Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №28. 09.07.2010

Шевеление корней

 Свет бе­лый с че­ты­рёх сто­рон

И свер­ху – об­ла­ка.

А.Твар­дов­ский. Стра­на Му­ра­вия

 

Лод­ка, ре­ка, пе­сок

Олег ЕРМАКОВ
Олег ЕРМАКОВ

Ещё до­цве­та­ют лан­ды­ши. В тра­вах блед­но-ро­зо­вые цве­ты ши­пов­ни­ка. Солн­це са­дит­ся. Про­ла­я­ла ко­су­ля. Уда­ри­ла в ко­ло­кол ку­куш­ка. При­хо­жу в се­бя по­сле бро­с­ка по до­ро­гам. Ста­рый ве­ло­си­пед слу­жил лет двад­цать пять и раз­ва­лил­ся. Про­шло три-че­ты­ре го­да, и вот по­яви­лись день­ги, ку­пил но­вый, семь ско­ро­стей, от­лич­ный ба­гаж­ник. Ещё бы при­ку­пить и здо­ро­вья...

Но ут­ром всё бы­ло в нор­ме. По­за­вт­ра­кал, на­ла­дил удоч­ку. Днепр пол­но­вод­ный по­сле дож­дей, ле­ни­во ка­тит свои тон­ны, ка­ча­ет мой по­пла­вок. В глу­би­нах хо­дят ры­бы.

И ни од­на не клю­ёт.

А ко­ма­ры и слеп­ни бес­ну­ют­ся. Рвут­ся сквозь дым ко­ст­ра и аэ­ро­золь к тво­им жи­лам. На Ры­жем ру­чье от­кры­ваю мыль­ни­цу – от­ту­да с тяж­ким гу­де­ни­ем вы­ле­та­ет сле­пень. К ла­ге­рю при­хо­жу с ко­тел­ка­ми, пол­ны­ми во­ды, ве­то­чек, цве­точ­ных ле­пе­ст­ков и би­тых слеп­ней. При­но­ро­вил­ся но­сить ко­тел­ки в од­ной ру­ке, а дру­гой от­би­вать­ся от не­на­сыт­но­го во­ро­га.

Три дня пас с удоч­кой ры­бу, и она пас­лась се­бе, не об­ра­щая на ме­ня вни­ма­ния. По­пла­вок ка­чал­ся, кру­жил­ся в во­до­во­ро­тах, и я уже не смо­т­рел на не­го, а гла­зел на пе­ре­ле­та­ю­щих па­ра­ми с бе­ре­га на бе­рег со­ек, на плы­ву­щие об­ла­ка, слу­шал брач­ную трель дят­ла в ду­б­ра­ве. Од­наж­ды на ре­ке по­яви­лось брев­но. При­бли­зи­лось и обер­ну­лось по­лу­за­топ­лен­ной пло­с­ко­дон­кой. Я уже хо­тел бы­ло бро­сить­ся в во­ду и пе­ре­хва­тить её, но во­вре­мя вспом­нил, что нет вес­ла. А вы­ст­ру­ги­вать из де­ре­ва в та­кую ду­хо­ти­щу – се­бе до­ро­же. Лод­ка мед­лен­но про­шла ми­мо. Да и лад­но, у ме­ня есть пре­крас­ное сред­ст­во пе­ре­дви­же­ния – ве­ло­си­пед, зе­лё­ный, с бле­с­тя­щи­ми кры­ль­я­ми. А ры­ба ес­ли не бе­рёт у бе­ре­га, не бу­дет кле­вать и даль­ше. Нет, по­ра ухо­дить, ме­ня ещё ждут дру­гие сто­ян­ки. И я со­брал удоч­ку, скру­тил спаль­ник, вло­жил ко­те­лок в ко­те­лок, свер­нул па­лат­ку, при­то­ро­чил рюк­зак и, мах­нув при­ютив­ше­му ме­ня ме­с­ту на про­ща­ние сол­дат­ской вы­го­рев­шей на солн­це шап­кой – ох, язы­че­с­кий это жест, но ни­че­го не по­де­ла­ешь, при­выч­ка с бай­каль­ских ещё вре­мён, в за­по­вед­ни­ке у каж­до­го зи­мо­вья был «хо­зя­ин» – на­чал про­би­вать­ся сквозь душ­ные жуж­жа­щие тра­вы к до­ро­ге.

 

Ка­ни­ку­лы про­дол­жа­ют­ся

Во­об­ще это пу­те­ше­ст­вие мож­но бы­ло бы на­звать так: сквозь Тра­вы. Вес­на бы­ла дожд­ли­вой, по­том на­сту­пи­ли жар­кие дни, и тра­вы уда­ри­лись в рост. По­ка я ры­ба­чил на Дне­п­ре, они под­ня­лись ещё вы­ше и би­ли по пле­чам, лез­ли в ко­лё­са, за­кру­чи­ва­лись во­круг пе­да­лей, пры­с­ка­ли ро­сой в гла­за. А лан­ды­ши на взгор­ках всё ещё бе­ле­ли кро­шеч­ны­ми ар­ка­ми сре­ди па­по­рот­ни­ков.

