Архив : №16. 23.04.2010

Еврейский Маркес

Ког­да чи­та­ешь ро­ман М.Ка­га­но­ви­ча (или Ми­ха­и­ла Ка­а­на), воз­ни­ка­ет мно­же­ст­во ал­лю­зий. Биб­лей­ский Ав­ра­ам, по­сред­ст­вом да­ро­ван­ной ему Бо­гом бук­вы ‘А став­ший из Ав­ра­ма Ав­ра­а­мом, сто­ит за каж­дой строч­кой, на­чи­ная с пер­вых строк ро­ма­на. Эта же бук­ва при­сут­ст­ву­ет в фа­ми­лии Ка­ан. Даль­ше нить ал­лю­зии плав­но пе­ре­хо­дит в по­эму Ио­си­фа Брод­ско­го «Иса­ак и Ав­ра­ам» и вновь воз­вра­ща­ет­ся к Ка­а­ну. А не­о­бы­чай­ной си­лы на­пев де­да рас­сказ­чи­ка на­по­ми­на­ет ми­с­ти­че­с­кую си­лу ха­сид­ско­го на­пе­ва в рас­ска­зах И.-Л.Пе­ре­ца. В обо­их слу­ча­ях на­пев име­ет ре­ли­ги­оз­ную, ми­с­ти­че­с­кую мощь, ибо по­ёт­ся из глу­би­ны ду­ши, в та­кие мо­мен­ты, ког­да нель­зя не петь, ког­да всё су­ще­ст­во че­ло­ве­ка по­ёт.

Эпи­че­с­кое по­лот­но ро­ма­на сот­ка­но из на­мё­ков на То­ру, Шо­лом-Алей­хе­ма, Мен­де­ле Мой­хер-Сфо­ри­ма («Пу­те­ше­ст­вие Ве­ни­а­ми­на Тре­ть­е­го»), И.-Л.Пере­ца, И.Брод­ско­го, Г.Мар­ке­са и дру­гих ав­то­ров. Чи­та­тель бук­валь­но ку­па­ет­ся в ин­тер­тек­с­ту­аль­но­с­ти – всё про­ни­за­но на­мё­ка­ми на уже чи­тан­ное им, но од­но­вре­мен­но всё это впер­вые от­кры­ва­ет­ся ему, по­то­му что Ми­ха­ил Ка­га­но­вич под­ни­ма­ет веч­ные те­мы – он пи­шет о жиз­ни, не под­вла­ст­ной че­ло­ве­че­с­ким за­ко­нам, но дан­ной Бо­гом и вос­при­ни­ма­е­мой как не­что ми­с­ти­че­с­ки-пре­крас­ное. Взять хо­тя бы об­раз ведь­мы Рив­ки, ко­то­рой ме­ре­щат­ся при­ви­де­ния и ко­то­рая об­ла­да­ет да­ром яс­но­ви­де­ния. Или об­раз де­да, ко­то­рый «тот са­мый, что уми­ра­ет со вто­рой стра­ни­цы». Эти об­ра­зы, как об­ра­зы биб­лей­ских па­т­ри­ар­хов и пра­ма­те­рей (Са­ра и Ав­ра­ам, Иса­ак, Иа­ков, Рив­ка и Лея…), на­хо­дят­ся вне при­выч­ной мо­ра­ли, в ином из­ме­ре­нии, и из­на­чаль­но так и вос­при­ни­ма­ют­ся. Ес­ли вни­ма­тель­но вчи­тать­ся в ро­ман, мож­но за­ме­тить, что все его ге­рои, за ис­клю­че­ни­ем рас­сказ­чи­ка, жи­вут в про­шлом, и да­же не в обык­но­вен­ном, мир­ском про­шлом, а в ми­фи­че­с­ком про­ст­ран­ст­ве и вре­ме­ни. Ми­ха­ил Ка­га­но­вич пи­шет свою вер­сию ми­фа – ми­фа об ут­ра­чен­ных ев­рей­ских ме­с­теч­ках, об ук­ла­де, ко­то­ро­го боль­ше нет, о ми­ро­ощу­ще­нии, ко­то­рое не каж­до­му не­ев­рею да­но по­нять. Это так­же ро­ман о то­ле­рант­ном от­но­ше­нии ев­ре­ев и не­ев­ре­ев, о по­пыт­ке их по­нять друг дру­га (срав­ним об­ра­зы цы­га­на Ду­фу­ни, сол­дат­ские об­ра­зы, дан­ные нам в вос­при­я­тии ка­за­ка-ев­рея ре­ба Сру­ля).

Всё на­ча­лось со зву­ка «‘А», с фа­ми­лии Ка­ан, и к ним в ито­ге по ка­ким-то каб­ба­ли­с­ти­че­с­ким за­ко­нам всё воз­вра­ща­ет­ся. Ро­ман на­чал­ся с та­ин­ст­ва, – та­ин­ст­вом он и окан­чи­ва­ет­ся: «Уми­ра­ние… Очи­ще­ние… Рож­де­ние за­но­во…». Имен­но рож­де­ни­ем за­но­во ста­ла смерть Шей­вы, опи­сан­ная в по­лу­ми­с­ти­че­с­ких то­нах: «Ме­на­хем и Шей­ва ухо­ди­ли в ту­ман, ни­ма­ло не за­бо­тясь о том, что так да­ле­ко от до­ма ни­ког­да преж­де не ухо­ди­ли… Они бы­ли до­ма». И в этом смыс­ле со­дер­жа­щий при­ды­ха­ние звук «‘А», как биб­лей­ская пол­но­та бы­тия, да­ёт вдох­но­ве­ние ав­то­ру, да­ёт бла­го­сло­ве­ние на на­ча­ло не­о­бык­но­вен­ной ис­то­рии. И кан­тор­ский на­пев, и при­го­тов­ле­ние ге­фил­те-фиш, и встав­ки из идиш, и не­при­выч­ные для ев­рей­ско­го ме­с­теч­ка обы­чаи рус­ских и цы­ган, и ис­то­рия о том, как дед рас­сказ­чи­ка слу­жил в цар­ской ар­мии и во­е­вал, – все это впле­те­но в ткань ро­ма­на на­столь­ко гар­мо­нич­но, на­столь­ко ис­крен­не, что чи­та­тель по­ни­ма­ет – вот это и есть жизнь.

Ро­ман М.Ка­га­но­ви­ча мож­но на­звать сво­е­об­раз­ным па­мят­ни­ком штет­лу, опи­сан­но­му клас­си­ка­ми ли­те­ра­ту­ры на идиш Шо­лом-Алей­хе­мом, Мой­хер-Сфо­ри­мом, Пе­ре­цем. Это па­но­рам­ное ви­де­ние ме­с­теч­ка, от­сту­пив­ше­го в про­шлое, но жи­во­го в кол­лек­тив­ной па­мя­ти бла­го­да­ря тра­ди­ции, по ко­то­рой из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние, от от­ца к сы­ну пе­ре­да­ют ев­реи па­мять о сво­ём ро­де, о де­душ­ки­ном на­пе­ве. В ро­ма­не Ка­га­но­ви­ча, как и в ро­ма­не Мар­ке­са «Сто лет оди­но­че­ст­ва», со­су­ще­ст­ву­ют и пе­ре­се­ка­ют­ся (ре­аль­но, в ви­де­ни­ях Рив­ки, в вос­по­ми­на­ниях рас­сказ­чи­ка) не­сколь­ко по­ко­ле­ний, а умер­шие не ухо­дят на­всег­да. На­хо­дясь в не­по­сти­жи­мой эк­зи­с­тен­ции, они пре­бы­ва­ют не­по­да­лё­ку от сво­их близ­ких и при­хо­дят к ним, что­бы пре­ду­пре­дить об опас­но­с­ти или пред­ска­зать бу­ду­щее.

Ирина ЛОГВИНОВА