Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №31. 30.07.2010

Литература – не корыто для всеядного литлюда

Наша беседа с Ниной Садур произошла в разгар июля 2010 года. Завораживающая интонация писательницы сразу вызвала ассоциацию с её прозой, в которой читатель словно плывёт по напевному, чуть подёрнутому таинственным туманом морю-тексту. Герои её повестей живут в особом времени, на какой-то период встраивающемся в реальное время читателя, а дальше – ускользающем и продолжающем течь в общем потоке жизни…

 

Нина САДУР
Нина САДУР

– Ни­на Ни­ко­ла­ев­на, рас­ска­жи­те, по­жа­луй­ста, о се­мье, в ко­то­рой вы ро­ди­лись. Бы­ли ли у вас в ро­ду пи­шу­щие, лю­ди ис­кус­ст­ва?

– Я ро­ди­лась в Но­во­си­бир­ске 15 ок­тя­б­ря 1950 го­да. В рай­о­не Кри­во­щё­ко­во. Я по­мню своё ма­ло­лет­ст­во в «Са­ду Ме­тал­ли­с­тов» и жгу­чую за­висть к без­но­го­му злю­ще­му сто­ро­жу са­да. Мы его зва­ли по­че­му-то Удод. Я меч­та­ла быть его за­ме­с­ти­те­лем, а он орал на нас то­с­к­ли­вым ором, не раз­ре­шал рвать зем­ля­ни­ку на лу­жай­ках и ли­зать клё­ны – вес­ной они со­чи­лись слад­ким со­ком. Удод был по­сле­во­ен­ный не­сча­ст­ный че­ло­век и меч­тал быть един­ст­вен­ным ко­ман­ди­ром и оби­та­те­лем «Са­да Ме­тал­ли­с­тов». Тог­да – 10 лет по­сле вой­ны – бы­ло мно­го не­сча­ст­ных и злых лю­дей. Они кри­ча­ли так, как буд­то пла­ка­ли, а пла­ка­ли, как буд­то ру­га­лись. Удо­ду я объ­яс­ня­ла, что ког­да вы­ра­с­ту, ста­ну пу­те­ше­ст­вен­ни­ком и би­о­ло­гом. Удод то­с­ко­вал – всё, что он мог, – быть глав­ным в «Са­ду Ме­тал­ли­с­тов».

Осе­нью ма­ло­лет­ки вя­за­ли кра­си­вей­шие гир­лян­ды из зо­ло­тых ли­с­ть­ев – дли­ны не­ве­ро­ят­ной. Мы Удо­ду кри­ча­ли, что он Удод, и он, кри­во ша­та­ясь, го­нял­ся за на­ми, за на­ши­ми гир­лян­да­ми. Он чем-то был по­хож на ни­чей­ную со­ба­ку – от­кли­кал­ся на лю­бой зов. Чтоб сов­сем све­с­ти Удо­да с ума, мы «вы­сту­па­ли» на лу­жай­ке, как на ста­ди­о­не, со сво­и­ми гир­лян­да­ми, буд­то бы мы ху­до­же­ст­вен­ные гим­на­ст­ки с лен­та­ми. Но мне ка­жет­ся, в чём-то я бы­ла про­ны­ра, по­то­му что уда­лось мне вте­реть­ся в до­ве­рие к Удо­ду, и он нам раз­ре­шал осе­нью жечь ко­ст­ры из опав­ших ли­с­ть­ев и печь кар­тош­ку. Жечь и печь хо­те­лось стра­ст­но! И Удод нам раз­ре­шал!!!

– А что та­кое «Сад Ме­тал­ли­с­тов»?

– «Сад Ме­тал­ли­с­тов» – это бы­ло ме­с­то ог­ром­но­го сча­с­тья. Он был очень боль­шой, не­вы­со­кий и до­воль­но пло­с­кий со сво­и­ми зе­лё­ны­ми про­ст­ран­ст­ва­ми, клё­на­ми-то­по­ля­ми и пыль­ной ака­ци­ей, ко­то­рая по­че­му-то все­гда вы­зы­ва­ла то­с­ку, в от­ли­чие от клё­нов и осо­бен­но то­по­лей, слад­ких и род­ных де­ре­вь­ев Си­би­ри. Сад этот был весь ох­ва­чен вы­со­ким, чу­дес­ным, по­дроб­ным, – до­соч­ка к до­соч­ке, и то­чё­ные стол­би­ки с кры­шеч­кой на­вер­ху, – де­ре­вян­ным, кра­ше­ным в зе­лё­ное, за­бо­ром. Свер­ху по за­бо­ру шла ши­ро­кая удоб­ная до­с­ка. По ней мы и бе­га­ли: ввер­ху, по го­ло­вам са­да – мы, а вни­зу, в за­рос­лях ши­пов­ни­ка, – хро­мой Удод. Его то­с­ка нас пу­га­ла и зли­ла.