В зу­дя­щем эле­к­т­ри­че­с­ком об­ла­ке ко­ма­ров и слеп­ней вы­рвал­ся на Глин­ков­ский тракт, тём­но-жёл­тый от пе­с­ка и гли­ны, усе­ян­ный хру­с­тя­щим гра­ви­ем и, как обыч­но, со­вер­шен­но пу­с­тын­ный. На­до бы­ло бы ста­щить са­по­ги, на­деть крос­сов­ки, но я тут же осед­лал ве­ло­си­пед, и – об­ла­ко кро­во­со­сов ос­та­лось по­за­ди. От из­быт­ка чувств и сил за­пел «Yellow Submarine», со школь­ной ска­мьи, со вре­мён рок-груп­пы при до­ме уп­рав­ле­ния по­мню два куп­ле­та, ну и, ко­неч­но, бо­д­рый при­пев. Ког­да я хо­дил здесь, то­же на­пе­вал эту вещь – и ока­за­лось, её мож­но ис­пол­нять как сол­дат­ский марш, под шаг. На ве­ло­си­пе­де дру­гое де­ло... Да, кста­ти, па­лат­ка все­гда на­по­ми­на­ла мне имен­но суб­ма­ри­ну: жёл­то-оран­же­вая, с боль­ши­ми ил­лю­ми­на­то­ра­ми-вы­хо­да­ми, за­тя­ну­ты­ми ка­п­ро­но­вой сет­кой, сквозь ко­то­рые пе­ред сном ви­дишь за­кат, де­ре­вья, тра­вы, ну, а но­чью сны и звёз­ды, ес­ли вдруг оч­нёшь­ся от кри­ка шаль­ной пти­цы. Но­вый по­во­рот пес­ни: в на­шем, мол, го­ро­де жил один чу­вак с се­до­ва­той ки­тай­ской бо­род­кой, и он во­зил на ба­гаж­ни­ке под­вод­ную лод­ку, и бо­роз­дил на ней тра­вы, по­гру­жал­ся в пыль лун­ных мо­рей... та-та-та-та. «We all live in a yellow submarine,/ Yellow submarine, yellow submarine...»

По обо­чи­нам сви­с­те­ли пти­цы. До­ро­гу пе­ре­сек­ли две чёр­ные не­боль­шие чай­ки, уз­кие, изящ­ные, с се­ре­б­ри­с­ты­ми кры­ль­я­ми – бе­ло­кры­лые крач­ки. Даль­ше я стал сви­де­те­лем стыч­ки: три во­ин­ст­вен­ных чи­би­са го­ня­ли не­ясыть. Со­ва уле­те­ла, толь­ко за­ме­тив ме­ня: по­вер­ну­ла ту­по об­ре­зан­ную круп­ную баш­ку, взгля­ну­ла и тут же сда­ла воз­душ­ное по­ле боя. Взгляд со­вы все­гда вы­ра­зи­те­лен, хо­тя глаз и не ви­дишь.

До­ро­га всё так же пу­с­тын­на, я один бес­шум­но еду по ней. Плав­ный по­во­рот на се­вер, и сра­зу тор­мо­жу: до­ро­гу пе­ре­хо­дит за­дум­чи­вая го­ле­на­с­тая ко­су­ля, та­ко­го же цве­та, что и до­ро­га; скры­ва­ет­ся в за­рос­лях. Но и мне сво­ра­чи­вать в ту же сто­ро­ну, к Бел­кин­ско­му ле­су, где ме­ня ждёт оче­ред­ная сто­ян­ка. И я сво­ра­чи­ваю, въез­жаю в гу­с­тые тра­вы. Ко­су­ля сра­зу ша­рах­ну­лась на­зад, на до­ро­гу, и ки­ну­лась прочь, под­бра­сы­вая зад, мель­кая «зер­каль­цем». Как зна­ешь. Я про­сто еду ми­мо.

 

Бел­кин­ский пар­ла­мент

На опуш­ке Бел­кин­ско­го ле­са все­гда по­яв­ля­ет­ся ощу­ще­ние пре­де­лов, поч­ти что ок­ра­и­ны ми­ра; ви­ди­мо, от­то­го, что даль­ше, за мел­кой мрач­ной реч­кой с вяз­ки­ми бе­ре­га­ми, ис­топ­тан­ны­ми зве­рь­ём и про­би­ты­ми цеп­ки­ми уз­ло­ва­ты­ми и пе­ре­пле­тён­ны­ми, как буд­то в су­до­ро­ге, паль­ца­ми кор­ней, – даль­ше бо­ло­ти­с­тая ни­зи­на, по­рос­шая ку­с­та­ми, осо­кой, кра­пи­вой; и всю­ду там крас­не­ют че­шу­ёй вну­ши­тель­ные ство­лы оль­хи чёр­ной. Что-то в них есть дра­ко­нье. От­ку­да-то от­ту­да вста­ёт солн­це под ра­не­ные кри­ки жу­рав­лей. И ночь при­хо­дит от­ту­да. А вме­с­те с нею зве­ри – по­па­с­тись, по­ле­жать на опуш­ке; ша­га­ют, тре­ща вет­ка­ми, со­пят, чу­ха­ют; по­чу­яв дым, че­ло­ве­ка, ещё силь­нее чу­ха­ют и ло­мят­ся на­зад.

А лес све­тел и чист здесь на Юж­ной опуш­ке. Поч­ти все­гда ве­ет ве­тер, про­ду­ва­ет лёг­кие тра­вы, на­пол­ня­ет па­лат­ку све­же­с­тью. И ко­ма­ров со слеп­ня­ми здесь поч­ти нет. Прав­да, чуть в сто­ро­ну отой­дёшь, они сра­зу на­се­да­ют, по­ход на род­ни­ко­вый ру­чей, впа­даю­щий с шу­мом в реч­ку, – ис­пы­та­ние. И в этом го­ду я дол­го его ис­кал. Ру­чей не по­да­вал го­ло­са, мол­чал. Я не знал, что и ду­мать. Про­пасть он не мог. Те­чёт из трёх силь­ных род­ни­ков Ва­си­ль­ев­ских вы­сот, от ис­то­ков до ус­тья хо­лод­ный, с пе­с­ча­ным дном. На реч­ке го­да три на­зад по­се­ли­лись бо­б­ры, на­го­ро­ди­ли за­пруд. Мо­жет, и ру­чей «уве­ли» ку­да-ни­будь? И вдруг я к не­му вы­шел. Гли­ни­с­тый бе­рег был силь­но раз­мыт, и Ва­си­ль­ев­ский ру­чей по­те­рял свой бо­д­рый го­лос. Но был всё так же чист и хо­ло­ден. И на опуш­ке Бел­кин­ско­го ле­са, сре­ди вы­со­ких ста­рых бе­рёз и лег­ко­вей­ных трав за­жёг я ко­с­тёр и за­ва­рил креп­ко­го род­ни­ко­во­го чая.

Тут не­да­ле­ко раз­ва­ли­ны церк­ви, где кре­с­ти­лась мать Алек­сан­д­ра Твар­дов­ско­го, Ма­рия Пле­с­ка­чев­ская, а мо­жет, и сам Алек­сандр. За ле­сом они жи­ли в де­рев­не, дер­жа­ли куз­ню. И че­рез этот лес хо­ди­ли в Ва­си­ль­е­во, где бы­ли ма­га­зин и неф­тя­ная мель­ни­ца. Сей­час ни­че­го нет, толь­ко род­ни­ки и ос­та­лись.

...Под ве­чер при­ле­тел круп­ный чёр­ный дя­тел – жел­на, сна­ча­ла я уви­дел его пор­ха­ю­щую тень, по­том ус­лы­шал го­лос – сер­ди­тую трель. Что-то в нём бы­ло от ви­зи­ря, за­ди­ри­с­тый вид, круп­ная го­ло­ва, чёр­ный ха­лат; сра­зу вспом­нил­ся «Язык птиц» Ат­та­ра. Мне встре­чал­ся и та­кой ва­ри­ант на­зва­ния этой по­эмы: «Пар­ла­мент птиц», смеш­ное на­зва­ние, ка­кой ещё пар­ла­мент на сред­не­ве­ко­вом Вос­то­ке...

Но ут­ром, про­снув­шись в па­лат­ке, на ко­то­рую, как обыч­но, са­ди­лись пти­цы, и уви­дев по­ющие на раз­ные ла­ды кро­ны бе­лых бе­рёз в ил­лю­ми­на­то­ры, я всем серд­цем скло­нил­ся к это­му на­зва­нию.

 

Дождь, сель­маг

По­ра бы­ло по­пол­нить за­па­сы, вы­брал­ся на Глин­ков­ский тракт и от­пра­вил­ся в бли­жай­ший ма­га­зин – за 12 при­мер­но км. По­сле де­ся­ти­ми­нут­но­го ос­во­бож­да­ю­ще­го рыв­ка по трак­ту ре­шил при­тор­мо­зить, на­до бы­ло очи­с­тить звёз­доч­ки от тра­вы, свер­нул к мо­ло­дой бе­рёз­ке, подъ­е­хал вплот­ную – и поч­ти но­сом ткнул­ся в жи­вую ярую, как у ас­си­рий­цев на ба­ре­ль­е­фах Пуш­кин­ско­го му­зея, тём­но-ры­жую кур­ча­вую бо­ро­ди­щу: улей! А от ме­ня на вер­сту ра­зит ды­мом, бре­зент штор­мов­ки в бе­лых со­лё­ных раз­во­дах, фут­бол­ка мо­к­рая. Пчё­лы бо­лез­нен­но – для ок­ру­жа­ю­щих – ре­а­ги­ру­ют на за­па­хи опас­но­с­ти. И я рва­нул прочь, ли­хо­ра­доч­но пе­ре­клю­чая ско­ро­сти, по­ка не уви­дел ци­ф­ру 7, по­след­няя. Ог­ля­нул­ся: ни­ко­го, де­рев­це, об­лю­бо­ван­ное пе­ре­се­ля­ю­щи­ми­ся ку­да-то пчё­ла­ми, ос­та­лось да­ле­ко по­за­ди.

Бе­лый Холм – до­б­рот­ная де­рев­ня сре­ди ле­сов, точ­нее, это фор­пост, за ко­то­рым на­чи­на­ют­ся на­сто­я­щие со­сно­вые, ело­вые ле­са с при­дне­пров­ской по­ло­сой ре­лик­то­вых ду­б­рав. Здесь учил­ся Твар­дов­ский и ро­дил­ся отец Ана­то­лия При­став­ки­на. Ког­да-то бы­ла бар­ская усадь­ба. Го­во­рят, её мож­но бы­ло уви­деть из­да­ле­ка, дом с бе­лы­ми ко­лон­на­ми, от­сю­да и на­зва­ние де­рев­ни. Не знаю, сей­час де­рев­ню уга­ды­ва­ешь за мно­го км по тём­но­му, поч­ти чёр­но­му пят­ну хол­ма: со­сно­во­му бо­ру. Под со­сна­ми клад­би­ще. Бар­ский дом, ко­неч­но, не здесь сто­ял. Тут на па­мять при­хо­дит Бе­ло­во­дье. Стра­на за чер­той.

Но сей­час ме­ня ин­те­ре­со­вал сель­маг. Ког­да я под­ка­ты­вал к не­му, из две­рей вы­хо­дил се­дой про­ду­бе­лый му­жик в ка­му­ф­ля­же, по­хо­жий на аме­ри­кан­ско­го ше­ри­фа, стро­го-во­про­си­тель­но взгля­нул на ме­ня; мо­жет, охо­то­вед. Сел в «уа­зик», по­ехал. Я при­сло­нил ве­ло­си­пед к кир­пич­ной сте­не, во­шёл в ма­га­зин, поз­до­ро­вал­ся. Пол­ки бы­ли ус­тав­ле­ны кру­па­ми, бу­тыл­ка­ми, бан­ка­ми; в ко­роб­ках ле­жа­ли ба­на­ны, аб­ри­ко­сы; в лот­ках хлеб. До­шла оче­редь до ме­ня. Обе про­дав­щи­цы, де­бе­лые, за­го­ре­лые, ви­дав­шие ви­ды жен­щи­ны тем не ме­нее смо­т­ре­ли на­сто­ро­жен­но, по­се­ти­те­лей боль­ше не бы­ло. Так все­гда гля­дят на за­ди­чав­ше­го слег­ка стран­ни­ка, я при­вык. Поч­ти не­де­лю уже у ко­ст­ров об­ре­тал­ся, по­мал­ки­вал... и пер­вые сло­ва да­ва­лись с не­ко­то­рым тру­дом. Про­дав­щи­ца на­кло­ня­лась, пе­ре­сы­пая из меш­ка кру­пу, и я, взгля­ды­вая на вы­рез пла­тья, уже ду­мал, что на­зва­ние де­рев­ни на­до чуть-чуть под­пра­вить. Кру­пы ока­за­лось мно­го­ва­то, по­про­сил от­сы­пать. Про­дав­щи­ца кив­ну­ла и при­ня­лась за­го­ре­лой ру­кой за­чер­пы­вать из па­ке­та, от­сы­пать. «Так пой­дёт?» Ещё я ку­пил кон­сер­ви­ро­ван­ную ста­в­ри­ду, сар­ди­ны и шпро­ты; пач­ку ин­дий­ско-ки­тай­ско­го ча­с­тич­но гра­ну­ли­ро­ван­но­го чая; вер­ми­шель; ан­ти­ко­ма­ри­ную мазь; ов­ся­но-ара­хи­со­во­го пе­че­нья; и бу­тыл­ку ми­не­рал­ки. «Всё?» – по­до­зри­тель­но спро­си­ла про­дав­щи­ца. Все до ме­ня бра­ли вод­ку. Каж­дый по­ку­па­тель по бу­тыл­ке. Но я же не ма­нь­як.

Не ус­пел отъ­е­хать, на­чал­ся дождь. При­шлось ос­та­нав­ли­вать­ся, уку­ты­вать рюк­зак цел­ло­фа­ном, на­де­вать жёл­тую на­кид­ку. И всё это вре­мя слу­шать ка­кой-то трёп не­ви­ди­мых му­жи­ков, мир­ный, хмель­ной и не­по­нят­ный, пре­иму­ще­ст­вен­но из меж­до­ме­тий. Вдруг к ним на­пра­ви­лась под дож­дём по­жи­лая жен­щи­на в ха­ла­те и плат­ке и в ка­ло­шах на бо­су но­гу. «А как же те­бе не стыд­но, – тут же на­пу­с­ти­лась она на од­но­го из них, – бать­ка при смер­ти, а ты?» Му­жи­ки мол­ча­ли. «Что? Сколь­ко мож­но? Ну, по­мочь, да, на­до, но не жрать же её?!» Му­жик за­буб­нил что-то... Она про­дол­жа­ла, рас­па­ля­ясь. Я сел на ве­ло­си­пед и по­ка­тил сво­ей до­ро­гой, ра­ду­ясь на­плы­ва­ю­щей ти­ши­не.

 

Ве­п­ри

Отъ­е­хал от Бе­ло­го Хол­ма ки­ло­ме­т­ров пять и – оче­ред­ная встре­ча: на до­ро­гу вы­шел ка­бан, поч­ти чёр­ной ма­с­ти, за ним вто­рой; де­ло­ви­то по­ма­хи­вая хво­с­та­ми, они пе­ре­сек­ли до­ро­гу и скры­лись в за­рос­лях. Здесь ка­ба­ньи ме­с­та. Да­же реч­ка на­зы­ва­ет­ся Сви­ная. И про­шлой осе­нью, ког­да дру­зья ещё не про­да­ли ав­то­мо­биль, мы при­мер­но в этом же ме­с­те ви­де­ли из ав­то хро­мо­го се­ка­ча. Ну, что ж, обыч­ное де­ло. Толь­ко я со­би­рал­ся дви­нуть­ся даль­ше – как из тра­вы вы­бе­жал по­ро­сё­нок, по­хо­жий на щен­ка-те­рь­е­ра; за ним – вто­рой, тре­тий... Я при­леж­но счи­тал. Все они шли стро­го друг за дру­гом и ухо­ди­ли в тра­ву. Трое по­след­них бы­ли сов­сем мел­кие, на спи­чеч­ных нож­ках. Ито­го: три­над­цать ка­бан­чи­ков. Стран­но, по­ду­мал я, что взрос­лые уш­ли, не об­ра­щая на них вни­ма­ния. Но тут же на до­ро­гу вы­шел за­мы­ка­ю­щий ка­бан. Все­го 16 ка­ба­нов пе­ре­сек­ли Глин­ков­ский тракт пе­ред мо­им но­сом. Сно­ва по­жа­лел, что до сих пор не об­за­вёл­ся фо­то­ап­па­ра­том.

 

Вос­кре­сен­ская го­ра

Но­че­вать ус­т­ро­ил­ся на Вос­кре­сен­ской го­ре. Ещё вче­ра ве­че­ром ви­дел на­бух­шие бу­бен­цы на шап­ках иван-чая, и вот уже они на­ча­ли на­ли­вать­ся тра­вя­ной кро­вью. Ве­тер на го­ре по­ка­чи­вал круп­ные цве­ты ко­ло­коль­чи­ков. На под­сту­пах к ней ме­ня при­вет­ст­во­ва­ла сип­лым и до­воль­но не­лю­без­ным кри­ком свет­лая со­ва с длин­ным хво­с­том, чёр­ны­ми гла­за­ми, по­хо­жая и на яс­тре­би­ную, и на не­ясыть. Ког­да я уже за­ка­тил сквозь тра­вы на го­ру ве­ло­си­пед, со­ва хо­зяй­кой си­де­ла на су­ку су­хо­го де­ре­ва, ус­та­вясь на ме­ня, при­шель­ца. Хо­тя при­шель­цем на этой го­ре я се­бя не чув­ст­во­вал ни­ког­да, ну, мо­жет, од­наж­ды, в пер­вое ле­то по­сле ар­мии: вы­шел к ней впер­вые, по­брёл по скло­ну и вдруг об­ра­тил вни­ма­ние, что на мне свет­лая ру­ба­ха, – и тут же вспом­нил один из снов в Газ­ни: там всё бы­ло имен­но так: со­сны и ве­тер, треп­лю­щий ру­ба­ху, прав­да, бе­лую. И я уз­нал эту го­ру, ви­ден­ную толь­ко во сне. С тех пор она мне род­ная.

...Со­ва так и не пе­ре­гля­де­ла ме­ня и с не­го­ду­ю­щим сип­лым вскри­ком взле­те­ла.

На за­ка­те я ви­дел толь­ко кро­ны ред­ких со­сен, оза­рён­ные со­ча­щим­ся све­том, тра­вы и мно­го не­ба. Дул силь­ный ве­тер, и со­сны шу­ме­ли так гу­с­то, что на­ко­нец-то в мо­ей суб­ма­ри­не мож­но бы­ло по­чув­ст­во­вать се­бя там, где нуж­но – в сти­хии мо­ря.

 

На Го­род­ке

Сле­ду­ю­щую сто­ян­ку ус­т­ро­ил на чи­с­том и глу­бо­ком ру­чье Го­ро­док, в се­рой оль­хе, сре­ди па­ху­чей кра­пи­вы. Ко­с­тёр раз­вёл пря­мо над во­дой. Хо­ро­шо, ког­да под ру­кой мно­го те­ку­чей чи­с­той во­ды. Тут на­шёл и ку­паль­ню, во­ды по ко­ле­но. По­том за­ва­рил до­б­рую пор­цию чая, куп­лен­но­го в Бе­лом Хол­ме. Вско­ре вы­яс­ни­лось, что это же ук­ром­ное ме­с­теч­ко об­лю­бо­вал со­ло­вей. И он пел мне весь ве­чер, а ког­да я за­лез в жёл­то-оран­же­вую па­лат­ку с ил­лю­ми­на­то­ра­ми, во­об­ще пе­ре­ле­тел на бли­жай­ший куст, мол, нет, ты ме­ня по­слу­шай. И я слу­шал. Со­ло­вьи по­след­нее вре­мя ста­ли петь ху­же, это не толь­ко моё мне­ние. Рань­ше в их пес­нях бы­ло боль­ше строф, и они зву­ча­ли раз­но­об­раз­нее. Но вот этот на Го­род­ке пел от­лич­но. Не то что­бы звуч­но, но про­ник­но­вен­но, ча­ру­ю­ще ок­руг­ляя «бук­вы». И это, ка­жет­ся, глав­ная осо­бен­ность его пе­ния: объ­ём­ный звук. У дру­гих птиц го­ло­са не сте­рео­фо­нич­ны. А это­го как буд­то слу­ша­ешь в на­уш­ни­ках.

На сле­ду­ю­щий ве­чер сю­да вдруг при­ле­тел ещё один со­ло­вей, за­пел не­уме­ло, сквер­но, с длин­ны­ми па­у­за­ми. Я да­же за­сом­не­вал­ся, не скво­рец ли, из­ве­ст­ный «по­пу­гай» сре­ди птиц? Нет, ори­ги­наль­ный ис­пол­ни­тель. Я мыс­лен­но за­ши­кал. Ще­нок, раз­ве это пес­ня? И тут вклю­чил­ся мой со­ло­вей. Вир­ту­оз­ная ария бы­ла пре­крас­на и убе­ди­тель­на. При­шлец тут же за­тк­нул­ся и боль­ше не ме­шал.

 

Ше­ве­ле­ние кор­ней

Ос­та­вил па­лат­ку и ве­ло­си­пед на ру­чье и по­шёл ве­че­ром про­гу­лять­ся. Ос­мо­т­рел кур­га­ны. Их здесь мно­го, око­ло двад­ца­ти. Два или три раз­ры­ты и не за­кры­ты, а это зна­чит, что дей­ст­во­ва­ли чёр­ные ар­хе­о­ло­ги, си­речь вар­ва­ры. В од­ном кур­га­не чья-то но­ра. Ско­рее все­го, ли­сья. Они тут тяв­ка­ют по но­чам. На не­ко­то­рых рас­тут бе­рё­зы. Я при­сло­нил­ся к од­ной пе­ре­дох­нуть, ду­нул ве­тер – и я по­чув­ст­во­вал её ка­ча­ние и ше­ве­ле­ние кор­ней. Иван-чай на кур­га­нах уже рас­ку­рил свои ру­би­но­вые тру­боч­ки.

Дви­га­ясь по скло­ну Аре­фь­ин­ско­го хол­ма, сры­вал по­спев­шую зем­ля­ни­ку и не­о­жи­дан­но вы­шел к род­ни­ку. Это ме­с­то я сра­зу уз­нал. Око­ло двад­ца­ти лет на­зад на­шёл здесь род­ник, он ле­жал сре­ди трав, свет­лый овал, млеч­но-пе­с­ча­ное дно, и бу­рун­чи­ки пе­с­ка би­лись, как дой­ни сер­ны, – не знаю, по­че­му имен­но эта ме­та­фо­ра при­шла на ум тог­да, мо­жет, чи­тал Хай­я­ма или Са­а­ди. Ну и на­звал его Млеч­ным. А по­том по­те­рял род­ник, сквозь тра­вы не хо­те­лось про­би­вать­ся, раз по­про­бо­вал – не на­шёл. Лад­но, ду­маю, ис­чез; в этом луч­шем из ми­ров го­ры и мо­ря про­па­да­ют. И вот вновь на­шёл. Раз­дви­нул тра­вы, соч­ные ли­с­тья тро­ст­ни­ка и уз­рел по­чер­нев­шую тух­лую ям­ку. Увы, та­ко­вы ме­та­мор­фо­зы тлен­ной при­ро­ды.

Но где-то в за­рос­лях кло­ко­та­ла во­да, спу­с­тил­ся ни­же. От­ку­да-то из-под зем­ли, спле­те­ния кор­ней бил хо­лод­ный ру­чей, па­дал в гли­ня­ное ло­же, тёк даль­ше. Жив род­ник. Прав­да, те­перь уже с дру­гим име­нем – Аре­фь­ин­ский.

Об­рат­но шёл по ро­се, са­по­ги ту­с­к­ло бле­с­те­ли.

Вне­зап­но уви­дел на за­пад­ном не­бо­с­кло­не пер­вую боль­шую и свет­ло­ст­руй­ную звез­ду.

...Сто­ян­ку бы­ло про­шёл, но ус­лы­шал звуч­ные ко­лен­ца и по­вер­нул, здесь пел толь­ко один со­ло­вей, ря­дом с па­лат­кой.

 

Дом по­эта

Лет двад­цать на­зад впер­вые под­нял­ся на Ва­си­ль­ев­ские вы­со­ты и встре­тил там ко­са­ря, он пла­с­тал тра­ву ря­дом с зем­ля­ной ча­шей, по­рос­шей клё­на­ми и ли­па­ми, на дне ко­ей би­ли три род­ни­ка. Раз­го­во­ри­лись. Я, мол, хо­ро­шие ме­с­та, да­лё­кий об­зор. Он: ага, на трак­то­ре па­шешь до­тем­на – вид­но, как трам­ваи в Смо­лен­ске ис­крят. А до го­ро­да пять­де­сят вёрст. Я, мол, про­сто сти­хи с них пи­сать, с этих мест, и кар­ти­ны, да по­эта не­ту. Он гля­нул, щу­рясь от ци­гар­ки – га­зет­ной са­мо­крут­ки, я по­след­ний раз та­кие ви­дел на Бай­ка­ле, в тай­ге, – как на при­дур­ка по­смо­т­рел и го­во­рит: так... это са­мое, тут же че­рез до­ли­ну, за По­пов­ски­ми ов­ра­га­ми – За­го­рье, ро­ди­на Твар­дов­ская. Я рот ра­зи­нул.

Без дол­гих объ­яс­не­ний: в те вре­ме­на Твар­дов­ско­го пло­хо знал. Вер­нув­шись из по­хо­да, взял в биб­ли­о­те­ке то­мик его сти­хов. На­шёл мно­го сти­хов об этих ме­с­тах. «Стра­ну Му­ра­вию» по­лю­бил.

И уже по осе­ни вы­шел я к По­пов­ским ов­ра­гам, а даль­ше на пруд, и встал на­про­тив Сель­ца, там ря­дом За­го­рье. И в сен­тябрь­ском ве­чер­нем солн­це уви­дел над зе­лё­ной, лишь кое-где за­ржа­вев­шей­ся до­ли­ной бе­лый дом, на­по­ми­на­ю­щий не­мно­го баш­ню. Это, ко­неч­но, бы­ло ка­кое-то по­сел­ко­вое стро­е­ние, но в мо­ём, склон­ном к ми­фо­ло­ги­за­ции со­зна­нии уже взо­шёл Дом По­эта. На­сто­я­щий дом де­ре­вян­ный, его со­брал-вос­ста­но­вил брат по­эта и сам хо­ро­ший пи­са­тель Иван Твар­дов­ский, на его по­мин­ках при­шлось пить горь­кую чар­ку. Но уже этот дом бе­лый в сен­тябрь­ском све­те на­всег­да за­пе­чат­лел­ся...

Хо­тя Дом его ши­ре, вот: Бел­кин­ские бе­рё­зы, Ва­си­ль­ев­ские род­ни­ки, за­го­рь­ев­ские скло­ны, раз­ва­ли­ны церк­ви Ни­ко­лы Сла­важ­ско­го на хол­ме; Днепр, где на кар­те от­ме­чен па­ром, ко­то­рый не уце­лел, ра­зу­ме­ет­ся, но к не­му двад­цать лет на­зад ещё на­щу­пы­ва­лась до­ро­га, и, ка­жет­ся, по ней маль­чиш­ка Са­ша во­зил с от­цом се­но за Днепр, тур­бу­лям, как они на­зы­ва­ли та­мош­них жи­те­лей. О чём и на­пи­сал по­том сти­хо­тво­ре­ние. Ехал на во­зу, смо­т­рел с тра­вя­ной го­ры – на это вот не­бо, ма­куш­ки бе­рез, об­ла­ка, слу­шал птиц. Бор­хес го­во­рит, я слу­шаю то­го же со­ло­вья, что и Китс.

Нет, Дом Твар­дов­ско­го боль­ше, вы­ше, в вой­ну это всем ста­ло яс­но.

Ну, да. А про этот край сам Алек­сандр Три­фо­но­вич го­во­рил: это и есть моё ли­цо.

... в сен­тябрь­ском солн­це За­го­рья пе­ред ок­ном.

 

Что ви­дел за­пад­ный ве­тер

На сле­ду­ю­щий ве­чер сно­ва от­пра­вил­ся про­гу­лять­ся по Аре­фь­ин­ско­му хол­му. Дул силь­ный за­пад­ный ве­тер. У ста­ро­го по­чи­та­те­ля Де­бюс­си не мог­ло не воз­ник­нуть со­от­вет­ст­ву­ю­щей ас­со­ци­а­ции. По скло­ну хол­ма про­ка­ты­ва­лись зе­лё­ные вол­ны. Но здесь встре­ча­лись уча­ст­ки ры­же­ва­тых кро­шеч­ных мхов, и тра­вы всё-та­ки бы­ли не так вы­со­ки. А вот вни­зу, на лу­гу, у из­лу­чи­ны Го­род­ка ко­лы­ха­лась на­сто­я­щая пу­чи­на, по-вос­точ­но­му пё­с­т­рая, пыш­ная. Со­рвав зем­ля­ни­ку, рас­пря­мил­ся, гля­нул на эту жи­вую объ­ём­ную ткань и сра­зу уви­дел уши – за­ячьи. Но что­бы из та­кой тра­вы они тор­ча­ли, за­яц дол­жен быть раз­ме­ром с ос­ла. А уши и по­хо­ди­ли на ос­ли­ные. Но вот ста­ла за­мет­на и хол­ка – горб. Ка­бан? И вы­су­ну­лась мор­да – гор­бо­но­сая, длин­ная. Лось. И он весь то­нул в тра­вах. Что-то же­вал, пря­дал уша­ми. Ис­чез. Я сно­ва за­нял­ся план­та­ци­ей па­ху­чей зем­ля­ни­ки. На­ко­нец вво­лю на­ел­ся, ос­та­но­вил­ся пе­ред лу­гом у бе­рё­зы. Вид это­го лу­га хо­те­лось за­пом­нить на­всег­да. И я сто­ял, смо­т­рел. По­ка не уви­дел вдруг на­плы­ва­ю­щее из трав ры­же­ва­тое об­ла­ко. И сле­дом вы­шел лось, поч­ти на ме­ня, в де­ся­ти-пят­над­ца­ти ша­гах от ме­ня по­шёл, ос­та­но­вил­ся, по­вер­нул го­ло­ву и по­смо­т­рел на ме­ня. Гла­за у ло­ся бы­ли боль­шие, вы­пук­лые, тём­ные. Он смо­т­рел на ме­ня в упор... И от­вер­нул­ся, по­брёл не­спеш­но. Я пы­тал­ся оп­ре­де­лить, кто это – лось или ло­си­ха. Но тут от­вет явил­ся сам со­бой – из тра­вы вы­бе­жа­ли два го­ле­на­с­тых свет­ло-ры­жих ло­сён­ка, рос­том с бор­зую, об­лач­ко мош­ка­ры над ни­ми бы­ло мно­го мень­ше, чем над ма­ма­шей. Тро­и­ца спо­кой­но про­шла по скло­ну и скры­лась в бе­рез­ня­ке. Я по­ма­хал им обе­и­ми ру­ка­ми вос­лед, ра­ду­ясь, что зве­ри ме­ня пе­ре­ста­ют бо­ять­ся. Впро­чем, одеж­да на мне за­щит­ной ок­ра­с­ки, кто зна­ет, за­ме­ти­ла ме­ня во­об­ще ло­си­ха, хо­тя и гля­де­ла в упор. Ве­тер-то дул силь­ный с её сто­ро­ны.

Поз­же из это­го бе­рез­ня­ка вы­шел лось с дву­мя тол­сты­ми по­бе­га­ми ро­гов и длин­ной бо­род­кой, мо­жет быть, это бол­та­лась шкур­ка с от­ра­с­та­ю­щих ро­гов. Этот ме­ня уви­дел точ­но и по­бе­жал. Впро­чем, не­то­роп­ли­во. Уди­ви­тель­но ло­си по­хо­жи на ло­ша­дей, да, на ка­ких-то оди­чав­ших ло­ша­дей. Здесь им раз­до­лье. Ког­да-то на хол­ме сто­я­ла де­рев­ня. Му­жи­ки, ко­неч­но, спо­ри­ли из-за по­ко­сов, как обыч­но. Од­наж­ды – двад­цать лет на­зад – я ви­дел сам, как двое дра­лись из-за по­ко­са, не здесь, а на Ва­си­ль­ев­ских род­ни­ках. С ко­са­рём я там за­го­во­рил, он за­ку­рил са­мо­крут­ку, на­чал рас­ска­зы­вать про Твар­дов­ско­го, и тут на­ка­ти­ла ко­лес­ни­ца – «Бе­ло­рус», от­ту­да вы­ско­чил та­кой же не­вы­со­кий и су­хонь­кий му­жи­чок с ма­том-пе­ре­ма­том, мол, это моя де­лян­ка. Ко­сарь вско­чил: нет, моя. Они сши­ба­лись, как два пе­туш­ка, но до се­рь­ёз­но­го мор­до­боя не до­шло. «Ну, гля­ди­ии! – крик­нул трак­то­рист, за­би­ра­ясь в свою ко­лес­ни­цу, хва­та­ясь за ры­ча­ги. – По­пом­нишь ты! Бо­ком те­бе это се­но вый­дет!» И ука­тил.

И вот ни­ко­му не ну­жен этот рос­кош­ный луг; и зем­ля­ни­ку на­вер­ня­ка хо­ди­ли со­би­рать де­ре­вен­ские де­ти; и в род­ни­ке, ко­неч­но, бра­ли во­ду. А те­перь лишь ка­ча­ет тра­вы за­пад­ный ве­тер, да бро­дят... ос­лы. 


Олег ЕРМАКОВ,
г. СМОЛЕНСК




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования