Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №18-19. 14.05.2010

Хватит ли страсти к мученичеству?

Эммануил КАЗАКЕВИЧ
Эммануил КАЗАКЕВИЧ

 Кино иногда делает просто чудеса. Ну кто в наше время вернулся бы к книгам Эммануила Казакевича, если б Николай Лебедев в начале «нулевых» годов не экранизировал повесть «Звезда»?! Фильм получился просто замечательный. Режиссёр по праву получил за него Госпремию России. А что же книга? Всё, ушла в историю? Или… Попробуем разобраться.

Эммануил Генрихович Казакевич родился 11 (по новому стилю 24) февраля 1913 года на Украине в городе Кременчуг. Его родители были учителями. Кроме того, отец Казакевича после революции создал первую на Украине ежедневную еврейскую газету «Дер Штерн».

Сын кременчугских учителей поначалу отказался идти по стопам своих родителей. После седьмого класса он поступил в Харьковский машиностроительный техникум. Но потом он проникся идеями создания еврейской автономии и в 1931 году уехал на Дальний Восток. В своей автобиографии уже в 1949 году Казакевич писал, что работал он «вначале районным культинструктором (ст. Тихонькая Уссурийской ж.д.), затем начальником строительства Дворца культуры (там же), председателем колхоза (с. Казанка Биробиджанского р-на), директором Биробиджанского драматического театра (1933–1934), председателем областного радиокомитета (1935 г.), зав. литературной частью газеты «Биробиджанская звезда» (1935–1937)» («Советские писатели: Автобиографии», том 4, М., 1972). В 1932 году у Казакевича вышла первая книга стихов на идиш языке «Биробиджан».

И самое главное – через три года он женился на завсектором обкома комсомола Галине Швориной.

В 1938 году Казакевич переехал в Москву, где решил заняться исключительно литературным трудом.

За несколько лет он подготовил к печати на идиш языке поэтический первый сборник «Большой мир» и роман в стихах «Шолом и Хава», а также сценарий для музыкального фильма о Моцарте и трагедию о Колумбе.

Потом началась война. Казакевич имел сильную близорукость и поэтому от военной службы был освобождён. Но уже в июле сорок первого года он записался в Краснопресненскую дивизию Московского народного ополчения. Позже писатель вспоминал: «Начало войны. В Москве появились офицеры, грязные, с полевыми петлицами и знаками, небритые, и это казалось странным людям, привыкшим к подтянутости и шикарному виду Красной Армии. И глаза у них были такие немного подчёркнуто значительные (гордость перед тыловой Москвой), но в то же время – оглушённые, словно они побывали в другом мире и принесли оттуда страшную тайну, которую они не имеют права рассказать. (Вначале ещё считалось, что поражение можно скрыть.)».

Этими словами писатель уже в 1951 году хотел начать один из своих романов: «Новая земля».

 

Пер­вое ра­не­ние Ка­за­ке­вич по­лу­чил осе­нью со­рок пер­во­го го­да на под­сту­пах к Моск­ве. Вто­рой раз пи­са­те­лю не по­вез­ло 27 ап­ре­ля со­рок чет­вёр­то­го в бою за го­род Ко­вель: не­мец­кая пу­ля уго­ди­ла ему в но­гу. Тре­тий раз его за­де­ло 22 ию­ля при вы­пол­не­нии за­да­ния в ты­лу про­тив­ни­ка под поль­ским го­ро­дом Вло­да­вой. Спу­с­тя три дня он со­об­щал же­не: «Я ле­жу сно­ва в гос­пи­та­ле в Поль­ше. Это зда­ние быв­шей шко­лы, свет­ло, чи­с­то, мно­го цве­тов. Я ра­нен ос­кол­ком гра­на­ты в пра­вое бе­д­ро. Ос­ко­лок уже вы­ну­ли. Бы­ло (и пред­сто­ит ещё) мно­го бо­ли. Но это не страш­но. Де­ло бы­ло так: фор­си­ро­вав Зап. Буг, на­ши ча­с­ти на­ча­ли не­от­ступ­но пре­сле­до­вать про­тив­ни­ка. Я с от­де­ле­ни­ем мо­ей кон­ной раз­вед­ки на­стиг­ли не­мец­кую ко­лон­ну в 60–70 чел. С кри­ка­ми «Ура» и «Hande hoh!» вре­зал­ся я во гла­ве сво­их кон­ни­ков в груп­пу нем­цев. А бы­ло нас 7 че­ло­век. Зад­ние нем­цы под­ня­ли ру­ки, и я им при­ка­зал ид­ти в наш тыл. Впе­ре­ди шёл офи­цер. За­бе­жав за ка­мен­ный са­рай, он раз­вер­нул пу­ле­мёт. При­шлось уди­рать. Все­го мы в этой стыч­ке унич­то­жи­ли до 20 фри­цев и по­те­ря­ли уби­ты­ми двух, и трое (в том чис­ле и я) ра­не­но. Ес­ли бы нем­цы пред­по­ла­га­ли, что нас се­ме­ро, ни один из нас не ушёл бы жи­вой».

В ок­тя­б­ре 1944 го­да Ка­за­ке­вич стал по­мощ­ни­ком на­чаль­ни­ка раз­ве­дот­де­ла 47-й ар­мии, ко­то­рая по­том уча­ст­во­ва­ла во взя­тии Шнай­де­мю­ле, Дейч-Кро­не, Альт­дам­ма, Бер­ли­на, Пот­сда­ма и Бран­ден­бур­га.