На глав­ной ал­лее са­да сто­я­ли мо­гу­чие лав­ки с гип­со­вы­ми под­ло­кот­ни­ка­ми, кра­ше­ны­ми се­ре­б­рян­кой. На них си­де­ли жё­ны во­ен­ных в «пыль­ни­ках». Меж ла­вок, – то­же се­ре­б­рё­ные, – сто­я­ли скульп­ту­ры со­вет­ских ме­тал­ли­с­тов. Меж всем этим ро­и­лись ка­пу­ст­ни­цы, сли­па­ясь кры­ль­я­ми, шур­ша та­ин­ст­вен­ным сла­до­ст­ра­с­ти­ем. А на зем­ле за лав­ка­ми, в ку­д­ря­вой му­ра­ве, мер­ца­ли ми­ри­а­ды мел­ких стёк­лы­шек и ка­муш­ков (этот мир не мог кон­чить­ся, он был ве­чен).

Ес­ли же по этой аллее ид­ти вверх, до кон­ца са­да, то сча­с­тье раз­го­ра­лось, ста­но­вясь поч­ти не­стер­пи­мым – ал­лея упи­ра­лась в чу­дес­ный ки­но­те­атр «Ме­тал­лист» с про­хлад­ной до­ща­той тер­ра­сой, пах­нув­шей тёп­лым де­ре­вом и пи­о­нер­ла­ге­рем. Там мы с ма­мой смо­т­ре­ли ки­но «Рус­ское чу­до». Мне по­нра­ви­лось, а ма­ма силь­но ру­га­лась.

Ма­ма ру­га­лась так­же, что моё зе­лё­ное дра­по­вое паль­то, – маль­чу­ко­вое, – про­во­ня­ло ды­мом. По­че­му-то я всю жизнь хо­ди­ла в зе­лё­ных паль­то...

А один раз я свою ма­му чуть не по­са­ди­ла в тюрь­му.

Она во­об­ще бы­ла крик­ли­вая, и в её кри­ке слы­ша­лось то же, что в кри­ке Удо­да и ос­таль­ных не­ла­с­ко­вых граж­дан на­ше­го Кри­во­щё­ко­во. Ча­с­то, си­дя на кух­не с тё­тей Зо­ей, ма­ма кри­ча­ла, что Хру­щёв «стра­ну уг­ро­бил», что он «ду­рак не­куль­тур­ный», и у нас из-за не­го бе­ло­го хле­ба не ста­ло. Ну, я и ре­ши­ла сверг­нуть Хру­щё­ва. Я очень лю­би­ла свой злой, руг­ли­вый на­род, – ведь я дру­жи­ла с его де­ть­ми, – и я хо­те­ла ему сча­с­тья. Я на­пи­са­ла за­пи­с­ки та­ко­го со­дер­жа­ния: «Вста­вай­те про­тив Хру­щё­ва. Хру­щёв не вождь». По хи­т­ро­с­ти сво­ей из­во­рот­ли­вой на­ту­ры, я по­ка­па­ла на за­пи­с­ки оде­ко­ло­ном «Шипр» и по­сы­па­ла их та­ба­ком, ук­ра­ден­ным у дя­ди Ва­ди. Это чтоб со­ба­ки не взя­ли след. Эти за­пи­с­ки я рас­со­ва­ла по поч­то­вым ящи­кам на­ше­го дво­ра.

Я уже не по­мню, как ме­ня вы­чис­ли­ли, но граж­да­не силь­но ру­га­ли ме­ня и мою ма­му. Все они вер­ну­ли нам мои за­пи­с­ки. Я толь­ко про Кар­лов не ска­за­ла. Я стес­ня­лась, что на­шим со­се­дям по пло­щад­ке Кар­лам то­же су­ну­ла за­пи­с­ку про Хру­щё­ва. Я уми­ра­ла от сму­ще­ния из-за Кар­лов. Кар­лы бы­ли нем­цы, и в этом бы­ла ка­кая-то тай­на. С Во­вкой Кар­лом мы при­ятель­ст­во­ва­ли (мы с ним раз­во­ди­ли гуп­пей и ме­че­нос­цев). А взрос­лые Кар­лы бы­ли с та­ин­ст­вен­но си­ни­ми гла­за­ми и об­лач­ным све­том во­лос над ли­ца­ми… Я бо­я­лась, что Кар­лы бу­дут на­до мной сме­ять­ся.

Я ни­че­го не ска­за­ла про Кар­лов. И Кар­лы то­же про­мол­ча­ли. Ни один че­ло­век – ни мол­ча­ли­вые Кар­лы, ни на­ши, рус­ские кри­ку­ны, – на нас с ма­мой не до­нёс…

Ма­ма бы­ла учи­тель­ни­цей рус­ско­го язы­ка и ли­те­ра­ту­ры в ве­чер­ней шко­ле, а па­па – по­этом и чле­ном Со­ю­за пи­са­те­лей, с ко­то­рым у не­го бы­ли очень пло­хие от­но­ше­ния. Он лю­бил, вы­пим­ши, орать на пи­са­те­лей, что они спе­ку­ли­ру­ют сво­им фрон­то­вым про­шлым и клян­чат се­бе раз­ные льго­ты. В ито­ге па­пу мо­е­го Ни­ко­лая Ил­ла­ри­о­но­ви­ча Пе­ре­ва­ло­ва – это псев­до­ним, фа­ми­лия его Ко­лес­ни­ков, я в де­ви­че­ст­ве – Ни­на Ко­лес­ни­ко­ва, или Ко­ле­со, как по-до­б­ро­му драз­ни­ли ме­ня дру­зья. Ну, так вот, па­пу мо­е­го со­вер­шен­но пе­ре­ста­ли пе­ча­тать в Но­во­си­бир­ске и пе­ча­та­ли толь­ко в Моск­ве в из­да­тель­ст­ве «Мо­ло­дая гвар­дия», где ра­бо­тал его фрон­то­вой друг Ни­ко­лай Стар­ши­нов. Про Ни­ко­лая Стар­ши­но­ва я по­мню толь­ко, что у не­го бы­ли очень си­ние гла­за. Один раз они с мо­им па­пой силь­но вы­пи­ли, и ма­ма гром­ко вы­гна­ла их на ули­цу. А ут­ром они бур­но хва­ли­лись о том, как но­че­ва­ли на лав­ке в «Са­ду Ме­тал­ли­с­тов». Я да­же не­множ­ко при­рев­но­ва­ла – Сад-то Ме­тал­ли­с­тов был толь­ко наш и Удо­дов…

Па­па мой не­на­ви­дел ез­дить в до­ма твор­че­ст­ва и всю жизнь уез­жал на всё ле­то на «за­им­ку Се­до­ва». Там он вы­ка­пы­вал зем­лян­ку, с фрон­то­вой уме­ло­с­тью вы­сти­лал её лап­ни­ком и на­кры­вал бре­зен­том. До по­зд­ней осе­ни ры­ба­чил (ло­вил ма­лень­кую, кра­си­вую стер­ляд­ку на удоч­ку-за­ки­душ­ку), со­би­рал гри­бы, пил чай из же­с­тя­ной круж­ки и пи­сал сти­хи. У ме­ня це­лый сун­дук с его за­пис­ны­ми книж­ка­ми. На «за­им­ке Се­до­ва» я не бы­ла ни ра­зу. На­до ли го­во­рить, что мы с ма­мой слы­хом не слы­хи­ва­ли ни про ка­кие Кок­те­бе­ли и Пе­ре­дел­ки­ны.

Мы с ма­мой ез­ди­ли от­ды­хать в Со­чи. Нас, кри­во­щё­ков­ских си­би­ря­чек, Со­чи ва­лил с ног сво­ей рос­ко­шью.

По­том мы с ма­мой жи­ли в цен­т­ре, на дру­гой сто­ро­не Оби. Мы на­всег­да уе­ха­ли из Кри­во­щё­ко­во, хра­ни­тель­ни­цы «Са­да Ме­тал­ли­с­тов», и я по­кля­лась се­бе всю жизнь лю­бить зло­го блед­но­го од­но­класс­ни­ка Гар­ри Зе­ля и каж­дое вос­кре­се­нье при­ез­жать в Сад. Но ре­ка Обь на­всег­да от­ре­за­ла от ме­ня это ме­с­то.

В Но­во­си­бир­ске на ули­це Го­го­ля мы с ма­мой по­се­ли­лись в од­но­ком­нат­ной квар­ти­ре. Это был центр го­ро­да – на трам­вае две ос­та­нов­ки до Опер­но­го. Здесь лю­ди не так кри­ча­ли, как в Кри­во­щё­ко­во, но и зна­ко­ма я с ни­ми бы­ла по­мень­ше. На­ша квар­тир­ка вы­хо­ди­ла ок­на­ми на тра­вя­ни­с­тый двор, че­рез до­ро­гу бы­ли зо­о­парк и Со­юз пи­са­те­лей. Но­чью бы­ло слыш­но, как пла­чут жи­вот­ные.

В 15 лет я по­сту­пи­ла в ЛИ­ТО к че­ло­ве­ку с фа­ми­ли­ей Фо­ня­ков. Сти­хи у не­го бы­ли, как его фа­ми­лия. И он, один из все­го Со­вет­ско­го Со­ю­за, по­бы­вал в Япо­нии. В это не ве­ри­лось. Не ве­ри­лось, и что Япо­ния где-то есть. Но это при­да­ва­ло то­ва­ри­щу Фо­ня­ко­ву ог­ром­ный вес в на­ших гла­зах.

В ЛИ­ТО я на­шла се­бе друж­ков на всю жизнь. Их те­перь на­зы­ва­ют «Си­бир­ской шко­лой по­эзии». Я на­де­юсь, что хоть кра­еш­ком, хоть ка­ким, при­над­ле­жу к ним, к мо­им ве­ли­ким дру­зь­ям-по­этам. Это Са­ша Де­ни­сен­ко, Ва­ня Ов­чин­ни­ков, То­ля Ма­ков­ский, Жан­на Зы­ря­но­ва, Ко­ля Ши­пи­лов. Бо­юсь, что Фо­ня­ков му­чил­ся на­ми все­ми. То­ми­ли мы его. Он го­во­рил, что у Ва­ни Ов­чин­ни­ко­ва бес­связ­ные сти­хи, а мне по­че­му-то со­ве­то­вал ехать на БАМ, а то я пи­са­те­лем ни­ког­да не ста­ну. Он го­во­рил: «Я те­бе ком­со­моль­скую пу­тёв­ку вы­пи­шу». И я кри­ча­ла на ма­му: «Я на Бам еду, пи­са­те­лем ста­но­вить­ся!». Моя ма­ма ора­ла так!!! Да и ка­кой БАМ, ког­да мы с Жан­кой под­ра­жа­ли Брет Эш­ли и за­вы­ва­ли Цве­та­е­ву на всех уг­лах? И ма­лень­кую Юлю, в бе­ло­ку­рых ямоч­ках, та­с­ка­ли за со­бой, как по­да­рок.

Юля Пи­во­ва­ро­ва сей­час вы­рос­ла в по­эта. Я ду­маю, что в то вре­мя тон­чай­шее мла­ден­че­с­кое ли­цо Юли, не по­лу­чав­шее ни днев­но­го сна, ни дет­ско­го пи­та­ния, жал­ки­ми ужим­ка­ми и гри­ма­са­ми вы­жи­ва­ло сре­ди нас, та­бо­ра. Я ду­маю, что Юля-мла­де­нец жи­ла сре­ди пуль и ха­о­са, пы­та­ясь най­ти, ко­го же она лю­бит. И на­шла – ма­му свою, Жан­ну Вла­ди­ми­ров­ну Зы­ря­но­ву (ког­да Жан­ка уми­ра­ла, Де­нис орал на всю боль­ни­цу: «Жан­на, те­бя при­ня­ли в Со­юз пи­са­те­лей!»).

Не зря же вся На­ха­лов­ка уми­ра­ла, ког­да шла Юля, не­сла свои ви­зан­тий­ские очи и ре­чи ед­кие, и го­во­рок при­ят­ный, при­блат­нён­ный. О, я что ду­маю – я ду­маю, что это Си­бирь… Я ду­маю, что мы ви­но­ва­ты пе­ред ре­бён­ком, ко­то­рым бы­ла Юля. Ду­маю, что она хи­т­ри­ла и мла­ден­че­с­ки ме­та­лась, нас тай­но обо­жая. Ещё я ду­маю, что у по­этов не бы­ва­ет дет­ст­ва. У Юли его не бы­ло. Она бы­ла тот ли­сё­нок, на ко­то­ро­го лю­би­ла смо­т­реть Ан­на Ах­ма­то­ва. Я ду­маю, что мы с Жан­кой ви­но­ва­ты пе­ред мла­ден­цем-Юлей. Те­перь Юля в том ме­с­те, ку­да нам всем ход за­ка­зан: «Я Фрэ­зи Грант Об­ских во­до­хра­ни­лищ». Нас пин­ка­ми от­ту­да го­нят. Юля бы­ла на­шим все­об­щим лю­бо­ва­ни­ем. И мы от­ня­ли у неё дет­ст­во. Я ду­маю, что по­этам нель­зя до­ве­рять де­тей…

Вер­нём­ся к БА­Му. Мы силь­но сме­я­лись над то­ва­ри­щем Фо­ня­ко­вым. Как же он про­жи­ва­ет свою жизнь? Од­на Жан­ка его жа­ле­ла: «Фо­няк из се­мьи со­слан­ных». А мы-то кто бы­ли? Из ка­ких мы все – се­мей-то?! Вся на­ша Си­бирь – чёрт-те ка­кой на­мес кро­вей и би­о­гра­фий та­ких, что ску­лы ло­мит…

