Архив : №18-19. 14.05.2010

Печали бабки Натальи

 Сто­я­ла ран­няя вес­на. Не­яр­кое солн­це про­хлад­но ка­са­лось гряз­но­го, сле­жав­ше­го­ся сне­га. Тру­ба но­во­ми­ров­ской ко­тель­ни еже­днев­но вы­ку­ри­ва­ла в воз­дух тон­ны уг­ля, и чёр­ной са­жей он ук­ла­ды­вал­ся на чи­с­тый снег. Не­бо меж тем про­све­чи­ва­ло сквозь вет­ви ивы, где пу­ши­с­тые ба­раш­ки уже го­то­ви­лись брыз­нуть зо­ло­той дым­кой цве­те­ния.

По вет­хой ве­ран­де ма­лень­ко­го де­ре­вян­но­го до­ма, сто­яв­ше­го поч­ти на краю ов­ра­га, взвол­но­ван­но ша­гал взад и впе­рёд ста­рик Кан­да­у­ров. Ино­гда он при­са­жи­вал­ся на лав­ку и нерв­но ку­рил. Жёл­то-ры­жие усы скры­ва­ли опу­щен­ные угол­ки его рта. В до­ме ти­хо уми­ра­ла его род­ная се­с­т­ра – На­та­лья. Скры­тый не­дуг по­га­сил огонь в её те­ле.

Пер­вые при­зна­ки бо­лез­ни про­яви­лись в ян­ва­ре. Тя­жё­лый груд­ной ка­шель за­му­чил. На­та­лья по­на­ча­лу ле­чи­лась на­род­ны­ми сред­ст­ва­ми, пи­ла тра­вы, не по­мог­ло. В рай­он­ной боль­ни­це, ку­да её увёз брат, по­на­ча­лу по­ла­га­ли двух­сто­рон­нюю пнев­мо­нию, ста­ли пич­кать таб­лет­ка­ми, уко­ла­ми. Меж тем со­сто­я­ние На­та­льи ухуд­ша­лось. С каж­дым днём ды­шать ста­но­ви­лось всё труд­нее. С тем и вы­пи­са­ли че­рез пол­то­ра ме­ся­ца. До­ма к На­та­лье не­сколь­ко раз при­хо­дил док­тор Пе­т­ров. Дол­го ос­ма­т­ри­вал, крях­тел, что-то вы­пи­сы­вал и, ухо­дя, ста­рал­ся не смо­т­реть в гла­за до­мо­чад­цам, при этом ус­по­ка­и­вал:

– Всё бу­дет в по­ряд­ке!

– Прав­да? – го­лос На­та­льи зву­чал уко­риз­нен­но.

– Да… Да, обя­за­тель­но! – за­ве­рял Пе­т­ров.

– Ва­ше «да» – уте­ша­ет, док­тор, – с уда­ре­ни­ем от­ве­ча­ла На­та­лья, дол­го и се­рь­ёз­но гля­дя на док­то­ра.– «Обя­за­тель­но» – нет…

Они пре­крас­но по­ни­ма­ли друг дру­га.

Ста­рик Кан­да­у­ров про­дол­жал ша­гать взад и впе­рёд по ве­ран­де до­ма, по­ка солн­це окон­ча­тель­но не скры­лось и до­ро­га за по­лем не по­те­ря­лась в се­рых те­нях. Тог­да он во­шёл в дом, на­ре­зал не­сколь­ко лом­ти­ков хле­ба и на­ма­зал их мё­дом.

– Мо­жет, хоть не­мно­го по­ешь?

– Фе­дя, ты же зна­ешь, не хо­чу!

– Ты уже вто­рой день не ешь, так нель­зя, – на­ста­и­вал Фё­дор.

Боль­ная без­молв­но ле­жа­ла и смо­т­ре­ла вдаль, за ок­но. Тя­же­ло ды­ша­ла, прядь влаж­ных во­лос при­лип­ла к ще­ке, на сте­не еле слыш­но ти­ка­ли ча­сы. В ле­вой ру­ке и в гру­ди она ощу­ща­ла тя­жесть, ко­то­рая рож­да­ла не­яс­ную тре­во­гу. В ка­кой-то мо­мент На­та­лья вдруг по­ня­ла, что се­го­дня ум­рёт. Ей не бы­ло страш­но, да и бо­лезнь её из­ма­я­ла, вы­жа­ла все со­ки.

На­та­лья при­еха­ла в Но­вый мир сра­зу по­сле вой­ны, ког­да по­сё­лок ещё но­сил ста­рое имя – Боль­шая Яма. У от­ца здесь жи­ла стар­шая род­ная се­с­т­ра. У неё и по­се­ли­лись. Здесь На­та­лья окон­чи­ла шко­лу, по­том в ней учил­ся и Фё­дор. По­сле тех­ни­ку­ма На­та­лья вер­ну­лась в по­сё­лок и всю жизнь про­ра­бо­та­ла на поч­те. Со­рок лет при­но­си­ла она в до­ма но­во­ми­ров­цев поч­ту и пен­сию. Пер­вой зна­ла по те­ле­грам­мам, те­ле­фон­ным звон­кам, у ко­го внук ро­дил­ся, ко­му на свадь­бу до­че­ри со­би­рать­ся, у ко­го по­хо­ро­ны.

В по­сёл­ке к На­та­лье от­но­си­лись с не­яс­ной на­сто­ро­жен­но­с­тью. По­ра­жа­ла она но­во­ми­ров­цев сво­ей одер­жи­мой на­бож­но­с­тью: не про­пу­с­ка­ла ни од­ной служ­бы, со­блю­да­ла все по­сты. Но­вый мир за­гу­дел, ког­да уз­нал, что На­та­лья от­да­ла на вос­ста­нов­ле­ние церк­ви все сбе­ре­же­ния: пят­над­цать ты­сяч руб­лей. Лю­дей оза­да­чи­ва­ли два во­про­са: от­ку­да у поч­та­ль­он­ши та­кие день­жи­щи и за­чем все от­да­вать на цер­ковь, ну не­мно­го от­стег­ну­ла для при­ли­чия и хва­тит. Но что­бы все сбе­ре­же­ния – это не­нор­маль­но. На та­кие день­ги мож­но бы­ло ку­пить три при­лич­ных кир­пич­ных до­ма, а не жить в ста­ром, де­ре­вян­ном. Как-то её об этом на­пря­мую спро­си­ли.

