Архив : №23. 04.06.2010

Спасибо за себя и за Виктора Курочкина

Спа­си­бо за вни­ма­ние, ока­зан­ное мне в про­шлом но­ме­ре га­зе­ты («ЛР», 2010, 28 мая), и – ней­т­раль­ность, ко­то­рая при вой­не пах­нет ми­ром.

Ка­жет­ся, ме­сяц на­зад вы на­пе­ча­та­ли ста­тью «На вой­не как на вой­не» о Вик­то­ре Ку­роч­ки­не («ЛР», 2010, № 17). Спа­си­бо и за Вик­то­ра – за па­мять о нём, за че­ло­ве­че­с­кие сло­ва о нём. Как го­во­ри­ли про­сти­тут­ки на Ва­си­ль­ев­ском ос­т­ро­ве: луч­ше по­зд­но, чем ни­ко­му. Мы бы­ли бо­лее чем зна­ко­мы с 1966 го­да по 1969. В 69-м Вик­тор за­бо­лел, а я убе­жал от се­мьи, ис­чез из ми­к­ро­рай­о­на, где про­жи­ва­ли дру­зья и вра­ги.

Од­наж­ды Вик­тор на­пал на ме­ня, об­ви­няя в не­зна­нии по­эзии, и тре­бо­вал, что­бы я про­чёл ему хоть строч­ку Ба­тюш­ко­ва. Я от­ка­зал­ся, тог­да он об­ру­гал ме­ня ду­ра­ком, но при­ста­вать не пе­ре­стал. По­сте­пен­но я оз­лил­ся (тог­да го­во­ри­ли – оз­ве­рел) и крик­нул, что ду­ра­ки по­ме­ща­ют­ся в Со­ю­зе пи­са­те­лей, а вы­да­ют се­бя за ге­ни­ев, что Ку­роч­кин сам при­мер та­ко­го ду­ра­ка, так как не зна­ет сти­хов сво­е­го ве­ка. И про­чёл ему пе­ре­вод Па­с­тер­на­ка из Та­бид­зе:

 

Не я пи­шу сти­хи, они, как по­весть, пи­шут ме­ня, И жиз­ни ход со­про­вож­да­ет их. Что стих? Об­вал сне­гов, дох­нёт и с ме­с­та слы­шит, И за­жи­во схо­ро­нит – вот что стих.

 

– Те­перь ска­жи, кто на­пи­сал эти сти­хи? – по­тре­бо­вал Сла­ва.

Вик­тор встал со сту­ла и, ка­жет­ся, про­трез­вел.

– Не знаю. Хо­ро­шие сти­хи.

– При­зна­ёшь се­бя ду­ра­ком име­ни Со­ю­за пи­са­те­лей?

– При­знаю.

Ссо­ры не бы­ло, вы­яс­не­ние зна­ний за­кон­чи­лось. Но в пы­лу пе­ре­пал­ки две эпи­грам­мы на Ку­роч­ки­на я на­пи­сал:

 

У Ку­роч­ки­на Ви­ти Ум ви­ди­мо не ви­ден, За­то пре­крас­ная ду­ша И на вой­не, и в Лу­ка­шах.

 

И дру­гую:

 

Ах, бо­же мой, он Ба­тюш­ко­ва по­мнит И да­же на­и­зусть чи­та­ет Бло­ка! Сда­юсь! Я ря­до­вой, а ты – пол­ков­ник По­клон­ни­ков, что са­ми пи­шут пло­хо.

 

В ссыл­ках га­зе­ты на Ко­нец­ко­го как бы про­вал – Ко­нец­кий на Звё­зд­ной ули­це тог­да не по­яв­лял­ся, в ком­па­нии не уча­ст­во­вал и, ско­рее, вы­ду­мал о Ку­роч­ки­не.

В своё вре­мя мне силь­но до­ста­лось в ми­ли­ции за яко­бы ху­ли­ган­ст­во. Я хо­тел за­су­дить из­би­ва­те­лей, тем бо­лее акт су­деб­но-ме­ди­цин­ской экс­пер­ти­зы был у ме­ня на ру­ках. Но про­ку­ра­ту­ра де­ло не при­ня­ла. Ког­да я рас­ска­зал Вик­то­ру, как ме­ня му­со­ли­ли и хо­ди­ли са­по­га­ми по спи­не, он взвил­ся и стал кри­чать, что со­вет­ская ми­ли­ция так не де­ла­ет, что ме­ня от­топ­та­ли ху­ли­га­ны, а я хо­чу опо­ро­чить со­вет­скую власть. И я стал кри­чать, что, мол, по­го­ди, и те­бя за­ме­тут, и те­бя по­топ­чут, за­по­ёшь Ла­за­ря. Он от­ма­хи­вал­ся, но вы­пи­ва­ли вме­с­те. А че­рез па­ру ме­ся­цев Ку­роч­ки­на по­вя­за­ли в ма­с­тер­ской ху­дож­ни­ка – на них по­зво­ни­ли кля­уз­ни­ки со­се­ди, мен­ты при­мча­лись, скру­ти­ли им ру­ки, от­ме­те­ли­ли и при­вез­ли в ку­туз­ку, а там вы­та­щи­ли из кар­ма­нов Ку­роч­ки­на удо­с­то­ве­ре­ние чле­на Со­ю­за пи­са­те­лей (по ви­ду поч­ти ко­пия удо­с­то­ве­ре­ния КГБ), пар­тий­ный би­лет (то­же крас­нень­кий) и, ка­жет­ся, удо­с­то­ве­ре­ние на­род­но­го су­дьи – их раз­вя­за­ли и раз­вез­ли по до­мам. На дру­гой день Вик­тор ска­зал: «Да, ве­рю, что бьют, это не­про­сти­тель­но».

До 1969 го­да эти по­бои не ска­зы­ва­лись на здо­ро­вье Ку­роч­ки­на. Ин­сульт на­крыл его не­о­жи­дан­но, он был в стрес­се – мно­го пил да­же без ком­па­нии, из­би­вал свою со­ба­ку, ис­кал, на ком со­рвать зло.

По­след­ний раз мы встре­ти­лись на ули­це воз­ле ки­но­те­а­т­ра. Ана­то­лий Ак­ви­лёв вы­вел Ку­роч­ки­на на про­гул­ку. Вик­тор не мог го­во­рить, но по­ни­мал и по­мнил. Я по­про­сил Ак­ви­лё­ва ос­та­вить нас на па­ру ми­нут по­про­щать­ся. У Вик­то­ра спро­сил, по­мнит ли он, что пи­са­тель. Он кив­нул. Мо­жет ли он пе­ча­тать на ма­шин­ке. Вик­тор за­мо­тал под­бо­род­ком «нет», и слё­зы на­вер­ну­лись на его гла­за. Тут я рас­ска­зал, что сбе­жал от се­мьи, что боль­ше не со­сед по ми­к­ро­рай­о­ну, что сни­маю из­бу в при­го­ро­де. Вик­тор ки­вал, мол, знаю, слы­шал. И ещё я по­обе­щал, ког­да ут­ря­сёт­ся, мы встре­тим­ся и на­пьём­ся. Мы дер­жа­ли друг друж­ку за пред­пле­чья, улы­ба­лись и ре­ве­ли. К нам стал под­хо­дить То­ля Ак­ви­лёв с же­ной, тог­да я ушёл бе­гом к ос­та­нов­ке трол­лей­бу­са. Боль­ше мы не ви­де­лись, но об­щий друг ска­зал, что «Ку­ри­ца по­мер, был вто­рой ин­сульт». Я по­ве­рил, а Ку­роч­кин про­жил ещё пять лет.

Из пе­ре­чис­лен­ных ве­щей в «ЛР» Ку­роч­ки­на опу­ще­на пье­са «Серд­це де­ви­чье за­ту­ма­ни­лось». Пье­са шла в Ле­нин­гра­де в кон­це пя­ти­де­ся­тых, об ав­то­ре го­во­ри­ли как о воз­ра­с­та­ю­щем ге­нии, что бо­лее при­ят­но, чем спра­вед­ли­во.

«За­пи­с­ки су­дьи Бу­зо­ви­на» Ку­роч­кин дер­жал в сто­ле и счи­тал это опас­ной ли­те­ра­ту­рой. За­пи­с­ки опуб­ли­ко­ва­ли в на­ча­ле се­ми­де­ся­тых, кра­мо­лы там не бы­ло, но чер­ты ав­то­био­гра­фии Ку­роч­ки­на яв­ные.

А Ко­нец­кий под ко­нец жиз­ни ре­шил пи­сать свою ан­то­ло­гию на всех, кто был за­ме­тен и под ру­кой, что ли, кро­ме род­но­го бра­та Оле­га Вик­то­ро­ви­ча Ба­зу­но­ва – ве­ли­ко­леп­но­го пи­са­те­ля и до­б­рей­ше­го че­ло­ве­ка. К сча­с­тью, я с Ко­нец­ким да­же зна­ком не был. Ну а про ан­то­ло­гию его или ко­го ино­го – это ста­ло мо­дой по­сле со­вет­ской вла­с­ти пи­сать ан­то­ло­гии – Сап­гир, Кри­ву­лин для при­ме­ра.

И ещё у ме­ня к га­зе­те прось­ба о бу­ду­щем: в ок­тя­б­ре это­го го­да бу­дет 100 лет со дня рож­де­ния Да­ви­да Яков­ле­ви­ча Да­ра. Для 50–60-х лет он был од­ной из свя­зу­ю­щих фи­гур ли­те­ра­ту­ры. Лич­ность его (а не твор­че­ст­во) под­дер­жи­ва­ла де­сят­ки пи­шу­щих (я не в счёт, на­до мной Дар под­сме­и­вал­ся и на­зы­вал по­ш­ля­ком). Бо­юсь, что его как бы са­мые важ­ные дру­зья не ус­т­ро­и­ли б не­что та­кое, не име­ю­щее ни к ли­те­ра­ту­ре, ни к па­мя­ти ни­ка­ко­го ка­са­тель­ст­ва. Сде­лай­те, по­жа­луй­ста, ма­те­ри­ал о Д.Я. Да­ре.

Слава ГОЗИАС