй», сня­то­го по од­но­имён­но­му ро­ма­ну Вир­д­жи­нии Вульф), и Вир­д­жи­ния Вульф, и её при­ятель­ни­ца Ви­та Сак­вилл-Вест, и мно­го ещё кто…

Ког­да я по­пы­тал­ся вы­пи­сать толь­ко на­зва­ния упо­мя­ну­тых в «Клю­че» филь­мов, то у ме­ня по­лу­чил­ся спи­сок на стра­ни­цу. Скла­ды­ва­ет­ся впе­чат­ле­ние, что Га­ма­юн дей­ст­во­ва­ла как СЕО-оп­ти­ми­за­тор – встав­лю в текст сот­ню-дру­гую из­ве­ст­ных ки­нош­ных имён, и, гля­дишь, моя книж­ка бу­дет ча­ще мель­кать в ре­зуль­та­тах по­ис­ка на Ян­дек­се…

 

Я бы по­ве­рил, что Га­ма­юн эта­кий все­знай­ка Ле­о­нар­до Да Вин­чи, ме­чу­щий сло­вес­ный би­сер пе­ред на­ми, сви­нь­я­ми не­ра­зум­ны­ми, ес­ли бы её «би­сер» не был столь со­мни­тель­но­го ка­че­ст­ва.

Ос­та­но­вим­ся на од­ном фраг­мен­те из «Ка­ни­кул Ге­ге­ля». Мне как быв­ше­му бо­та­ни­ку осо­бен­но близ­ка эта «иг­ра в рас­те­ния». «Об­го­няя свет, в ком­на­ту хлы­ну­ли за­па­хи – смо­лы, по­лы­ни, су­хой и древ­ней зем­ли… Он [Ин­спек­тор] раз­ли­чил со­сны, ели, туи, мно­же­ст­во ки­па­ри­сов, ёжи­ки пихт и пыль­ные яго­ды мож­же­вель­ни­ка… Осо­бо вы­де­ля­лись две вы­со­кие ака­ции, из­гои в этом клуб­ке веч­но­зе­лё­ных тер­ний: стоя пле­чом к пле­чу, они крюч­ко­ва­ты­ми паль­ца­ми вы­лав­ли­ва­ли из сво­ей зе­лё­ной ше­ве­лю­ры птиц и рас­сма­т­ри­ва­ли их на свет… На­сы­тив­шись са­дом, Ин­спек­тор за­ме­тил, что под де­ре­вь­я­ми раз­бро­са­ны кам­ни стран­ной, ско­шен­ной фор­мы – ве­ли­кое мно­же­ст­во кам­ней, зе­лё­ных от вре­ме­ни и хвой­ной те­ни. Не­до­уме­вая, он на­пряг зре­ние. И вдруг, сре­ди мха и бу­рь­я­на,<…> от­чёт­ли­во про­сту­пи­ли кре­с­ты – один, дру­гой, тре­тий, обе­ли­с­ки, ко­ва­ные ог­рад­ки, це­пи, пи­ки, вен­зе­ля. Ин­спек­тор от­пря­нул, чув­ст­вуя лёг­кую тош­но­ту. Пе­ред ним бы­ло клад­би­ще».

Не бу­ду при­ди­рать­ся ни к то­му, что по­лынь и мох не рас­тут под со­сна­ми, ни к то­му, что ака­ция, во-пер­вых, рас­те­ние веч­но­зе­ле­ное, а, во-вто­рых, ко­лю­чее, так что быть из­го­я­ми в «клуб­ке веч­но­зе­лё­ных тер­ний» ака­ции ни­как не мо­гут. От­ме­чу толь­ко, что Ин­спек­тор яго­ды мож­же­вель­ни­ка раз­ли­чил без тру­да, а вот «кре­с­тов, обе­ли­с­ков, ко­ва­ных ог­ра­док, це­пей, пик, вен­зе­лей» сра­зу раз­ли­чить не смог, при­шлось ему на­пря­гать зре­ние. То ли яго­ды бы­ли ну очень боль­шие, то ли клад­би­ще бы­ло ми­ни­а­тюр­ное (ве­ро­ят­но, ус­т­ро­ен­ное де­ть­ми на ме­с­те за­хо­ро­не­ния за­му­чен­ных мух). Да и ка­кой за­пах по­лы­ни (ко­то­рая, как я уже ска­зал, под со­сной не рас­тёт) мож­но раз­ли­чить при та­ком оби­лии хвои? Вот бы где при­го­ди­лись «зор­кий глаз ац­те­ка» и «тон­кое обо­ня­ние Па­т­ри­ка Зю­с­кин­да»!

 

«Но ведь у Ин­спек­то­ра на­ру­ше­ние вос­при­я­тия! – ска­же­те вы. – У не­го во­об­ще пе­ред гла­за­ми всё плы­вёт». Нет, это не у Ин­спек­то­ра, это у Га­ма­юн всё «плы­вёт», по­ка не рас­плы­вёт­ся в длин­ню­щий аб­зац, в ко­то­ром нет ни ори­ги­наль­ной мыс­ли, ни под­лин­но­го чув­ст­ва.

 

«Груз­ный, ши­ро­ко­пле­чий че­ло­век в плот­ном дра­по­вом паль­то, – ко­те­лок, труб­ка, – тут же он те­рял шля­пу, со­лид­ность, вы­со­кий рост, ста­но­вил­ся меш­ко­ва­тым, как-то стап­ты­вал­ся и оп­ро­щал­ся, труб­ка вы­тя­ги­ва­лась в тол­стую си­га­ру, паль­то сми­на­лось, как бу­ма­га, в свет­лый плащ, стек­лян­ный глаз смо­т­рел роб­ко, но про­ни­ца­тель­но, от­ра­жая от­ра­жён­ную в зер­ка­ле су­та­ну на вы­со­ком, то­щем, но­са­том гос­по­ди­не в кры­лат­ке и клет­ча­той шап­ке о двух ко­зырь­ках, весь­ма ма­нер­ном, весь­ма яй­це­го­ло­вом и чрез­мер­но уса­том, в ла­ко­вых чёр­ных тес­ных ту­ф­лях, в шёл­ко­вой жёл­той про­стор­ной пи­жа­ме, туч­но­го, как бе­ге­мот, с ло­со­се­во-влаж­ны­ми гу­ба­ми, в шляп­ке и ша­ли, с се­дой ма­лень­кой гуль­кой и гла­за­ми при­зрач­но-го­лу­бы­ми, как лет­нее не­бо в пол­день, в сто­птан­ных ту­ф­лях и до­маш­нем ха­ла­те, с лёг­ким, как мыль­ный пу­зырь, брюш­ком, с бе­лё­сы­ми рес­ни­ца­ми, глад­ко вы­бри­то­го, кур­но­со­го, бе­зу­со-уса­то­го, со скрип­кой, с рас­клад­ны­ми ча­са­ми, с не­до­вя­зан­ным но­с­ком, с бо­ка­лом пи­ва, из ко­то­ро­го тор­чит бе­лая ор­хи­дея, лет трид­ца­ти пя­ти, лет вось­ми­де­ся­ти».

 

Пи­ха­тая див­чи­на Уль­я­на Га­ма­юн пи­шет бун­дюч­ной мо­вой. У неё «ре­к­ре­а­ция раз­вра­ща­ет»; дверь ло­ма­ют «с воз­душ­ным, хру­с­таль­ным хру­с­том»; До­б­рень­кий (пер­со­наж «Жиз­ни с бо­тин­ком») при­гла­жи­ва­ет «ма­то­во-бе­лые, слов­но ре­зи­но­вые во­ло­сы – ку­че­ря­вый бе­лок, как у трес­нув­ше­го в ки­пят­ке яй­ца», ко­то­рые по­че­му-то «по­до­зри­тель­но ру­сые»; у ста­ру­хи «ша­ф­ра­но­во-гру­ст­ное, как у лу­ны, ли­цо»… «сер­деч­ком»; ру­мя­нец «хо­лод­ный, слов­но про­ца­ра­пан­ный су­хой тол­стой ки­с­тью» на­чи­на­ет­ся «блед­но-ро­зо­вым на ви­с­ках» и, тем­нея, спу­с­ка­ет­ся «по ще­ке до са­мо­го под­бо­род­ка» (это у жи­во­го че­ло­ве­ка, а не тру­па в мерт­вец­кой!); не­от­ра­зи­мый Ро­бин, чья «кра­со­та бы­ла на­столь­ко бес­спор­ной, что»... по та­ким «сох­нут, за­ли­вая сле­за­ми по­душ­ки, в чьих сло­вах ви­дят глу­бо­кий ми­с­ти­че­с­кий смысл и чьи фо­то­гра­фии, ло­ко­ны, сле­ды на пе­с­ке хра­нят в шка­тул­ках с се­к­ре­том, пе­ре­вя­зы­вая бла­го­го­вей­ной ли­ло­вой лен­точ­кой», сло­ня­ет­ся «по ок­ре­ст­но­с­тям, тщет­но при­ста­вая к до­мо­хо­зяй­кам и школь­ни­цам: пер­вые в от­вет на его прось­бы энер­гич­но щёл­ка­ли двер­ны­ми за­тво­ра­ми, вто­рые – бе­зу­держ­но хо­хо­та­ли»...

 

Как пло­хой по­вар, Га­ма­юн ва­лит в од­ну ка­с­т­рю­лю марш то­ре­а­до­ра, вла­с­ти­те­лей дум, кор­ри­ду, ро­ман­ти­че­с­кий оре­ол раз­бой­ни­ков с боль­шой до­ро­ги, ры­цар­ские са­ги, ков­бой­ские ви­нь­ет­ки (по­че­му-то гне­дые), ну­ар, раз­дроб­лен­ные че­ре­пуш­ки, Есе­ни­на и Пуш­ки­на… так что в ре­зуль­та­те по­лу­ча­ет­ся да­же не ви­не­г­рет, а са­мый на­сто­я­щий ка­вар­дак.

 

Мож­но бы­ло бы пред­по­ло­жить, что Га­ма­юн де­ла­ет это на­роч­но, для па­ро­дий­ных це­лей. Но для то­го, что­бы па­ро­дия бы­ла при­зна­на ус­пеш­ной, пред­мет па­ро­дии дол­жен быть лег­ко уз­на­ва­ем. Что «па­ро­ди­ро­ва­ла» Га­ма­юн, уз­нать не­воз­мож­но. Один кри­тик вы­ска­зал мысль о том, что Га­ма­юн па­ро­ди­ру­ет де­тек­тив («клас­си­че­с­кий», «ан­г­лий­ский»). Экс­тра­ва­гант­ное пред­по­ло­же­ние. Ес­ли «Ка­ни­ку­лы» па­ро­дия на де­тек­тив, то, сле­до­ва­тель­но, «Жизнь» и «Ключ», по­хо­жие на «Ка­ни­ку­лы», слов­но это три от­рыв­ка од­но­го тек­с­та, то­же па­ро­дия на де­тек­тив. По­хо­же, мы ста­но­вим­ся сви­де­те­ля­ми рож­де­ния но­во­го жа­н­ра – не­уз­на­ва­е­мой па­ро­дии.

 

Свет­ла­на Ва­си­лен­ко пра­ва в том, что Га­ма­юн нель­зя бы­ло да­вать пре­мию, но не по­то­му, что в шорт-ли­с­те был Эр­га­ли Гер (или кто-ли­бо ещё). Га­ма­юн нель­зя бы­ло да­вать пре­мию по­то­му, что её тек­с­ты – это ни­чтож­ное со­дер­жа­ние, не­уме­ло втис­ну­тое в не­ук­лю­жую фор­му. Ав­тор, скры­ва­ю­щий­ся под псев­до­ни­мом Уль­я­на Га­ма­юн, не уме­ет ни вы­ст­ра­и­вать сю­жет, ни по­ка­зы­вать ха­рак­те­ры, ни жи­во­пи­сать сло­вом. Кон­до­вый язык су­кон­ной лав­ки, на­спех рас­ши­тый фаль­ши­вы­ми кру­же­ва­ми, скуч­ней­шая ими­та­ция «ме­та­фи­зи­че­с­ких по­ис­ков», от­сут­ст­вие иро­нии и са­мо­иро­нии и, глав­ное, от­сут­ст­вие вку­са (ко­то­рый, как из­ве­ст­но, «со­сто­ит в чув­ст­ве со­раз­мер­но­с­ти и со­об­раз­но­с­ти») – вот что та­кое про­за Га­ма­юн.

 

Сле­до­ва­тель­но, ла­у­ре­ат­ст­во Га­ма­юн дис­кре­ди­ти­ру­ет лю­бую пре­мию и за­став­ля­ет силь­но усом­нить­ся в про­фес­си­о­наль­ной со­сто­я­тель­но­с­ти ре­дак­то­ров, про­пу­с­тив­ших её в пе­чать, а рав­но и кри­ти­ков, дав­ших ей вы­со­кие оцен­ки.

 

Впро­чем, пре­мии и жур­на­лы – де­ло ча­ст­ное. Уч­ре­ди­те­ли мо­гут де­лать со сво­и­ми день­га­ми всё, что им за­бла­го­рас­су­дит­ся. Хоть в вы­греб­ную яму бро­сать. Толь­ко не на­до вы­да­вать пло­хое фэн­те­зи за ма­ги­че­с­кий ре­а­лизм, а гра­фо­ман­ские опу­сы за по­ве­с­ти Бел­ки­на.

Александр ТИТКОВ