– Вам ка­кое де­ло! – от­ре­за­ла На­та­лья.

Те­ма бы­ла за­кры­та на­всег­да.

Фё­дор за­ка­ш­лял­ся. Мол­ча­ние в ком­на­те для не­го ста­ло не­вы­но­си­мым, и На­та­лья это по­чув­ст­во­ва­ла, по­вер­ну­лась к бра­ту.

– По­мру я се­го­дня, Фе­дя, – ту­с­к­лым, не сво­им го­ло­сом ска­за­ла На­та­лья. – По­мру! – уже уве­рен­нее по­вто­ри­ла.

– Ти­пун те­бе на язык, ска­жешь та­кое, – рас­сер­дил­ся Фё­дор.

– Смерть, Фе­дя, это по­кой, лёг­кость, без­мя­теж­ность. Жизнь труд­нее.

– На­та­лья, не го­во­ри та­ких слов, – от­ры­ви­с­то про­из­нёс Фё­дор, по его ще­кам за­ст­ру­и­лись слё­зы. Пле­чи за­тряс­лись, и ког­да по­пы­тал­ся за­ку­рить, си­га­ре­та вы­па­ла из дро­жав­ших паль­цев. Он рас­сер­дил­ся. – По­ми­рать она со­бра­лась, а про ме­ня по­ду­ма­ла? – го­лос его дрог­нул и над­ло­мил­ся.

– Все мы в ру­ках Гос­по­да на­ше­го, – сми­рен­но про­из­нес­ла На­та­лья.

Ти­ши­на сно­ва на­пол­ни­ла ком­на­ту.

Ста­рик Кан­да­у­ров пе­ре­ехал жить в Но­вый мир лет семь на­зад: как схо­ро­нил же­ну, так сра­зу и по­ехал к се­с­т­ре, да­же со­ро­ка дней не ждал. Взрос­лые де­ти не поз­ва­ли от­ца к се­бе в го­род, ста­рик же не на­пра­ши­вал­ся. На­та­лья вдо­ви­ла к то­му вре­ме­ни лет де­сять уже, ус­пе­ла и един­ст­вен­но­го сы­на схо­ро­нить, ос­та­лась с дву­мя вы­рос­ши­ми вну­ка­ми – Алек­се­ем и Ан­д­ре­ем. Ког­да брат ос­тал­ся один, поз­ва­ла его к се­бе…

По­мол­чав, На­та­лья че­рез си­лу, мед­лен­но про­из­нес­ла:

– За про­жи­тое спа­си­бо Гос­по­ду, – она по­смо­т­ре­ла на хму­рое ли­цо бра­та. – Что пе­ре­жи­ла вой­ну, что бы­ла же­ной, ма­те­рью, что вы­рос­ли Ан­д­рей с Алек­се­ем, и всё же на ду­ше пе­чаль­но. – На­та­лья вздох­ну­ла. – Всё кон­ча­ет­ся, – до­ба­ви­ла она, и по ще­ке по­тек­ла сле­за. – Фе­дя, ис­пол­ни мою прось­бу, – ли­цо На­та­льи ожи­ви­лось. – От­дай Бо­го­ро­ди­цу Гла­фи­ры в наш храм. Спас­ла она нас всех в вой­ну, да и по­сле обе­ре­га­ла.

– Не ико­на Гла­фи­ры не да­ла нам по­ме­реть, – воз­ра­зил Фё­дор.

– Од­но­му Гос­по­ду всё из­ве­ст­но, – от­ре­шён­но от­ве­ти­ла На­та­лья.

– Ни при чём здесь твой Бог! Вы­жи­ли, по­то­му что дер­жа­лись се­лом да род­нёй. Вот мать на­ша…

– Не смей, – гнев­ным хрип­ло­ва­тым го­ло­сом ос­та­но­ви­ла бра­та На­та­лья. – Ни­ко­му и ни­ког­да не ис­пы­тать чу­жую боль, каж­до­му суж­де­на своя. Не дай Бог ни­ко­му ис­пы­тать то­го, что вы­па­ло ма­те­ри на­шей. Стра­да­ния обес­си­ли­ли её. Вой­на, она ведь не толь­ко для силь­ных, она и для сла­бых.

–Ты пра­ва, – не без ко­ле­ба­ния от­ве­тил Фё­дор. – Вой­на – страш­ная шту­ка, ка­ле­чи­ла всех под­ряд. Не смо­т­ре­ла, ста­рик ты или ди­тё…

Каж­дый ушёл в вос­по­ми­на­ния, и у каж­до­го они бы­ли свои, толь­ко ка­са­лись пе­ре­жи­той ими, де­ть­ми, вой­ны.

То ян­вар­ское ут­ро со­рок вто­ро­го го­да на­сту­па­ло мед­лен­но. Не­хо­тя за­брез­жи­ла блед­ная, раз­мы­тая за­ря. Ага­та, мать На­та­льи и Фё­до­ра, вста­ла с пер­вы­ми пе­ту­ха­ми. Серд­це бы­ло пол­но тя­жё­лых пред­чув­ст­вий. Под­ня­лась и ста­ру­ха-мать – Ав­до­тья. Взгля­ну­ла на дочь и пе­ре­кре­с­ти­лась.

– Ты это че­го, доч­ка, за­бо­ле­ла?!

– Сон пло­хой, – от­ве­ти­ла Ага­та, лишь бы мать от­це­пи­лась.

– Сплюнь, – Ав­до­тья осе­ни­ла се­бя кре­ст­ным зна­ме­ни­ем. – По­мо­ли­лась бы со мной, Бо­жья бла­го­дать серд­це бы и со­гре­ла.

Ага­та по­ни­ма­ла, что пе­ре­убеж­дать мать бес­по­лез­но, тя­же­ло вздох­ну­ла, то­роп­ли­во ста­ла со­би­рать­ся.

– За де­ть­ми, ма­ма, при­смо­т­ри­те, осо­бен­но уж за Ва­неч­кой!

– Да иди ты на свой за­вод спо­кой­но, – на­пут­ст­во­ва­ла Ав­до­тья. – И за де­ть­ми не­че­го так уби­вать­ся, ни­че­го с ни­ми не слу­чит­ся. Ну, ко­ли Ва­нят­ка бу­дет шиб­ко кри­чать, смо­чу ему губ­ки ма­ко­вым от­ва­ром. Че­го ж ди­тё-то бу­дет ис­хо­дить кри­ком, а так спо­кой­но ус­нёт.