И мы, вме­с­то БА­МА, мча­лись с Ива­ном Афа­на­сь­е­ви­чем Ов­чин­ни­ко­вым по си­бир­ским ноч­ным су­г­ро­бам, на­халь­но ос­та­но­вив ми­ли­цей­скую ма­ши­ну, чтоб до­ехать до са­хар­но­го на­ше­го не­на­гляд­но­го Де­ни­са, жив­ше­го тог­да в де­ре­вян­ном до­ми­ке у съём­ной баб­ки. Баб­ка, при ви­де нас, ру­мя­ных от мо­ро­за и «яб­ло­ка-ви­на», тог­да жа­ло­ст­но за­вы­ла над Де­ни­сом: «Они бан­ди­ты. За­тя­ну­ли те­бя. Осо­бен­но эта, дев­ка в зе­лё­ном паль­то. По­кай­ся, Саш­ка. Те­бе мень­ше срок да­дут…» Но Де­нис не от­рёк­ся от нас.

По­мню, один раз Ва­ня Ов­чин­ни­ков ска­зал Фо­ня­ко­ву:

– У вас очень пло­хие сти­хи, – ког­да всё до­ел, что Фо­ня­ков ему дал из еды.

Фо­ня­ков был мэтр. И он улыб­нул­ся, как мэтр, и спро­сил у Ва­ни, мо­ду­ли­руя го­ло­сом под «Ко­лю Ши­пи­ло­ва» – из­ве­ст­но­го цы­га­на на­шей юно­с­ти:

– Что ж мне с этим де­лать, Иван?

– А вы пой­ди­те на бал­кон и по­весь­тесь, – по­ду­мал и по­нял Иван Афа­на­сь­е­вич.

А про се­бя Иван на­пи­сал вот что: «Да где же бес­связ­ность-то? // В ты­ся­ча и ты­ся­ча го­ду // гу­си клю­ва­ми за­вя­зы­ва­ют // Ва­ни­ну ру­баш­ку на ле­ту».

А в дру­гой раз, вме­с­то БА­Ма, ко мне до­мой при­шли од­ной лю­той ноч­ной зи­мой Иван и Ко­ля. А ког­да мой де­душ­ка в дру­гой ком­на­те за­пла­кал, что у ме­ня, у де­вуш­ки, муж­чи­ны но­чью пес­ни по­ют, я их, мо­их дра­го­цен­ных, вы­гна­ла. Ива­ну бы­ло всё рав­но, а с Ко­лей мы по­ру­га­лись. Он на­пря­мую спро­сил: «Нин­ка, ты ко­го боль­ше лю­бишь? Сво­е­го де­душ­ку или нас?» Я вы­дер­жа­ла его че­ст­ный цы­ган­ский взгляд: «Де­душ­ку боль­ше. Но и вас люб­лю». Бы­ла глу­хая мо­роз­ная ночь, и пар­ни лег­ли в подъ­ез­де под ба­та­рею. Я им вы­нес­ла по­душ­ки, оде­я­ло, ста­ка­ны и по­ку­шать. Я лю­би­ла и де­душ­ку ста­рень­ко­го, и их. А БАМ – ни­ког­да.

По­том, вдруг там же, в Но­во­си­бир­ске, ка­ким-то не­по­сти­жи­мым об­ра­зом ока­зал­ся и свер­ка­ю­щий, не­воз­мож­ный Же­ня Ха­ри­то­нов (моск­вич!). Гля­дя на Же­ню, ос­т­ро хо­те­лось в Моск­ву. «Во­ро­но­го ма­ни­ло – ту­да…» По­че­му-то Де­ни­су мы все ка­за­лись ко­ня­ми…

И от­дель­но я по­дру­жи­лась на­всег­да с про­за­и­ком-тя­же­ло­ве­сом и луч­шим, на мой взгляд, пе­ре­вод­чи­ком фа­ул­зов­ско­го «Кол­лек­ци­о­не­ра» Лё­шей Ми­хе­е­вым. Лё­ша был сы­ном пи­са­те­ля, на мой взгляд, ве­ли­ко­леп­но­го, Ми­ха­и­ла Ми­хе­е­ва. Что у ме­ня с дет­ст­ва его книж­ки ле­жа­ли, – это од­но, а сам-то он был мне не­ин­те­ре­сен, как, впро­чем, и Ро­зов. Ак­ку­рат­ные лю­ди тог­да не ув­ле­ка­ли. Од­но нра­ви­лось – тон­кий, ин­тел­ли­гент­ный Лёш­ка так лю­бил рус­ский язык, так лю­бил ли­те­ра­ту­ру. Лё­ша (Алек­сей Ми­хе­ев ни ра­зу, ни ра­зоч­ку не со­врал в сво­ём пись­ме) – че­ст­ней­шая пе­хо­та на­ше­го рус­ско­го фрон­та в ли­те­ра­ту­ре. С Лё­шей мы учи­лись вы­жи­вать в ли­те­ра­ту­ре и в Моск­ве. Лё­ша был «упёрт» в на­род­ность и всё вре­мя же­нил­ся на кре­с­ть­ян­ках, а по­том при­ка­ты­вал­ся ко мне: «Вот это да!»

Эти лю­ди да­ны бы­ли мне, чтоб я не ста­ла зуб­ным тех­ни­ком или ин­же­не­ром-пла­но­ви­ком, или да­же стю­ар­дес­сой. Бог ме­ня лю­бил и ода­рил так ще­д­ро, что вся рус­ская речь ста­ла мо­ей соб­ст­вен­но­с­тью.

– Ва­ша учё­ба в Ли­тин­сти­ту­те – с поль­зой или же зря по­тра­чен­ное вре­мя? Че­му вы на­учи­лись у ру­ко­во­ди­те­лей се­ми­на­ра? Из ва­шей груп­пы сколь­ко че­ло­век ос­та­лось в ли­те­ра­ту­ре?

– В Ли­тин­сти­тут я по­сту­пи­ла слу­чай­но. Я жи­ла в Но­во­си­бир­ске, как в раю, с бе­ше­ной не­на­сыт­но­с­тью об­ща­ясь с дру­зь­я­ми и гро­ма­ди­ной-Си­би­рью. Но тай­ная хи­т­рость, хо­лод­ный рас­чёт, за­ло­жен­ные в ме­ня с дет­ст­ва, под­ска­за­ли – здесь, в Со­ю­зе пи­са­те­лей, все ско­рее ум­рут, чем ста­нут те­бя, Ни­на, пе­ча­тать.

Мы все стра­ст­но хо­те­ли пе­ча­тать­ся. И нас ни­кто не пе­ча­тал. В Моск­ве ме­ня по­ра­зи­ли ли­с­тья. Ког­да Юля при­еха­ла в Моск­ву, она то­же это за­ме­ти­ла, но как-то ле­ни­во: «В Моск­ве у де­ре­вь­ев ли­с­тья ма­лень­кие, а у нас боль­шие». Мы все ду­ма­ли, что Моск­ва – это прав­да. И ещё од­но – не­со­по­с­та­ви­мое не­ве­же­ст­во, бук­валь­но – не­об­ра­зо­ван­ность слу­жа­щих «тол­стых» жур­на­лов с аб­со­лют­ным, на мой тот взгляд – нор­маль­ным зна­ни­ем ми­ро­вой и рус­ской ли­те­ра­ту­ры хоть Же­ней Ха­ри­то­но­вым, хоть мо­и­ми друж­ка­ми Де­ни­сом, Мак­сом, Ва­ней... Как буд­то су­ще­ст­во­ва­ло два па­рал­лель­ных ми­ра. Мы тот, мир ту­пых, на­зы­ва­ли «офи­ци­оз».

Вот на этих смут­ных тро­пах меж­ду­ми­рья и стал мо­им Вер­ги­ли­ем уди­ви­тель­ный и не­до­оце­нён­ный мною че­ло­век Вик­тор Сер­ге­е­вич Ро­зов. Ес­ли б я мог­ла сей­час ему ска­зать, как глу­бо­ко я бла­го­дар­на ему. Но – не мо­гу... О том, что че­ло­век на­всег­да за­нял ме­с­то в тво­ей ду­ше, уз­на­ёшь слиш­ком по­зд­но. Это на­зы­ва­ет­ся «не­вос­пол­ни­мая ут­ра­та», ка­жет­ся.

В Ли­тин­сти­ту­те бы­ло ве­се­ло. У ме­ня бы­ли две по­друж­ки: Лел­де Стум­б­ре и Ва­ля Ки­зи­ло. Лел­дик ста­ла дра­ма­тур­гом в Лат­вии, Ва­ля пре­по­да­ёт в уни­вер­си­те­те, ка­жет­ся. Там бы­ли и пер­со­на­жи впол­не зло­ве­щие: на­по­до­бие та­кой Све­ты Вас., ру­ба­хи-дев­ки и ком­сор­га по при­зва­нию. Я её зва­ла по­че­му-то «тё­тя Све­та». Ком­сор­ги, как из­ве­ст­но, обя­за­ны блю­с­ти иде­о­ло­ги­че­с­кое це­ло­му­д­рие сту­ден­тов-пи­са­те­лей. И прав­да, эта тем­но­ли­цая ком­сорг Тё­тя Све­та все­гда по­яв­ля­лась не­о­жи­дан­но и си­де­ла у вас, сколь­ко ей са­мой хо­те­лось. Я, поль­щён­ная, ду­ма­ла, мы дру­жим. Не­от­вяз­ная и стран­ная, тё­тя Све­та Вас. пу­га­ла бес­пред­мет­ной яро­с­тью. Впро­чем, бы­ла боль­шая хо­хо­туш­ка. Я до сих пор не по­ни­маю роль этой Све­ты Вас. в лит­ми­ре. Но, с дру­гой сто­ро­ны, лиш­не­го в на­шем Бо­жь­ем ми­ре нет ни­че­го… Но всё же их как-то мно­го­ва­то, та­ких тёть свет…

На­до ска­зать, что Ли­тин­стут при Пи­ме­но­ве, поз­же при Си­до­ро­ве, был рос­ко­шен: бле­с­тя­щие пре­по­да­ва­те­ли, та­лант­ли­вые сту­ден­ты, мно­гие ста­ли пи­са­те­ля­ми и по­эта­ми. Но явил­ся Есин. И – тьма упа­ла…

– А это вер­но, что ваш лю­би­мый пи­са­тель – Го­голь? По­че­му имен­но он?

– Я жи­ву ря­дом с до­мом, где Го­голь сжёг вто­рой том «Мёрт­вых душ» и умер. Я жи­ву ря­дом с Ан­д­ре­ев­ским па­мят­ни­ком Го­го­лю. Я не на­роч­но тут жи­ву. Мне так вы­па­ло. Я не по­ни­маю суть во­про­са. Это всё рав­но, что спро­сить, по­че­му я люб­лю ды­шать воз­ду­хом? Мне так вы­па­ло.

– Что вы ду­ма­е­те о со­вре­мен­ном ли­те­ра­ту­ро­ве­де­нии?

– Тот же упа­док, что и в пи­са­тель­ст­ве. Все кри­ти­ки пи­шут те­перь ро­ма­ны. Я ни­че­го не ду­маю. Но про­лет­куль­тов­ская по­вад­ка на­ших тол­стых мос­ков­ских жур­на­лов ти­па «Зна­ме­ни»… впро­чем, нет, мыс­лей не воз­ни­ка­ет. Хо­тя я по­ни­маю, что есть ге­не­ти­че­с­кая глу­пость: ес­ли ты с мо­ло­ком ма­те­ри всо­сал всех этих «брон­зо­вых птиц», «кор­ти­ков» и тут же впол­не все­яд­но «де­тей Ар­ба­та», – тут уж не до Го­го­ля, тут ма­ма до­ро­гая, и вот вам лит­про­цесс.

Но есть же Перм­ская ка­фе­д­ра ли­те­ра­ту­ры, есть се­рь­ёз­ное изу­че­ние той же «те­куч­ки». Толь­ко это не у нас, это в Пер­ми – на дру­гой пла­не­те.

– Что вы лю­би­те чи­тать?

– Что я чи­таю? Из ли­те­ра­ту­ро­ве­де­ния чи­таю сайт Перм­ско­го уни­вер­си­те­та. Пи­са­те­лей: люб­лю и чи­таю Алек­сан­д­ра Стро­га­но­ва, ко­то­ро­го счи­таю за­гад­кой рус­ской ли­те­ра­ту­ры. Ве­ли­ко­леп­но­го чи­таю Оле­га Юрь­е­ва. Люб­лю его скульп­тур­ную «Ви­не­ту». Олег Юрь­ев, как я слы­ша­ла, толь­ко что по­лу­чил ли­те­ра­тур­ную пре­мию в Гер­ма­нии «за боль­шой твор­че­с­кий по­тен­ци­ал».

От­кры­ла для се­бя очень силь­но­го про­за­и­ка Мак­си­ма Гу­ре­е­ва, не­по­нят­но по­че­му на­пе­ча­тан­но­го в «Зна­ме­ни». Им что Эр­га­ли Гер, что Мак­сим Гу­ре­ев – всё в ку­чу, на их сну­лый про­лет­куль­тов­ский взгляд – это од­но­го уров­ня ав­то­ры. И чуд­но­го про­за­и­ка Ро­ма­на На­за­ро­ва «Оча­ро­ван­но­го яку­та».

Убеж­де­на, что ещё най­ду ве­ли­ко­леп­ных про­за­и­ков, но не в Са­до­вом Коль­це. А по­ка что ду­шев­но и ра­до­ст­но пе­ре­жи­ваю рос­кош­ную ста­тью Оль­ги Мар­ты­но­вой «О за­гроб­ной по­бе­де соц­ре­а­лиз­ма». Оль­га Мар­ты­но­ва, кста­ти, опуб­ли­ко­ва­ла свой но­вый ро­ман, на­пи­сан­ный на не­мец­ком язы­ке, и уже со­бра­ла 15 бле­с­тя­щих от­зы­вов ве­ду­щих и НЕ­ПОД­КУП­НЫХ кри­ти­ков Гер­ма­нии. Но это уж че­рес­чур…

– Рас­ска­жи­те, по­жа­луй­ста, о ва­шей по­след­ней из­дан­ной кни­ге. Где вас боль­ше из­да­ют/ста­вят: в Моск­ве или в про­вин­ции, в Рос­сии или за гра­ни­цей?

– По­след­няя кни­га вы­шла три или че­ты­ре го­да на­зад в из­да­тель­ст­ве «Ва­г­ри­ус». А до это­го с ог­ром­ным тру­дом и хи­т­ро­с­тя­ми мне уда­лось скло­нить к из­да­нию мо­их книг од­но­го про­сто­душ­но­го мил­ли­о­не­ра... Он пол­ный тёз­ка од­но­го ко­с­мо­нав­та… От­га­дай­те – ка­ко­го? Мне уж из Ли­тин­сти­ту­та зво­ни­ли и клян­чи­ли его те­ле­фон.

Что ка­са­ет­ся но­во­го. Толь­ко что за­кон­чи­ла по­весть, вый­дет в сен­тя­б­ре. Го­то­вит­ся ита­ль­ян­ская пуб­ли­ка­ция мо­ей про­зы. А бли­жай­шая по­ста­нов­ка – в Япо­нии.

– У вас, на­вер­ное, есть лю­би­мые ре­жис­сё­ры, ко­то­рым вы до­ве­ря­е­те по­ста­нов­ку сво­их пьес.

– Сей­час пи­шу для Ка­ля­ги­на, ар­ти­с­та, на мой взгляд, уни­каль­но­го. Для его те­а­т­ра «Эт се­те­ра». Лю­би­мые ре­жис­сё­ры Вла­ди­мир Ту­ма­нов и Ана­то­лий Ба­с­ка­ков. С То­лей во Фран­ции по­зна­ко­ми­лись – он во­зил ту­да мо­их «За­мёрз­ли». По­том при­еха­ла к не­му в Улан-Удэ. А Во­ло­дя – пи­тер­ский ре­жис­сёр, по­ста­вил прак­ти­че­с­ки все мои пье­сы. Обо­жаю его «Лун­ных вол­ков» – они уже лет 15 идут на Фон­тан­ке. О, ко­неч­но – Фо­мен­ко и Ва­си­ль­ев! На их пле­чах рус­ский те­атр дер­жит­ся. Са­ма идея те­а­т­ра. За­гра­нич­ный те­атр на­мно­го сла­бее на­ше­го, рус­ско­го. Я имею в ви­ду, в от­но­ше­нии ме­ня, мо­их пьес, сла­бее. Но люб­лю ат­мо­сфе­ру те­а­т­ра, ски­та­ний, за­пах ку­ли­сы, лож­но­го ве­се­лья – не­мно­го по­хо­же на мою но­во­си­бир­скую юность по­че­му-то.

– Ка­кие из спек­так­лей по ва­шим пье­сам, на ваш взгляд, на­и­бо­лее удач­ны?

– В пер­вую оче­редь люб­лю не по­ста­нов­ку, а сло­во. Пи­сать. Ни­ког­да не хо­те­ла, на­при­мер, ри­со­вать, или петь, или са­ма ста­вить свои пье­сы.

– Что вы лю­би­те де­лать по­ми­мо пи­са­тель­ст­ва, где пред­по­чи­та­е­те от­ды­хать?

– От­ды­хать люб­лю в ме­с­тах без­люд­ных, и чтоб при­ро­да, хоть степь, хоть пу­с­ты­ня, хоть пу­с­тырь. Мо­ре очень люб­лю. Ещё – ма­лень­кие, вре­мен­ные для ме­ня го­ро­да и по­лу­стан­ки.

Ког­да мно­го де­нег бы­ло, важ­ни­ча­ла, гор­ди­лась, си­ба­рит­ст­во­ва­ла, из­де­ва­лась над бед­ня­ка­ми. Всё по­тра­ти­ла на ка­кие-то су­до­рож­ные, спе­си­вые и глу­пые ре­с­то­ра­ниш­ки.

Без де­нег – яс­ность и вни­ма­ние к ми­ру, при­чём бе­зо вся­кой на­ту­ги, не труд­но.

Ког­да при­еха­ла в Моск­ву на ПМЖ, де­сять лет то­с­ко­ва­ла по Но­во­си­бир­ску. По­том про­шло.


Беседу вела
Ирина ЛОГВИНОВА




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования