Архив : №28. 09.07.2010

Вольноотпущенники

 На язы­ке са­а­мов нет слов «не­го­дяй», «скан­да­лист»,
«по­хаб­ник», «ду­ше­губ», «убий­ца».

«Убий­ца» пе­ре­во­дит­ся с язы­ков бо­лее раз­ви­тых
на­ро­дов не­внят­ным иди­о­мом «че­ло­век, взяв­ший нож»,
что ни­как не по­мо­га­ет рас­кры­тию важ­ней­ше­го в
жиз­ни ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов по­ня­тия.

 

В по­встан­че­с­ко-тер­ро­ри­с­ти­че­с­кую ор­га­ни­за­цию Ива­ну Ми­хай­ло­ви­чу Ми­хай­ло­ву уда­лось со­брать трид­цать че­ты­ре че­ло­ве­ка. Ше­с­те­рых из них, од­на­ко, при­шлось про­сто от­пу­с­тить и су­деб­ное пре­сле­до­ва­ние пре­кра­тить, по­сколь­ку эти ше­с­те­ро, чет­ве­ро са­а­мов, один иже­мец и один финн, хо­тя и по­ни­ма­ли по-рус­ски, но ни­как не мог­ли взять в толк, про­сто не мог­ли по­нять, о чём го­во­рит млад­ший лей­те­нант гос­бе­зо­пас­но­с­ти Иван Ми­хай­ло­вич, че­го от них хо­чет. К ним и осо­бые ме­то­ды до­зна­ния, ре­ко­мен­до­ван­ные в своё вре­мя мос­ков­ским ру­ко­вод­ст­вом са­мых вы­со­ких ин­стан­ций, при­ме­нять бы­ло бес­смыс­лен­но. Вы­хо­дить с та­ки­ми на суд смеш­но. Осо­бое со­ве­ща­ние, ко­неч­но, не сов­сем суд, но не хо­те­лось пе­ред ле­нин­град­ски­ми кол­ле­га­ми уда­рить в грязь ли­цом и бро­сать тень на свою ра­бо­ту, а та­кие мо­гут по­до­рвать до­ве­рие ко все­му след­ст­вию.

О! Ес­ли бы Иван Ми­хай­ло­вич Ми­хай­лов знал, что из трид­ца­ти че­ты­рёх вы­чис­лен­ных им для об­ви­не­ния в Са­ам­ском за­го­во­ре жи­те­лей Крас­но­ще­лья, Чальмны-Ва­а­ра, По­конь­ги, Ло­во­зе­ра, Се­ми­озе­рья и Во­ро­нь­ей, без­на­дёж­ных, с ко­то­ры­ми не бы­ло ни­ка­кой воз­мож­но­с­ти най­ти об­щий язык и вый­ти на суд, ока­жет­ся це­лых шесть че­ло­век.

На­му­чав­шись, ко­неч­но, сго­ря­ча млад­ший лей­те­нант Ми­хай­лов, как уже до­ло­же­но вы­ше, ше­с­те­рых про­сто про­гнал в шею.

 

Вот, к при­ме­ру, са­ам Ку­рё­хин, Саль­ма Не­сте­ро­вич, 1883 го­да рож­де­ния, хоть и не­гра­мот­ный, а ока­зал­ся креп­ким оре­хом, при­шлось по­по­теть, и всё рав­но вы­шла осеч­ка.

Про­то­ко­лы мож­но тря­с­ти сколь­ко угод­но, и всё рав­но не уз­на­ешь, что спас­ло от­ца де­вя­терых де­тей от окон­ча­тель­ной по­езд­ки в Ле­нин­град, а спас­ла Саль­му Не­сте­ро­ви­ча, ско­рее все­го, при­рож­дён­ная сме­ш­ли­вость.

Жизнь его сло­жи­лась так сча­ст­ли­во, что он по­ни­мал всех во­круг, и все во­круг по­ни­ма­ли его. А то, что бы­ло ему не очень по­нят­но, на­при­мер, та же ме­те­о­ро­ло­гия, за­ни­ма­ю­щая це­лый дом и двор в Ло­во­зе­ре, так это не­зна­ние не до­став­ля­ло ни ему, ни ок­ру­жа­ю­щим ни­ка­ко­го бес­по­кой­ст­ва и ни­как не ус­лож­ня­ло жизнь. Он ви­дел, что рус­ские оде­ва­ют­ся не так, как са­а­мы, жи­вут в душ­ных до­мах, а не в про­ду­ва­е­мых ве­тер­ком ве­жах и ту­пах, ез­дят на ло­ша­дях, не уме­ю­щих бе­гать по сне­гу, а не на оле­нях, но это его ни­сколь­ко не бес­по­ко­и­ло, как не бес­по­ко­и­ло, по­че­му ку­ро­пат­ка спит, за­рыв­шись в снег, а бел­ка на де­ре­ве.

Он по­ни­мал ку­ро­пат­ку и по­ни­мал бел­ку, и был уве­рен, что и его по­ни­ма­ют. Ско­рее, это бы­ло не сов­сем по­ни­ма­ние, это бы­ло до­ве­рие, до­ве­рие ра­зу­му ку­ро­пат­ки, ко­то­рая зна­ет, что де­ла­ет, до­ве­рие и бел­ке, ко­то­рая то­же луч­ше его, са­а­ма, зна­ет, где ей но­че­вать и как вы­во­дить сво­их де­тё­ны­шей. Он до­ве­рял это­му ми­ру, ве­рил в его ра­зум­ное ус­т­рой­ст­во и был убеж­дён в том, что и ку­ро­пат­ка, и бел­ка так же по­ни­ма­ют и его, не­мо­ло­до­го са­а­ма, и так же ему до­ве­ря­ют. Ког­да он на­ки­ды­вал ар­кан на шею из­бран­но­го к за­кла­нью оле­ня, он улы­бал­ся и не ве­рил, что упи­ра­ю­щий­ся олень не хо­чет стать ра­до­с­тью для его се­мьи. Олень упи­ра­ет­ся точ­но так же, как тол­ка­ет в грудь, упи­ра­ет­ся де­вуш­ка, хо­тя хо­чет то­го же, че­го хо­чет и сам ве­сё­лый Саль­ма Не­сте­ро­вич. Он сме­ял­ся, ког­да сти­с­ки­вал в сво­их объ­я­ти­ях де­вуш­ку, и сме­ял­ся, ког­да вы­би­рал в ста­де хо­ро­ше­го зре­ло­го бы­ка для до­маш­не­го пи­ра.

– Не сер­дись, боль­шой на­чаль­ник, – ска­зал под­след­ст­вен­ный Ку­рё­хин че­рез пол­то­ра ча­са до­про­са. Он чуть скло­нил к пле­чу го­ло­ву, тор­ча­щую из круг­ло­го ме­хо­во­го во­рот­ни­ка, как из спа­са­тель­но­го кру­га, со­щу­рил свои и без то­го уз­кие глаз­ки и с хи­т­ре­цой улыб­нул­ся. – От­дай мне вин­тов­ку, и я пой­ду до­мой. По­го­да пло­хой. Охо­та не бу­дет.

Во­рот­ник пе­чо­ка был из шку­ры ро­со­ма­хи, на ней не осе­да­ет иней. Ре­день­кая, как у всех ста­рых са­а­мов, бо­ро­да под­след­ст­вен­но­го сме­ши­ва­лась с ме­хо­вым вор­сом во­рот­ни­ка. Се­до­го, а тем бо­лее лы­со­го са­а­ма не встре­тишь, а про­седь, ес­ли и про­би­ва­ет­ся в во­ло­сах, так толь­ко по­сле пя­ти­де­ся­ти.

И ес­ли бы у Саль­мы Не­сте­ро­ви­ча не про­све­чи­ва­ла за­быв­шим рас­та­ять мел­ким сне­гом ред­кая про­седь на ви­с­ках, его и во­все мож­но бы­ло бы за ма­лый рост и про­сто­душ­ную улыб­ку при­нять за под­ро­ст­ка.

Го­ло­ва у под­след­ст­вен­но­го бы­ла иде­аль­ной круг­лой фор­мы, что го­во­ри­ло о не­ма­лом ро­ди­тель­ском ис­кус­ст­ве. Ста­ло быть, вско­ре по­сле рож­де­ния во­вре­мя на­де­ли на го­ло­ву но­во­рож­дён­но­го ко­жа­ную ок­руг­лую, плот­ную, как ку­паль­ная ша­поч­ка, кап­ку с крас­ным там­по­ном. Де­воч­кам по­ла­гал­ся там­пон си­ний или го­лу­бой. Круг­лая го­ло­ва, во-пер­вых, это кра­си­во, во-вто­рых, бы­с­т­рее за­ра­с­та­ет на го­ло­ве мла­ден­ца род­ни­чок, ме­с­то уяз­ви­мое. Хо­ро­шая вещь кап­ка, и ги­ги­е­нич­но, и бе­зо­пас­но, и бы­с­т­рей хо­дить ре­бё­нок на­чи­на­ет, уже в два го­да. И во­об­ще са­а­мы до­ли­хо­це­фаль­ную фор­му ли­ца счи­та­ют урод­ли­вой, иное де­ло бра­хи­це­фаль­ная, и не то что­бы она до­сти­га­лась ка­ки­ми-то на­силь­ст­вен­ны­ми сред­ст­ва­ми, нет, кап­ка и до­б­рые, неж­ные ру­ки ро­ди­те­лей во вре­мя ку­па­ния ре­бён­ка лишь по­мо­га­ли при­ро­де.

Весь под­след­ст­вен­ный так был упа­ко­ван в оле­ньи и ещё чёрт зна­ет ка­кие шку­ры, что бить его мож­но бы­ло хоть ог­лоб­лей и ни­че­го не вы­бить. Мож­но бы­ло вы­бить зу­бы, но сме­ю­щий­ся рот смо­т­рел на Ива­на Ми­хай­ло­ви­ча ка­ки­ми-то ос­тат­ка­ми ред­ких по­лу­гни­лых пень­ков, да и об­ве­т­рен­ное, из­ре­зан­ное мор­щи­на­ми ок­руг­лое ли­цо, то ли про­коп­тив­ше­е­ся в дым­ной ту­пе, то ли не по­те­ряв­шее за­га­ра за зи­му, ка­за­лось вы­ко­ван­ным из ме­ди.

Тут лю­бой на ме­с­те Ива­на Ми­хай­ло­ви­ча не вы­дер­жал бы, не вы­дер­жал и Иван Ми­хай­ло­вич. Он до­стал на­ган и дваж­ды грох­нул ру­ко­ят­кой по сто­лу, да так, что с двух­тум­бо­во­го пись­мен­но­го сто­ла со свет­лой сто­леш­ни­цей, кры­той в се­ре­ди­не чёр­ным дер­ма­ти­ном, чуть не сле­тел мас­сив­ный чер­ниль­ный при­бор из яш­мы, в своё вре­мя кон­фи­с­ко­ван­ный его пред­ше­ст­вен­ни­ком у ижем­ца куп­ца Те­рен­ть­е­ва. Чер­ниль­ным при­бо­ром был куп­чи­на воз­на­г­раж­дён от епар­хи­аль­но­го уп­рав­ле­ния, по­силь­но уп­реж­дав­ше­го воз­да­я­ние не­бес­ное, за то, что Те­рен­ть­ев за­го­то­вил и до­ста­вил че­ты­ре­с­та брё­вен на стро­и­тель­ст­во но­вой церк­ви, ког­да Бо­го­яв­лен­ская в Ло­во­зе­ре сго­ре­ла.

Ни один му­с­кул не дрог­нул на обо­жжён­ном мо­ро­зом и по­мя­том ве­т­ра­ми ли­це Саль­мы Не­сте­ро­ви­ча, впро­чем, вы­ра­же­ние ли­ца бы­ло не столь­ко удив­лён­ное, сколь­ко вы­жи­да­тель­ное.

«За­чем на­ган сту­чал? – спра­ши­вал се­бя под­след­ст­вен­ный, ус­та­вив­шись узень­ки­ми глаз­ка­ми в ли­цо сле­до­ва­те­ля. – За­чем сло­ва не го­во­рил? Мед­ве­дя по­ни­мал. Бел­ку по­ни­мал. На­чаль­ни­ка не по­ни­мал». Саль­ма Не­сте­ро­вич был по­лон же­ла­ния по­мочь сер­ди­то­му на­чаль­ни­ку и не знал, как это сде­лать.

Иван Ми­хай­ло­вич обыч­но по­сле уда­ров на­га­ном по сто­лу при­хо­дил в та­кой азарт, что пе­ре­ход к «осо­бым ме­то­дам до­зна­ния» был лёг­ким и ес­те­ст­вен­ным. Но что-то сдер­жи­ва­ло его по­рыв. И он знал это «что-то». Он ви­дел, ви­дел ус­т­рем­лён­ный на не­го взгляд. В нём не бы­ло той уве­рен­но­с­ти раз­но­го ро­да на­чаль­ни­ков, ко­то­рых при­хо­ди­лось об­ла­мы­вать на до­про­се. Не бы­ло ни зло­бы, ни стра­ха, ни ту­пой без­на­дёж­но­с­ти, пред­ве­ст­ни­ка ско­ро­го и бла­го­по­луч­но­го кон­ца до­про­са...

«Да мо­жет ли это­го чур­ба­ка что-ни­будь на­пу­гать?!»

В уз­ких щёл­ках глаз, в лёг­ком на­кло­не го­ло­вы, в со­сре­до­то­чен­но­с­ти и вни­ма­нии бы­ло столь­ко уча­с­тия... Вме­с­то стра­ха – вни­ма­ние, вме­с­то же­ла­ния спа­с­тись – со­чув­ст­вие. И без те­ни уко­ра. Да, Ива­ну Ми­хай­ло­ви­чу слу­ча­лось, и не раз, слы­шать от под­ни­ма­ю­ще­го­ся с по­ла под­след­ст­вен­но­го жал­кие сло­ва: «Что же вы де­ла­е­те?»

А ведь имен­но этот во­прос боль­ше все­го и за­ни­мал Саль­му Не­сте­ро­ви­ча, но не в пла­не уко­риз­ны, а в са­мом пря­мом. За дол­гую жизнь он встре­чал раз­ных лю­дей, и зна­ком­ст­во на­чи­на­лось с от­ве­та на во­прос: «Что де­ла­ешь?» Ры­бак. По­нят­но. Охот­ник. По­нят­но. Врач. Про­да­вец. Ми­ли­ци­о­нер, то­же по­нят­но. На­чаль­ник в ис­пол­ко­ме го­во­рит «мож­но», го­во­рит «нель­зя». По­нят­но. «Что де­ла­ет сер­ди­тый на­чаль­ник? Не­по­нят­но...»

– А мед­ве­ди у вас есть? – не­о­жи­дан­но для са­мо­го се­бя спро­сил Иван Ми­хай­ло­вич, уби­рая со сто­ла на­ган.

– Хо­ро­шо у нас мед­ве­дю. Мно­го мед­ве­дя у нас есть, – Саль­ма Не­сте­ро­вич на­ко­нец-то по­нял, че­го от не­го до­би­вал­ся сер­ди­тый на­чаль­ник. – И в ле­су хо­ро­шо, и у ре­ки мед­ве­дю сов­сем хо­ро­шо. Си­га, кум­жу ку­ша­ет.

– А сам встре­чал? – с не­под­дель­ным лю­бо­пыт­ст­вом, да­же на ми­ну­ту за­быв о слу­жеб­ном дол­ге, спро­сил млад­ший лей­те­нант гос­бе­зо­пас­но­с­ти.

– Сам встре­чал. Мно­го встре­чал. Ле­том про­шлым встре­чал.

– Где?

– На ре­ке встре­чал. Во­ро­нью пе­ре­плы­вал, а он на­вст­ре­чу. И он пе­ре­плы­вал, на­до ему бы­ло.

– Да­ле­ко?

– Не так да­ле­ко, как до те­бя. Чуть вес­лом его не уда­рил.

– А он что?

– Он ви­дит, я встал, по­кло­нил­ся. Он ме­ня не тро­нул. Нель­зя мед­ве­дя оби­жать. На во­де оби­дишь, он те­бе и на кар­бас бро­сит­ся, и не по­смо­т­рит.

– А ес­ли бро­сил­ся, что де­лать? – млад­ший лей­те­нант жи­во пред­ста­вил се­бе мох­на­тую ла­пу взды­бив­ше­го­ся из во­ды зве­ря, уце­пив­ше­го­ся за борт лод­ки и още­рив­ше­го­ся смрад­ной па­с­тью. На вся­кий слу­чай на­до знать, как дей­ст­во­вать.

– В во­ду пры­га­ем, за лод­кой пря­чем­ся. По­кру­жит­ся, по­кру­жит­ся, да на­до­ест, и уй­дёт... А ес­ли в ле­су из­да­ли ви­дим, ло­вим его, пет­лю на баш­ку ему бро­са­ем... Да­вим его... – Саль­ма Не­сте­ро­вич во­про­си­тель­но по­смо­т­рел на на­чаль­ни­ка, уве­рен­ный в том, что на­ко­нец-то смог удов­ле­тво­рить его лю­бо­пыт­ст­во.

 

Ка­би­нет упол­но­мо­чен­но­го Ми­хай­ло­ва, не­смо­т­ря на не­боль­шой раз­мер, ос­тав­лял впе­чат­ле­ние пу­с­тын­но­го. Два сту­ла, стол, шкаф же­лез­ный, кра­ше­ный, и пор­т­рет Ми­ха­и­ла Ива­но­ви­ча Ка­ли­ни­на. Ка­би­не­тик в об­щем оп­рят­ный и де­ло­вой.

Со сте­ны на под­след­ст­вен­но­го до­б­ры­ми гла­за­ми че­рез стёк­ла про­стых оч­ков смо­т­рел ста­рень­кий че­ло­век с ос­т­рень­кой бо­род­кой, в ру­баш­ке с ко­сым во­ро­том, ка­кие но­сят рус­ские ма­с­те­ро­вые. На­мё­тан­ный глаз охот­ни­ка мог при­ме­тить, что ра­ма бы­ла в двух ме­с­тах силь­но по­би­та, а яв­ные по­вреж­де­ния бы­ли толь­ко за­кра­ше­ны.

К это­му пор­т­ре­ту Ми­ха­и­ла Ива­но­ви­ча Ка­ли­ни­на хо­зя­ин ка­би­не­та от­но­сил­ся как к од­но­му из зна­ков сво­ей до­бле­с­ти.

В Ло­во­зе­ро вре­мя от вре­ме­ни на­ве­ды­ва­лись ко­о­пе­ра­то­ры и аген­ты Гос­тор­га. При­ез­жа­ли они для за­куп­ки пуш­ни­ны и мя­са, а при­во­зи­ли все­воз­мож­ные про­дук­ты пи­та­ния и хо­ро­ший, как пра­ви­ло, под­бор одеж­ды. На­пив­ший­ся до по­те­ри ра­зу­ма и по­ли­ти­че­с­ко­го со­зна­ния за­го­то­ви­тель Гос­тор­га Сте­пан Ва­си­ль­е­вич Лыб­ко, не раз уже спо­ты­кав­ший­ся на сво­ей ра­бо­те, снял в кон­то­ре ко­о­пе­ра­ти­ва со сте­ны пор­т­рет все­со­юз­но­го ста­ро­сты, при­бил гвоз­дя­ми к де­ре­вян­ной сне­го­вой ло­па­те и вы­шел на ули­цу, ша­та­ясь и вы­кри­ки­вая что-то по фор­ме не­чле­но­раз­дель­ное, но по со­дер­жа­нию пра­зд­нич­ное. Это бы­ло че­рез ме­сяц по­сле вступ­ле­ния Ива­на Ми­хай­ло­ви­ча в долж­ность в рай­цен­т­ре Ло­во­зе­ро. Всё ему бы­ло вно­ве, осо­бен­но его по­че­му-то удив­ля­ли оле­ньи ро­га, при­би­тые на ко­нёк крыш врос­ших в зем­лю дво­ро­вых ам­ба­ров. Оби­да от скром­но­го на­зна­че­ния не­мно­го утих­ла, а оже­с­то­че­ние ещё не на­бра­ло си­лы. Иван Ми­хай­ло­вич лич­но за­дер­жал го­су­дар­ст­вен­но­го ко­ро­бей­ни­ка, пе­ре­дал его де­жур­но­му по ми­ли­ции, а пор­т­рет взял се­бе в ка­би­нет, что­бы не чув­ст­во­вать се­бя там оди­но­ко. Как ни был пьян по­клон­ник Ми­ха­и­ла Ива­но­ви­ча Ка­ли­ни­на, а гвоз­дя­ми изо­б­ра­же­ние до­ро­го­го ру­ко­во­ди­те­ля не по­вре­дил, так что уце­лел и пор­т­рет, и Лыб­ко, ще­д­ро от­бла­го­да­рив­ший Ива­на Ми­хай­ло­ви­ча за про­яв­лен­ное к не­му сни­с­хож­де­ние и по­ни­ма­ние всей слож­но­с­ти ра­бо­ты за­го­то­ви­те­ля в за­по­ляр­ной глу­бин­ке, вда­ли от род­но­го оча­га.

 

Бу­бен при­тан­цо­вы­ва­ю­ще­го и при­па­да­ю­ще­го с од­ной но­ги на дру­гую ной­да был для са­а­ма Ку­рё­хи­на ку­да по­нят­ней, чем сло­ва сер­ди­то­го на­чаль­ни­ка в во­ен­ной гим­на­с­тёр­ке без по­гон. У ша­ма­на-ной­да то­же бы­ла под­ве­с­ка-звез­да, но Саль­ма Не­сте­ро­вич знал, для че­го она. Она мо­жет ос­ве­щать путь, ес­ли вдруг ной­да по­па­дёт в Ниж­ний мир, без этой звез­ды в Верх­ний мир не под­нять­ся. У сер­ди­то­го на­чаль­ни­ка то­же бы­ла звез­да, над кар­ма­ном во­ен­ной ру­ба­хи. Уг­лы звез­ды бы­ли пун­цо­вы­ми, слов­но на­ли­ты­ми брус­нич­ным со­ком, очень кра­си­вая звез­да, но ку­да она ве­дёт или от­ку­да мо­жет вы­ве­с­ти, под­след­ст­вен­ный Ку­рё­хин не знал, но был уве­рен, что сер­ди­тый на­чаль­ник об этом зна­ет точ­но. Хо­тел спро­сить, улы­бал­ся и вы­жи­дал под­хо­дя­щий мо­мент.

Ста­рый са­ам знал мно­го, он знал, как най­ти под По­ляр­ной звез­дой вход в Верх­ний мир, знал, что ту­да мож­но по­пасть че­рез дым оча­га и при по­мо­щи ду­ха пти­цы, знал, где жи­вёт свя­щен­ный олень Мян­да­ша, но, как ни си­лил­ся, не мог по­нять, где, в ка­ком ста­не оби­та­ют «по­стан­цы», о ко­то­рых го­во­рит во­ен­ный че­ло­век-на­чаль­ник.

Един­ст­вен­ное, что по­нял ста­рик из ска­зан­но­го во­ен­ным на­чаль­ни­ком, рас­сме­ши­ло его до слёз. Кто-то ска­зал на­чаль­ни­ку, что он, Ку­рё­хин, Саль­ма Не­сте­ро­вич, са­ам из ста­но­ви­ща Во­ро­нье, хо­тел под­жечь тун­д­ру, сжечь ягель и умо­рить всех оле­ней с го­ло­ду. Он хо­хо­тал, по­ка­чи­вая го­ло­вой, при­от­кры­вал сле­зя­щи­е­ся от сме­ха гла­за и ви­дел хо­тя и сер­ди­тое, но чуть рас­те­рян­ное ли­цо на­чаль­ни­ка, ви­ди­мо, по­ни­ма­ю­ще­го, что оши­боч­но ска­зал что-то смеш­ное.

– Ноо!.. Тун­д­ра мо­к­рый, – от­сме­яв­шись и вы­те­рев ме­хо­вым ру­ка­вом сво­е­го пе­чо­ка ли­цо, ска­зал под­след­ст­вен­ный Ку­рё­хин. – Во­да как го­рит? Не го­рит во­да? Ноо!.. Йим­мель-айа не мо­жет под­жечь тун­д­ру.

Са­а­мы лю­бят встав­лять это уни­вер­саль­ное и уже бес­смыс­лен­ное «ноо» в лю­бую фра­зу, как в на­ше вре­мя ста­ло мод­ным за­клю­чать в раз­го­во­ре чуть не каж­дую фра­зу бес­смыс­лен­ным во­про­си­тель­ным «Да?», на­сле­дие ка­ко­го-то ад­во­ка­тиш­ки из «Жиз­ни Кли­ма Сам­ги­на». А вот кто за­нёс это бес­смыс­лен­ное «ноо» в чи­с­тую речь са­а­мов, ед­ва ли удаст­ся ус­та­но­вить. В этом сло­веч­ке и удив­ле­ние, и вос­хи­ще­ние, и не­до­уме­ние, и пред­ва­ре­ние воз­ра­же­ния, и всё что угод­но, вро­де но­во­мод­ных «блин!», «вау!» или ста­ро­мод­но­го «Ну, ты да­ёшь!».

И сно­ва не по­ня­ли друг дру­га де­ло­вой сле­до­ва­тель и лег­ко­мыс­лен­ный под­след­ст­вен­ный. Упол­но­мо­чен­ный гос­бе­зо­пас­но­с­ти по­ста­вил ря­дом тун­д­ру и ягель в яв­ном на­ме­ре­нии усу­гу­бить об­ви­не­ние, а по­лу­чи­лось на­обо­рот. Ус­лы­шав о на­ме­ре­нии под­жечь тун­д­ру, са­ам рас­сме­ял­ся. Ес­ли бы ска­за­но бы­ло толь­ко про ягель, то ему бы­ло бы не до сме­ха. Ягель, как из­ве­ст­но, рас­тёт на су­хих воз­вы­шен­ных ме­с­тах, хоть и в ле­су, хоть на го­рах, хоть на ров­ном ме­с­те. А раз ме­с­то су­хое, по­че­му бы и не под­жечь? А как под­жечь тун­д­ру?

Ну что ж, бы­ли, бы­ли ошиб­ки и в ра­бо­те да­же бо­лее опыт­ных со­труд­ни­ков, а Иван Ми­хай­ло­вич, вот вам на­гляд­ный при­мер, ра­бо­тал без долж­но­го ра­зу­ме­ния. Ну, да бог ему су­дья.

– Им­мель-айя? – пе­ре­спро­сил млад­ший лей­те­нант Ми­хай­лов, по­до­дви­нул лист бу­ма­ги и сде­лал ка­ран­да­шом за­мет­ку. – Где жи­вёт?

Ста­рик знал, что Йим­мель-айа жи­вёт на Седь­мом, Ме­до­вом, не­бе, знал, что по­пасть ту­да мож­но толь­ко прой­дя че­рез не­бе­са сна­ча­ла Го­лу­бич­ное, по­том Рес­нич­ное, по­сле уже Ве­ре­с­ко­вое, за­тем За­ячье, Мо­рош­ко­вое и Аме­ти­с­то­вое, а там уже бу­дет и Ме­до­вое. Он знал, что Йим­мель-айа по­ве­ле­ва­ет все­ми дру­ги­ми бо­же­ст­ва­ми, Воз­душ­ны­ми, Ог­нен­ны­ми, Зем­ны­ми, Вод­ны­ми, До­маш­ни­ми и Зве­ри­ны­ми. Он по­ве­ле­ва­ет все­ми и ни пе­ред кем не дер­жит от­ве­та, он гор­дый, он зна­ет все тай­ны, но да­же Йим­мель-айа не мо­жет под­жечь тун­д­ру. Не­уже­ли о том, что зна­ют все ма­лые де­ти на лю­бом ста­но­ви­ще, в лю­бом се­ле­нии, не зна­ет та­кой боль­шой на­чаль­ник, ук­ра­сив­ший се­бя звез­дой?

Ку­рё­хин не мог объ­яс­нить на­чаль­ни­ку то, что впи­тал с мо­ло­ком ма­те­ри и мя­сом оле­ня. Он чув­ст­во­вал этот род­ной во всех сво­их по­дроб­но­с­тях и не­о­жи­дан­но­с­тях мир сво­ей про­стор­ной ду­шой, не об­ре­ме­нён­ной ни за­ви­с­тью, ни жаж­дой иной жиз­ни. Он вби­рал, как жи­вое, тре­бу­ю­щее по­ни­ма­ния и со­чув­ст­вия, всё, что ок­ру­жа­ло его, – озё­ра, ре­ки, кам­ни, ягель, лес, го­ры, ва­ра­ки, всё, что на зем­ле, и всё, что по­сы­ла­ет не­бо. В его ве­ре, в ве­ре его пред­ков, мир Верх­ний, по­ту­с­то­рон­ний, был не где-то, в не­до­ся­га­е­мой да­ли, его гра­ни­ца про­хо­ди­ла ря­дом, и по не­о­сто­рож­но­с­ти её мож­но бы­ло пе­ре­шаг­нуть, не уп­ра­вив­шись с кар­ба­сом на по­ро­гах, ос­ту­пив­шись на краю ска­ли­с­той рас­ще­ли­ны, ус­нув за­стиг­ну­тым пур­гой в тун­д­ре. Тог­да ты уй­дёшь на Вто­рое не­бо, где жи­вут альм-ол­мынчь, «не­бес­ные лю­ди», не­бо­жи­те­ли – ес­ли по-на­ше­му. А бо­ги жи­ли в кам­нях, и эти кам­ни на­зы­ва­лись сай­ды. Ес­ли ря­дом с сай­дой шу­меть, ес­ли поз­во­лить се­бе быть не­по­чти­тель­ным, бог по­ки­нет свой дом и ос­та­вит те­бе лишь хо­лод­ный без­душ­ный ка­мень, с ко­то­рым уже не по­го­во­ришь о жиз­ни и ни о чём его не по­про­сишь. Бо­ги жи­ли в озё­рах и ре­ках и по до­б­ро­те сво­ей да­ри­ли бла­го­дар­ных са­а­мов ры­бой, а тун­д­ра зве­рем. Но свя­тые озё­ра на­до бе­речь и про­то­ки, ве­ду­щие к ним, по ны­неш­ним вре­ме­нам как мож­но луч­ше пря­тать...

– По­вто­ряю во­прос? Где жи­вёт этот Йе­мель? – взгля­нув в бу­маж­ку, гроз­но про­из­нёс млад­ший лей­те­нант гос­бе­зо­пас­но­с­ти.

«Где я, там и он», – мог бы ска­зать ста­рик, но здра­во рас­су­дил, что на­чаль­ник его не пой­мёт. Сер­ди­то­му че­ло­ве­ку ка­кой толк рас­ска­зы­вать, как Йим­мель-айа не раз спа­сал са­а­ма во вре­мя пур­ги, ко­то­рая за­ста­ва­ла его в тун­д­ре. Под­няв нар­ты и уло­жив оле­ней, он де­лал для се­бя ук­ры­тие от ле­тя­ще­го сне­га, это про­сто, но глав­ное бы­ло не ус­нуть. И тог­да Ку­рё­хин при­зы­вал Йим­мель-айа, что­бы он ему пел и не да­вал за­снуть. Йим­мель-айа лю­бит, что­бы с ним пе­ли вме­с­те, и Ку­рё­хин пел, пел, не поз­во­ляя се­бе ни пре­рвать пес­ню, ни ус­нуть, что­бы не рас­сер­дить сво­е­го стро­го­го по­кро­ви­те­ля. У Йим­мель-айа дол­гие пес­ни, мож­но петь це­лый день, и два дня, всё вре­мя, по­ка ме­тёт пур­га. О чём по­ёт са­ам в пур­гу? Он по­ёт о том, что пур­га за­стиг­ла его в до­ро­ге, о том, что он ехал по важ­но­му де­лу, о том, что ког­да-ни­будь пур­га кон­чит­ся и он по­едет даль­ше. Йим­мель-айа осо­бен­но лю­бил, ког­да ему пе­ли о его де­тях. И Ку­рё­хин пел о сы­не Йим­мель-айи, о Ра­ди­ен-ат­че. Ра­ди­ен-ат­че до­б­рый, но о нём ма­ло что зна­ют, у не­го да­же нет ли­ца. И во­все не слу­чай­но. У до­б­ра ли­цо то­го, кто тво­рит до­б­ро.

Ра­ди­ен-ат­че на­учил са­а­мов вы­со­кой ра­до­с­ти де­лать по­дар­ки. Ког­да они да­ри­ли друг дру­гу по сто, по две­с­ти оле­ней, они не де­ла­лись бед­ней, они ста­но­ви­лись бо­га­че ду­шой. Что мо­жет быть в жиз­ни луч­ше по­дар­ка! Ты по­да­рил, и те­бе по­да­рят. Но вот при­шли но­вые лю­ди, но­вые вре­ме­на. Са­ам да­рил оле­ней, да­рил уже и по­след­них, ра­зо­рял­ся, но ждал и ве­рил, что до­б­рых лю­дей не ста­ло в ми­ре мень­ше. Ни­щен­ст­во­вал вме­с­те с се­мь­ёй, но и на мгно­ве­ние не со­мне­вал­ся, что всё де­лал и жил пра­виль­но.

Ра­ди­ен-ак­ка – же­на до­б­ро­го Ра­ди­ен-ат­че. Бо­ги­ня-мать. Её де­ло важ­нее мно­гих, она тво­рит ду­ши но­во­рож­дён­ных де­тей и зве­рей. И у лю­дей и зве­рей од­ни бо­ги, да­ру­ю­щие жизнь. Ку­рё­хин пел про Ра­д­жи­ен-ак­ку так, слов­но она дей­ст­ви­тель­но бы­ла его ма­те­рью, ко­то­рую он не по­мнил, она уто­ну­ла в озе­ре, охо­тясь вес­ной на тю­ле­ня, ког­да ему бы­ло че­ты­ре го­да и он толь­ко-толь­ко на­чал хо­дить. У Ра­ди­ен-ат­че и Ра­ди­ен-ак­ка есть де­ти. Сын и дочь. Ра­ди­ен-ки­ед­де, Бог-сын, лю­би­мый бог Ку­рё­хи­на, о нём он мно­го знал и лю­бил петь дол­го. Зо­на от­вет­ст­вен­но­с­ти Ра­ди­ен-ки­ед­де об­шир­на, это весь зем­ной мир, он сле­дит, что­бы в тун­д­ре бы­ло до­ста­точ­но яге­ля, ягод, зве­ря, что­бы жизнь на зем­ле не угас­ла. Ра­на-нийй­та – Бо­ги­ня-дочь, не­бес­ная де­ва, да­ру­ю­щая вес­ну. Она ук­ра­ша­ет зем­лю пер­вой зе­ле­нью и тра­ва­ми, она ук­ра­ша­ет при­гре­тые солн­цем вер­хуш­ки го­рок и без­ве­т­рен­ные ук­ром­но­с­ти пер­вы­ми цве­та­ми. Имен­но ей до­ве­ре­но су­дить умер­ших, ко­му быть в Верх­нем ми­ре, ко­му сги­нуть в Ниж­нем... У ка­ко­го ещё на­ро­да По­след­ний Суд от­дан в неж­ные ру­ки ве­сен­ней де­вы?

– Вы­со­ко жи­вёт, – за­га­доч­но улыб­нул­ся Ку­рё­хин, ус­лы­шав во­прос во­ен­но­го че­ло­ве­ка, – на Ме­до­вом не­бе жи­вёт. Ты лю­дям на­чаль­ник. Он всем бо­гам на­чаль­ник.

От ра­до­с­ти по­свя­ще­ния но­во­го че­ло­ве­ка в свою жизнь и ве­ру ста­рик рас­сме­ял­ся.

«Ди­ка­ри. Вот и имей с ни­ми се­рь­ёз­ное де­ло!» – сдер­жал вздох и рез­ко ото­дви­нул от се­бя пу­с­тые ли­с­ты про­то­ко­ла рас­па­рен­ный, ус­тав­ший от это­го так по су­ще­ст­ву и не на­чав­ше­го­ся до­про­са Иван Ми­хай­ло­вич.

На­чаль­ник сер­дил­ся, и Ку­рё­хин Саль­ма Не­сте­ро­вич с при­выч­ной го­тов­но­с­тью хо­тел ему по­мочь, но не мог по­нять, как это сде­лать.

Ку­рё­хин по­ёр­зал на тя­жё­лом та­бу­ре­те, слу­жив­шем Ива­ну Ми­хай­ло­ви­чу сред­ст­вом вра­зум­ле­ния не­по­нят­ли­вых со­бе­сед­ни­ков, и сно­ва за­мер, по­ло­жив на ко­ле­ни, уп­ря­тан­ные в вы­со­кие са­по­ги-то­бур­ки, уз­ло­ва­тые ки­с­ти рук, зна­ю­щие веч­ный труд бед­но­с­ти. Он при­слу­шал­ся и уга­дал за ок­ном под­вы­ва­ние Ця­ки, со­ба­чон­ки, увя­зав­шей­ся за ним из Во­ро­нь­ей. Вот уже ка­кой день она ни­ку­да да­ле­ко не ухо­ди­ла от ми­ли­ции, де­мон­ст­ри­руя не­со­мнен­ную го­тов­ность раз­де­лить судь­бу хо­зя­и­на.

 

И вот та­ких, как этот Ку­рё­хин, у Ива­на Ми­хай­ло­ви­ча на­бра­лось шесть душ.

Бил­ся с ни­ми три не­де­ли, а по­том плю­нул, вре­мя ста­ло под­жи­мать, по­рвал за­го­тов­лен­ные про­то­ко­лы и вы­гнал их к чёр­то­вой ма­те­ри, лишь по­жа­лев о на­прас­но по­тра­чен­ных не­ма­лых уси­ли­ях.

Так ведь Ку­рё­хин, Саль­ма Не­сте­ро­вич, ещё и ухо­дить не хо­тел, всё пы­тал­ся по­нять, за­чем его так дол­го дер­жа­ли в душ­ном, но тёп­лом, по срав­не­нию не толь­ко с его лет­ней ве­жей, но и зим­ним ту­пом, по­ме­ще­нии. Кор­ми­ли не­гу­с­то, но бес­плат­но, кор­ми­ли ры­бой, ка­шей, да­ва­ли на­сто­я­щий пе­чё­ный хлеб и не за­гру­жа­ли ни­ка­кой ра­бо­той. Не счи­тать же ра­бо­той рас­чи­ст­ку сне­га во­круг ми­ли­ции. Двой­ная ре­шёт­ка на ок­не и ка­кая-ни­ка­кая ох­ра­на на­по­ми­на­ла за­гон, на­по­ми­на­ла клет­ку, но Саль­ма Не­сте­ро­вич за по­след­ние го­ды от­ча­с­ти и при­вык к то­му, что не всё по­ни­ма­ет в но­вой жиз­ни, но по­ка что ни­че­го ху­до­го от но­вой вла­с­ти не ви­дел. Да и власть бы­ла пред­став­ле­на в боль­шин­ст­ве сво­ём зна­ко­мы­ми ли­ца­ми.

Имея де­вять че­ло­век де­тей, Саль­ма Не­сте­ро­вич, на­до ду­мать, хо­тел им по воз­вра­ще­нии в свою ту­пу в ста­но­ви­ще на ре­ке Во­ро­нь­ей рас­ска­зать, по ка­ко­му важ­но­му го­су­дар­ст­вен­но­му де­лу он был при­гла­шён и чем он за­ни­мал­ся вда­ли от се­мьи. К об­ще­му огор­че­нию, рас­ска­зы­вать осо­бен­но бы­ло не о чем. «На­чаль­ни­ка огор­чал. На­чаль­ник силь­но сер­дил­ся. По­стан­че­с­ки го­во­рил. А че­го по­стан­че­с­ки, не го­во­рил, – Саль­ма Не­сте­ро­вич об­нял при­жав­ших­ся к не­му ма­лы­шей. – Учить­ся на­до. Бу­де­те учить­ся, бу­де­те на­чаль­ни­ка по­ни­мать. На­чаль­ник не бу­дет сер­дить­ся».

 

Ког­да Иван Ми­хай­ло­вич уви­дел, как ка­та­ст­ро­фи­че­с­ки та­ют ря­ды за­го­вор­щи­ков и по­встан­цев, он по­сле дол­гой бес­сон­ной но­чи на­шёл вы­ход, ко­то­рый осо­бен­но-то и ис­кать не на­до, за пле­ча­ми был, как-ни­как, се­рь­ёз­ный опыт.

Те­перь, за­да­вая во­про­сы, он пи­сал в про­то­ко­ле всё, что нуж­но бы­ло для су­ро­во­го об­ви­не­ния, а за­чи­ты­вал под­след­ст­вен­ным, не умев­шим не то что ра­зо­брать его по­черк, но и за­го­лов­ки-то в га­зе­те с тру­дом чи­тав­шим, как бы те по­ка­за­ния, ко­то­рые они да­ва­ли ему в хо­де до­про­са. Вы­слу­шав за­чи­тан­ное, под­след­ст­вен­ные, кто как умел, скреп­ля­ли ли­с­ты до­про­са сво­и­ми под­пи­ся­ми-за­ко­рюч­ка­ми, по­сле че­го они при­об­ре­та­ли не­пре­клон­ную юри­ди­че­с­кую си­лу.

За­бук­со­вав­шее бы­ло след­ст­вие, ед­ва не со­рвав­шее рас­кры­тие Са­ам­ско­го за­го­во­ра, по­ш­ло как по сма­зан­ным во­рва­нью гор­бы­лям.

Суд Осо­бо­го Со­ве­ща­ния, в кон­це кон­цов, тем и хо­рош, что на нём су­деб­но­го след­ст­вия не про­во­дят и пре­ния сто­рон не до­пу­с­ка­ют­ся.

 

Те­перь уже, ког­да от­сту­пать бы­ло не­ку­да, из­му­чен­ный бес­смыс­лен­ным за­пи­ра­тель­ст­вом, по­те­ряв, на­ко­нец, вся­че­с­кое тер­пе­ние, Иван Ми­хай­ло­вич ча­са че­рез пол­то­ра-два от­кла­ды­вал пе­ро и бу­ма­гу, вста­вал из-за сто­ла, одёр­ги­вал гим­на­с­тёр­ку, слов­но хо­тел пред­ста­вить­ся в луч­шем ви­де, под­хо­дил к та­ко­му не­по­нят­ли­во­му и рез­ко и не­о­жи­дан­но бил в ухо. Со­бе­сед­ник ле­тел на пол. У Ива­на Ми­хай­ло­ви­ча в до­ве­ри­тель­ных раз­го­во­рах с кол­ле­га­ми этот след­ст­вен­ный при­ём на­зы­вал­ся «оше­ло­му­дить».

Не дав со­бе­сед­ни­ку под­нять­ся, Иван Ми­хай­ло­вич об­ру­ши­вал на не­го та­бу­рет, уг­лы из тол­стых плах на сла­ву ско­ло­чен­но­го си­де­нья про­из­во­ди­ли силь­ное впе­чат­ле­ние.

Та­бу­рет в ру­ках Ива­на Ми­хай­ло­ви­ча имен­но в Ло­во­зе­ре не­од­но­крат­но при­ме­нял­ся как по­след­ний ар­гу­мент, в же­ла­нии, на­ко­нец, скло­нить не­сго­вор­чи­вых к да­че прав­ди­вых, чи­с­то­сер­деч­ных по­ка­за­ний. Да и дер­жать и раз­ма­хи­вать уве­си­с­тым та­бу­ре­том, ух­ва­тив­шись за ниж­ние по­пе­ре­чин­ки, скреп­ля­ю­щие тол­стень­кие че­ты­рёх­гран­ные нож­ки, бы­ло впол­не удоб­но. Уг­лы та­бу­ре­та про­ши­ба­ли да­же ма­ли­цы и зим­ние, ши­тые ме­хом на­ру­жу пе­чо­ки, при­кры­тые свер­ху от ве­т­ра па­ру­си­но­вой на­кид­кой с дыр­кой для го­ло­вы и рук.

Ин­те­рес­но, что не­ко­то­рая плю­га­вость Ива­на Ми­хай­ло­ви­ча, о ко­то­рой он за­бы­вал толь­ко в ми­ну­ты бес­по­щад­ной борь­бы с вра­га­ми, вы­нуж­да­ла его поль­зо­вать­ся оди­на­ко­вы­ми при­ёма­ми как на пу­тях по­лу­че­ния чи­с­то­сер­деч­ных при­зна­ний на служ­бе, так и в си­ту­а­ци­ях пря­мо про­ти­во­по­лож­ных, ког­да при­хо­ди­лось до­би­вать­ся рас­по­ло­же­ния граж­дан жен­ско­го по­ла во вне­слу­жеб­ной об­ста­нов­ке. И в од­ном, и в дру­гом слу­чае нуж­но бы­ло ли­шить сво­е­го со­бе­сед­ни­ка или со­бе­сед­ни­цу пре­вос­ход­ст­ва в рос­те.

При­гла­шая к се­бе до­мой пред­мет сво­их на­дежд, а жен­щи­ны ему нра­ви­лись рос­лые, Иван Ми­хай­ло­вич тут же ста­рал­ся дра­го­цен­ную гос­тью уса­дить, и по воз­мож­но­с­ти по­ни­же. Тог­да, рас­ха­жи­вая во­круг неё да око­ло, он ли­шал её воз­мож­но­с­ти смо­т­реть на не­го свер­ху вниз во всех смыс­лах. А ког­да де­ло пе­ре­хо­ди­ло, как го­во­рит­ся, в пар­тер, здесь рост уже не имел ни­ка­ко­го зна­че­ния.

Кста­ти, на­до за­ме­тить, что в Ло­во­зе­ре, как раз сре­ди ижем­цев и са­а­мов, Иван Ми­хай­ло­вич смо­т­рел­ся очень не­пло­хо. Сред­ний рост муж­ско­го на­се­ле­ния сре­ди са­а­мов не­ве­лик, сто пять­де­сят–сто пять­де­сят пять сан­ти­ме­т­ров, жен­щи­ны и то­го ни­же. Иван же Ми­хай­ло­вич до­стиг к сво­им трид­ца­ти ше­с­ти го­дам уже ста ше­с­ти­де­ся­ти трёх сан­ти­ме­т­ров, пол­ных трид­ца­ти се­ми вер­ш­ков. Так что чув­ст­во­вал се­бя во всех от­но­ше­ни­ях стар­шим ря­дом с эти­ми, не срав­няв­ши­ми­ся с ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми на­ро­да­ми, де­ть­ми при­ро­ды.

 

Михаил КУРАЕВ,

г. САНКТ-ПЕ­ТЕР­БУРГ

 

Ми­ха­ил Ни­ко­ла­е­вич Ку­ра­ев ро­дил­ся в 1939 го­ду в се­мье ги­д­ро­ст­ро­и­те­ля. В 1961 го­ду окон­чил те­а­т­ро­вед­че­с­кий фа­куль­тет Ле­нин­град­ско­го те­а­т­раль­но­го ин­сти­ту­та. В 1987 го­ду опуб­ли­ко­вал в «Но­вом ми­ре» по­весть «Ка­пи­тан Дик­штейн». В пост­со­вет­ское вре­мя на­пи­сал бес­счёт­ное ко­ли­че­ст­во сце­на­ри­ев для по­пу­ляр­ных ки­но- и те­ле­се­ри­а­лов.