Ага­та дож­да­лась по­дру­жек и с ни­ми по­ш­ла к же­лез­но­до­рож­ной стан­ции, где и на­хо­дил­ся за­вод, вы­пу­с­кав­ший сна­ря­ды для тан­ков. Ага­та ра­бо­та­ла на то­кар­ном стан­ке, а за­сев­шее с ут­ра бес­по­кой­ст­во не ухо­ди­ло, при­го­ва­ри­вая: «Бе­да, бе­да». На­ко­нец, сме­на за­кон­чи­лась, и Ага­та, на­спех со­брав­шись, по­бе­жа­ла до­мой и, вой­дя в гор­ни­цу, всё по­ня­ла без слов по той страш­ной, без­молв­ной ти­ши­не, раз­лив­шей­ся в ком­на­те. Ав­до­тья с не­сколь­ки­ми бо­го­мол­ка­ми си­де­ла за сто­лом, на го­ло­ве чёр­ный пла­ток, у всех гла­за на мо­к­ром ме­с­те, на сто­ле бу­маж­ка.

От­ча­я­ние сда­ви­ло серд­це, тош­но­той при­хлы­ну­ло к гор­лу Ага­ты. «По­хо­рон­ка», – мол­ни­ей обо­жг­ла её страш­ная до­гад­ка и вдо­гон­ку сла­бая вто­рая: «Сон в ру­ку».

– Бед­нень­кая ты на­ша, – хрип­ло за­при­чи­та­ли бо­го­мол­ки, си­дев­шие на лав­ке у об­ра­зов. – Что же это на све­те-то тво­рит­ся, – про­дол­жа­ли рвать ду­шу ста­ру­хи, как пла­каль­щи­цы на по­хо­ро­нах.

– Кто? – еле слыш­но спро­си­ла Ага­та.

– На Ми­шень­ку на­ше­го, – за­го­ло­си­ла Ав­до­тья.

Ага­та впи­лась зу­ба­ми в ру­ку, что­бы за­глу­шить рву­щий­ся из гру­ди крик.

Во­круг сто­я­ли жен­щи­ны с за­пла­кан­ны­ми, опух­ши­ми гла­за­ми, как по ко­ман­де они хрип­ло за­го­ло­си­ли, вспо­ми­ная ушед­ших на фронт му­жей, бра­ть­ев, де­тей. В се­ле все уже зна­ли: Ага­та по­лу­чи­ла по­хо­рон­ку на стар­ше­го сы­на Ми­ха­и­ла.

При­шёл пред­се­да­тель. Бо­го­мол­ки при­тих­ли, всё-та­ки власть. Пред­се­да­тель по­жал ру­ку Ага­те, стал го­во­рить гром­ко, как на со­бра­нии, ка­ко­го ге­ро­и­че­с­ко­го сы­на вос­пи­та­ла она и её муж Ан­д­рей, ко­то­рый так­же сра­жа­ет­ся про­тив фа­ши­с­тов. Ага­та мол­ча слу­ша­ла и пла­ка­ла. На­ко­нец пред­се­да­тель умолк, на про­ща­ние спро­сил, еже­ли бу­дет в чём нуж­да, что­бы без стес­не­ния об­ра­ща­лась на­пря­мую к не­му, кол­хоз, чем смо­жет, тем по­мо­жет, пусть да­же Ага­та и не кол­хоз­ни­ца, но она мать ге­ро­и­че­с­ки по­гиб­ше­го под Моск­вой сы­на.

На­ко­нец, бли­же к по­лу­но­чи, все уш­ли. Ага­та уло­жи­ла де­тей и са­ма при­лег­ла. В до­ме ста­ло ти­хо-ти­хо. Ага­та не спа­ла. Су­хи­ми гла­за­ми гля­де­ла в по­то­лок. За­пла­кал Ва­неч­ка. Раз­би­тая и обес­си­лен­ная, Ага­та ват­ны­ми но­га­ми по­ш­ла на по­ло­ви­ну ма­те­ри. Ста­ру­ха креп­ко спа­ла, по­хра­пы­вая. Ага­та взя­ла сы­на и пе­ре­нес­ла к се­бе на кро­вать. Ва­неч­ка ру­чон­кой по­лез к во­ло­сам, на­кру­чи­вая их на паль­чик. При­знав ма­му, ус­по­ко­ил­ся и за­со­пел. Ма­лень­кие На­та­лья и Фё­дор спа­ли на пе­чи. Ага­та за­кры­ла гла­за, и ей по­ка­за­лось, что ле­тит она ку­да-то вниз, в чёр­ную без­дну.

Ага­та за­сто­на­ла и про­сну­лась. Тя­же­ло под­ня­лась. Впер­вые по­чув­ст­во­ва­ла, что ей хо­чет­ся по­мо­лить­ся, как это де­ла­ла по не­сколь­ку раз в день ста­ру­ха-мать. По­до­шла к об­ра­зам, упа­ла на ко­ле­ни и шеп­та­ла стра­ст­ные сло­ва, не вни­кая в их смысл. Не­по­движ­ны­ми гла­за­ми смо­т­ре­ла на неё Бо­го­ма­терь в све­те лам­пад­ки. Лег­че от раз­го­во­ра с ико­на­ми не ста­ло, на­про­тив, то­с­ка ещё силь­нее сда­ви­ла серд­це. Ага­та за­ры­да­ла, всё те­ло сжа­лось в ту­гой узел жгу­чей бо­ли. Глу­хо за­сто­на­ла Ав­до­тья. Ага­та по­до­шла к ста­ро­му фа­нер­но­му ко­мо­ду и до­ста­ла две не­боль­шие пач­ки пи­сем, об­мо­тан­ные крас­ной тесь­мой. Раз­вер­ну­ла тре­у­голь­ник, ста­ла чи­тать по­след­нее пись­мо сы­на, по­том пе­ре­чи­та­ла и пись­мо му­жа.

Ага­те вспом­ни­лось всё: и сви­да­ния у реч­ки, и пер­вый по­це­луй, и свадь­ба, и рож­де­ние де­тей. Муж Ан­д­рей был до­б­рым и ра­бо­тя­щим, же­ну не оби­жал, де­тей лю­бил. Пе­ред тем как уй­ти на фронт, ку­пил ко­зу. «С ней не про­па­дё­те!» – бы­ли его по­след­ние сло­ва. Из му­жи­ков в се­ле ос­та­лись без­ру­кий пред­се­да­тель, ста­рые не­мощ­ные де­ды, кол­че­но­гий са­пож­ник Илья, не­мой Филь­ка, ну и ду­рак Мить­ка, ещё де­тво­ра. Вот и весь муж­ской род и три сот­ни баб, по­ло­ви­на из ко­то­рых ста­ру­хи.

Как-то от сы­на и му­жа дол­го не бы­ло пи­сем. По­дру­ги по­со­ве­то­ва­ли схо­дить к Гла­фи­ре, что жи­ла на от­ши­бе, и при­ло­жить­ся к ико­не, что чу­де­са тво­рит.

…Ког­да в трид­ца­тых го­дах в за­ко­ло­чен­ную сель­скую цер­ковь уда­ри­ла мол­ния, и она вспых­ну­ла, слов­но её об­ли­ли ке­ро­си­ном, со­брав­ший­ся на­род мол­ча гла­зел и ни­че­го не де­лал, од­на толь­ко ста­рая Гла­фи­ра не по­бо­я­лась ог­ня. Осе­ни­ла се­бя кре­ст­ным зна­ме­ни­ем и бес­ст­раш­но ри­ну­лась в го­ря­щую цер­ковь.

– Сов­сем тро­ну­лась умом от сво­ей ре­ли­гии! – вы­крик­нул по­до­шед­ший пред­се­да­тель кол­хо­за.

Ему ни­кто не воз­ра­зил, но и ни­кто не бро­сил­ся спа­сать по­ло­ум­ную ста­ру­ху, и толь­ко ког­да от ог­ня стал за­ва­ли­вать­ся ку­пол, пред­се­да­тель по­вёл се­бя стран­но – к удив­ле­нию со­брав­ше­го­ся на­ро­да ки­нул­ся в цер­ковь. И ус­пел, вы­та­щил од­ной ру­кой поч­ти без­ды­хан­ное те­ло чок­ну­той ста­руш­ки, при­жав­шей к гру­ди де­ре­вян­ную Бо­го­ма­терь. Ико­на бы­ла вся обуг­ле­на, кро­ме глаз – уди­ви­тель­но чи­с­тых и яр­ких, буд­то пла­мя их сов­сем не кос­ну­лось. Гла­фи­ра очу­ха­лась, по­смо­т­ре­ла на пред­се­да­те­ля и, так ни­че­го и не ска­зав ему, по­бре­ла в свой угол.

И по­шёл слух, что ико­на чу­до­твор­ная. У од­ной мо­ло­душ­ки по­сле при­ло­же­ния к ико­не про­шла зуб­ная боль, у дру­гой – вос­па­ле­ние мо­че­во­го пу­зы­ря. Мед­по­мо­щи в се­ле ни­ка­кой не бы­ло, каж­дый вра­че­вал се­бя как мог, а так боль­ше тай­но хо­ди­ли к Гла­фи­ре, и та, каж­дый раз кре­с­тясь и чи­тая мо­лит­вы, снаб­жа­ла лю­дей тра­ва­ми, сна­до­бь­я­ми, и по­мо­га­ло, да­же пред­се­да­тель не удер­жал­ся и при­шёл со сво­ей бо­ляч­кой: кам­ни в поч­ке. При­ло­жи­ла Гла­фи­ра к боль­но­му ме­с­ту ико­ну, по­брыз­га­ла свя­той во­дой, и на сле­ду­ю­щий день пред­се­да­тель бе­гал как мо­ло­дой.

Ког­да на­ча­лась вой­на, хо­ди­ли жен­щи­ны к Гла­фи­ри­ной чу­до­твор­ной ико­не и про­си­ли за­щи­тить сво­их му­жей, сы­но­вей.

В ию­ле-ав­гу­с­те со­рок пер­во­го сто­я­ла не­слы­хан­ная жа­ра, про­сто пек­ло: зем­ля по­тре­с­ка­лась, рожь не под­ня­лась, реч­ка вы­сох­ла, тра­ва на лу­гах увя­да­ла под солн­цем и ста­но­ви­лась кол­кой и бу­рой. Что-то на­до бы­ло пред­при­ни­мать, а что – ни­кто не знал.

– Схо­ди­ла бы ты, Гла­фи­ра, со спа­сён­ной ико­ной-то на по­ля, что­бы дождь по­шёл? – как-то не­уве­рен­но про­тя­нул пред­се­да­тель и за­те­ре­бил пу­с­той ру­кав гим­на­с­тёр­ки. – Чем чёрт не шу­тит!

– При чём здесь не­чи­с­тый? – мрач­но ша­мк­ну­ла ста­руш­ка. – Всё по­ру­ши­ли, не­хри­с­ти.

Пред­се­да­тель про­мол­чал, что взять с вы­жив­шей из ума ста­ру­хи, но что-то бы­ло в об­ли­ке Гла­фи­ры та­кое, что за­став­ля­ло без­ру­ко­го Ива­на Фё­до­ро­ви­ча от­но­сить­ся к ней ес­ли не с ува­же­ни­ем, то с ка­ким-то не­объ­яс­ни­мым ему са­мо­му по­чте­ни­ем. Пред­се­да­тель про­шёл граж­дан­скую уда­лым ка­ва­ле­ри­с­том, ни­че­го, что без ру­ки вер­нул­ся, глав­ное – цел, и ор­ден Крас­но­го Зна­ме­ни на ки­те­ле. В по­сёл­ке с той вой­ны по­ло­ви­на му­жи­ков не вер­ну­лась. Кто сги­нул в бо­ях, кто по­дал­ся в дру­гие края, ко­го взя­ли и по­са­ди­ли, и боль­ше их не ви­да­ли. Вре­ме­на бы­ли ли­хие, ни­ко­го не ща­ди­ли, а мо­лод­це­ва­то­го ка­ва­ле­ри­с­та с ор­де­ном сра­зу но­вые вла­с­ти по­та­щи­ли в на­чаль­ст­во. Ког­да ста­ли ор­га­ни­зо­вы­вать кол­хо­зы, при­ехал из го­ро­да важ­ный че­ло­век в во­ен­ном до­б­рот­ном ки­те­ле, пред­ло­жил кан­ди­да­ту­ру Ива­на Фё­до­ро­ви­ча в пред­се­да­те­ли, и со­брав­ши­е­ся в клу­бе му­жи­ки и ба­бы без­ро­пот­но под­ня­ли ру­ки. В со­сед­нем се­ле на­род взял не ут­вер­дил пред­се­да­те­ля. На сле­ду­ю­щий день при­бы­ла под­во­да с во­ен­ны­ми, и уве­ли всех строп­ти­вых гор­ло­па­нов в го­род, и сги­ну­ли они, и все до­га­ды­ва­лись, ку­да. Мно­гие в ок­ру­ге ста­ли по­ни­мать, что с но­вой вла­с­тью на­до со­гла­шать­ся во всём.

