Архив : №23. 04.06.2010

Бремя невысказанности

 Бо­рис Ла­в­ре­нёв, су­дя по мно­гим ко­с­вен­ным дан­ным, вхо­дил в чис­ло лю­би­мых Ста­ли­ным пи­са­те­лей. Это об­сто­я­тель­ст­во, воз­мож­но, в 1930-е го­ды спас­ло его от ре­прес­сий. Но, с дру­гой сто­ро­ны, при­учи­ло к ве­ли­чай­шей ос­то­рож­но­с­ти. Об­ла­дая мощ­ным да­ром, он ведь до кон­ца так и не вы­ска­зал­ся.

На­сто­я­щая фа­ми­лия пи­са­те­ля Сер­ге­ев. Во всех эн­цик­ло­пе­ди­ях ука­за­но, что он ро­дил­ся 5 (по но­во­му сти­лю 17) ию­ля 1891 го­да в Хер­со­не в учи­тель­ской се­мье. Но в од­ной из ав­то­био­гра­фий, пред­ва­ря­ю­щей харь­ков­ское, 1926 го­да из­да­ние по­ве­с­ти «Со­рок пер­вый», пи­са­тель при­вёл дру­гую да­ту: 4 ию­ля 1892 го­да. «Се­мья, вы­пу­с­тив­шая ме­ня в свет, – со­об­щал Ла­в­ре­нёв, – ра­зо­рён­ная дво­рян­ская. Ещё моя баб­ка Еса­у­ло­ва вла­де­ла де­ся­тью ты­ся­ча­ми де­ся­тин по Дне­п­ру, во­круг име­ния Кан­цу­ров­ки, но по­сле вы­хо­да за­муж бы­с­т­ро рас­про­с­ти­лась с на­след­ст­вен­ны­ми пе­на­та­ми. Её муж, не­бе­зыз­ве­ст­ный в то вре­мя скан­да­лист и кар­тёж­ник, от­став­ной ар­тил­ле­рий­ский по­ру­чик Це­ха­но­вич, про­пу­с­тил пе­на­ты че­рез ру­ки бан­ко­мё­тов и зе­лё­ное по­ле в два го­да. По­сле, ос­та­вив баб­ку с тре­мя де­ть­ми, бе­жал и по­мер где-то в Ас­т­ра­ха­ни в при­то­не» (Б.Ла­в­ре­нёв. Со­рок пер­вый. Харь­ков, 1926).

Так вот, мать Ла­в­ре­нё­ва бы­ла до­че­рью то­го са­мо­го скан­да­ли­с­та и кар­тёж­ни­ка. В юно­с­ти она окон­чи­ла пол­тав­ский ин­сти­тут и за­ня­лась школь­ны­ми де­ла­ми в Хер­сон­ской гу­бер­нии. Сво­е­го бу­ду­ще­го му­жа мо­ло­дая учи­тель­ни­ца впер­вые встре­ти­ла в го­род­ке Бе­ри­слав. Он, кста­ти, то­же по­на­ча­лу под­ви­зал­ся на пе­да­го­ги­че­с­ком по­при­ще. «Отец мой, – под­чёр­ки­вал в 1926 го­ду Ла­в­ре­нёв, – очень та­лант­ли­вый че­ло­век, но из по­ро­ды ти­хих рос­сий­ских не­удач­ни­ков. Он так и не на­шёл сво­е­го ме­с­та в жиз­ни и всё вре­мя за­ви­сел от лю­дей, ко­то­рые под­мёт­ки его не сто­и­ли. Меч­та­тель­ность и ро­бость ха­рак­те­ра по­ме­ша­ли ему стать боль­шим че­ло­ве­ком. Он про­бо­вал в жиз­ни раз­ные до­ро­ги, и все оди­на­ко­во не­удач­но. В 1909 го­ду он ушёл из хер­сон­ско­го зем­ст­ва, по­сле столк­но­ве­ния с си­я­тель­ным де­фек­тив­ным кня­зем Ар­гу­тин­ским-Дол­го­ру­ким, и с тех пор стал бес­при­ют­ным ски­таль­цем».

Вплоть до ше­ст­над­ца­ти лет сын хер­сон­ских учи­те­лей Сер­ге­е­вых ви­дел се­бя толь­ко ху­дож­ни­ком. Но при­шла пер­вая влюб­лён­ность, и ему ста­ло не до жи­во­пи­си. Он влю­бил­ся в дев­чон­ку из со­сед­ней гим­на­зии Во­ло­хи­ну и тут же по­про­бо­вал пе­рей­ти на язык по­эзии. Свои пер­вые сти­хи па­рень по­ка­зал со­се­ду по пар­те Ни­ко­лаю Бур­лю­ку, чей брат – Да­вид уже про­гре­мел на всю стра­ну по­эмой «Мне нра­вит­ся бе­ре­мен­ный муж­чи­на». «Ни­ко­лай, – рас­ска­зы­вал по­том пи­са­тель, – сти­хи из­ру­гал и обо­звал ме­ня «над­со­но­вым по­этом» («Крас­ная па­но­ра­ма», 1926, № 23).

По­сле гим­на­зии Бо­рис Сер­ге­ев по­сту­пил на юри­ди­че­с­кий фа­куль­тет Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та. Но вме­с­то юри­с­пру­ден­ции он до са­мо­заб­ве­ния ув­лёк­ся сти­ха­ми Ин­но­кен­тия Ан­нен­ско­го. «В 1913 го­ду я, – вспо­ми­нал впос­лед­ст­вии пи­са­тель, – сам не знаю по­че­му, при­мк­нул к груп­пе эго­фу­ту­ри­с­тов, воз­глав­ля­е­мой Шер­ше­не­ви­чем. Ве­ро­ят­но, из врож­дён­ной склон­но­с­ти к эпа­та­жу. От это­го пе­ри­о­да ос­та­лось у ме­ня зна­ме­ни­тое про­из­ве­де­ние: «Ис­те­ри­ка Боль­шой Мед­ве­ди­цы».

По­том на­ча­лась вой­на с гер­ман­ца­ми. Окон­чив в 1915 го­ду уни­вер­си­тет, Сер­ге­ев за­пи­сал­ся на крат­ко­сроч­ные во­ен­ные кур­сы и вско­ре в ка­че­ст­ве по­ру­чи­ка ар­тил­ле­рии от­пра­вил­ся на фронт.

Под­лин­ным на­ча­лом сво­е­го пи­са­тель­ско­го пу­ти пи­са­тель счи­тал рас­сказ «Га­ла-Пе­тер», на­пи­сан­ный вес­ной 1916 го­да. Уже в 1958 го­ду он вспо­ми­нал: «При­ехав в ко­ман­ди­ров­ку в Ки­ев, я сдал рас­сказ в ре­дак­цию про­ек­ти­ру­е­мо­го бла­го­тво­ри­тель­но­го аль­ма­на­ха Зем­со­ю­за «Огонь». Рас­сказ был не­мно­го под­пор­чен рит­ми­че­с­кой сти­ли­за­ци­ей про­зы под Ан­д­рея Бе­ло­го, но в це­лом был силь­ный, ос­т­рый по те­ме, рез­ко ан­ти­во­ен­ный. В ре­дак­ции его встре­ти­ли ра­до­ст­но. Но ког­да гран­ки по­па­ли в цен­зу­ру, раз­ра­зи­лась ка­та­ст­ро­фа. На­ряд по­ли­ции, при­шед­ший в ти­по­гра­фию, за­брал ру­ко­пись и рас­сы­пал на­бор. Цен­зор бе­зо­го­во­роч­но за­пре­тил рас­сказ и, вы­яс­нив имя ав­то­ра, со­об­щил в штаб фрон­та о не­до­пу­с­ти­мом на­прав­ле­нии мо­их мыс­лей. В ре­зуль­та­те я был на­прав­лен в ар­тил­ле­рий­скую часть, со­став­лен­ную в ос­нов­ном из штра­фо­ван­ных мо­ря­ков, ко­то­рые об­слу­жи­ва­ли тя­жё­лые мор­ские пуш­ки Кан­не на За­пад­ном фрон­те» («Со­вет­ские пи­са­те­ли: Ав­то­био­гра­фии. Том 1. М., 1959).

Не­удав­ший­ся ар­тил­ле­рист весь­ма со­чув­ст­вен­но от­нёс­ся к фе­в­раль­ским со­бы­ти­ям сем­над­ца­то­го го­да. Не слу­чай­но но­вые то­ва­ри­щи по­ста­ви­ли его ко­мен­дан­том шта­ба ре­во­лю­ци­он­ных войск Мос­ков­ско­го гар­ни­зо­на. Но тут слу­чил­ся ок­тябрь­ский пе­ре­во­рот, и Сер­ге­ев рас­те­рял­ся, за­няв «меж­ду­стуль­ную по­зи­цию ле­во­го эсе­ра». В смя­те­нии он вер­нул­ся в Хер­сон. Од­на­ко от­си­деть­ся ему не уда­лось.

Уже в 1934 го­ду ав­тор пер­вой кни­ги о пи­са­те­ле Зел. Штейн­ман так пунк­тир­но об­ри­со­вал путь сво­е­го ге­роя в 1918–1919 го­дах: «По­пал в гет­ман­скую мо­би­ли­за­цию. В ка­че­ст­ве яв­но не­бла­го­на­дёж­но­го эле­мен­та в чис­ле дру­гих за­чис­лен был в «ле­ту­чий сту­ден­че­с­кий от­ряд вну­т­рен­ней обо­ро­ны». В день вступ­ле­ния в Ки­ев Пет­лю­ры от­ряд рас­пал­ся. Че­рез не­сколь­ко дней он ус­т­ро­ил­ся са­ни­та­ром на вок­заль­ном эва­ко­пунк­те. Офи­ци­аль­но за­ни­мал­ся при­ёмом и сор­ти­ров­кой воз­вра­щав­ших­ся во­ен­но­плен­ных, не­о­фи­ци­аль­но – раз­вед­кой и пе­ре­пра­вой че­рез фронт, под ви­дом во­ен­но­плен­ных, под­поль­щи­ков. В ян­ва­ре 1919 го­да, ког­да лик­ви­ди­ро­ва­на бы­ла пет­лю­ров­ская аван­тю­ра, он ко­ман­до­вал бро­не­по­ез­дом. Вско­ре по­сле это­го он «сме­нил меч на ора­ло» и сел уп­рав­лять де­ла­ми Гу­би­с­пол­ко­ма. Но дол­го не вы­дер­жал: «ма­ни­ла ро­ман­ти­ка бо­ёв», – при­зна­ёт­ся он. И в мар­те он по­слан был П.Н. Под­вой­ским в крым­скую груп­пу Ды­бен­ко, где ко­ман­до­вал алу­ш­тин­ским уча­ст­ком обо­ро­ны» (Зел. Штейн­ман. На­вст­ре­чу жиз­ни. Л., 1934).

Штейн­ман в сво­ей кни­ге опи­рал­ся ис­клю­чи­тель­но на уст­ные рас­ска­зы пи­са­те­ля. Ни­ка­ких до­ку­мен­тов, под­тверж­дав­ших сло­ва его ге­роя, ис­сле­до­ва­тель не при­вёл. Поз­же это да­ло ос­но­ва­ние не­ко­то­рым ис­то­ри­кам по­до­зре­вать ли­те­ра­то­ра в не­ис­крен­но­с­ти. Кое-кто да­же по­то­ро­пил­ся с об­ви­не­ни­я­ми: мол, пи­са­тель, да, за­ни­мал­ся раз­вед­кой, но в поль­зу бе­лых. Что­бы оп­ро­верг­нуть зло­пы­ха­те­лей, Ла­в­ре­нёв уже в 1946 го­ду об­ра­тил­ся к Под­вой­ско­му. И быв­ший во­е­на­чаль­ник под­пи­сал ему сле­ду­ю­щую справ­ку: «На­сто­я­щим за­ве­ряю, что во­ен­ный мо­ряк ко­манд­но­го со­ста­ва, тов. ЛА­В­РЕ­НЁВ Бо­рис Ан­д­ре­е­вич, ле­том 1919 го­да, в быт­ность мою На­род­ным Ко­мис­са­ром по Во­ен­ным де­лам Ук­ра­ин­ской Со­вет­ской Ре­с­пуб­ли­ки, на­хо­дил­ся в пе­ри­од опе­ра­ций по вы­тес­не­нию и лик­ви­да­ции банд ата­ма­на Зе­лё­но­го из рай­о­нов Три­по­лье – Ка­нев в мо­ём по­ле­вом шта­бе на ст. Ми­ро­нов­ка в долж­но­с­ти на­чаль­ни­ка ар­тил­ле­рии. В от­вет­ст­вен­ный мо­мент опе­ра­ции, ког­да те­сни­мые бан­ды от­хо­ди­ли к ли­нии же­лез­ной до­ро­ги юж­нее се­ле­ния Гер­ма­нов­ка, ста­вя се­бе це­лью про­рыв ок­ру­же­ния, и ког­да вы­яс­нил­ся не­до­ста­ток ар­тил­ле­рий­ских средств для вос­пре­пят­ст­во­ва­ния на­ме­ре­ни­ям про­тив­ни­ка, – т. ЛА­В­РЕ­НЁВ, ис­поль­зо­вав штаб­ную ко­ман­ду мо­ря­ков, в те­че­ние су­ток по­ст­ро­ил ме­ст­ны­ми сред­ст­ва­ми на имев­ших­ся то­вар­ных плат­фор­мах две бро­не­пло­щад­ки, во­ору­жив их трёх­дюй­мо­вы­ми по­ле­вы­ми пуш­ка­ми. В обо­ру­до­ва­нии пло­ща­док т. ЛА­В­РЕ­НЁВ при­ни­мал лич­ное уча­с­тие, ра­бо­тая на­рав­не с мо­ря­ка­ми и же­лез­но­до­рож­ны­ми ра­бо­чи­ми. 29-го ию­ля, в мо­мент на­ступ­ле­ния банд на по­лот­но же­лез­ной до­ро­ги, по­сле то­го как пря­мым по­па­да­ни­ем сна­ря­да в па­ро­воз был вы­ве­ден из строя бро­не­по­езд № 6, под ко­ман­до­ва­ни­ем во­ен­мо­ра т. ПО­ПО­ВА, т. ЛА­В­РЕ­НЁВ ос­тал­ся со сво­и­ми бро­не­пло­щад­ка­ми на ли­нии в ка­че­ст­ве един­ст­вен­ной под­держ­ки свод­ной кур­сант­ской бри­га­ды и ин­тер­на­ци­о­наль­но­го кав­ди­ви­зи­о­на, вед­ших бой с бан­да­ми. В те­че­ние не­сколь­ких ча­сов т. ЛА­В­РЕ­НЁВ пре­граж­дал до­ро­гу от­сту­пав­шим бан­дам у разъ­ез­да Ка­ра­пы­ши, триж­ды от­бра­сы­вал бан­ди­тов кар­те­чью и в это вре­мя был ра­нен в ле­вую ступ­ню с раз­дроб­ле­ни­ем ко­с­тей, но ос­тал­ся в строю и про­дол­жал ве­с­ти бой до пол­но­го окон­ча­ния опе­ра­ции, на­не­ся шрап­нель­ным ог­нём круп­ные по­те­ри бан­ди­там, ко­то­рым уда­лось пе­ре­ва­лить по­лот­но толь­ко по­сле под­ры­ва рель­сов, ли­шив­ше­го бро­не­пло­щад­ки сво­бо­ды пе­ре­дви­же­ния. Ухо­дя под ог­нём бро­не­пло­ща­док, бан­ды бро­си­ли на по­лот­не и в по­ле мно­го бо­е­при­па­сов, сна­ря­же­ния и во­ен­но­го иму­ще­ст­ва. Т. ЛА­В­РЕ­НЁВ сдал ко­ман­до­ва­ние но­во­му ко­ман­ди­ру толь­ко по­сле лич­но­го до­кла­да мне о бое, по­сле че­го был эва­ку­и­ро­ван в Ки­ев. Быв­ший нар­ком­во­ен Ук­ра­ин­ской Со­вет­ской Ре­с­пуб­ли­ки Н.Под­вой­ский. Моск­ва, 1946 г.».

В ян­ва­ре 1920 го­да Дми­т­рий Фур­ма­нов от­пра­вил Сер­ге­е­ва в Сред­нюю Азию. Он стал во­ен­ным ко­мен­дан­том Таш­кен­та. Но кто-то на не­го до­нёс, об­ви­нив в по­соб­ни­че­ст­ве бе­ло­гвар­дей­цам. След­ст­вие дли­лось пол­то­ра ме­ся­ца. Не­со­сто­яв­ше­го­ся юри­с­та пол­но­стью оп­рав­да­ли. Од­на­ко в ко­мен­да­ту­ру он уже не вер­нул­ся. На­чаль­ст­во пе­ре­бро­си­ло его на дру­гой фронт – в ар­мей­скую пе­чать.

Поз­же пи­са­тель вспо­ми­нал: «В ли­те­ра­ту­ре уже был один Сер­ге­ев-Цен­ский. Нуж­но бы­ло как-то диф­фе­рен­ци­ро­вать­ся от не­го» («Звез­да Вос­то­ка», 1959, № 8). Так Сер­ге­ев пре­вра­тил­ся в Ла­в­ре­нё­ва (псев­до­ним об­ра­зо­вал­ся от фа­ми­лии од­но­го из род­ст­вен­ни­ков пи­са­те­ля). Впро­чем, по дру­гой вер­сии псев­до­ним пи­са­тель вы­брал не по­то­му, что его сму­ща­ло на­ли­чие в ли­те­ра­ту­ре не­сколь­ких Сер­ге­е­вых, а что­бы за­пу­тать  сле­ды и скрыть своё уча­с­тие в не­ко­то­рых эпи­зо­дах вре­мён граж­дан­ской вой­ны.

В де­ка­б­ре 1923 го­да Ла­в­ре­нёв пе­ре­брал­ся в Пе­т­ро­град и по­сле де­мо­би­ли­за­ции ус­т­ро­ил­ся в од­но из из­да­тельств. Он по-преж­не­му во всём со­мне­вал­ся. И из этих смя­те­ний вско­ре ро­ди­лась его по­весть «Со­рок пер­вый». Ла­в­ре­нёв во­пре­ки вре­ме­ни вос­пел тра­ги­че­с­кую лю­бовь про­стой ры­бач­ки, ушед­шей во­е­вать за ре­во­лю­цию, к бе­ло­гвар­дей­ско­му по­ру­чи­ку. Поз­же в пись­ме ли­те­ра­ту­ро­ве­ду Бо­ри­су Ге­ро­ни­му­су он рас­ска­зы­вал: «Хро­но­ло­ги­че­с­кая ис­то­рия «Ве­т­ра» и «41-го» та­ко­ва: в 1922 го­ду я на­чал в Таш­кен­те пи­сать ог­ром­ную «эпо­пею» под на­зва­ни­ем «Звез­да-по­лынь», ох­ва­ты­вав­шую пе­ри­од с 1916 по 1920 год. Вер­нув­шись в Ле­нин­град и пе­ре­чи­тав на до­су­ге этот ли­те­ра­тур­ный не­бо­скрёб, я по­нял, что без­на­дёж­но за­пу­тал­ся в ка­ше со­бы­тий, на­гро­моз­див в ро­ман что нуж­но и что не нуж­но. Ро­ман по­ле­тел в кор­зи­ну, но из не­го вы­кле­ва­лись от­дель­ные ку­с­ки, из ко­то­рых и ро­ди­лись две упо­мя­ну­тые по­ве­с­ти. Ни­че­го из этой эпо­пеи в таш­кент­ской пе­ча­ти я не «ти­с­кал». Ни­ка­ких до­ку­мен­таль­ных ма­те­ри­а­лов для «Ве­т­ра» и «41-го» у ме­ня не бы­ло. Всё, что во­шло в эти по­ве­с­ти, – это плод мо­е­го лич­но­го опы­та и на­блю­де­ния... В ча­ст­но­с­ти, в ос­но­ву фи­гу­ры Гу­ля­ви­на лег­ли кон­цен­т­ри­ро­ван­ные в од­ном об­ра­зе фи­гу­ры мо­их раз­гуль­ных, но ду­шев­но пре­крас­ных и всей кро­вью пре­дан­ных ре­во­лю­ции дру­зей то­го вре­ме­ни, ког­да я но­сил в кар­ма­не зна­ме­ни­тое удо­с­то­ве­ре­ние, что я «дей­ст­ви­тель­но яв­ля­юсь граж­да­ни­ном ли­ней­но­го ко­раб­ля «Пе­т­ро­пав­ловск», и ког­да я ко­ман­до­вал на Ук­ра­и­не бро­не­по­ез­дом № 6. В об­раз Ма­рют­ки це­ли­ком во­шла де­вуш­ка-до­б­ро­во­лец од­ной из ча­с­тей Турк­фрон­та Аня Вла­со­ва, ча­с­то бы­вав­шая в ре­дак­ции «Крас­ной звез­ды» со сво­и­ми не­о­бы­чай­но тро­га­тель­ны­ми, но не­ле­пы­ми сти­ха­ми, ко­то­рые мной и ци­ти­ро­ва­ны без из­ме­не­ний в по­ве­с­ти. А Го­во­ру­ха-От­рок та­кой же ре­аль­ный по­ру­чик, за­хва­чен­ный од­ним из на­ших ка­ва­ле­рий­ских от­ря­дов в при­араль­ских пе­с­ках. Я и свёл этих пер­со­на­жей вме­с­те, при­ду­мав ро­бин­зо­на­ду на ос­т­ро­ве Бар­са-Кель­мес».

Уточ­ню: по­весть «Ве­тер» Ла­в­ре­нёв впер­вые на­пе­ча­тал в 1924 го­ду в «Крас­ном жур­на­ле для всех». Тог­да же в «Звез­де» был опуб­ли­ко­ван и «Со­рок пер­вый».

Обе по­ве­с­ти по­лу­чи­ли боль­шую прес­су. Един­ст­вен­ное, что сму­ща­ло кри­ти­ков, они дол­го не мог­ли по­нять – за что Ла­в­ре­нёв ра­то­вал: за ре­во­лю­цию или про­тив. По­это­му рап­пов­цы на вся­кий слу­чай при­кле­и­ли пи­са­те­лю яр­лык ле­во­го по­пут­чи­ка.

В се­ре­ди­не 1925 го­да Ла­в­ре­нёв по­ка­зал ре­жис­сё­ру Боль­шо­го дра­ма­ти­че­с­ко­го те­а­т­ра Ан­д­рею Ла­в­рен­ть­е­ву свою пер­вую пье­су «Мя­теж». «Я по­мню, – пи­сал он сра­зу по­сле пре­мье­ры, – что в день, ког­да я впер­вые чи­тал пье­су в БДТ, у ме­ня бы­ла ос­т­рая бо­язнь, что чле­ны со­ве­та те­а­т­ра уто­пят ме­ня за пер­вый опыт в Фон­тан­ке. И я ис­крен­не был по­ра­жён, ког­да пье­су при­ня­ли. «Мя­теж» стро­ит­ся мной в пла­не ро­ман­ти­че­с­кой тра­ге­дии ха­рак­те­ров. Не­дав­нее про­шлое да­ёт не­ис­чер­па­е­мый ма­те­ри­ал для воз­рож­де­ния тра­ге­дии. Ос­но­ва пье­сы в столк­но­ве­нии, в лич­ной дра­ме глав­ко­ма Ли­пе­ров­ско­го, ру­ко­во­ди­те­ля мя­те­жа, и пар­ти­за­на Ру­за­е­ва. Но эта лич­ная дра­ма про­ис­те­ка­ет из клас­со­вой сущ­но­с­ти про­тив­ни­ка, их дей­ст­вия – толь­ко вы­яв­лен­ные во­ли пред­став­ля­е­мых ими групп. От­сю­да му­жиц­кая кре­пость, упор­ст­во, же­лез­ная во­ля и на­пор Ру­за­е­ва, ис­те­рич­ность ша­та­ния и бы­с­т­рое вы­ды­ха­ние при не­уда­че Ли­пе­ров­ско­го. Тра­ге­дия Ли­пе­ров­ско­го – тра­ге­дия все­го бе­ло­го ста­на, с его раз­бро­дом, от­сут­ст­ви­ем еди­ной идеи, ин­тел­ли­гент­ской ис­те­рич­но­с­тью, свя­зан­ной с не­ле­пой же­с­то­ко­с­тью. Это­му раз­ва­лу и про­ти­во­по­с­тав­ле­ны бур­ная, не все­гда раз­би­ра­ю­ща­я­ся сра­зу в со­бы­ти­ях, но креп­кая ду­хом и пла­ме­не­ю­щая ре­во­лю­ци­он­ным ог­нём крас­но­гвар­дей­ская мас­са, оли­це­тво­ря­е­мая её вож­дём Ру­за­е­вым. Дать столк­но­ве­ние этих двух сил, вы­ра­жен­ное в лич­но­с­тях их пред­ста­ви­те­лей, и бы­ло мо­ей за­да­чей» («Крас­ная га­зе­та», 1925, 17 ок­тя­б­ря).

По­сле «Мя­те­жа» по­сле­до­вал «Раз­лом», за по­ста­нов­ку ко­то­ро­го в БДТ взял­ся уже ре­жис­сёр К.Твер­ской. Пер­вые ре­цен­зен­ты бы­ли без­жа­ло­ст­ны. Осо­бен­но не­ис­тов­ст­во­вал С.Мсти­слав­ский. «Пье­са Ла­в­ре­нё­ва, – ут­верж­дал кри­тик, – по эле­мен­тар­ной по­лит­гра­мо­те на­пи­сан­ное про­из­ве­де­ние, не­слож­ное по фа­бу­ле, дра­ма­тур­ги­че­с­ки класс­ное со­чи­не­ние. Сю­жет прост до по­след­ней ме­ры, со­дер­жа­ние пье­сы пе­ре­да­ёт­ся од­ной фра­зой. Ха­рак­те­ры уп­ро­ще­ны до тра­фа­ре­та».

Но не­о­жи­дан­но за пи­са­те­ля всту­пил­ся Ста­лин. «Мо­жет быть, вы чи­та­ли или ви­де­ли «Раз­лом» Ла­в­ре­нё­ва, – спро­сил он в фе­в­ра­ле 1929 го­да ук­ра­ин­ских ли­те­ра­то­ров. – Ла­в­ре­нёв не ком­му­нист, но я вас уве­ряю, что эти оба пи­са­те­ля [Вс. Ива­нов и Ла­в­ре­нёв. – В.О.] сво­и­ми про­из­ве­де­ни­я­ми «Бро­не­по­езд» и «Раз­лом» при­нес­ли го­раз­до боль­ше поль­зы, чем 10–20 или 100 ком­му­ни­с­тов-пи­са­те­лей, ко­то­рые пич­ка­ют, пич­ка­ют, ни чер­та не вы­хо­дит: не уме­ют пи­сать, не­ху­до­же­ст­вен­но». Ста­лин на­ста­и­вал: «Возь­ми­те Ла­в­ре­нё­ва, по­про­буй­те из­гнать че­ло­ве­ка, он спо­соб­ный, кое-что из про­ле­тар­ской жиз­ни схва­тил и до­воль­но мет­ко. Ра­бо­чие пря­мо ска­жут, пой­ди­те к чёр­ту с пра­вы­ми и ле­вы­ми, мне нра­вит­ся хо­дить на «Раз­лом» и я бу­ду хо­дить, – и ра­бо­чий прав».

По­нят­но, что Ста­лин про­сто так ни­ког­да ни­че­го не рас­хва­ли­вал. На что он рас­счи­ты­вал? Что Ла­в­ре­нёв пре­вра­тит­ся в стра­ст­но­го про­па­ган­ди­с­та ста­лин­ско­го кур­са? Од­на­ко пи­са­тель, как из­ве­ст­но, очень скеп­ти­че­с­ки от­но­сил­ся ко мно­гим но­ва­ци­ям Крем­ля. Сви­де­тель то­му – Кор­ней Чу­ков­ский. «Ви­дел Бор. Ла­в­ре­нё­ва, – со­об­щал Чу­ков­ский в сво­ём днев­ни­ке 11 ок­тя­б­ря 1932 го­да. – Он го­во­рит по по­во­ду то­го, что Ниж­ний пе­ре­име­но­ван в Горь­кий. Бе­да с рус­ски­ми пи­са­те­ля­ми: од­но­го зо­вут Мих. Го­лод­ный, дру­го­го Бед­ный, тре­ть­е­го При­блуд­ный – вот и на­зы­вай го­ро­да».

Поз­же власть сде­ла­ла ещё од­ну по­пыт­ку вы­дви­нуть Ла­в­ре­нё­ва на пер­вые ро­ли в со­здан­ном Со­ю­зе пи­са­те­лей. Но тот из­на­чаль­но не по­ве­рил, что из но­во­го со­об­ще­ст­ва мо­жет воз­ник­нуть что-то пут­ное. Один из ру­ко­во­ди­те­лей се­к­рет­но-по­ли­ти­че­с­ко­го от­де­ла ГУГБ не­кто В.Пе­т­ров­ский 31 ав­гу­с­та 1934 го­да со­об­щал на­чаль­ст­ву, что в ку­лу­а­рах Ла­в­ре­нёв по по­во­ду съез­да за­явил: «До­клад Бу­ха­ри­на по­верх­но­ст­ный, но та­лант­ли­вый и тем­пе­ра­мент­ный. А в пре­ни­ях вы­лез­ли все па­у­ки из бан­ки и на­ча­ли его ку­сать за то, что он не ото­звал­ся о них по­ло­жи­тель­но». Но дру­го­го и быть не мог­ло, ибо власть при­зва­ла в ли­те­ра­ту­ру ма­ло­гра­мот­ных кре­с­ть­ян и ра­бо­чих, ко­то­рые преж­де и двух слов свя­зать не уме­ли.

Но вско­ре Ла­в­ре­нёв, по­хо­же, сло­мал­ся. Осе­нью 1937 го­да его яв­но за­ста­ви­ли при­нять по­стыд­ное уча­с­тие в трав­ле со­труд­ни­ков Дет­ги­за. «Не­уди­ви­тель­но, – вос­кли­цал он 11 но­я­б­ря на со­бра­нии в Со­ю­зе пи­са­те­лей, – что Ле­нин­град­ское от­де­ле­ние [Дет­ги­за. – В.О.] ока­за­лось вре­ди­тель­ским. В нём ра­бо­та­ли та­кие лю­ди, как, на­при­мер, Чу­ков­ская – в про­шлом анар­хи­ст­ка-бом­би­ст­ка». Чу­ков­ская дей­ст­ви­тель­но в сту­ден­че­с­кие го­ды при­вле­ка­лась ор­га­на­ми ОГ­ПУ к де­лу «по ли­нии анар­хи­с­тов» (хо­тя ни­ка­кой бом­би­ст­кой она ни­ког­да не бы­ла), но об этом зна­ло все­го не­сколь­ко че­ло­век. Удив­лён­ная «та­кой ос­ве­дом­лён­но­с­тью в ин­тим­ных по­дроб­но­с­тях сво­ей сту­ден­че­с­кой би­о­гра­фии», Чу­ков­ская сде­ла­ла в сво­ей кни­ге «Про­черк» вы­вод о дав­ней при­над­леж­но­с­ти Ла­в­ре­нё­ва к спец­служ­бам.

Но не ис­клю­че­но, что пи­са­те­ля про­сто под­ста­ви­ли. Ком­про­ма­та на Ла­в­ре­нё­ва все­гда хва­та­ло. Из­ве­ст­но, что в ию­не 1938 го­да че­ки­с­ты пред­ло­жи­ли Ста­ли­ну вы­черк­нуть имя пи­са­те­ля из на­град­ных спи­с­ков. В от­вет вождь по­со­ве­то­вал Ла­в­ре­нё­ва вклю­чить в ком­па­нию Ти­хо­но­ва и Сло­ним­ско­го и пе­ре­дать всем этим трём бес­пар­тий­ным ав­то­рам пол­ный кон­троль над Ле­нин­град­ской пи­са­тель­ской ор­га­ни­за­ци­ей.

Ког­да на­ча­лась вой­на, Ла­в­ре­нёв ос­тал­ся сна­ча­ла на Бал­ти­ке. Вско­ре у не­го по­гиб сын. И это об­сто­я­тель­ст­во ещё бо­лее усу­гу­би­ло тра­ге­дию пи­са­те­ля.

Сра­зу по­сле вой­ны Ла­в­ре­нё­ва, по-мо­е­му, по­про­с­ту ку­пи­ли. В 1946 го­ду ему да­ли Ста­лин­скую пре­мию пер­вой сте­пе­ни за про­ход­ную пье­су «За тех, кто в мо­ре», на­ча­тую ле­том 1944 го­да на Се­вер­ном фло­те и за­кон­чен­ную ле­том со­рок пя­то­го на Ду­нае. За­тем из не­го вы­рва­ли сло­ва с осуж­де­ни­ем Ах­ма­то­вой и Зо­щен­ко. За это се­к­ре­та­ри­ат ЦК ВКП(б) ут­вер­дил пи­са­те­ля ре­дак­то­ром жур­на­ла «Звез­да» по от­де­лу про­зы. Ну а по­том в уго­ду оче­ред­ным пар­тий­ным ус­та­нов­кам Ла­в­ре­нёв со­гла­сил­ся на­но­во пе­ре­пи­сать «Раз­лом».

В 1950 го­ду на Ста­лин­скую пре­мию вы­дви­ну­ли ещё од­ну ла­в­ре­нёв­скую пье­су – «Го­лос Аме­ри­ки». Эта вещь бы­ла от­кро­вен­но сла­бой. Но за неё за­сту­пил­ся лич­но Ста­лин. Во вре­мя об­суж­де­ния он ска­зал: «Ну что же, что его кри­ти­ку­ют. А вы по­мни­те его ста­рую пье­су «Раз­лом»? Хо­ро­шая бы­ла пье­са. А те­перь вот его бе­рут и кри­ти­ку­ют всё с той же по­зи­ции, что он не­до­ста­точ­но пар­тий­ный, что он бес­пар­тий­ный. Пра­виль­но ли кри­ти­ку­ют? Не­пра­виль­но. Всё вре­мя ис­поль­зу­ют ци­та­ту: «До­лой ли­те­ра­то­ров бес­пар­тий­ных». А смыс­ла её не по­ни­ма­ют, ког­да это ска­зал Ле­нин? Он ска­зал это, ког­да мы бы­ли в оп­по­зи­ции, ког­да нам нуж­но бы­ло при­влечь к се­бе лю­дей. Ког­да лю­ди бы­ли – один там, дру­гие тут. Ког­да лю­дей ло­ви­ли к се­бе эсе­ры и мень­ше­ви­ки. Ле­нин хо­тел ска­зать, что ли­те­ра­ту­ра – это вещь об­ще­ст­вен­ная. Мы ис­ка­ли лю­дей, мы их при­вле­ка­ли к се­бе. Мы, ког­да мы бы­ли в оп­по­зи­ции, вы­сту­па­ли про­тив бес­пар­тий­но­с­ти, объ­яв­ля­ли вой­ну бес­пар­тий­но­с­ти, со­зда­вая свой ла­герь. А при­дя к вла­с­ти, мы уже от­ве­ча­ем за всё об­ще­ст­во, за блок ком­му­ни­с­тов и бес­пар­тий­ных, – это­го нель­зя за­бы­вать, мы, ког­да на­хо­ди­лись в оп­по­зи­ции, бы­ли про­тив пре­уве­ли­че­ния ро­ли на­ци­о­наль­ной куль­ту­ры. Мы бы­ли про­тив, ког­да эти­ми сло­ва­ми о на­ци­о­наль­ной куль­ту­ре при­кры­ва­лись ка­де­ты и вся­кие там иже с ни­ми, ког­да они поль­зо­ва­лись эти­ми сло­ва­ми. А сей­час мы за на­ци­о­наль­ную куль­ту­ру. На­до по­ни­мать две раз­ные по­зи­ции: ког­да мы бы­ли в оп­по­зи­ции и ког­да на­хо­дим­ся у вла­с­ти... Бе­рут ци­та­ты, и са­ми не зна­ют, за­чем бе­рут их. Бе­рут пи­са­те­ля и едят его: по­че­му ты бес­пар­тий­ный? По­че­му ты бес­пар­тий­ный?.. А спро­си­те это­го кри­ти­ка, как он сам-то по­ни­ма­ет пар­тий­ность? Э-эх!»

По­сле вой­ны Ла­в­ре­нё­ва Ле­нин­град стал уже тя­го­тить. Он пе­ре­брал­ся в Моск­ву. В сто­ли­це ему да­ли хо­ро­шую квар­ти­ру и да­чу в Пе­ре­дел­ки­но. Пи­са­тель за­вёл ка­кую-то страш­ную со­ба­ку. Дочь Ва­ди­ма Ко­жев­ни­ко­ва по­том вспо­ми­на­ла, как она в кон­це 1950-х го­дов шла с от­цом по Пе­ре­дел­ки­ну. «У да­чи Ла­в­ре­нё­ва, – пи­са­ла она, – вдруг вы­ско­чил лю­тый зве­рю­га, чёр­ный с под­па­ли­на­ми, вце­пил­ся в Джин­ку, уве­рен­ный, как все­гда, в сво­ей без­на­ка­зан­но­с­ти. Па­па обыч­но про­гу­ли­вал­ся с пал­кой-ду­би­ной, ко­то­рую я, кста­ти, с ро­ди­ны вы­вез­ла в чис­ле се­мей­ных ре­лик­вий, та­мож­ней про­пу­щен­ной, не со­чтён­ной за ред­кость, а зря. Эту ду­би­ну я вы­хва­ти­ла из па­пи­ных рук и об­ру­ши­ла ла­в­ре­нёв­ско­му псу на те­мя. Тот взвыл и бро­сил­ся на ме­ня. Тут пи­са­тель Ко­жев­ни­ков, недол­го ду­мая, вы­хва­тил из кар­ма­на курт­ки фин­ку и вса­дил в бок уло­жив­шей ме­ня на спи­ну со­ба­ке. Я за­кри­ча­ла: па­па, что ты на­де­лал?! И до сих пор по­мню вы­ра­же­ние его ли­ца. Труд­но оп­ре­де­лить ка­кое. Ско­рее ни­ка­кое. Зна­ко­мое в нём ис­чез­ло. Он по­вер­нул­ся спи­ной и по­шёл впе­рёд, уда­ля­ясь от ме­ня». Даль­ше На­деж­да Ко­жев­ни­ко­ва со­об­щи­ла: «Со­рок пер­вый» Ла­в­ре­нё­ва я про­чла уже взрос­лой – силь­ная, страш­ная кни­га. С «изо­б­ра­же­ни­я­ми» уве­шан­но­го на­гра­да­ми дру­го­го клас­си­ка, Тре­нё­ва, не срав­нить, чья про­слав­лен­ная «Лю­бовь Яро­вая» – про­сто мер­зость, чув­ст­во гад­ли­во­с­ти ос­тав­ля­ю­щая сво­ей лжи­во­с­тью, ли­це­ме­ри­ем, вер­но­под­да­ни­че­с­ки спе­тым гим­ном пре­да­тель­ст­ву. А в «Со­рок пер­вом» ав­тор, Ла­в­ре­нёв, за­гля­нул в без­дну так на­зы­ва­е­мой клас­со­вой борь­бы и, ви­ди­мо, сам об­на­ру­жен­но­го там ис­пу­гал­ся. Всё им по­сле на­пи­сан­ное ку­да ту­с­к­лее. Ла­в­ре­нёв то­же был из офи­це­ров той, преж­ней вы­уч­ки, в вой­ну у не­го по­гиб сын, тра­ги­че­с­кое про­сту­па­ло в нём зри­мо, по­это­му, мо­жет быть, и да­ча ка­за­лась мрач­ной. Бре­мя не­вы­ска­зан­но­с­ти он нёс в се­бе, а от­ве­ти­ла, за­пла­ти­ла сви­ре­пая, пе­ре­на­сы­щен­ная зло­бой его со­ба­ка, по сне­гу от­пол­за­ю­щая, ос­тав­ляя кро­ва­вый след» (Н.Ко­жев­ни­ко­ва. Па­с­тер­нак, Мра­вин­ский, Еф­ре­мов и дру­гие. М., 2007).

Ка­жет­ся, в 1956 го­ду у Ла­в­ре­нё­ва от­кры­лось вто­рое ды­ха­ние. Гри­го­рий Чу­х­рай сде­лал но­вую эк­ра­ни­за­цию «Со­рок пер­во­го» (пер­вый фильм по этой по­ве­с­ти был снят ещё в 1927 го­ду Яко­вом Про­та­за­но­вым), пред­ло­жив со­вет­ским ки­нош­ни­кам раз и на­всег­да от­ка­зать­ся от ока­ри­ка­ту­ри­ва­ния бе­ло­гвар­дей­цев. Кар­ти­ну от­ме­ти­ли в Кан­нах ка­кой-то пре­ми­ей. И пи­са­тель, по­хо­же, по­ве­рил в при­ход но­вых вре­мён, ког­да лю­бовь вновь ста­ла за­тме­вать все эти клас­со­вые вой­ны. Ис­пы­ты­вая не­о­бы­чай­ный при­лив сил, он за­ду­мал сра­зу два ро­ма­на: о де­ка­б­ри­с­тах и о Чер­но­мор­ском фло­те. Но из-за тя­жё­лой бо­лез­ни серд­ца эти за­мыс­лы ос­та­лись не­ре­а­ли­зо­ван­ны­ми.

Умер Ла­в­ре­нёв 7 ян­ва­ря 1959 го­да в Моск­ве. По­хо­ро­ни­ли его на Но­во­де­ви­чь­ем клад­би­ще.

В 1968 го­ду Алек­сей Гер­ман эк­ра­ни­зи­ро­вал од­ну из ста­рых по­ве­с­тей Ла­в­ре­нё­ва о граж­дан­ской вой­не «Седь­мой спут­ник». Но фильм ос­тал­ся прак­ти­че­с­ки не­за­ме­чен­ным.

За­то со­вер­шен­но по-но­во­му уже в 2008 го­ду про­зву­ча­ла дру­гая по­весть пи­са­те­ля: «Со­рок пер­вый». В чём ог­ром­ная за­слу­га преж­де все­го ре­жис­сё­ра Вик­то­ра Ры­жа­ко­ва, сде­лав­ше­го по ла­в­ре­нёв­ской кни­ге бле­с­тя­щую ин­сце­ни­ров­ку для Мос­ков­ско­го ху­до­же­ст­вен­но­го те­а­т­ра. Со­по­с­та­вив текст по­ве­с­ти и спек­такль, кри­тик На­та­лья Ка­мин­ская пи­са­ла: «Про­ле­тар­ский пи­са­тель Ла­в­ре­нёв, ав­тор соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­ко­го «Раз­ло­ма», в «Со­рок пер­вом» про­ры­ва­ет­ся к биб­лей­ским ис­то­кам. Очи­ща­ет го­лую че­ло­ве­че­с­кую суть, со­здан­ную, по его мне­нию, для сча­с­тья, от всех по­сле­ду­ю­щих на­сло­е­ний: со­ци­аль­ных, по­ли­ти­че­с­ких, со­слов­ных, бы­то­вых. Здесь на са­мом де­ле и кро­ет­ся под­лин­ная дра­ма: ис­то­рия Ро­бин­зо­на Кру­зо – это книж­ная ис­то­рия, а в жиз­ни за­в­т­ра-по­сле­за­в­т­ра ге­ро­ев обя­за­тель­но ок­ру­жит со­ци­ум, и сча­с­тье ста­нет не­воз­мож­ным. Вик­тор Ры­жа­ков ста­вит прит­чу о про­шед­шем вре­ме­ни, в ко­то­рое пы­та­ют­ся по­иг­рать се­го­дняш­ние мо­ло­дые лю­ди. Они сна­ча­ла иг­ра­ют, как де­ти, на­шед­шие где-ни­будь в ов­ра­ге ста­рые гиль­зы, са­по­ги, а быть мо­жет, и чьи-то ос­тан­ки. Уп­ру­гий, чуть ко­ря­вый, не­о­буз­дан­но об­раз­ный ла­в­ре­нёв­ский текст (по­весть вы­шла в 1924 го­ду) буд­то про­бу­ют на вкус, раз­ру­ба­ют фра­зы и сло­ва, по­вто­ря­ют их об­рыв­ки. Так, по­сте­пен­но, из кос­ных тек­с­то­вых клоч­ков и лег­ко­мыс­лен­ных игр с пред­ме­та­ми вы­ри­со­вы­ва­ет­ся ис­то­рия. Ма­рют­ка – Яна Сек­с­те из обыч­ной дев­чон­ки пре­вра­ща­ет­ся в бес­по­ло­го крас­но­ар­мей­ца, что­бы за­тем, уже на ос­т­ро­ве, рас­цве­с­ти в неж­ный цве­ток» («Куль­ту­ра», 2008, № 9).

Од­на­ко да­же пре­крас­ный спек­такль Ры­жа­ко­ва все­на­род­но­го ин­те­ре­са к кни­гам Ла­в­ре­нё­ва так и не вос­кре­сил. Мо­ло­дёжь в биб­ли­о­те­ку не по­бе­жа­ла. Да и из­да­те­ли пе­ре­пе­ча­ты­вать Ла­в­ре­нё­ва не ста­ли. Бре­мя не­вы­ска­зан­но­с­ти обер­ну­лось до­ро­гой к ско­ро­му заб­ве­нию.

Вячеслав ОГРЫЗКО