По­сле де­мо­би­ли­за­ции вы­яс­ни­лось, что ни на ка­кое жи­льё быв­ший раз­вед­чик рас­счи­ты­вать не мо­жет. По­мог­ла Ка­за­ке­ви­чу се­с­т­ра од­но­го из его ко­ман­ди­ров, ус­ту­пив­шая на вре­мя се­мье со­слу­жив­ца бра­та из че­ты­рёх че­ло­век свою ком­на­ту в дву­хэ­таж­ном ба­ра­ке близ Ха­мов­ни­ков. Поз­же со­сед­ка пи­са­те­ля – М.Ти­то­ва вспо­ми­на­ла: «Ка­за­ке­ви­чи за­ни­ма­ли ком­на­ту око­ло 18 ква­д­рат­ных ме­т­ров; при вхо­де, как и по­ло­же­но, кро­шеч­ный за­ку­ток, где спря­та­лись ке­ро­син­ка, ка­с­т­рю­ли и про­чая не­хи­т­рая ут­варь». Вот в та­ких ас­ке­ти­че­с­ких ус­ло­ви­ях Эм­ма­ну­ил Ка­за­ке­вич ра­бо­тал над сво­ей пер­вой по­ве­с­тью о вой­не.

Ког­да ру­ко­пись бы­ла го­то­ва, пи­са­тель от­нёс её в ре­дак­цию жур­на­ла «Зна­мя». От­ве­тил ему лич­но Виш­нев­ский. Ав­тор «Оп­ти­ми­с­ти­че­с­кой тра­ге­дии» пи­сал: «Здрав­ст­вуй­те, тов. Ка­за­ке­вич. Се­го­дня про­чёл Ва­шу по­весть «Звез­да»… По­з­д­рав­ляю Вас. Это на­сто­я­щая вещь, точ­ная, ум­ная, на­ск­возь во­ен­но гра­мот­ная, пол­ная раз­мы­ш­ле­ний и ду­ши. Вещь не­лёг­кая для лю­би­те­лей «бел­ле­т­ри­с­ти­ки». Вещь горь­кая и вме­с­те с тем пол­ная си­лы и оп­ти­миз­ма… Со­вер­шен­но за­ме­ча­тель­ны «кру­ги», ко­то­рые по­ка­за­ны во­круг груп­пы Трав­ки­на. От име­ни «Зна­ме­ни» бла­го­да­рю Вас за по­весть. Мы да­дим её в № 1-м 1947 го­да. Вы долж­ны пи­сать. Все дан­ные за это».

Вес­ной 1948 го­да Ка­за­ке­ви­чу при­су­ди­ли за «Звез­ду» Ста­лин­скую пре­мию вто­рой сте­пе­ни. И тут же ему как све­же­ис­пе­чён­но­му клас­си­ку в элит­ном до­ме в Ла­в­ру­шин­ском пе­ре­ул­ке да­ли про­стор­ную че­ты­рёх­ком­нат­ную квар­ти­ру.

На вол­не ус­пе­ха Виш­нев­ский по­ста­вил в май­ский но­мер «Зна­ме­ни» за 1948 год вто­рую по­весть Ка­за­ке­ви­ча «Двое в сте­пи». Но тут не­о­жи­дан­но слу­чи­лась осеч­ка. На пи­са­те­ля вдруг в «Лит­га­зе­те» об­ру­шил­ся А.Ма­рь­я­мов. Пи­са­тель­ский мир сра­зу за­мер. Все ста­ли вы­счи­ты­вать, от­ку­да по­дул ве­тер: свер­ху или кри­тик про­сто про­явил лич­ную ини­ци­а­ти­ву. Не­де­ли две на­род вы­жи­дал. По­том по­яви­лась сдер­жан­ная ре­цен­зия в «Тру­де». И лишь в кон­це ию­ня ин­ст­рук­то­ры из ЦК ВКП(б) ус­по­ко­и­ли за­ме­с­ти­те­лей Виш­нев­ско­го: мол, про­изо­ш­ло не­до­ра­зу­ме­ние, жур­нал опуб­ли­ко­вал хо­ро­шую по­весть. По­след­нюю точ­ку вро­де бы по­ста­вил Илья Эрен­бург, ко­то­рый уже го­тов был про­воз­гла­сить Ка­за­ке­ви­ча глав­ной на­деж­дой со­вет­ской ли­те­ра­ту­ры. Рас­тро­гав­шись, пи­са­тель 3 ию­ля от­ве­тил Эрен­бур­гу: «Я взвол­но­ван Ва­шим вни­ма­ни­ем и горд Ва­шей оцен­кой мо­ей вто­рой ве­щи. Не мно­го ос­та­лось на све­те су­дей, чьё мне­ние для ме­ня так важ­но, как Ва­ше».

Впро­чем, Ка­за­ке­вич силь­но не обо­ль­щал­ся. В глу­би­не ду­ши он по­ни­мал, что Виш­нев­ский с хо­ду опуб­ли­ко­вал его по­ве­с­ти о вой­не не по­то­му, что они бы­ли ге­ни­аль­ны. Про­сто у ре­дак­ции на тот мо­мент в порт­фе­ле не име­лось бо­лее до­стой­ных ру­ко­пи­сей. Ка­за­ке­вич в сво­ём днев­ни­ке че­ст­но при­знал­ся: «Нуж­но твёр­до ус­во­ить, что «Звез­да» и «Двое в сте­пи» хо­ро­ши толь­ко на фо­не ны­неш­ней ли­те­ра­ту­ры, а так эти ве­щи сред­ние, да­же – стро­го го­во­ря – сла­бые. Я ни­че­го ещё не сде­лал, и моя не­ко­то­рая по­пу­ляр­ность сре­ди чи­та­ю­щей пуб­ли­ки ос­но­ва­на толь­ко на том, что дру­гие ве­щи – ещё ху­же. Не­об­хо­ди­мо это по­нять твёр­до и ис­крен­не, ина­че мне уг­ро­жа­ет столь рас­про­ст­ра­нён­ный те­перь в ли­те­ра­ту­ре ма­разм. Во мне есть мно­гое из то­го ма­те­ри­а­ла, ко­то­рый мо­жет со­ста­вить круп­но­го пи­са­те­ля: лю­бовь к лю­дям, стра­ст­ность, такт. Но ещё мно­го­го нет. <…> Не дай бог отя­же­леть».

Ка­за­ке­вич очень на­де­ял­ся, что пе­ре­лом­ной для не­го ока­жет­ся тре­тья вещь. Ле­том 1948 го­да он за­пи­сал в днев­ни­ке: «Вес­на в Ев­ро­пе» – ро­ман о со­вет­ском че­ло­ве­ке, гвар­дии май­о­ре Сер­гее Пе­т­ро­ви­че Лу­бен­цо­ве. Он про­шёл огонь, во­ду и мед­ные тру­бы. Раз­вед­чик, во­ин, по­эт и мыс­ли­тель – вот кто та­кой май­ор Лу­бен­цов, ес­ли хо­ти­те знать. Он триж­ды уми­рал и триж­ды вос­кре­сал из мёрт­вых. Чув­ст­во соб­ст­вен­но­с­ти чуж­до ему уже. Дом для не­го – преж­де все­го. Он име­ет трёх бра­ть­ев, из ко­то­рых один – ге­не­рал-ар­тил­ле­рист, дру­гой – ка­пи­тан-тан­кист, тре­тий – ма­с­тер за­во­да на Ура­ле <…> Вто­рой ге­рой ро­ма­на – ка­пи­тал Сер­дюк. Это че­ло­век ог­ра­ни­чен­ный, жи­ву­щий на­сто­я­щим днём, по­ли­ти­че­с­ки не­об­ра­зо­ван­ный, слу­жа­ка».

Од­на­ко уже осе­нью Ка­за­ке­ви­чу ста­ло не до ро­ма­на. По ко­ман­де Ми­ха­и­ла Сус­ло­ва Агит­пром ре­шил сроч­но пе­ре­смо­т­реть все пуб­ли­ка­ции жур­на­ла «Зна­мя» за по­след­ний год. На этот раз про­ве­ря­ю­щие по­че­му-то при­дра­лись ко всем пуб­ли­ка­ци­ям, вы­шед­шим из-под пе­ра ав­то­ров ис­клю­чи­тель­но ев­рей­ской на­ци­о­наль­но­с­ти. По раз­де­лу про­зы пар­тап­па­рат­чи­ки боль­ше все­го пре­тен­зий вы­ска­за­ли к по­ве­с­ти Ка­за­ке­ви­ча «Двое в сте­пи» и Мель­ни­ко­ва (Мель­ма­на) «Ре­дак­ция».

4 ок­тя­б­ря ра­бо­та жур­на­ла «Зна­мя» об­суж­да­лась на за­се­да­нии орг­бю­ро ЦК ВКП(б). В по­ста­нов­ле­нии бы­ло ска­за­но: «Вме­с­то ак­тив­ной борь­бы за боль­ше­вист­скую пар­тий­ность в ли­те­ра­ту­ре ре­дак­ция пре­до­ста­ви­ла стра­ни­цы жур­на­ла про­из­ве­де­ни­ям, ав­то­ры ко­то­рых, изо­б­ра­жая лю­дей от­ста­лых и не­пол­но­цен­ных, пре­воз­но­си­ли и пре­вра­ща­ли их в ге­ро­ев. На­при­мер, в по­ве­с­ти Э.Ка­за­ке­ви­ча «Двое в сте­пи» мо­раль­но оп­рав­ды­ва­ет­ся че­ло­век, со­вер­шив­ший тяж­кое пре­ступ­ле­ние». В раз­ви­тие это­го по­ста­нов­ле­ния «Но­вый мир» тут же на­пе­ча­тал рез­ко кри­ти­че­с­кую ста­тью Б.Со­ло­вь­ё­ва «По­ощ­ре­ние на­ту­ра­лиз­ма». Ещё один об­лыж­ный ма­те­ри­ал по­явил­ся так­же в жур­на­ле «Со­ци­а­ли­с­ти­че­с­кая за­кон­ность» (реп­ли­ка Т.Ос­та­пен­ко «Со­вет­ский суд в кри­вом зер­ка­ле»).

Поз­же чи­нов­ни­ки из Агит­про­ма под ру­ко­вод­ст­вом Г.Ма­лен­ко­ва кон­кре­ти­зи­ро­ва­ли свои об­ви­не­ния. В кон­це де­ка­б­ря 1948 го­да они вне­сли в по­ста­нов­ле­ние орг­бю­ро ЦК та­кую фра­зу: «В по­ве­с­ти Э.Ка­за­ке­ви­ча «Двое в сте­пи» по­дроб­но рас­пи­сы­ва­ют­ся пе­ре­жи­ва­ния ма­ло­душ­но­го че­ло­ве­ка, при­го­во­рён­но­го во­ен­ным три­бу­на­лом к рас­ст­ре­лу за на­ру­ше­ние во­ин­ско­го дол­га. Ав­то­ром мо­раль­но оп­рав­ды­ва­ет­ся тяг­чай­шее пре­ступ­ле­ние тру­са, при­вед­шее к ги­бе­ли во­ин­ской ча­с­ти».

Боль­ше всех по­сле пар­тий­ных раз­бо­рок по­ст­ра­дал глав­ный ре­дак­тор «Зна­ме­ни» Виш­нев­ский. Ма­лен­ков пред­ло­жил за­ме­нить его на Ва­ди­ма Ко­жев­ни­ко­ва. Кро­ме то­го, до­ста­лось Мель­ни­ко­ву (Мель­ма­ну). Его хо­те­ли ис­клю­чить за по­ли­ти­че­с­ки не­вы­дер­жан­ную по­весть «Ре­дак­ция» из Со­ю­за пи­са­те­лей. Но по­том вы­яс­ни­лось, что Мель­ни­ков не ус­пел всту­пить в пи­са­тель­ское со­об­ще­ст­во, и его вы­гна­ли из проф­со­ю­за.

Ка­за­ке­вич от­де­лал­ся лёг­ким ис­пу­гом. Он да­же че­рез ка­кое-то вре­мя вер­нул­ся к ра­бо­те над ро­ма­ном, ко­то­рый по­лу­чил у не­го уже но­вое на­зва­ние «Вес­на на Оде­ре». 23 ию­ня 1949 го­да пи­са­тель за­фик­си­ро­вал в сво­ём днев­ни­ке: «Кон­чил на­ко­нец ро­ман. Миг вож­де­лен­ный на­стал. Кон­чил и ещё раз при­шёл в ужас от его не­до­стат­ков. Их чу­до­вищ­но мно­го. Мно­гие лю­ди на­ча­ты и не кон­че­ны, по­вис­ли в воз­ду­хе; раз­вед­чи­ки блед­ны да­же по срав­не­нию со «Звез­дой» и не вы­зы­ва­ют ни­че­го, кро­ме глу­хой до­са­ды. Глав­ное по­ло­вин­ча­то. Не­га­тив­ное – трус­ли­во. Я очень ус­тал. Ес­ли бы не день­ги, я бы не пе­ча­тал ро­ман те­перь… За­в­т­ра сдаю, ина­че нель­зя».

Как все­гда, но­вую ру­ко­пись Ка­за­ке­вич в пер­вую оче­редь пред­ло­жил ре­дак­ции жур­на­ла «Зна­мя». Ко­жев­ни­ков дип­ло­ма­тич­но пе­ре­слал ро­ман в Ген­штаб. Поз­же ин­те­рес к но­вой ве­щи пи­са­те­ля про­яви­ли так­же два Алек­сан­д­ра: Твар­дов­ский и Фа­де­ев. Про­щу­пав на­ст­ро­е­ния в вер­хах, Ко­жев­ни­ков ска­зал, что даст ро­ман в жур­на­ле лишь при вы­пол­не­нии двух ус­ло­вий: ес­ли бу­дут изъ­я­ты все упо­ми­на­ния о мар­ша­ле Жу­ко­ве и ес­ли пи­са­тель вклю­чит стра­ни­цы о ве­ли­кой ро­ли Ста­ли­на. Ка­за­ке­вич вы­нуж­ден был со­гла­сить­ся.

Вес­ной 1950 го­да ро­ман «Вес­на на Оде­ре» был вы­дви­нут на Ста­лин­скую пре­мию. Ес­ли ве­рить вос­по­ми­на­ни­ям Кон­стан­ти­на Си­мо­но­ва, Ста­лин во вре­мя об­суж­де­ния со­ис­ка­те­лей по­ин­те­ре­со­вал­ся, по­че­му Ка­за­ке­вич двух мар­ша­лов – Ко­не­ва и Ро­кос­сов­ско­го вы­вел под сво­и­ми на­сто­я­щи­ми име­на­ми, а Жу­ко­ва пре­вра­тил в ка­ко­го-то Си­зо­кры­ло­ва. «У Жу­ко­ва, – пе­ре­да­вал Си­мо­нов ста­лин­ские сло­ва, – есть не­до­стат­ки, не­ко­то­рые его свой­ст­ва не лю­би­ли на фрон­те, но на­до ска­зать, что он во­е­вал луч­ше Ко­не­ва и не ху­же Ро­кос­сов­ско­го. Вот эта сто­ро­на в ро­ма­не то­ва­ри­ща Ка­за­ке­ви­ча не­пра­виль­ная». В ито­ге Ка­за­ке­ви­чу да­ли пре­мию все­го лишь вто­рой сте­пе­ни.

А тут ещё в стра­не ста­ла на­би­рать обо­ро­ты кам­па­ния по борь­бе с ко­с­мо­по­ли­та­ми. Ка­за­ке­вич пред­по­чёл не ис­пы­ты­вать судь­бу и, по­лу­чив пре­мию, уе­хал во Вла­ди­мир­скую глушь, в де­рев­ню Глу­бо­кое. В счи­тан­ные не­де­ли он со­чи­нил по­весть «До­нос (из за­пи­сок граж­да­ни­на Не­из­ве­ст­но­го)», но по­том сам же ис­пу­гал­ся на­пи­сан­но­го и бро­сил ру­ко­пись в печь.

Ког­да страх по­ма­лень­ку стал ис­че­зать, Ка­за­ке­вич взял­ся за но­вую по­весть о вой­не, ко­то­рая пер­во­на­чаль­но бы­ла на­зва­на по име­ни глав­но­го ге­роя – «Аки­мов». «За­кан­чи­ваю «Аки­мо­ва», – пи­сал он в 1952 го­ду в сво­ём днев­ни­ке. – Ощу­ще­ние, по­хо­жее на то, ко­то­рое бы­ло у ме­ня при окон­ча­нии «Звез­ды». Тог­да, прав­да, бы­ла пол­ная не­уве­рен­ность, те­перь уве­рен­ность боль­ше, но со­мне­ний не мень­ше. Пер­со­на­жей я те­перь чув­ст­вую луч­ше, ви­жу их яс­нее, всё ве­ще­ст­вен­нее. Я их те­перь люб­лю боль­ше. На­сколь­ко по­мню, я при пи­са­нии «Звез­ды» за­став­лял се­бя ра­бо­тать, и толь­ко вра­бо­тав­шись, на­чи­нал лю­бить сво­их ге­ро­ев. Я не лю­бил их. Ес­ли они по­лу­ча­лись та­ки­ми тёп­лы­ми, то это лишь по­то­му, что в них – бес­соз­на­тель­но для ме­ня – от­ра­зи­лась моя соб­ст­вен­ная лю­бовь к лю­дям. Те­перь я уже люб­лю сво­их ге­ро­ев, как от­дель­ных от ме­ня лю­дей. Как су­ще­ст­ву­ю­щих лю­дей. Аки­мов (в от­ли­чие от Трав­ки­на) ка­жет­ся мне ре­аль­но су­ще­ст­ву­ю­щим, от ме­ня от­дель­но, че­ло­ве­ком. Ка­жет­ся, «Аки­мов» луч­шее из все­го, что я до сих пор на­пи­сал. На­и­бо­лее бли­зок он к «Звез­де», но на­де­юсь – на выс­шем эта­пе ма­с­тер­ст­ва».

В окон­ча­тель­ном ва­ри­ан­те Ка­за­ке­вич дал по­ве­с­ти дру­гое на­зва­ние: «Серд­це дру­га». Но по ху­до­же­ст­вен­но­му уров­ню она «Звез­ду» не пре­взо­ш­ла.

Ещё не ра­зо­брав­шись до кон­ца с «Аки­мо­вым», Ка­за­ке­вич од­но­вре­мен­но по­пы­тал­ся взять­ся за про­дол­же­ние «Вес­ны на Оде­ре» – ро­ман «Дом на пло­ща­ди». Он со­би­рал­ся сво­е­го ге­роя Лу­бен­цо­ва сде­лать уже ко­мен­дан­том не­боль­шо­го не­мец­ко­го го­ро­да в пред­го­рь­ях Гар­ца. «В этом ро­ма­не я, как су­мею, – пи­сал он в 1952 го­ду, – по­ка­жу слож­ную и ум­ную де­я­тель­ность со­вет­ской во­ен­ной ад­ми­ни­с­т­ра­ции по под­лин­ной де­на­фи­ка­ции и де­ми­ли­та­ри­за­ции Гер­ма­нии – ту ра­бо­ту, ко­то­рую я ви­дел сво­и­ми гла­за­ми и в ко­то­рой по ме­ре сво­их сил уча­ст­во­вал».

Но вплот­ную за эту кни­гу Ка­за­ке­вич за­сел лишь вес­ной 1953 го­да. 25 ап­ре­ля он за­пи­сал в сво­ём днев­ни­ке: «На­чи­наю фор­ми­ро­вать «Дом на пло­ща­ди». Ра­зу­ме­ет­ся, не­ле­пое де­ло – в ны­неш­нее из­мен­чи­вое вре­мя пи­сать по­ли­ти­че­с­кий ро­ман. Си­ту­а­ция не­ус­той­чи­вая».

Вот ко­рень по­сле­ду­ю­щих не­удач Ка­за­ке­ви­ча. Пи­са­те­ля в боль­шей сте­пе­ни вол­но­ва­ла от­нюдь не судь­ба его ге­роя. Он ду­мал о том, как впи­сать­ся в но­вые вре­ме­на. Уже в 1954 го­ду Ка­за­ке­вич, по­да­вая за­яв­ку в из­да­тель­ст­во «Со­вет­ский пи­са­тель», под­чёр­ки­вал: «Ос­нов­ной ге­рой ро­ма­на – под­пол­ков­ник Лу­бен­цов, зна­ко­мый чи­та­те­лю по кни­ге «Вес­на на Оде­ре», – яв­ля­ет­ся, с мо­ей точ­ки зре­ния, – и я не скры­ваю это­го – иде­аль­ным ко­мен­дан­том, при­ме­ром для под­ра­жа­ния; его об­раз – со­би­ра­тель­ный; он – при­мер то­го, как ве­ли се­бя луч­шие со­вет­ские лю­ди за гра­ни­цей и как долж­ны они се­бя ве­с­ти. Та­ким об­ра­зом, кни­га моя долж­на иметь се­рь­ёз­ное вос­пи­та­тель­ное зна­че­ние – к это­му я стрем­люсь. Я меч­таю о том, что­бы она ста­ла как бы «на­став­ле­ни­ем по ко­мен­дант­ской служ­бе», но на­став­ле­ни­ем, в ме­ру мо­их сил, ху­до­же­ст­вен­ным. Тра­ди­ция этой кни­ги, как мне ка­жет­ся, вос­хо­дит к за­гра­нич­ным сти­хам Ма­я­ков­ско­го. «На­ши за гра­ни­цей» – те­ма весь­ма важ­ная и с каж­дым го­дом ста­но­вя­ща­я­ся всё важ­ней и ак­ту­аль­ней. По­это­му я рас­сма­т­ри­ваю свою кни­гу как оп­ре­де­лён­ный «го­су­дар­ст­вен­ный за­каз», ко­то­рый я по сво­ей во­ле бе­ру на се­бя вы­пол­нить». Но с гос­за­ка­зом пи­са­тель, как ока­за­лось, не спра­вил­ся. Не слу­чай­но от этой кни­ги от­ка­за­лись все сто­лич­ные жур­на­лы.

Тра­ге­дия Ка­за­ке­ви­ча как пи­са­те­ля за­клю­ча­лась в том, что он ни­ког­да не пи­сал на веч­ность. День­ги, квар­ти­ра, си­ю­ми­нут­ный ус­пех все­гда зна­чи­ли для не­го мно­го боль­ше, чем чи­с­тое ис­кус­ст­во. Он ока­зал­ся не го­тов стра­дать ра­ди идеи.

При­чём умом Ка­за­ке­вич все эти ве­щи по­ни­мал. Он ещё в 1951 го­ду за­пи­сал в сво­ём днев­ни­ке: «Се­мён Лип­кин был прав – я ра­бо­тал до сих пор в бе­лых пер­чат­ках, вме­с­то то­го что­бы жи­вь­ём сди­рать с се­бя шку­ру. На­ста­ло вре­мя сди­ра­ния шку­ры. Хва­тит ли у ме­ня для это­го стра­с­ти к му­че­ни­че­ст­ву?»

Стра­с­ти не хва­ти­ло. Из-за это­го в ян­ва­ре 1954 го­да с ним не за­хо­те­ла об­щать­ся Ан­на Ах­ма­то­ва. «Я бы­ла у Ни­ку­ли­на, – рас­ска­зы­ва­ла по­том Ах­ма­то­ва Ли­дии Чу­ков­ской. – Там мне пред­ста­ви­ли Ка­за­ке­ви­ча. Я ни­че­го, по­да­ла ему ру­ку, поз­до­ро­ва­лась, но уш­ла в ком­на­ту к де­воч­кам. Мне по­том зво­ни­ла хо­зяй­ка до­ма: «Он так жа­лел, ему бы­ло так ин­те­рес­но с ва­ми по­зна­ко­мить­ся». Чу­ков­ская пы­та­лась по­том за­сту­пить­ся за пи­са­те­ля. «Я ска­за­ла, что Ка­за­ке­вич не сов­сем тон­ко, не во всех от­тен­ках зна­ет язык и по­то­му от­че­ст­вом, быть мо­жет, и не хо­тел её оби­деть. («Серд­це дру­га» во­об­ще сла­бая вещь, на­пи­сан­ная с боль­ши­ми по­греш­но­с­тя­ми.) Но Ан­на Ан­д­ре­ев­на мо­е­го за­ступ­ни­че­ст­ва не при­ня­ла».

Бы­с­т­ро ра­зо­ча­ро­вал­ся в Ка­за­ке­ви­че и Бо­рис Па­с­тер­нак. Он в ян­ва­ре 1956 го­да че­ст­но ска­зал Чу­ков­ской: «Я та­кой ду­рак. Ка­за­ке­вич при­слал мне две свои кни­ги. Мне го­во­ри­ли: «про­за». Я на­чал смо­т­реть пер­вую вещь: ску­по, точ­но. Я и по­ду­мал: в са­мом де­ле. В это вре­мя я как раз по­сы­лал ему де­ло­вую за­пи­с­ку, взял да и при­пи­сал: «я на­чал чи­тать Ва­шу кни­гу и ви­жу, что это пре­крас­ная про­за». И по­том так по­жа­лел об этом! Чи­таю даль­ше: обыч­ное до­б­ро­ду­шие… Ко­неч­но, ес­ли убить всех, кто был от­ме­чен лич­но­с­тью, то мо­жет и это сой­ти за про­зу…».

Ка­за­ке­вич очень бур­но при­вет­ст­во­вал при­ход «от­те­пе­ли». Он с эн­ту­зи­аз­мом в 1956 го­ду вклю­чил­ся в со­зда­ние но­во­го аль­ма­на­ха «Ли­те­ра­тур­ная Моск­ва». Но всё ог­ра­ни­чи­лось по­лу­ме­ра­ми. Ед­ва сто­рон­ни­ки Ка­за­ке­ви­ча за­де­ли ут­вер­див­ший­ся при Хру­щё­ве но­вый ап­па­рат, и аль­ма­нах тут же без осо­бых це­ре­мо­ний «при­хлоп­ну­ли».

На­ко­пив­ший­ся при Ста­ли­не пар Ка­за­ке­вич по­том по­про­бо­вал вы­плес­нуть в по­ве­с­ти «Ле­нин в Раз­ли­ве». В про­ти­во­вес зло­дею Ста­ли­ну он хо­тел по­ка­зать со­вре­мен­ни­кам хо­ро­ше­го Ле­ни­на. Но Твар­дов­ский его трак­тов­ку не при­нял. От пи­са­те­ля по­тре­бо­ва­ли пол­но­стью изъ­ять из ру­ко­пи­си фи­гу­ру Зи­но­вь­е­ва.

Ка­за­ке­вич вы­нуж­ден был уй­ти в глу­хую обо­ро­ну. 28 ян­ва­ря 1959 го­да он от­пра­вил в жур­нал «Но­вый мир» ог­ром­ное пись­мо с объ­яс­не­ни­ем сво­ей по­зи­ции. «Ка­ким по­ка­зы­ваю я Зи­но­вь­е­ва? – во­про­шал пи­са­тель. – Я по­ка­зы­ваю его, в со­от­вет­ст­вии с ис­то­ри­че­с­кой прав­дой, по­ли­ти­че­с­ким тру­сом и ис­те­ри­ком, «боль­ше­ви­ком до пер­во­го ос­лож­не­ния си­ту­а­ции», мень­ше­ви­ком при пер­вом же ос­лож­не­нии, че­ло­ве­ком, не ве­ря­щим в си­лы ра­бо­че­го клас­са и в воз­мож­ность про­ле­тар­ской ре­во­лю­ции в Рос­сии, склон­ным пре­умень­шать роль про­ле­та­ри­а­та и его пар­тии, пре­уве­ли­чи­вать роль вра­га и вли­я­ние рос­сий­ско­го ме­щан­ст­ва. На­ко­нец, я по­ка­зы­ваю его «на­чи­на­ю­щим» ка­рь­е­ри­с­том, ка­рь­е­ри­с­том, так ска­зать, «в за­ро­ды­ше», уме­ю­щим ис­кус­но скры­вать свои ко­ле­ба­ния и сла­бо­с­ти ра­ди сво­е­го по­ло­же­ния в пар­тии, пы­та­ю­щим­ся на лю­дях ста­вить се­бя вро­вень с Ле­ни­ным. Спра­вед­ли­вое ут­верж­де­ние Ла­в­ре­нё­ва и Са­ца от­но­си­тель­но то­го, что Зи­но­вь­ев – же­с­то­кий че­ло­век с на­клон­но­с­тя­ми са­т­ра­па, с дик­та­тор­ски­ми за­маш­ка­ми, стре­мив­ший­ся еди­но­лич­но хо­зяй­ни­чать в т.н. Се­вер­ной Ком­му­не и в Ко­мин­тер­не, – от­но­сят­ся к по­сле­ок­тябрь­ско­му пе­ри­о­ду, ког­да боль­ше­ви­ки уже бы­ли у вла­с­ти, ког­да Зи­но­вь­ев, по­став­лен­ный пар­ти­ей на ру­ко­во­дя­щие по­сты, опи­рал­ся на ре­аль­ную си­лу по­бе­див­ше­го про­ле­та­ри­а­та. Как раз та­кие лю­ди, как Зи­но­вь­ев, бы­ли склон­ны к край­но­с­тям – они лег­ко пе­ре­хо­ди­ли от па­ни­ки и по­ли­ти­че­с­кой тру­со­с­ти к же­с­то­ко­с­ти, упо­е­нию вла­с­тью и ле­вац­ким за­ско­кам. Но у ме­ня в по­ве­с­ти речь идёт об ию­ле-ав­гу­с­те 1917 го­да. Про­изо­шёл раз­гром июль­ской де­мон­ст­ра­ции, ке­рен­щи­на тор­же­ст­ву­ет, пар­тия в тя­жё­лом по­ло­же­нии, ожи­ла ог­лу­шён­ная бы­ло ре­во­лю­ци­ей рос­сий­ская ре­ак­ция. В этих ус­ло­ви­ях Зи­но­вь­ев по­те­рял уве­рен­ность, он тру­сит, бо­ит­ся ре­ши­тель­ных дей­ст­вий, стра­шит­ся ле­нин­ской не­сги­ба­е­мой ве­ры в ре­во­лю­цию, ле­нин­ско­го ре­во­лю­ци­он­но­го на­по­ра. Что же тут уди­ви­тель­но­го? Что тут стран­но­го? Раз­ве это ис­то­ри­че­с­ки не­вер­но? Пусть по­про­бу­ют мне это до­ка­зать. Фак­ты силь­нее ре­цен­зий. Зи­но­вь­ев ис­пу­гал­ся ре­во­лю­ции. Два ме­ся­ца спу­с­тя он вы­сту­пит про­тив во­ору­жён­но­го вос­ста­ния, за­тем пой­дёт на от­кры­тое пре­да­тель­ст­во. Та­ко­вы фак­ты. Не­да­ром в ок­тя­б­ре, на квар­ти­ре у Фо­фа­но­вой, по­лу­чая умо­ля­ю­щие об «от­ме­не ре­во­лю­ции» за­пи­соч­ки Зи­но­вь­е­ва, Ле­нин го­во­рил с го­ре­чью и пре­зре­ни­ем: «Опять рас­хны­кал­ся, как ба­ба». При чём же тут «са­т­рап», «ле­вак», «Се­вер­ная Ком­му­на», «Ко­мин­терн» и пр.? Я изо­б­ра­жаю Зи­но­вь­е­ва в оп­ре­де­лён­ный ис­то­ри­че­с­кий пе­ри­од. Я по­ка­зы­ваю за­ро­дыш раз­но­гла­сий, ко­то­рые впос­лед­ст­вии долж­ны бы­ли до­ра­с­ти и дей­ст­ви­тель­но до­рос­ли до ещё бо­лее ос­т­ро­го кон­флик­та меж­ду этим че­ло­ве­ком и пар­ти­ей. Я по­ка­зы­ваю вну­т­рен­нюю мер­зость это­го дей­ст­ву­ю­ще­го ли­ца в то вре­мя, ког­да эта мер­зость не ста­ла ещё до­сто­я­ни­ем глас­но­с­ти. Так и толь­ко так мо­жет пи­са­тель раз­вен­чать, ра­зоб­ла­чить в ху­до­же­ст­вен­ном про­из­ве­де­нии дан­но­го че­ло­ве­ка в дан­ной об­ста­нов­ке. Ли­те­ра­ту­ра – как, впро­чем, и ис­то­рия – не ми­тин­го­вая аги­та­ция, а слож­ней­ший вид про­па­ган­ды, и тут ру­га­нью не обой­дёшь­ся. Не­ко­то­рым же то­ва­ри­щам из мо­их ре­цен­зен­тов ка­жет­ся, что ра­зоб­ла­чать зна­чит об­зы­вать ма­тер­но, не гну­ша­ясь при этом ан­ти­ис­то­ри­че­с­ки­ми – ста­ло быть, не­убе­ди­тель­ны­ми – пе­ре­ско­ка­ми из эпо­хи в эпо­ху. Эти то­ва­ри­щи не по­ни­ма­ют, что во­об­ще ру­гань по ад­ре­су по­ли­ти­че­с­ко­го про­тив­ни­ка ча­ще все­го не убеж­да­ет, а на­про­тив, на­сто­ра­жи­ва­ет чи­та­те­ля».

Од­на­ко Твар­дов­ский был не­пре­кло­нен: по­весть на­до пе­ре­пи­сать. Во вто­ром ва­ри­ан­те Ка­за­ке­вич сме­нил на­зва­ние, сде­лал «Си­няя те­т­радь», но Зи­но­вь­е­ва ос­та­вил. В от­вет Твар­дов­ский от даль­ней­ше­го со­труд­ни­че­ст­ва с пи­са­те­лем от­ка­зал­ся. Ка­за­ке­вич от бе­зы­с­ход­но­с­ти вы­нуж­ден был по­сту­чать­ся к оп­по­нен­ту Твар­дов­ско­го – к Фё­до­ру Пан­фё­ро­ву в «Ок­тябрь».

Ле­том 1960 го­да зав. сек­то­ром ЦК КПСС Игорь Чер­но­уцан твёр­до по­обе­щал пи­са­те­лю, что его по­весть о Ле­ни­не по­явит­ся в сен­тябрь­ской книж­ке «Ок­тя­б­ря». Но по­том ру­ко­пись изъ­я­ви­ли же­ла­ние про­чи­тать три се­к­ре­та­ря ЦК: Сус­лов, Му­хит­ди­нов и По­спе­лов. И во­прос о пуб­ли­ка­ции пе­ре­дви­нул­ся на на­ча­ло 1961 го­да. За­тем воз­ник­ли но­вые пре­по­ны. Ка­за­ке­вич по­том на­пи­сал в сво­ём днев­ни­ке: «15 де­ка­б­ря по­зво­нил в «Ок­тябрь» и уз­нал, что «Си­няя те­т­радь» опять за­пре­ще­на: 9 де­ка­б­ря По­ли­кар­пов по­зво­нил и ве­лел вы­нуть по­весть из но­ме­ра. К то­му же вы­яс­ни­лось (это сле­ду­ет вы­яс­нить точ­нее, не ве­рить сплет­ням), что за­вёл всё это де­ло Т., лю­то­вав­ший в та­ком не­вы­но­си­мом по­ло­же­нии <…>, я ре­шил дать Н.С. Хру­щё­ву те­ле­грам­му (480 слов на по­след­ние 160 руб.!). 23 де­ка­б­ря (в день 25-ле­тия смер­ти па­пы) мне по­зво­нил по­мощ­ник Н.С. – В.С. Ле­бе­дев, по­з­д­ра­вив­ший ме­ня с «за­ме­ча­тель­ным про­из­ве­де­ни­ем» и рас­хва­лив­ший ме­ня не­о­бык­но­вен­но… На сле­ду­ю­щий день Шей­нин [пер­вый за­ме­с­ти­тель глав­но­го ре­дак­то­ра жур­на­ла «Ок­тябрь». – В.О.] был у не­го и до­под­лин­но уз­нал, что Н.С. чи­тал мою те­ле­грам­му и го­во­рил: «Ка­за­ке­вич прав!» В об­щем, «Си­няя те­т­радь» по­яви­лась лишь в ап­рель­ской книж­ке «Ок­тя­б­ря» за 1961 год.

Борь­ба за по­весть о Ле­ни­не силь­но Ка­за­ке­ви­ча вы­мо­та­ла. Вра­чи об­на­ру­жи­ли у не­го зло­ка­че­ст­вен­ную опу­холь. В 1961 го­ду ему сде­ла­ли опе­ра­цию. Ед­ва очу­хав­шись, он сра­зу взял­ся за ра­бо­ту. «Пер­вые две но­чи и два дня по­сле опе­ра­ции, – пи­сал Ка­за­ке­вич в сво­ём днев­ни­ке, – нуж­но бы­ло бы про­дик­то­вать все при­хо­дя­щие в го­ло­ву мыс­ли. Те­перь все пе­ре­жи­ва­ния по­ту­ск­не­ли, по­те­ря­ли му­чи­тель­ную све­жесть. Но всё-та­ки я, ка­жет­ся, смо­гу ещё до­ста­точ­но силь­но опи­сать все впе­чат­ле­ния и стра­да­ния, свя­зан­ные с этим ед­ва ли не силь­ней­шим в жиз­ни нерв­ным по­тря­се­ни­ем. Это – по­сле, ког­да уй­ду из боль­ни­цы и ся­ду за ра­бо­ту. Ка­кую ра­бо­ту? Ро­ман «Ино­ст­ран­ная кол­ле­гия» [о ге­ро­и­че­с­кой борь­бе одес­ских боль­ше­ви­ков в 1919 го­ду. – В.О.] и за­мет­ки-за­го­тов­ки к «Мос­ков­ской по­ве­с­ти», «Рицк», «Ти­хим дням Ок­тя­б­ря», «Бы­лям ХХ ве­ка». За­мет­ки к «Жиз­ни Ле­ни­на» (ка­жет­ся, я твёр­до ре­шил пи­сать это); пе­ре­ве­с­ти (про­дик­то­вать, по­ка без от­дел­ки) «Ис­кру жиз­ни» Ре­мар­ка; по­след­нее я счи­таю сво­им дол­гом».

Но уже че­рез не­сколь­ко дней пи­са­те­лем ов­ла­де­ло чув­ст­во стра­ха. Он, су­дя по его днев­ни­ку, бо­ял­ся не смер­ти. Ему пе­чаль­но бы­ло со­зна­вать, что ни­че­го из на­ме­чен­но­го уже не ис­пол­нит­ся.

Из веч­но­го оп­ти­ми­с­та и юмо­ри­с­та Ка­за­ке­вич пре­вра­тил­ся в пес­си­ми­с­та. Пи­са­тель ра­зу­ве­рил­ся, в ча­ст­но­с­ти, в бу­ду­щем ли­те­ра­ту­ры на идиш язы­ке. 20 ав­гу­с­та 1961 го­да он за­пи­сал в сво­ём днев­ни­ке: «Был у ме­ня се­го­дня ви­лен­ский ев­рей­ский по­эт Оше­ро­вич. Чи­тал мне свои по­эмы, од­на – о Спар­та­ке, дру­гая – об ис­хо­де из Егип­та, тре­тья – о Хи­ро­си­ме. На­пи­са­но с уме­ни­ем, ме­с­та­ми та­лант­ли­во и ум­но. Един­ст­вен­ная бе­да: ни­ко­му не нуж­но. Пи­сать на жи­вом, пол­ном жиз­ни язы­ке, на ко­то­ром го­во­рят и про­из­во­дят ма­те­ри­аль­ные цен­но­с­ти лю­ди – ра­бо­чие и кре­с­ть­я­не – пи­сать на та­ком язы­ке мож­но луч­ше или ху­же; пи­сать же на уми­ра­ю­щем или уже умер­шем язы­ке по­сле той тра­ге­дии, ко­то­рую на­род и язык пе­ре­жи­ли, мож­но толь­ко ге­ни­аль­но, ина­че это ни­ко­му не нуж­но. Но! Ди­а­лек­ти­ка! Пи­сать ге­ни­аль­но мож­но толь­ко на пол­ном жиз­ни, жи­вом, раз­ви­ва­ю­щем­ся язы­ке. Ког­да ли­те­ра­ту­ра ста­но­вит­ся лич­ным де­лом 50-ти или 500 че­ло­век, она те­ря­ет ос­нов­ную свою функ­цию – пе­ре­ста­ёт быть сред­ст­вом об­ще­ния и сред­ст­вом со­вер­шен­ст­во­ва­ния об­ще­ст­ва. По­те­ряв это ка­че­ст­во, она пе­ре­ста­ёт быть ли­те­ра­ту­рой. В боль­шом ог­ром­ном хо­зяй­ст­ве – Спар­так то­же вещь. В кро­шеч­ном мир­ке, где все де­ла, кро­ме сти­хо­пи­са­ния, де­ла­ют­ся на дру­гих язы­ках – Спар­так nonsense. И всё-та­ки, хо­тя те­бе смеш­но и гру­ст­но, но при этом ты не­множ­ко гор­дишь­ся че­ло­ве­ком. «Что те­бе Спар­так?» – ду­мал я с та­ким же удив­ле­ни­ем, как не­ког­да Гам­лет ду­мал: «Что ему Ге­ку­ба? Что она – ему?»

Ка­за­ке­ви­ча не ста­ло 22 сен­тя­б­ря 1962 го­да. Спу­с­тя три дня Кор­ней Чу­ков­ский за­пи­сал: «Умер Ка­за­ке­вич. Уми­рая, он го­во­рил: «Не то жаль, что я уми­раю, а то жаль, что я не за­кон­чу ро­ма­на...» Го­во­рить это зна­чит не пред­став­лять се­бе, что та­кое смерть».

 

Вя­че­слав ОГ­РЫЗ­КО

 

В оформлении использованы кадры из фильма «Звезда». 1949 г. Режиссёр Александр ИВАНОВ





Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования