Архив : №16. 23.04.2010

Моё положение ложно

Ве­ре Ин­бер круп­но не вез­ло. По­сле вой­ны офи­ци­аль­ная кри­ти­ка сде­ла­ла из неё офи­ци­аль­ную по­этес­су. Как ут­верж­дал не­мец­кий сла­вист В.Ка­зак, она «рас­те­ря­ла свой та­лант в по­пыт­ках при­спо­со­бить­ся к си­с­те­ме. Её бе­зы­с­кус­но риф­мо­ван­ные сти­хи по­рож­де­ны рас­суд­ком, а не серд­цем: её сти­хи о Пуш­ки­не, Ле­ни­не и Ста­ли­не но­сят по­ве­ст­во­ва­тель­ный ха­рак­тер. От­ли­чи­тель­ны­ми осо­бен­но­с­тя­ми по­эм Ин­бер, по­свя­щён­ных ак­ту­аль­ным те­мам со­вет­ской дей­ст­ви­тель­но­с­ти, яв­ля­ют­ся од­но­об­ра­зие, рас­тя­ну­тость; они да­ле­ко не ори­ги­наль­ны». Ка­зак был прав: си­с­те­ма ли­ши­ла Ин­бер чувств. Но ведь Ин­бер от­нюдь не все­гда пи­са­ла ка­зён­ные сти­хи. Ког­да-то она ве­ла бо­гем­ный об­раз жиз­ни и та­кое вы­тво­ря­ла, что за­ми­ра­ла вся про­све­щён­ная Ев­ро­па. Её та­лан­ту за­ви­до­ва­ли во мно­гих име­ни­тых до­мах Па­ри­жа и Же­не­вы.

Ве­ра Ми­хай­лов­на Ин­бер до за­му­же­ст­ва но­си­ла фа­ми­лию Шпен­цер. Она ро­ди­лась 28 ию­ня (по но­во­му сти­лю 10 ию­ля) 1890 го­да в Одес­се. Её отец – Мо­и­сей Шпен­цер ру­ко­во­дил на­уч­ным из­да­тель­ст­вом «Mathesis» («Ма­те­ма­ти­ка»). Мать – Ир­ма Брон­штейн воз­глав­ля­ла жен­ское ев­рей­ское учи­ли­ще и од­но­вре­мен­но пре­по­да­ва­ла рус­ский язык.

По­сле гим­на­зии ро­ди­те­ли по­мог­ли сво­ей един­ст­вен­ной до­че­ри по­сту­пить на ис­то­ри­ко-фи­ло­ло­ги­че­с­кий фа­куль­тет Выс­ших жен­ских кур­сов. Вско­ре она вы­шла за­муж за жур­на­ли­с­та На­та­на Ин­бе­ра. Но у мо­ло­дой жен­щи­ны ока­за­лось сла­бое здо­ро­вье. Муж пред­ло­жил уе­хать на ле­че­ние в Ев­ро­пу.

Уже в 1912 го­ду Ве­ра Ин­бер ро­ди­ла в Па­ри­же дочь Жан­ну. В Рос­сию она вер­ну­лась бук­валь­но за ме­сяц до на­ча­ла пер­вой ми­ро­вой вой­ны. Поз­же Вар­лам Ша­ла­мов вспо­ми­нал: «Ве­ра Ми­хай­лов­на Ин­бер по­яви­лась на мос­ков­ских ли­те­ра­тур­ных эс­т­ра­дах не в ка­че­ст­ве адеп­та кон­ст­рук­ти­виз­ма. От­нюдь. Ма­лень­кая, ры­жень­кая, ко­кет­ли­вая, она всем нра­ви­лась. Все зна­ли, что она из Фран­ции, где Блок хва­лил её пер­вую кни­гу «Пе­чаль­ное ви­но», вы­шед­шую в Па­ри­же в 1914 го­ду. Сти­хи её всем нра­ви­лись, но это бы­ли стран­ные сти­хи… Ме­с­то под солн­цем Ве­ра Ми­хай­лов­на ис­ка­ла в сю­жет­ных сти­хах. По­мнит­ся, она со­чи­ни­ла сло­ва из­ве­ст­но­го тог­да в Моск­ве фокс­тро­та:

 

У ма­лень­ко­го Джон­ни в улыб­ке, же­с­те, то­не Так мно­го ос­т­рых чар, И что б ни го­во­ри­ли о ба­ре Пи­ка­дил­ли, Но то был слав­ный бар.

 

Лёг­кость, изя­ще­ст­во, с ка­ки­ми В.М. из­ла­га­ла по­эти­че­с­кие сю­же­ты, сде­ла­ли её из­ве­ст­ной по то­му вре­ме­ни ли­б­рет­ти­ст­кой» (В.Ша­ла­мов. Вос­по­ми­на­ния. М., 2005).

До­бав­лю: пер­вые сти­хи юной по­этес­сы вы­зва­ли вос­торг у Ильи Эрен­бур­га и Ива­но­ва-Ра­зум­ни­ка. К сло­ву: не­ко­то­рые тек­с­ты Ин­бер тог­да же во­шли в ре­пер­ту­ар по­пу­ляр­ной пе­ви­цы Изы Кре­мер.

В боль­шую по­ли­ти­ку Ин­бер по­на­ча­лу не вме­ши­ва­лась. Её впол­не ус­т­ра­и­ва­ли са­ло­ны мос­ков­ской и одес­ской бо­ге­мы. Она пи­са­ла:

 

Свет и шум. Гла­за бо­лят от све­та… Чёр­ный ко­фе бу­ду до­ма пить, Ду­маю, что вы сме­ё­тесь где-то И ме­ня не мо­же­те лю­бить.

 

Как счи­тал Эрен­бург, в сти­хах Ин­бер «за­бав­но со­че­та­лись оча­ро­ва­тель­ный па­риж­ский га­мен и при­тор­но же­ман­ная про­вин­ци­аль­ная ба­рыш­ня» («Но­во­сти дня», 1918, 13 ап­ре­ля). Эрен­бург ут­верж­дал: «Это толь­ко обо­лоч­ка, да­же не ма­с­ка, а де­шё­вый грим. Под ним че­ло­ве­че­с­кое ли­цо и своя прав­да – смер­ти».

Ну на­счёт смер­ти Эрен­бург силь­но пре­уве­ли­чи­вал. Одес­ская ба­рыш­ня по­гло­ще­на бы­ла дру­ги­ми за­бо­та­ми. Да­же в са­мый раз­гар граж­дан­ской вой­ны она про­дол­жа­ла ду­мать толь­ко о люб­ви.

 

По­ка под крас­ных пес­но­пе­ний зву­ки Мы не за­бы­ли валь­сов го­лу­бых, По­ка не за­гру­бе­ли на­ши ру­ки, Це­луй­те их…

 

Вот к че­му при­зы­ва­ла Ин­бер сво­их по­клон­ни­ков.

В 1922 го­ду по­этес­са, вы­пу­с­тив тре­тий сбор­ник «Брен­ные сло­ва», ре­ши­лась на окон­ча­тель­ный пе­ре­езд из Одес­сы в Моск­ву, где со вре­ме­нем при­би­лась к кон­ст­рук­ти­ви­с­там. На­до ска­зать, что эта ли­те­ра­тур­ная груп­па со­сто­я­ла в ос­нов­ном из од­них му­жи­ков. Её яд­ро со­став­ля­ли Илья Сель­вин­ский, Кор­не­лий Зе­лин­ский, Бо­рис Ага­пов, Ни­ко­лай Аду­ев, Ев­ге­ний Га­б­ри­ло­вич. В ка­кой-то мо­мент к ним по­тя­нул­ся и Ма­я­ков­ский. Ес­ли ве­рить вос­по­ми­на­ни­ям Зе­лин­ско­го, Ма­я­ков­ский ут­верж­дал: «В каж­дой ли­те­ра­тур­ной груп­пе долж­на су­ще­ст­во­вать да­ма, ко­то­рая раз­ли­ва­ет чай. У нас раз­ли­ва­ет чай Ли­ля Юрь­ев­на Брик. У вас раз­ли­ва­ет чай Ве­ра Ми­хай­лов­на Ин­бер. В кон­це кон­цов они это мо­гут де­лать по оче­ре­ди. Важ­но, ко­му раз­ли­вать чай. Во всём ос­таль­ном мы с ва­ми до­го­во­рим­ся».

До­го­во­ра, од­на­ко, не по­лу­чи­лось. Воз­мож­но, Ма­я­ков­ско­го сму­ти­ла сле­пая вер­ность вер­хуш­ки кон­ст­рук­ти­ви­с­тов худ­шим тра­ди­ци­ям одес­ской ли­те­ра­тур­ной шко­лы. Я не ис­клю­чаю, что от Сель­вин­ско­го и Ин­бер его от­толк­ну­ло го­ря­чее стрем­ле­ние быв­ших одес­си­тов ге­ро­изи­ро­вать пре­ступ­ный мир. Ма­я­ков­ский ведь ни­ког­да «блат­ную» ро­ман­ти­ку не при­зна­вал.

Эту бли­зость Ин­бер к уго­лов­щи­не не при­нял и мо­ло­дой Ша­ла­мов, до это­го про­сто упи­вав­ший­ся её лю­бов­ны­ми сти­ха­ми. Он счи­тал, что Ка­та­ев, Ба­бель, Сель­вин­ский, да и Ин­бер без­бож­но фаль­ши­ви­ли. Толь­ко ес­ли Сель­вин­ский впря­мую в сво­ей по­эме «Моть­ка Мал­хи­лид­вес» упи­вал­ся бан­дю­га­ми, то блат­ная по­эма В.М. Ин­бер име­ла нра­во­учи­тель­ный ко­нец с ге­ро­ем ми­ли­ци­о­не­ром, смер­тью пре­ступ­ни­ка под пу­ля­ми вла­с­ти в пе­ре­ст­рел­ке. Глав­ная же пре­ступ­ни­ца, ор­га­ни­зо­вав­шая ог­раб­ле­ние, под­бив­шая пор­ча­ка на ог­раб­ле­ние, скры­лась. Ми­ли­ци­о­нер го­во­рит сво­е­му на­чаль­ни­ку:

 

Де­ло его сла­бо. Я же, хо­тя цел, Ви­но­вен в том, что ба­бы Я не пре­ду­с­мо­т­рел.

 

И ко­нец:

 

Ты, ви­дать, та­ков, Вы­ре­зать стек­ло ал­ма­зом Па­ра пу­с­тя­ков –

 

так го­во­рит пе­ред смер­тью Вась­ка, ге­рой боль­шой по­эмы «Вась­ка Свист в пе­ре­плё­те». «У то­го же ав­то­ра (В.М. Ин­бер), – от­ме­чал Ша­ла­мов в «Очер­ках пре­ступ­но­го ми­ра», – есть боль­шое ко­ли­че­ст­во «уго­лов­ных» сти­хо­тво­ре­ний, вхо­див­ших во все сбор­ни­ки по­эта в те го­ды, и не­ма­лое ко­ли­че­ст­во ро­ман­сов той же те­ма­ти­ки».

Не­смо­т­ря на оче­вид­ную ху­до­же­ст­вен­ную сла­бость, все ве­щи кон­ст­рук­ти­ви­с­тов, про­слав­ляв­ших уго­лов­ную ро­ман­ти­ку, по­лу­ча­ли в ин­стан­ци­ях пол­ное одо­б­ре­ние. И это бы­ло не­уди­ви­тель­но. Ведь за кон­ст­рук­ти­ви­с­та­ми сто­ял дво­ю­род­ный дя­дя Ве­ры Ин­бер по ма­те­рин­ской ли­нии – Лев Троц­кий.

Впро­чем, все­си­лие зна­ме­ни­то­го род­ст­вен­ни­ка ока­за­лось не веч­ным. Ког­да за­пах­ло жа­ре­ным, Ин­бер по­спе­ши­ла в Ев­ро­пу. Она, ви­ди­мо, по­ла­га­ла, что крем­лёв­ские раз­бор­ки про­длят­ся не­дол­го и что Троц­кий смо­жет вер­нуть се­бе всю власть. Но Ста­лин дя­дю пе­ре­хи­т­рил.

По­ни­ма­ла ли Ин­бер, ког­да вновь со­бра­лась в Моск­ву, что бо­гем­ную жизнь ей ве­с­ти уже не да­дут? На­вер­ное, нет. Ско­рей все­го, она по-преж­не­му рас­счи­ты­ва­ла про­па­дать в са­ло­нах. Толь­ко вот Рос­сия за не­сколь­ко лет её от­сут­ст­вия кар­ди­наль­но из­ме­ни­лась.

Ин­бер осо­зна­ла это слиш­ком по­зд­но. 8 мар­та 1932 го­да она за­пи­са­ла в сво­ём днев­ни­ке: «Се­го­дня ве­че­ром вы­сту­паю с Ут­ки­ным и Свет­ло­вым. Все би­ле­ты про­да­ны. Я бо­юсь не по­то­му, что не уве­ре­на в се­бе. А по­то­му, что моё по­ло­же­ние лож­но. «Бес­прин­цип­ный блок». Как же: два ком­со­моль­ских по­эта и «мел­ко­бур­жу­аз­ка» Ве­ра Ин­бер. На­до чи­тать по­круп­нее».

Что­бы до­ка­зать свою ло­яль­ность вла­с­тям, Ин­бер в 1933 го­ду со­гла­си­лась по­ехать на стро­и­тель­ст­во Бе­ло­мор­ско-Бал­тий­ско­го ка­на­ла и на­пи­сать па­фос­ную ложь о под­не­воль­ном тру­де зэ­ков. Вся бы­лая уго­лов­ная ро­ман­ти­ка мо­мен­таль­но у неё уле­ту­чи­лась. Но и поз­во­лить се­бе плач она не мог­ла.

Важ­ное уточ­не­ние: кро­ме Ин­бер, в пи­са­тель­скую бри­га­ду, пу­те­ше­ст­во­вав­шую по Бе­ло­мор­ст­рою, по­пал зять по­этес­сы – мо­ло­дой ро­ма­нист Гри­го­рий Га­уз­нер. Он счи­тал­ся та­лант­ли­вым япо­но­ве­дом, очень лю­бил мей­ер­холь­дов­ский те­атр и, как по­том ока­за­лось, под­дер­жи­вал тес­ней­шие свя­зи с ру­ко­вод­ст­вом ОГ­ПУ. В от­ли­чие от сво­ей тё­щи Га­уз­нер так и не оп­ра­вил­ся от уви­ден­но­го на ка­на­ле. Он очень бы­с­т­ро сдал и в 1934 го­ду умер в Га­г­рах от ме­нин­ги­та. Ин­бер по­том пи­са­ла, что дочь, ког­да уз­на­ла о страш­ном кон­це, ста­ла рвать и вы­бра­сы­вать из до­ма ве­щи му­жа. Ис­пу­га­лась ин­фек­ции? Или у неё про­сто слу­чил­ся нерв­ный срыв? Объ­яс­не­ний так и не по­сле­до­ва­ло.

В 1935 го­ду Ин­бер опо­зо­ри­ла се­бя под­пи­сью под до­но­сом на Пав­ла Ва­си­ль­е­ва. Ну а ког­да ста­ли са­жать троц­ки­с­тов, она уже го­то­ва бы­ла пуб­лич­но от­речь­ся и от дво­ю­род­но­го дя­ди. По су­ти, по­этес­са пе­ред вой­ной по­вя­за­ла се­бя с ре­жи­мом кро­вью. Имен­но по­это­му Ста­лин вос­ста­но­вил в 1939 го­ду её фа­ми­лию в спи­с­ках на по­лу­че­ние ор­де­на «Знак По­чё­та».

Ког­да на­ча­лась вой­на, вто­ро­го му­жа Ин­бер – из­ве­ст­но­го па­то­ло­го­а­на­то­ма Илью Стра­шу­на на­зна­чи­ли рек­то­ром 1-го Ле­нин­град­ско­го ме­ди­цин­ско­го ин­сти­ту­та. По­этес­са пе­ре­еха­ла в осаж­дён­ный го­род, где её при­кре­пи­ли к опе­ра­тив­ной пи­са­тель­ской груп­пе Балт­фло­та. По­тря­сён­ная уви­ден­ным, она ста­ла ве­с­ти днев­ник и по­че­му-то по­про­си­ла при­нять её в пар­тию.

В на­ча­ле 1942 го­да Ин­бер поз­ва­ли на со­ве­ща­ние флот­ских пи­са­те­лей. «Ве­че­ром, по­сле ужи­на, – пи­сал Пётр Ка­пи­ца, – все со­бра­лись по­слу­шать но­вые сти­хи. Ве­ра Ин­бер – ма­лень­кая, жен­ст­вен­ная, со свет­лы­ми ку­д­ряш­ка­ми, в жа­ке­те с вы­со­ко под­ня­ты­ми пле­чи­ка­ми – по­зна­ко­ми­ла с гла­ва­ми не­за­кон­чен­ной по­эмы. Не­гром­ким пе­чаль­ным го­ло­сом она чи­та­ла о том, как пы­та­ют ле­нин­град­цев сту­жей, ог­нём и го­ло­дом. Мне по­нра­ви­лась глав­ка о ко­роч­ке пек­ле­ван­но­го хле­ба, ко­то­ро­го мы дав­но не ви­де­ли. По ме­ре чте­ния во рту на­кап­ли­ва­лась го­лод­ная слю­на, и я как бы ощу­щал тмин­ный вкус под­жа­ри­с­той, хру­с­тя­щей ко­роч­ки. Эту по­эму Ве­ра Ми­хай­лов­на со­би­ра­лась на­звать «Пул­ков­ский ме­ри­ди­ан», а уз­нав толь­ко здесь, что под та­ким на­зва­ни­ем вы­шла кни­га Ус­пен­ско­го и Ка­ра­е­ва, ска­за­ла, что по­ду­ма­ет о но­вом на­зва­нии».

В фе­в­ра­ле Ин­бер со­об­щи­ли о смер­ти в Чи­с­то­по­ле её го­до­ва­ло­го вну­ка. Но к до­че­ри она смог­ла вы­брать­ся лишь ле­том. Поз­же Гед­да Шор вспо­ми­на­ла, как в пе­ре­пол­нен­ном за­ле чи­с­то­поль­ско­го до­ма учи­те­ля про­хо­ди­ла «встре­ча с при­ле­тев­шей из Ле­нин­гра­да Ин­бер и при­ехав­шим с фрон­та Иль­ёй Сель­вин­ским. Ин­бер чи­та­ла (ка­жет­ся, ещё не окон­ча­тель­ный) «Пул­ков­ский ме­ри­ди­ан»:

 

Я по­те­ря­ла вну­ка на вой­не. О нет, он был не во­ин, он дол­жен был на­чать хо­дить к вес­не…

 

Её обо­рвал ду­ше­раз­ди­ра­ю­щий вопль из за­ла: «Ма­ма, не на­до» (Г.Шор. Вой­на, се­мья, эва­ку­а­ция). На встре­че Ин­бер, за­быв в ка­кой-то мо­мент о пар­тии и ка­ра­тель­ных ор­га­нах, рас­ска­зы­ва­ла ужас­ные ис­то­рии о го­ло­де и уми­рав­ших на ле­нин­град­ских ули­цах лю­дях.

Уже в кон­це вой­ны Ин­бер от­да­ла в «Зна­мя» Все­во­ло­ду Виш­нев­ско­му ру­ко­пись сво­е­го бло­кад­но­го днев­ни­ка, ко­то­рый она на­зва­ла «Поч­ти три го­да». Од­на­ко про­тив пуб­ли­ка­ции этой ве­щи вдруг ка­те­го­ри­че­с­ки вы­сту­пил глав­ный пар­тий­ный ко­мис­сар в Со­ю­зе пи­са­те­лей Дми­т­рий По­ли­кар­пов. Оче­вид­цы вспо­ми­на­ли, что «об Ин­бер он не вы­ра­жал­ся в раз­го­во­рах на­еди­не ина­че как «Ве­ра Еб­нер». Про­ти­во­дей­ст­вие са­нов­но­го вель­мо­жи сло­ма­ли лишь ру­ко­во­ди­те­ли Агит­про­ма ЦК ВКП(б) Его­лин, Иов­чук и Ор­ло­ва. По их про­тек­ции Фа­де­ев по­том вы­дви­нул «Пул­ков­ский ме­ри­ди­ан» Ин­бер на Ста­лин­скую пре­мию. Прав­да, до пер­вой сте­пе­ни по­этес­са так и не до­тя­ну­ла, ей в ка­че­ст­ве по­дач­ки бро­си­ли толь­ко вто­рой раз­ряд.

Тем не ме­нее по­па­да­ние в за­вет­ный спи­сок ла­у­ре­а­тов сра­зу при­нес­ло Ин­бер мно­же­ст­во ди­ви­ден­дов. Во-пер­вых, вла­с­ти на­ко­нец ре­ши­ли её жи­лищ­ный во­прос (до это­го она с му­жем про­жи­ва­ла на двад­ца­ти ква­д­рат­ных ме­т­рах). Во-вто­рых, ей ста­ли при­хо­дить при­гла­ше­ния из из­да­тельств. И, в-тре­ть­их, по­этес­са по­лу­чи­ла не­кую ин­дуль­ген­цию пе­ред спец­служ­ба­ми. Во вся­ком слу­чае, кам­па­ния про­тив ко­с­мо­по­ли­тов её за­тро­ну­ла не так уж силь­но.

А вот пи­сать Ин­бер ста­ла всё ху­же и ху­же. По­сле вой­ны она по су­ти пре­вра­ти­лась в зна­мя со­вет­ско­го офи­ци­о­за. Из её сти­хов ис­чез­ла ду­ша.

Умер­ла Ин­бер 11 но­я­б­ря 1972 го­да в Моск­ве, пе­ре­жив вто­ро­го му­жа и род­ную дочь.

Вячеслав ОГРЫЗКО