Гла­фи­ра взя­ла ико­ну и по­ш­ла по по­лям: би­ла по­кло­ны, по­том мо­ли­лась, це­ло­ва­ла зем­лю. Смо­т­рел на эти чу­да­че­ст­ва пред­се­да­тель на­сме­ш­ли­во, но не ме­шал, ни сло­ва яз­ви­тель­но­го не про­ро­нил. В ту же ночь по­шёл ти­хий тёп­лый дождь, по­слуш­но по­ив­ший страж­ду­щую зем­лю до са­мо­го ут­ра, а на рас­све­те уда­рил гром. Мол­ния вспых­ну­ла од­но­вре­мен­но в двух ме­с­тах, ос­ве­тив на се­кун­ду всё, за­тем по­сы­пал­ся гу­с­той и хо­лод­ный град, ко­то­рый сво­им шу­мом за­глу­шил, ка­за­лось, це­лый свет. И ведь всё уро­ди­лось…

Боль­ше Гла­фи­ру пред­се­да­тель не тре­ти­ро­вал, и сель­ча­не ста­ли хо­дить к ней без стра­ха.

Ага­та схо­ди­ла к Гла­фи­ре на край се­ла, при­нес­ла ко­зь­е­го мо­ло­ка. Дол­го мо­ли­лась ста­ру­ха, по­том при­ло­жи­ла ико­ну к гу­бам Ага­ты.

– Це­луй и про­си, – при­ка­за­ла.

При­ло­жи­лась Ага­та гу­ба­ми и по­чув­ст­во­ва­ла ду­но­ве­ние хо­лод­но­го ве­тер­ка.

– Бо­го­ро­ди­ца за­сту­пит­ся! – за­ве­ри­ла Гла­фи­ра.

…Об­ма­ну­ла ста­ру­ха.

Ага­та смо­т­ре­ла в ок­но, и ни­как ей не уда­ва­лось до кон­ца осо­знать слу­чив­ше­е­ся. Её Ми­шень­ка, её кро­ви­ноч­ка, та­кой мо­ло­дой, все­го де­вят­над­ца­тый шёл, та­кой кра­си­вый, та­кой от­важ­ный, и его боль­ше нет?..

Ма­те­рин­ская пе­чаль, как ре­ка, ко­то­рая вес­ной ста­но­вит­ся пол­но­вод­ной и ши­ро­ко раз­ли­ва­ет­ся по лу­гам, а по­том сно­ва вы­сы­ха­ет до сво­е­го рус­ла, ра­зо­льёт­ся ши­ро­ко, а по­том свер­нёт­ся в гру­ди в твёр­дый ка­мень, ко­то­рый от­ту­да ни­как не вы­тя­нешь, до тех пор, по­ка сно­ва не ра­зо­льёт­ся.

На ще­ках Ага­ты по­блё­с­ки­ва­ли до­рож­ки слёз. Све­та­ло. За­крях­те­ла Ав­до­тья. Ага­та по­до­шла к ма­те­ри.

– Пло­хо вам, ма­ма?

Не от­ве­ти­ла Ав­до­тья. Мол­ча при­ня­ла на се­бя ещё од­ну тя­жесть – смерть стар­ше­го вну­ка. Ни вскри­ка, ни ры­да­ний, ни бур­но­го про­те­с­та. Толь­ко чуть за­мет­но сгор­би­лась, буд­то груз лёг на пле­чи не­лов­ко, вкривь, и ещё труд­ней его не­сти.

Под лав­кой за­ко­по­шил­ся пе­тух Вась­ка, в се­нях за­ме­ка­ла ко­за Ли­за. Ага­та схо­ди­ла и под­ки­ну­ла ей кар­то­фель­ных очи­с­ток. Про­снул­ся Ва­неч­ка. Как ни уба­ю­ки­ва­ла Ага­та сы­на, он не за­сы­пал. Пу­с­ти­ла гу­лять по гор­ни­це. Ва­неч­ка по­лю­бо­пыт­ст­во­вал, кто там квох­чет под лав­кой, при­полз, под­нял­ся го­лы­шом, а Вась­ка возь­ми да и клюнь в мяг­кое ме­с­то, кри­ку бы­ло на всю ха­ту, да­же Ав­до­тья за­сме­я­лась.

– Со­шью те­бе из меш­ко­ви­ны порт­ки.

В дом за Ага­той за­шли жен­щи­ны, что­бы вме­с­те ид­ти на ра­бо­ту. Она уже бы­ла со­бра­на, си­де­ла, за­стыв­шая, на де­ре­вян­ной лав­ке под об­ра­за­ми. По­крас­нев­шие гла­за её отек­ли и при­пух­ли. Ря­дом по по­лу пол­зал ма­лень­кий Вань­ка в за­драв­шей­ся ру­ба­шон­ке, оби­жен­но гу­кал, за­ва­ли­ва­ясь на бо­чок, но тут же сно­ва вста­вал на чет­ве­рень­ки и про­дол­жал бес­ко­неч­ный путь по гор­ни­це…

В но­я­б­ре со­рок пер­во­го на стан­цию при­еха­ло с де­ся­ток длин­ных же­лез­но­до­рож­ных со­ста­вов. За два дня их раз­гру­зи­ли, че­рез не­де­лю стан­ки за­ра­бо­та­ли под кры­шей ста­ро­го де­по. На за­во­де ра­бо­та­ло мно­го при­ез­жих, для них под об­ще­жи­тие обо­ру­до­ва­ли дву­хэ­таж­ное де­ре­вян­ное зда­ние кон­то­ры, ос­таль­ных рас­се­ли­ли по раз­на­ряд­ке по до­мам, на­хо­див­шим­ся ря­дом с де­по. Сель­ских сна­ча­ла на за­вод не бра­ли, но в ап­ре­ле со­рок вто­ро­го при­шла раз­на­ряд­ка пред­се­да­те­лю кол­хо­за от­пра­вить на за­вод жен­щин. Не всех взя­ли, при­чи­ну не объ­яс­ня­ли, но Ага­ту взя­ли, и она бы­ла сча­ст­ли­ва. На за­во­де да­ва­ли пай­ко­вые кар­точ­ки.

 

В фе­в­ра­ле со­рок тре­ть­е­го, как раз пе­ред ве­ли­ким по­стом, умер­ла Ав­до­тья. Ага­та с ра­бо­ты, как обыч­но, вер­ну­лась за­тем­но, ещё на по­дво­рье ус­лы­ша­ла Ва­неч­кин плач, по­сто­рон­ние ста­ру­ше­чьи раз­го­во­ры и при­чи­та­ния. Ре­ши­ла, что это опять Гла­фи­ра со сво­и­ми баб­ка­ми к ним на­ве­да­лась, но, вой­дя в дом, уви­де­ла об­ря­жен­ную во всё чёр­ное Ав­до­тью на сто­ле, в го­ло­вах свеч­ка, и Гла­фи­ри­на ико­на сра­зу бро­си­лась в гла­за. С Ага­той баб­ки ти­хо поз­до­ро­ва­лись, но ни­кто из них не охал и не при­чи­тал. На тре­тий день Ав­до­тью по­хо­ро­ни­ли, Ага­та пла­ка­ла. В тот же ве­чер спра­ви­ла по­мин­ки, раз­да­ла ста­руш­кам одеж­ду по­кой­ни­цы. А ут­ром про­сну­лась с мыс­лью, с кем ос­та­вить до ве­че­ра де­тей. Дол­го ло­мать го­ло­ву не при­шлось, за ней уже за­шли по­дру­ги, по­это­му, раз­бу­див стар­шую, На­та­лью, стро­го-на­ст­ро­го при­ка­за­ла сле­дить за Фё­до­ром и осо­бен­но за Ва­неч­кой. Ос­та­ви­ла хле­ба, мо­ло­ка и по­бе­жа­ла на за­вод. При­бе­жав ве­че­ром, Ага­та за­ста­ла у се­бя до­ма Гла­фи­ру.

– Не­го­же де­тей ос­тав­лять на ма­лую дев­ку, – стро­го от­чи­та­ла Ага­ту ста­ру­ха. – Бу­ду при­хо­дить и при­гля­ды­вать.

Так оно и по­ш­ло. Ага­та де­ли­лась с Гла­фи­рой про­дук­то­вым пай­ком, а по­том и во­все пред­ло­жи­ла пе­рей­ти к ней в дом. Ста­ру­ше­чьи по­жит­ки бы­ли скуд­ные, уме­с­ти­лись в три уз­ла. Ага­та их бы­с­т­ро пе­ре­нес­ла, са­ма же Гла­фи­ра, как свя­ты­ню, об­мо­тав об­го­рев­шую ико­ну в цве­та­с­тый пла­ток и спря­тав под те­ло­грей­кой, при­нес­ла в но­вый дом. Обо­шла с Бо­го­ма­те­рью дом, по­том в са­мом до­ме все уг­лы кре­ст­ным зна­ме­ни­ем осе­ни­ла и толь­ко по­сле это­го по­ста­ви­ла ико­ну под об­ра­за.

…Лёд в со­рок тре­ть­ем вскрыл­ся на ре­ке по­зд­но. И, как буд­то же­лая на­вер­стать упу­щен­ное вре­мя, с ка­кой-то осо­бен­ной яро­с­тью дро­бил­ся и сколь­зил по те­че­нию ре­ки, уно­ся на се­бе за­бы­тые уп­ряж­ки, не уб­ран­ные во­вре­мя дро­ва. За­поз­да­лая вес­на от­ра­жа­лась на всём. Яб­ло­ни вдоль до­ро­ги сто­я­ли ни жи­вые, ни мёрт­вые, за дол­гую зи­му зай­цы об­грыз­ли их сни­зу до са­мо­го ос­но­ва­ния, и бы­ло не­из­ве­ст­но, за­цве­тут ли они во­об­ще. Но бли­же к ве­че­ру по­дул всё-та­ки тёп­лый ве­те­рок, по­чув­ст­во­ва­лось ды­ха­ние мед­лен­но иду­щей вес­ны.

Ре­ка ши­ро­ко раз­ли­лась, мно­го до­мов под­то­пи­ла, но дом Ага­ты не тро­ну­ла, за­бра­ла всё, что бы­ло на по­дво­рье, и даль­ше не тро­ну­лась.

Пе­ред май­ски­ми к Ага­те на­гря­ну­ла на­сто­я­щая бе­да. В дом во­шёл мрач­ный пред­се­да­тель, за ним че­ло­век в во­ен­ной фор­ме. Его че­лю­ст­ные мыш­цы хо­ди­ли вверх-вниз, как буд­то он что-то же­вал. Он стал бес­це­ре­мон­но рас­ха­жи­вать по ком­на­те, от­кры­вая ящи­ки ко­мо­да, взял сто­пу пи­сем, взгля­нул на ад­рес.

– Это и есть пись­ма из­мен­ни­ка Ро­ди­ны?!

Ага­те по­ка­за­лось, что вну­т­ри у неё что-то об­ры­ва­ет­ся, ру­шит­ся, про­би­вая зем­лю и по­ки­дая её на­всег­да. Ни­кто не про­из­нёс ни сло­ва, не ше­лох­нул­ся.

– Ан­д­рей не из­мен­щик, – тря­су­щи­мися гу­ба­ми про­го­во­ри­ла Ага­та.

– Твой муж сдал­ся нем­цам в плен, – по­вто­рил во­ен­ный.

С пер­вой ми­ну­ты по­яв­ле­ния пред­се­да­те­ля и не­зна­ко­мо­го во­ен­но­го Ага­та ста­ра­лась не под­да­вать­ся стра­ху, но те­перь тот по­гло­тил её и, ка­за­лось, пол­зал по ко­же, под­ра­ги­вал в гру­ди, пе­ре­хва­ты­вал гор­ло.

– Это­го не мо­жет быть! – оне­мев­ши­ми гу­ба­ми про­из­нес­ла Ага­та. – Я не­де­лю на­зад от му­жа по­лу­чи­ла пись­мо.

На­сту­пи­ла ти­ши­на, на­ру­ша­е­мая лишь тя­жё­лым ды­ха­ни­ем и ка­ш­лем пред­се­да­те­ля.

– Мо­жет, ещё как мо­жет, – из­де­ва­тель­ски вы­да­вил во­ен­ный. – Со­би­рай­ся, по­едешь с на­ми.

– А де­ти? – про­шеп­та­ла Ага­та.

– По­ка со ста­ру­хой ос­та­нут­ся, а там по­смо­т­рим, – за­явил во­ен­ный.

Ага­ту увез­ли в го­род. О том, что Ан­д­рей, муж, по­пал в плен, на сле­ду­ю­щий день зна­ло всё се­ло. Су­да­чи­ли, но без осуж­де­ния, од­на­ко в дом к Ага­те ни­кто не за­хо­дил, буд­то всех, жи­ву­щих в нём, по­ра­зи­ла про­ка­за. С На­та­ль­ей и Фё­до­ром боль­ше не хо­те­ла иг­рать сель­ская де­тво­ра.

Не­мощ­ная Гла­фи­ра ос­та­лась с тре­мя де­ть­ми. Каж­дую ночь она по­сле мо­лит­вы при­кла­ды­ва­ла к гу­бам де­тей об­го­рев­шую Бо­го­ма­терь и про­си­ла у неё за­щи­ты.

Ага­ту в го­ро­де про­дер­жа­ли до осе­ни, по­том от­пу­с­ти­ли. Что-то в её со­зна­нии по­мут­не­ло. Она за­го­ва­ри­ва­ла са­ма с со­бой, ча­са­ми смо­т­ре­ла в по­то­лок. На за­вод Ага­та боль­ше не хо­ди­ла, и по­друж­ки за ней не за­хо­ди­ли.

На По­кров умер­ла Гла­фи­ра. По­мог с по­хо­ро­на­ми пред­се­да­тель, баб­ки-бо­го­мол­ки при­шли. Силь­но пла­ка­ла На­та­лья, при­ки­пе­ла она сво­им дет­ским серд­цем к ста­ру­хе.

Че­рез не­де­лю ку­да-то за­про­па­с­ти­лась ко­за Ли­за, кор­ми­ли­ца, по­или­ца. Сколь­ко ни ис­ка­ли – без ­тол­ку. Осень со­рок тре­ть­е­го вы­да­лась хо­лод­ной. Ага­та не ус­пе­ла за­го­то­вить дров, то­пить бы­ло не­чем. Ма­лень­ко­го Ва­неч­ку она при­жи­ма­ла к се­бе, ста­ра­ясь со­греть сво­им теп­лом, но ре­бё­нок пла­кал, над­ры­вал гор­ло не толь­ко от хо­ло­да, но и го­ло­да. Ага­та сла­бой ру­кой гла­ди­ла пу­ши­с­тую го­ло­ву сы­на, всхли­пы­ва­ла. В до­ме бы­ло пу­с­то. Ага­та по­ш­ла по со­се­дям. Еле вы­про­си­ла с де­ся­ток кар­то­фе­лин и не­сколь­ко мор­ко­вин. Бо­гат­ст­ва хва­ти­ло на не­де­лю. Так в дом при­шёл ещё и го­лод.

В на­ро­де не зря го­во­рят, при­шла бе­да – от­во­ряй во­ро­та. За­бо­лел Ва­неч­ка.

– Не жи­лец, – ска­за­ла ста­ру­ха Ус­ти­нья, знав­шая раз­ные за­го­во­ры. – Ос­па у не­го. Ис­под­нюю ру­баш­ку ди­тю на­доб­но сшить, – с тем и уш­ла.

Ага­ту тряс­ло, гла­за ли­хо­ра­доч­но, ди­ко бле­с­те­ли. Она бро­си­лась к сы­ну, рас­пе­ле­на­ла. Ли­цо и груд­ка Ва­неч­ки бы­ли в боль­ших и ма­лых ос­пи­нах. Дро­жа­щи­ми гу­ба­ми бе­реж­но кос­ну­лась ло­би­ка. Ва­неч­ка го­рел. Це­ло­ва­ла его впа­лые щёч­ки, тон­кие паль­цы по­кор­ных, без­жиз­нен­ных рук, но Ва­неч­ка уже не ре­а­ги­ро­вал на ла­с­ки и при­чи­та­ния ма­те­ри. А тут ещё На­та­лья: «Ма­ма, я ку­шать хо­чу!»

И рух­ну­ла Ага­та на пол пе­ред ли­ком обо­жжён­ной Бо­го­ма­те­ри.

– Ты ви­дишь моё го­ре! – да­вясь сле­за­ми, шеп­та­ла Ага­та. – Гос­по­ди, по­ш­ли мне смерть! Нет у ме­ня боль­ше сил... Про­шу те­бя, за­бе­ри ме­ня с этой зем­ли...

Всю ночь Ага­та ба­ю­ка­ла на ру­ках Ва­неч­ку, при­кла­ды­ва­ла к раз­го­ря­чён­но­му ло­би­ку при­моч­ки. Ут­ром бро­си­лась при­го­то­вить ка­ши и ни­че­го не на­шла, ни кро­шеч­ки, толь­ко про­шло­год­ний мак в не­боль­шой гли­ня­ной ступ­ке. Во мра­ке она стис­ну­ла оз­лоб­лен­но ку­ла­ки и го­ря­щи­ми гла­за­ми ог­ля­де­лась по сто­ро­нам. Го­лод оже­с­то­чил Ага­ту. Про­снул­ся Фё­дор.

– Ма­ма, я ку­шать хо­чу, – про­ску­лил он.

Ага­та взо­рва­лась, на­кри­ча­ла на сы­на, по­том, осо­знав своё бес­си­лие, рас­пла­ка­лась. По­до­шла ос­ла­бев­ши­ми но­га­ми к Ва­неч­ке и дол­го смо­т­ре­ла на не­го, не вы­ти­рая слёз, и пер­вый раз пе­ре­кре­с­ти­ла сы­на.

По­том сно­ва упа­ла пе­ред об­го­рев­шей Бо­го­ма­те­рью на ко­ле­ни, гу­бы сно­ва не­внят­но шеп­та­ли «про­сти» и «не мо­гу».

Под­няв­шись, Ага­та взя­ла мак, рас­тёр­ла в ступ­ке, за­ли­ла ки­пят­ком, да­ла ему на­сто­ять­ся. Гу­с­той по­лу­чил­ся на­стой.

– Пей­те, де­ти, – без­звуч­но про­из­нес­ла она, но Фё­дор с На­та­ль­ей к то­му вре­ме­ни ус­ну­ли, при­жав­шись друг к друж­ке.

Под­нес­ла Ага­та круж­ку с на­сто­ем к жад­ным Ва­неч­ки­ным гу­бам: «Пей, род­нень­кий, и про­сти свою мам­ку! Про­сти, род­ной!» По­том при­жа­ла Ва­неч­ку к гру­ди. Он бес­по­кой­но за­ше­ве­лил­ся и, гля­дя на Ага­ту, вы­го­во­рил ко­рот­кое: «Ма…» Круж­ка с ма­ко­вым на­сто­ем вы­па­ла из рук Ага­ты. Она уло­жи­ла Ва­неч­ку на кро­вать, ук­ры­ла оде­я­лом, что­бы не за­мёрз, а са­ма се­ла на лав­ку и за­пе­ла.

Про­сну­лась и за­пла­ка­ла На­та­лья, за ней Фё­дор.

– Пе­ре­стань­те! – кри­ча­ла Ага­та. Она то впа­да­ла в бес­па­мят­ст­во, то на ко­рот­кое вре­мя при­хо­ди­ла в се­бя. В по­ры­ве бе­зу­мия Ага­та схва­ти­ла обо­жжён­ную ико­ну и бро­си­ла её в печ­ку.

– Мам­ка, не де­лай это­го! – за­кри­ча­ла На­та­лья. – Это же на­ша за­щит­ни­ца, – и от­толк­нув мать, до­ста­ла Бо­го­ма­терь из печ­ки. Вы­тер­ла её. – Вот уви­дишь, она нас за­щи­тит!

На­та­лья с ико­ной по­до­шла к Ва­неч­ке. Он ещё ды­шал. На­та­лья не зна­ла, что ей де­лать, ей бы­ло жал­ко уми­ра­ю­ще­го бра­ти­ка.

– Ма­терь Бо­жья! – всхли­пы­вая, про­из­нес­ла На­та­лья. – Я те­бя очень про­шу, не дай, что­бы наш Ва­неч­ка умер. Это не­че­ст­но. Стар­ший брат наш, Ми­ша, по­гиб на вой­не, про пап­ку все го­во­рят не­хо­ро­шее, баб­ка Гла­фи­ра умер­ла, мам­ка умом тро­ну­лась. Сов­сем мы од­ни ос­та­лись, – сдав­лен­ным от ох­ва­тив­ших чувств го­ло­сом про­си­ла де­ся­ти­лет­няя де­воч­ка. – Бо­жья Ма­терь, ты всё мо­жешь. Сде­лай, что­бы наш Ва­неч­ка вы­здо­ро­вел, что­бы мам­ка по­пра­ви­лась, что­бы пап­ка вер­нул­ся!

На­та­лья ис­то­во мо­ли­лась, и её серд­це, ка­за­лось, рас­ши­ря­лось и со­гре­ва­лось.

Во дво­ре за­ла­я­ли со­ба­ки, скрип­ну­ла в се­нях дверь. Ага­та да­же не под­ня­ла го­ло­вы, толь­ко ус­лы­ша­ла ра­до­ст­ный крик На­та­льи:

– Пап­ка вер­нул­ся, пап­ка вер­нул­ся! Бо­жья Ма­терь, спа­си­бо те­бе!

Ага­та под­ня­ла гла­за и уви­де­ла Ан­д­рея с ко­с­ты­лём и ко­том­кой за пле­ча­ми. Она вско­чи­ла, хо­те­ла ки­нуть­ся к му­жу, но страх ос­та­но­вил её. По­пя­тив­шись, Ага­та сно­ва при­се­ла на лав­ку у об­ра­зов.

– Ага­туш­ка, ми­лая, я не по­па­дал в плен. Там, – Ан­д­рей паль­цем ука­зал вверх, – пе­ре­пу­та­ли ме­ня с од­но­фа­миль­цем. Вот но­гу на фрон­те от­тя­па­ли, де­мо­би­ли­зо­ва­ли ме­ня…

По­мут­нев­ши­ми гла­за­ми по­смо­т­ре­ла Ага­та на му­жа. Су­хие, по­тре­с­кав­ши­е­ся гу­бы её дро­жа­ли.

Сча­ст­ли­вый Ан­д­рей ски­нул ко­том­ку и стал вы­кла­ды­вать на стол аме­ри­кан­скую ту­шён­ку, хлеб, са­ло…

 

На­та­лья оч­ну­лась от вос­по­ми­на­ний. В до­ме бы­ло ти­хо.

– Я с не­дав­них пор, Фе­дя, ве­рю, что в жиз­ни всё воз­мож­но пе­ре­жить, да­же то, что не­воз­мож­но. На­до толь­ко ве­рить!

Скрип­ну­ла дверь. Это во­шёл внук Алек­сей. Он ча­с­то так по­зд­но воз­вра­щал­ся из ре­дак­ции – вер­стал со стар­шим бра­том Ан­д­ре­ем за­в­т­раш­ний вы­пуск рай­он­ной га­зе­ты. За Алек­се­ем в дом во­шёл млад­ший брат На­та­льи, ше­с­ти­де­ся­ти­лет­ний Иван с же­ной. Они при­еха­ли на по­ез­де. Ра­до­ст­ная улыб­ка про­бе­жа­ла по блед­но­му ли­цу На­та­льи.

***

На­та­лья умер­ла под ут­ро. Сла­бая ис­кор­ка жиз­ни, тлев­шая в её те­ле, окон­ча­тель­но по­гас­ла. С са­мо­го ут­ра по­шёл мел­кий дождь, и уже бли­же к по­лу­дню не­бо оза­ри­ла боль­шая ра­ду­га, и ес­ли смо­т­реть на солн­це со сто­ро­ны ре­ки, где она бра­ла на­ча­ло, то мож­но бы­ло ви­деть сол­неч­ные лу­чи са­мых раз­ных от­тен­ков. Так бы­ва­ет, ког­да при­ро­да ждёт пе­ре­мен.

Егор МОЛДАНОВ