Архив : №36. 03.09.2010

Неудавшийся преемник Горького

В 1922 го­ду не­кто В.Львов-Ро­га­чев­ский на­звал Все­во­ло­да Ива­но­ва в жур­на­ле «Со­вре­мен­ник» но­вым Горь­ким. Пи­са­тель, по­хо­же, в это бы­с­т­ро по­ве­рил и со вре­ме­нем за­хо­тел стать его пре­ем­ни­ком. Для до­сти­же­ния сво­их це­лей на что он толь­ко не шёл. Сколь­ко раз, к при­ме­ру, Ива­нов ми­фо­ло­ги­зи­ро­вал соб­ст­вен­ную би­о­гра­фию. Но ко­го он в ито­ге об­ма­нул? Толь­ко сам ещё боль­ше за­пу­тал­ся. Вто­ро­го Горь­ко­го из не­го так и не вы­шло.

Все­во­лод Вя­че­сла­во­вич Ива­нов ро­дил­ся 12 (по но­во­му сти­лю 24) фе­в­ра­ля 1895 го­да в по­сёл­ке Ле­бя­жье Пав­ло­дар­ско­го уез­да Се­ми­па­ла­тин­ской гу­бер­нии. «Отец – Вя­че­слав Алек­се­е­вич, – со­об­щал пи­са­тель в сво­ей пер­вой пе­чат­ной ав­то­био­гра­фии в 1922 го­ду, – был из при­ис­ко­вых ра­бо­чих, са­мо­уч­кой сдал на учи­те­ля сель­ской шко­лы. Но учил, осо­бен­но ме­ня, ма­ло, всё боль­ше по мо­на­с­ты­рям и по ба­бам хо­дил. От вод­ки со­шёл с ума, не­мно­го оп­ра­вил­ся, не ви­дал я его семь лет, в 1919 го­ду при­ехал по­ви­дать, а на тре­тий день брат мой Пал­ла­дий не­ча­ян­но его за­ст­ре­лил из дро­бо­ви­ка (сам Пал­ла­дий че­рез год умер). Мать, Ири­на Се­мё­нов­на, ка­зач­ка» («Ли­те­ра­тур­ные за­пи­с­ки», 1922, № 3).

Поз­же Ива­нов сво­е­му дру­гу – ар­хе­о­ло­гу Пе­т­ру Жат­ки­ну пред­ста­вил соб­ст­вен­ных ро­ди­те­лей чуть ина­че. Он рас­ска­зы­вал: «Мою мать Ири­ной Се­мё­нов­ной зо­вут. Вер­нусь в Моск­ву, за­бе­ру её жить к се­бе. Го­ре­мыч­ная она, не­гра­мот­ная. На­ма­я­лась в жиз­ни... Отец был не­по­се­да, пу­та­ник. Ку­да толь­ко он не бро­сал­ся и че­го толь­ко не де­лал! О нём я уже пи­сал и ещё на­пи­шу. По­чу­дил за жизнь не­ма­ло. От ма­те­ри убе­гал. И не раз! Как-то Ири­на Се­мё­нов­на при­рев­но­ва­ла его к ка­кой-то ша­лой ба­бён­ке. Ос­но­ва­ния для это­го бы­ли. И се­рь­ёз­ные. И что, ты ду­ма­ешь, она сде­ла­ла? По­гна­лась за ним на са­нях, ког­да отец со сво­ей кра­лей уди­рал. Из пи­с­то­ле­та по не­му па­ли­ла» (ци­ти­рую по сбор­ни­ку «Все­во­лод Ива­нов – пи­са­тель и че­ло­век», М., 1975).

Да, пу­та­ни­ком стар­ший Ива­нов был ещё тем. Но при этом он сво­бод­но вла­дел не­сколь­ки­ми ев­ро­пей­ски­ми и ази­ат­ски­ми язы­ка­ми. Это ведь то­же о чём-то го­во­рит. А вот про мать пи­са­тель со­врал. Ни­ка­кой ка­зач­кой она не бы­ла. Ири­на Се­мё­нов­на вы­рос­ла в се­мье ссыль­ных ка­тор­жан – поль­ских кон­фе­де­ра­тов и до за­му­же­ст­ва но­си­ла фа­ми­лию Са­виц­кая. Ви­ди­мо, в на­ча­ле 1920-х го­дов афи­ши­ро­вать свою при­ча­ст­ность к поль­ским кор­ням бы­ло уже опас­но.

По­сле на­чаль­ной шко­лы Все­во­лод Ива­нов по­сту­пил в Пав­ло­дар­ское сель­хо­зу­чи­ли­ще. Но там он про­дер­жал­ся мень­ше го­да. Бро­сив учё­бу, пар­ниш­ка ус­т­ро­ил­ся по­мощ­ни­ком при­каз­чи­ка в один из ма­га­зи­нов. По­том его взя­ли ма­т­ро­сом, и он це­лый се­зон про­вёл в пла­ва­нии по Ир­ты­шу. За­тем по­сле­до­ва­ло воз­вра­ще­ние в Пав­ло­дар и ра­бо­та в ме­ст­ной ти­по­гра­фии. В об­щем, как ут­верж­дал Ива­нов в сво­ей пер­вой пе­чат­ной ав­то­био­гра­фии, он «с че­тыр­над­ца­ти лет шлял­ся. Был пять лет ти­по­граф­ским на­бор­щи­ком, ма­т­ро­сом, кло­уном и фа­ки­ром – «дер­виш Бен-Али-Бей» (гло­тал шпа­ги, про­ка­лы­вал­ся бу­лав­ка­ми, пры­гал че­рез но­жи и фа­ке­лы, фо­ку­сы по­ка­зы­вал); хо­дил по Том­ску с шар­ман­кой; ак­тёр­ст­во­вал в яр­ма­роч­ных ба­ла­га­нах, куп­ле­ти­с­том в цир­ках, да­же бор­цом».

К на­ча­лу 1915 го­да Ива­нов окон­ча­тель­но пе­ре­брал­ся в Кур­ган. Там он на­пе­ча­тал свои пер­вые очер­ки. Спу­с­тя год в со­сед­нем го­ро­де Пе­т­ро­пав­лов­ске од­на из га­зет опуб­ли­ко­ва­ла не­сколь­ко его рас­ска­зов. Один из них – «На Ир­ты­ше» мо­ло­дой ав­тор ри­ск­нул пе­ре­пра­вить лич­но Горь­ко­му. В от­вет глав­ный за­щит­ник обез­до­лен­ной рус­ской про­вин­ции при­слал ему об­на­дё­жи­ва­ю­щее пись­мо.

По­том слу­чил­ся фе­в­раль сем­над­ца­то­го го­да. Ива­нов дол­го ко­ле­бал­ся, к ко­му при­мк­нуть. Уже в 1939 го­ду он, оп­рав­ды­ва­ясь за про­шлое, в пись­ме Ста­ли­ну при­знал­ся: «По­ли­ти­че­с­кое моё раз­ви­тие тог­да сто­я­ло на чрез­вы­чай­но низ­ком уров­не, до­ста­точ­но ска­зать, что в мар­те 1917 го­да, ког­да про­изо­шёл пе­ре­во­рот, пред­ста­ви­те­ли двух пар­тий, мень­ше­ви­ки и эсе­ры, в гор. Кур­га­не пред­ло­жи­ли мне всту­пить в пар­тию, то я, что­бы не оби­деть зна­ко­мых, сра­зу всту­пил в обе пар­тии, не ви­дя меж­ду ни­ми ни­ка­кой раз­ни­цы».

Од­на­ко че­рез не­сколь­ко ме­ся­цев мень­ше­ви­ки по­че­му-то Ива­но­ву от­ка­за­ли в до­ве­рии. Яко­бы им не по­нра­ви­лось, что кур­ган­ский на­бор­щик вы­сту­пил про­тив вой­ны. Но ско­рее при­чи­на бы­ла в дру­гом: в пе­ре­хо­де мо­ло­до­го ли­те­ра­то­ра на по­зи­ции эсе­ров. Ко­с­вен­но эту вер­сию под­тверж­да­ет то, что по­сле уча­с­тия ле­том 1917 го­да в проф­со­юз­ной кон­фе­рен­ции ра­бот­ни­ков пе­чат­но­го де­ла За­пад­ной Си­би­ри Ива­нов ос­тал­ся в Ом­ске и сра­зу ус­т­ро­ил­ся в эсе­ров­скую ти­по­гра­фию «Зем­ля и во­ля». Но у эсе­ров он то­же не при­жил­ся. Уже в 1939 го­ду Ива­нов, ин­фор­ми­руя Ста­ли­на о сво­ём про­шлом, пи­сал: «В 1918 го­ду, при на­ступ­ле­нии че­хов, я всту­пил вме­с­те с чле­на­ми со­ци­ал-де­мо­кра­тов-ин­тер­на­ци­о­на­ли­с­тов в крас­ную гвар­дию и сра­жал­ся до от­хо­да со­вет­ских войск из Ом­ска. Ме­ня за­бы­ли на ох­ра­не по­ро­хо­вых скла­дов».

Дру­ги­ми сло­ва­ми, в су­ма­то­хе Ива­нов бы­с­т­ро за­те­рял­ся, ре­шив смут­ное вре­мя пе­ре­ждать у ро­ди­те­лей в се­ле Ле­бя­жье. Но до­ма ему при­шлось пе­ре­жить ещё од­ну тра­ге­дию, вскользь упо­мя­ну­тую им в 1922 го­ду в «Ли­те­ра­тур­ных за­пи­с­ках». Я имею в ви­ду ги­бель от­ца пи­са­те­ля.

По рас­ска­зам род­ни Ива­но­ва, пи­са­тель ви­но­ват был толь­ко в том, что, вер­нув­шись с охо­ты на уток, он не вы­та­щил из ру­жья один па­трон. Млад­ший брат пи­са­те­ля – Пал­ла­дий, не зная это­го, ре­шил по­шу­тить и на­пра­вил ру­жьё в от­ца, ко­то­рый в то вре­мя да­вал сы­ну ста­нич­но­го ата­ма­на урок фран­цуз­ско­го язы­ка. За­ряд по­пал в шею. Но в Ле­бя­жь­ем в эту вер­сию ни­кто не по­ве­рил. Лю­ди ре­ши­ли, буд­то Все­во­лод рас­кви­тал­ся с от­цом за ста­рые оби­ды (Ива­нов в пись­ме Ста­ли­ну со­слал­ся на дру­гие слу­хи, яко­бы се­ло вос­при­ня­ло слу­чив­шу­ю­ся тра­ге­дию как кон­фликт от­ца, от­ста­и­вав­ше­го идеи мо­нар­хиз­ма, с сы­ном, бо­ров­шим­ся за по­бе­ду крас­но­го де­ла). Не до­жи­да­ясь са­мо­су­да, Все­во­лод с ма­те­рью и бра­том сроч­но вы­еха­ли в Омск, где Пал­ла­дия вско­ре окон­ча­тель­но до­би­ла ма­ля­рия.

Воз­вра­тив­шись в Омск, Ива­нов поч­ти сра­зу по­сту­пил в ти­по­гра­фию. Так во вся­ком слу­чае он ут­верж­дал в 1939 го­ду в пись­ме Ста­ли­ну. Но до об­ра­ще­ния к Ста­ли­ну пи­са­тель рас­ска­зы­вал сов­сем дру­гое. В 1922 го­ду в жур­на­ле «Ли­те­ра­тур­ные за­пи­с­ки» он пи­сал: «По­сле взя­тия че­ха­ми Ом­ска (был я тог­да в крас­ной гвар­дии), ког­да од­но­ша­поч­ни­ков мо­их пе­ре­ст­ре­ля­ли и пе­ре­ве­ша­ли, – со­об­щал Ива­нов, – бе­жал я в Го­лод­ную Степь и, по­сле смер­ти от­ца (ка­за­ки ду­ма­ли: я его убил – отец был ца­ре­люб, хо­те­ли ме­ня уса­мо­су­дить), даль­ше за Се­ми­па­ла­тинск к Мон­го­лии. Ло­ви­ли ме­ня из­ряд­но, по­то­му что при­хо­ди­лось мне уча­ст­во­вать в ком­му­ни­с­ти­че­с­ких за­го­во­рах. Так от Ура­ла до Чи­ты всю кол­ча­ков­щи­ну и ски­тал­ся, а ког­да уда­лось мо­би­ли­зо­вать, то при­ко­ман­ди­ро­ва­ли ме­ня, как на­бор­щи­ка, к пе­ре­движ­ной ти­по­гра­фии Шта­вер­ха. Па­с­порт у ме­ня был фаль­ши­вый: Ев­ге­ний Та­ра­сов». Од­на­ко до­ку­мен­таль­ных сви­де­тельств об уча­с­тии Ива­но­ва в ком­му­ни­с­ти­че­с­ких за­го­во­рах в 1919 го­ду до сих пор ни­кто не на­шёл.

Так ког­да же пи­са­тель был ис­кре­нен: в 1922 го­ду или 1939-м? Ду­маю, всей прав­ды он не ска­зал ни сра­зу по­сле граж­дан­ской вой­ны, ни в по­ру ста­лин­ских чи­с­ток. Раз­ни­ца в том, что в 1922 го­ду пи­са­тель пред­по­чи­тал фан­та­зи­ро­вать. Но че­рез сем­над­цать лет его так­ти­ка из­ме­ни­лась. От­кро­вен­но­го вра­нья он уже не до­пу­с­кал, а про­сто кое-ка­кие фак­ты, сви­де­тель­ст­во­вав­шие не в его поль­зу, умал­чи­вал. До­ка­за­тель­ст­во то­му – пись­мо Ста­ли­ну. Ива­нов пи­сал, что по при­бы­тии в Омск он «дол­го му­чал­ся, ожи­дая аре­с­та. Од­наж­ды, уже осе­нью 1919 го­да, ров­но, по­жа­луй, двад­цать лет на­зад, ме­ня на ули­це Ом­ска встре­тил ти­по­граф­щик и ре­дак­тор ка­дет­ской га­зе­ты в Кур­га­не Та­та­ри­нов, у ко­то­ро­го я ког­да-то кон­фи­с­ко­вал ти­по­гра­фию, схва­тил ме­ня за ру­ку и клик­нул по­ли­цей­ско­го. Я уда­рил его слег­ка по уху, он упал. Я скрыл­ся. Я по­шёл к сво­е­му зна­ко­мо­му, си­бир­ско­му пи­са­те­лю А.Со­ро­ки­ну, и тот пред­ло­жил мне по­сту­пить в ти­по­гра­фию «Впе­рёд», вы­пу­с­кав­шую та­кую же, под тем же на­зва­ни­ем, кол­ча­ков­скую га­зет­ку. Я по­сту­пил ту­да, бу­ду­чи пред­став­лен ре­дак­то­ру как пи­са­тель-на­бор­щик. Га­зет­ка вы­хо­ди­ла в ко­ли­че­ст­ве 500 эк­земп. Не по­ду­май­те, что ма­лым ти­ра­жом пы­та­юсь сни­зить свою ви­ну. Она так же гро­мад­на и так же му­чит ме­ня эти двад­цать лет, как ес­ли б я пи­сал в «Тан» или «Таймс». Сло­вом, ре­дак­тор по­про­сил на­пи­сать ему рас­сказ, за­тем ста­тью. Я не хо­тел по­ка­зы­вать ему, что не хо­чу или что я быв­ший крас­ный, да и по со­ве­с­ти го­во­ря, я ус­тал и за­му­чил­ся. К то­му же и се­мей­ная моя жизнь бы­ла не слад­ка. Сло­вом, я на­пи­сал в эту га­зет­ку не­сколь­ко ста­тей, ан­ти­со­вет­ских, и один или два рас­ска­за. Поз­же, в этой же ти­по­гра­фии, я сам на­брал и на­пе­ча­тал книж­ку сво­их рас­ска­зов, но ни од­ной ста­тьи и рас­ска­за из тех, о ко­то­рых я го­во­рю, я не вклю­чил. Это лег­ко про­ве­рить, так как эта книж­ка у ме­ня име­ет­ся. И опять-та­ки я не хо­чу этим сни­жать сво­ей ви­ны, а про­сто ука­зы­ваю на то, что я и тог­да чув­ст­во­вал своё па­де­нье. Боль­ше за мной ни­ка­ких ан­ти­со­вет­ских по­ступ­ков не чис­лит­ся». Но так ли это?

Я, на­при­мер, до сих пор не мо­гу по­нять, по­че­му Ива­нов по­сле 1920 го­да ни­где не вспо­ми­нал свой арест в кол­ча­ков­ские вре­ме­на. Этот факт пи­са­тель со­об­щал лишь од­наж­ды, сра­зу по­сле граж­дан­ской вой­ны. В ан­ке­те при ус­т­рой­ст­ве на ра­бо­ту в губ­ком он на­пи­сал: «Был под су­дом Кол­ча­ка в 1919 го­ду». Ес­ли та­кое дей­ст­ви­тель­но име­ло ме­с­то, то по­че­му пи­са­тель ни­че­го об этом не рас­ска­зал Ста­ли­ну? Ведь дан­ный факт мог бы его чуть ли не пол­но­стью ре­а­би­ли­ти­ро­вать. Раз ад­ми­ни­с­т­ра­ция Кол­ча­ка со­би­ра­лась пи­са­те­ля су­дить, зна­чит, он дей­ст­ви­тель­но не раз­де­лял взгля­ды бе­ло­го дви­же­ния. Но ско­рей все­го пи­са­тель в 1920 го­ду ис­то­рию с су­дом вы­ду­мал.

А что бы­ло в ре­аль­но­с­ти? В но­я­б­ре 1919 го­да Кол­чак, от­сту­пая, вы­де­лил под по­ход­ную ти­по­гра­фию це­лую теп­луш­ку. У со­труд­ни­ков га­зе­ты по­яви­лась оче­ред­ная воз­мож­ность сде­лать вы­бор: или сле­по по­сле­до­вать за бе­лы­ми во­е­на­чаль­ни­ка­ми, или, вос­поль­зо­вав­шись су­ма­то­хой, пол­но­стью от все­го от­ме­же­вать­ся. Кор­рек­тор га­зе­ты Ни­ко­лай Ива­нов, поз­же из­брав­ший ли­те­ра­тур­ный псев­до­ним Анов, пред­по­чёл ос­тать­ся в Ом­ске и пе­рей­ти по­том к крас­ным. Дру­гие – ре­дак­тор В.Г. Ян­че­вец­кий (бу­ду­щий ро­ма­нист Ян) и Все­во­лод Ива­нов по­сту­пи­ли ина­че, со­зна­тель­но ос­тав­шись в Кол­ча­ком. От бе­лых они уш­ли лишь по­сле то­го, как в кон­це 1919 го­да их по­ход­ную ти­по­гра­фию в Ачин­ске раз­гро­ми­ли пар­ти­за­ны.

Как по­том Ива­нов вы­вер­нул­ся на до­про­сах у че­ки­с­тов, не­из­ве­ст­но. В пер­вой офи­ци­аль­ной ав­то­био­гра­фии он об этом умол­чал, ог­ра­ни­чив­шись лишь сле­ду­ю­щим этю­дом: «Ви­дел рас­тя­нув­ши­е­ся на сот­ни са­жен мёрз­лые по­лен­ни­цы тру­пов. В сне­гах – раз­ру­шен­ные по­ез­да, эше­ло­ны с за­мёрз­ши­ми ра­не­ны­ми. Ви­дел, как пар­ти­за­ны жгли тру­пы (за­ка­пы­вать не хва­та­ло сил), – один ряд тру­пов, дру­гой ряд брё­вен из изб и так на дву­хэ­таж­ную вы­со­ту. И от че­ло­ве­чь­е­го ды­ма не­бо бы­ло слов­но коп­чё­ное. Ту­пи­ки, за­би­тые по­ез­да­ми с ти­фоз­ны­ми, и сам я в ти­фу, и ме­ня хо­тят со­се­ди вы­бро­сить из ва­го­на (бо­ят­ся за­ра­зить­ся), а у ме­ня под по­душ­кой ре­воль­вер, и я ни­ко­го не под­пу­с­каю к се­бе (вы­бро­сят – за­мёрз­нешь, а наш ва­гон всё же кто-то то­пил). И так в бре­ду семь су­ток ле­жал я с ре­воль­ве­ром и кри­чал:

– Не под­хо­ди, убью!

А по бо­кам до­ро­ги в кре­с­ть­ян­ских хле­вах на­граб­лен­ные шту­ки ма­те­рий. Ве­тер, слов­но кам­ни, и про­стые, как огонь, смер­ти. И мох­но­но­гие му­жи­ки, учив­шие ме­ня не знать стра­ха:

– Ко­ли ты в Бо­га но ве­ру­ешь, да­ви ку­ла­ком на серд­це и глав­но ды­ши, па­рень, по­глуб­же, что­бы про­по­теть. Раз вспо­теш, всё мож­но сде­лать» («Ли­те­ра­тур­ные за­пи­с­ки», 1922, № 3).

Убе­див че­ки­с­тов в сво­ей не­ви­нов­но­с­ти, Ива­нов в фе­в­ра­ле 1920 го­да ус­т­ро­ил­ся в Та­тар­ский уезд ин­ст­рук­то­ром по вне­школь­но­му де­лу. Там, – хва­с­тал­ся пи­са­тель, – за от­кры­тие шко­лы и из­бы-чи­таль­ни в по­сёл­ке Брус­нич­ном сход по­да­рил ему два ма­мон­то­вых клы­ка.

Но как толь­ко про­шлое ста­ло под­за­бы­вать­ся, Ива­нов пред­по­чёл вновь вер­нуть­ся в Омск, где его тут же взя­ли в га­зе­ту «Со­вет­ская Си­бирь». Од­на­ко че­ки­с­ты к то­му вре­ме­ни уже ок­ле­ма­лись и взя­лись за сбор ма­те­ри­а­лов на всех, кто был у Кол­ча­ка. Пи­са­тель ис­пу­гал­ся и стал бом­бар­ди­ро­вать Горь­ко­го. Возь­ми­те «ме­ня от­сю­да, в Пи­тер», – умо­лял он бу­ре­ве­ст­ни­ка ре­во­лю­ции в пись­ме от 25 но­я­б­ря 1920 го­да. Горь­кий за по­мо­щью об­ра­тил­ся к пред­се­да­те­лю Си­б­рев­ко­ма Смир­но­ву. По­лу­чив ука­за­ние от на­чаль­ст­ва, ре­дак­тор га­зе­ты Еме­ль­ян Яро­слав­ский под­пи­сал на­стыр­но­му пи­са­те­лю ко­ман­ди­ров­ку.

В Пе­т­ро­град Ива­нов от­пра­вил­ся не один. Вме­с­те с ним бы­ла его же­на Ма­рия Ни­ко­ла­ев­на Си­ни­цы­на. О ней ма­ло что из­ве­ст­но. Рас­ска­зы­ва­ли, что по­сле пе­ре­ез­да она встре­ти­ла ка­ко­го-то че­кист­ско­го офи­це­ра, влю­би­лась и от­пра­ви­лась с ни за гра­ни­цу.

Поз­же, уже в кон­це 1950-х го­дов Ива­нов вспо­ми­нал: «Я при­ехал в Пе­т­ро­град из Ом­ска в са­мом на­ча­ле 1921 го­да. По­эт Иван Еро­шин, зна­ко­мый по Си­би­ри, ввёл ме­ня в пе­т­ро­град­ский Про­лет­культ – ор­га­ни­за­цию пи­са­те­лей, ху­дож­ни­ков, ак­тё­ров из ра­бо­че­го клас­са. Ор­га­ни­за­ция эта, по за­мыс­лу ос­но­ва­те­лей, долж­на бы­ла со­зда­вать осо­бую про­ле­тар­скую куль­ту­ру. Ска­зать по прав­де, уви­дев Про­лет­культ в дей­ст­вии, я был не­сколь­ко ра­зо­ча­ро­ван. Сту­дии и те­атр по­се­ща­лись пло­хо, и в чём за­клю­ча­лась сущ­ность про­ле­тар­ской куль­ту­ры, мы по­ни­ма­ли сла­бо. Про­лет­куль­тов­цы пред­ло­жи­ли мне долж­ность се­к­ре­та­ря Ли­те­ра­тур­ной сту­дии. Обя­зан­но­с­ти ока­за­лись не­слож­ны­ми – я вёл «ве­до­мость» лек­ций, чи­та­е­мых пе­т­ро­град­ски­ми ли­те­ра­то­ра­ми, сре­ди ко­то­рых бы­ли и зна­ме­ни­тые: А.Блок, Н.Гу­ми­лёв, К.Чу­ков­ский, В.Шклов­ский».

В Пе­т­ро­гра­де Ива­нов до­пи­сал свою пер­вую по­весть «Пар­ти­за­ны» и от­дал ру­ко­пись Горь­ко­му. Тот тут же пред­ло­жил от­крыть ему пер­вый в 1921 го­ду но­мер жур­на­ла «Крас­ная новь».

Горь­ко­му Ива­нов был обя­зан и зна­ком­ст­ву с мо­ло­ды­ми пи­са­те­ля­ми, ко­то­рые в фе­в­ра­ле 1921 го­да объ­е­ди­ни­лись в груп­пу «Се­ра­пи­о­но­вы бра­тья». Во вся­ком слу­чае так он ут­верж­дал в ав­то­био­гра­фи­че­с­кой по­ве­с­ти «Ис­то­рия мо­их книг». Но по­дру­га «бра­ть­ев» – Ели­за­ве­та Полонская ут­верж­да­ла, что Горь­кий был ни при чём. «В один зим­ний ве­чер Ива­нов по­явил­ся в ком­на­те Сло­ним­ско­го, – вспо­ми­на­ла она в 1956 го­ду, – в тон­кой крас­но­ар­мей­ской ши­не­ли на плот­ных пле­чах, в рус­ских са­по­гах, с взъе­ро­шен­ной гри­вой бе­ло­ку­рых во­лос, из-под ко­то­рой свер­ка­ли и ко­ло­ли се­рые не­круп­ные и от­ча­ян­ные гла­за.

– Этот но­вый у вас чи­с­тый раз­бой­ник! – кри­ча­ла в ухо Ма­ри­эт­те Ша­ги­нян Ве­ра Дми­т­ри­ев­на, быв­шая ели­се­ев­ская нянь­ка, те­перь пе­с­то­вав­шая ма­лень­кую чер­но­гла­зую Ми­рель, дочь Ма­ри­эт­ты. – Чи­с­то си­бир­ский уго­лов­ник, упа­си гос­по­ди! Ефим-швей­цар го­во­рит, что уз­на­ёт их сра­зу, этих ка­и­нов.

– Ни­че­го не уго­лов­ник, а дей­ст­ви­тель­но си­бир­ский, но пар­ти­зан. С Кол­ча­ком сра­жал­ся, и Си­бир­ский рев­ком по­слал его в Пе­т­ро­град учить­ся, – вра­зу­ми­тель­но от­ве­ча­ла Ма­ри­эт­та.

Слух о си­бир­ском пар­ти­за­не, ко­ман­ди­ро­ван­ном Си­бир­ским рев­ко­мом в Пе­т­ро­град учить­ся на пи­са­те­ля, бы­с­т­ро рас­про­ст­ра­нил­ся в кух­не ели­се­ев­ско­го до­ма, но вско­ре уз­на­ли о при­ез­де но­во­го пи­са­те­ля и в «Пе­т­ро­град­ской прав­де», ку­да он при­нёс свой пер­вый рас­сказ о пар­ти­за­нах. Го­во­ри­ли, что это лишь его ран­ний рас­сказ, а он на­пи­сал их мно­го. Все «се­ра­пи­о­нов­ские» де­вуш­ки с не­тер­пе­ни­ем жда­ли его по­яв­ле­ния в ком­на­те Сло­ним­ско­го. Он ока­зал­ся ве­сё­лым, не­мно­го за­стен­чи­вым пар­нем и, раз­го­во­рясь, рас­ска­зы­зал не­о­бы­чай­ные ве­щи о сво­ей жиз­ни в Си­би­ри, о том, как во вре­мя го­ло­да в од­ном рай­о­не, в зо­не веч­ной мерз­ло­ты, об­на­ру­жи­ли ту­шу ма­мон­та и рев­ком от­дал её в рас­по­ря­же­ние про­до­воль­ст­вен­ной уп­ра­вы, ко­то­рая и рас­пре­де­ли­ла мя­со по 100 и 150 грам­мов на че­ло­ве­ка – в за­ви­си­мо­с­ти от ка­те­го­рии.

– Но ведь эта ма­мон­тя­ти­на ле­жа­ла в зем­ле не од­ну ты­ся­чу лет! – воз­ра­жа­ли мы. – Раз­ве мож­но есть та­кое ста­рое мя­со?

Все­во­лод Ива­нов спо­кой­но объ­яс­нял, что мо­роз со­хра­ня­ет про­дук­ты и мя­со ос­та­лось та­ким же све­жим, как ес­ли бы ле­жа­ло в на­сто­я­щем лед­ни­ке. Те из граж­дан, на чью до­лю вы­па­ло до­ста­точ­ное ко­ли­че­ст­во ма­мон­то­во­го мя­са – в за­ви­си­мо­с­ти от раз­ме­ров се­мьи, – де­ла­ли из не­го от­бив­ные кот­ле­ты, а не­ко­то­рые да­же пре­вра­ща­ли его в ша­ш­лык. Мя­со очень вкус­ное и на­по­ми­на­ет мед­ве­жа­ти­ну. Но все эти рас­ска­зы бы­ли лишь ди­вер­ти­с­мен­том, а ког­да Все­во­лод Ива­нов про­чёл свой рас­сказ «Си­ний зве­рюш­ка» о мо­ло­дом пар­не Ерё­ме, ко­то­рый со­брал­ся бе­жать из си­бир­ской глу­ши и прий­ти на по­мощь лю­дям, но ни­как не мог вы­рвать­ся из пле­на при­ро­ды си­бир­ской, триж­ды убе­гал до Ир­ты­ша и триж­ды воз­вра­щал­ся об­рат­но на свой еди­ный че­ло­ве­че­с­кий след – а сле­дов зве­рей бы­ло мно­же­ст­во – и встал ли­цом к ли­цу с ку­ла­ком Кон­дра­ти­ем Ни­ки­фо­ро­ви­чем, тол­стым, как стог се­на, – тог­да, ког­да он про­чёл всё это, мы слу­ша­ли эту ис­то­рию, как вол­шеб­ную сказ­ку, и да­же не раз­би­ра­ли, как она сде­ла­на. В тот же ве­чер Все­во­лод Ива­нов был при­нят в «Се­ра­пи­о­ны». Но­вая ком­па­ния на­рек­ла его Бра­том Але­у­том.

Это не оз­на­ча­ло, что с Про­лет­куль­том бы­ло всё по­кон­че­но. Ива­нов хо­тел быть и с «Се­ра­пи­о­на­ми», и с про­лет­куль­тов­ца­ми. Тем бо­лее в Про­лет­куль­те он встре­тил свою вто­рую же­ну – Ан­ну Вес­ни­ну. 17 сен­тя­б­ря 1921 го­да Ива­нов со­об­щал Сло­ним­ско­му: «Слу­чи­лось не­о­быч­ное: я же­нил­ся!.. Же­на – Ан­на Вес­ни­на, – из Про­лет­куль­та. Бел­ле­т­рист и ни­че­го, спо­соб­ный. Шклов­ский ея чи­тал».

Од­на­ко про­лет­куль­тов­цы счи­та­ли, что «Се­ра­пи­о­но­вы бра­тья» – чи­с­то бур­жу­аж­ное яв­ле­ние, и по­тре­бо­ва­ли, что­бы Ива­нов от­ту­да вы­шел. Ког­да быв­ший си­бир­ский на­бор­щик от­ка­зал­ся вы­пол­нить это ре­ше­ние, про­лет­куль­тов­цы объ­я­ви­ли ему бой­кот.

Пред­ло­гом для трав­ли по­слу­жил «Пе­тер­бург­ский сбор­ник 1922», объ­е­ди­нив­ший 17 по­этов и 13 про­за­и­ков са­мых раз­ных ли­те­ра­тур­ных те­че­ний. Ива­нов дал для этой кни­ги рас­сказ «Кур­га­мыш – Зе­лё­ный бог». Это воз­му­ти­ло Сер­гея Го­ро­дец­ко­го. Он тут же об­ви­нил Ива­но­ва в от­сут­ст­вии чёт­ко вы­ра­жен­ной клас­со­вой по­зи­ции. «Мо­ло­дёжь, – не­го­до­вал Го­ро­дец­кий, – рас­тёт под эда­кой зу­б­ров­ской иде­о­ло­ги­ей. От­ра­же­ние её уже за­мет­но, на­при­мер, на Всев. Ива­но­ве, ко­то­рый опи­сы­ва­ет, как «ба­бы пла­ка­ли оди­на­ко­во» над уби­ты­ми и бе­лы­ми, и крас­ны­ми, и изо­б­ра­жа­ет тор­же­ст­во ре­ли­ги­оз­но­го су­е­ве­рия в де­рев­не, не по­ка­зы­вая сво­е­го к не­му от­но­ше­ния» («Из­ве­с­тия», 1922, 22 фе­в­ра­ля).

Но сов­сем дру­гие пре­тен­зии к Ива­но­ву ока­за­лись у ма­ло­гра­мот­но­го за­ме­с­ти­те­ля за­ве­ду­ю­ще­го Агит­про­пом ЦК РКП(б) Я.Яков­ле­ва. Он-то счи­тал пи­са­те­ля со­юз­ни­ком пар­тии и не­до­уме­вал, как тот мог на­пе­ча­тать­ся в од­ном сбор­ни­ке ря­дом с За­мя­ти­ным, Ан­ной Ра­д­ло­вой и им по­доб­ны­ми из «ла­ге­ря бе­лых со­бак» («Прав­да», 1922, № 52).

Ива­нов, на­до ска­зать, во­вре­мя со­ри­ен­ти­ро­вал­ся и свою но­вую по­весть «Бро­не­по­езд 14-69» сра­зу от­дал уже в нуж­ные ру­ки. Те­перь его пер­вы­ми чи­та­те­ля­ми ста­ли не «бе­лые со­ба­ки», а крас­ные вож­ди: Ста­лин, Троц­кий и Мо­ло­тов. С их ве­до­ма Во­рон­ский, преж­де чем за­слать по­весть в на­бор, лич­но съез­дил к Ле­ни­ну, ус­пев уми­рав­ше­му пред­се­да­те­лю Сов­нар­ко­ма до­ло­жить, что Ива­нов – «это круп­ный та­лант и наш».

Кста­ти, в агит­про­пе ЦК РКУП(б) тог­да ви­тали мыс­ли объ­е­ди­нить все ло­яль­но от­но­сив­ши­е­ся к со­вет­ско­му ре­жи­му пи­са­тель­ские груп­пы в од­ну ли­те­ра­тур­ную ор­га­ни­за­цию. «Бы­ло бы хо­ро­шо, – пи­сал Ста­лин Мо­ло­то­ву, – во гла­ве та­ко­го об­ще­ст­ва по­ста­вить обя­за­тель­но бес­пар­тий­но­го, но со­вет­ски на­ст­ро­ен­но­го, вро­де, ска­жем, Все­во­ло­да Ива­но­ва» (ци­ти­рую по жур­на­лу «Ис­точ­ник», 1995, № 6).

Но у Ива­но­ва от пер­вых ус­пе­хов уже ус­пе­ла за­кру­жить­ся го­ло­ва. До не­го ещё не до­шло, ка­кая власть ока­за­лась в ру­ках Ста­ли­на, и он стал ар­та­чить­ся. Пи­са­тель, в ча­ст­но­с­ти, не при­нял с хо­ду пред­ло­же­ние Ста­ли­на по­жить ка­кое-то вре­мя на его да­че. За­сом­не­вал­ся он и в том, пи­сать ли ему пре­дис­ло­вие к оче­ред­ной ста­лин­ской книж­ке. Ива­нов, ви­ди­мо, так и не по­нял, в ка­кую опас­ную иг­ру он всту­пил.

Пер­вая се­рь­ёз­ная про­бук­сов­ка у Ива­но­ва слу­чи­лась в 1923 го­ду: Во­рон­ский от­верг его но­вую по­весть «Воз­вра­ще­ние Буд­ды». Поз­же Карл Ра­дек че­ст­но ска­зал пи­са­те­лю: «Вы, Все­во­лод, на­пи­са­ли пло­хую контр­ре­во­лю­ци­он­ную книж­ку». Не одо­б­ри­ли крас­ные вож­ди и рас­сказ Ива­но­ва «Особ­няк». На­би­рав­шие си­лу Ку­к­ры­ник­сы уви­де­ли в ге­рое пи­са­те­ля ме­ща­ни­на-стя­жа­те­ля и по­ме­с­ти­ли на не­го в жур­на­ле «На ли­те­ра­тур­ном по­сту» злую ка­ри­ка­ту­ру, вы­ве­дя цеп­но­го пса, ко­то­рый с яро­с­тью взял­ся ох­ра­нять «соб­ст­вен­ный» особ­няк, то есть обыч­ную со­ба­чью буд­ку. Зло­пы­ха­те­ли да­же го­во­ри­ли, буд­то цеп­ной пёс у Ку­к­ры­ник­сов по­лу­чил­ся очень по­хож на са­мо­го Ива­но­ва.

Не под­дер­жа­ли пи­са­те­ля и «Се­ра­пи­о­но­вы бра­тья». Глав­ный иде­о­лог бра­ть­ев – Лев Лунц, ори­ен­ти­ро­вав­ший­ся на не­мец­ко­го ро­ман­ти­ка Э.-Т.А. Гоф­ма­на, ка­те­го­ри­че­с­ки за­явил: «Ива­нов – чу­дес­ный об­раз­чик рус­ской ко­ря­вой не­куль­тур­но­с­ти, ту­пой рус­ской не­на­ви­с­ти ко всей куль­ту­ре. Пи­са­ния Ива­но­ва в ли­те­ра­тур­ном смыс­ле без­гра­мот­ны… Офи­ци­аль­ная кри­ти­ка счи­та­ет, что Ива­нов – сю­жет­ный пи­са­тель, «тво­рец пар­ти­зан­ской эпо­пеи». Я счи­таю это мне­ние на­смеш­кой». И ведь Лун­ца тут же под­дер­жал Ве­ни­а­мин Ка­ве­рин. Он вы­ска­зал­ся ещё рез­че. «Всё же у ме­ня хва­та­ет ещё зло­с­ти, – при­знал­ся Ка­ве­рин, – что­бы на­пле­вать на про­кля­тую раз­маз­ню ива­нов­скую».

По­сле это­го ос­та­вать­ся в Пе­т­ро­гра­де Ива­нов смыс­ла уже не ви­дел. В кон­це 1923 го­да он ре­шил­ся на окон­ча­тель­ный пе­ре­езд в Моск­ву. Прав­да, че­рез три с лиш­ним де­ся­ти­ле­тия пи­са­тель своё бег­ст­во в сто­ли­цу объ­яс­нил сов­сем дру­ги­ми при­чи­на­ми. Он рас­ска­зы­вал: «Дни уче­ния кон­чи­лись. При­шло вре­мя, ког­да на­до мно­го пи­сать, из­да­вать, ре­дак­ти­ро­вать, же­нить­ся, за­во­дить се­мью, квар­ти­ру, биб­ли­о­те­ку, да­же и ар­хив» («Наш со­вре­мен­ник», 1957, № 3).

В сто­ли­це Ива­нов сна­ча­ла по­се­лил­ся в Брю­со­вом пе­ре­ул­ке, в до­ме га­зе­ты «Прав­да», в ком­на­те ре­дак­то­ра жур­на­ла «Про­жек­тор» Ла­за­ря Шмид­та. По­том Во­рон­ский про­бил ему ком­на­ту при из­да­тель­ст­ве «Круг», в Кри­во­ко­лен­ном, на Мяс­ниц­кой. А даль­ше в де­ло вме­ша­лась же­на – Ан­на Вес­ни­на. Она до­би­лась, что­бы уже че­рез па­ру лет её му­жу да­ли трёх­ком­нат­ную квар­ти­ру в ста­рин­ном бар­ском особ­ня­ке на Твер­ском буль­ва­ре.

Но в Моск­ве Ива­но­ва вновь жда­ла не­уда­ча. Он хо­тел по­эк­с­пе­ри­мен­ти­ро­вать и вме­с­те с Вик­то­ром Шклов­ским со­чи­нил аван­тюр­ный ро­ман «Ип­рит» ти­па «тар­за­нь­ей» се­рии Бер­ро­уза. А кри­ти­ки но­ва­ции двух ав­то­ров не по­ня­ли. Пи­са­тель, ос­т­ро пе­ре­жи­вая про­вал, впал в де­прес­сию. Один из его при­яте­лей – С.Бу­дан­цев в ян­ва­ре 1927 го­да со­об­щал В.Ря­хов­ско­му: «Все­во­лод Ива­нов в при­пад­ке ка­кой-то тя­жё­лой то­с­ки (мы да­же опа­са­лись за не­го) сжёг ру­ко­пи­си двух ро­ма­нов «Се­ве­ро­с­та­ли» и но­во­го «Ма­рин­ки», «Ка­за­ки» тож». Тут ещё га­зет­чи­ки на­бро­си­лись на пи­са­те­ля за кни­гу рас­ска­зов «Тай­ное тай­ных». Ива­нов был об­ви­нён в про­по­ве­ди бес­соз­на­тель­но­го, в берг­со­ни­ан­ст­ве и в за­щи­те фрей­диз­ма.

Не всё про­сто скла­ды­ва­лось у пи­са­те­ля и до­ма. Он стал мно­го пить. В ап­ре­ле 1924 го­да Ка­ве­рин в пись­ме Лун­цу с бо­лью за­ме­тил: «Все­во­лод стал за­бул­ды­гой и пьёт». Но в раз­нос Ива­нов по­шёл не от хо­ро­шей жиз­ни. Ма­ло кто знал, что до это­го он по­те­рял двух до­че­рей. Про­блеск на­деж­ды у не­го по­явил­ся осе­нью 1925 го­да. 30 но­я­б­ря Ива­нов со­об­щал Горь­ко­му: «Сын у ме­ня ро­дил­ся три ме­ся­ца на­зад, до не­го бы­ло две до­че­ри, да по­мер­ли, а он жи­вуч бу­дет, ве­рю, кур­но­сый, уз­ко­гла­зый и ве­сё­лый». Но пи­са­тель, по­хо­же, сгла­зил. По­нят­но, что это очень силь­но от­ра­зи­лось и на его от­но­ше­ни­ях с же­ной. К 1927 го­ду они фак­ти­че­с­ки бы­ли уже чу­жи­ми людь­ми. Их не при­ми­ри­ла да­же ро­див­ша­я­ся в 1929 го­ду дочь Ма­рия (она впос­лед­ст­вии ста­ла ак­т­ри­сой Мос­ков­ско­го дра­ма­ти­че­с­ко­го те­а­т­ра).

До кон­ца ве­ру в та­лант Ива­но­ва со­хра­ни­ли лишь еди­ни­цы. Я бы здесь в пер­вую оче­редь вспом­нил Ми­ха­и­ла Зо­щен­ко и Бо­ри­са Па­с­тер­на­ка. Как из­ве­ст­но, Зо­щен­ко мно­гих сво­их со­вре­мен­ни­ков про­сто пре­зи­рал. Он в грош не ста­вил Фе­ди­на, Сей­фул­ли­ну и Ев­ге­ния За­мя­ти­на. И толь­ко Ива­но­ва Зо­щен­ко 6 ав­гу­с­та 1927 го­да в пись­ме Кор­нею Чу­ков­ско­му на­звал «един­ст­вен­но хо­ро­шим пи­са­те­лем». Спу­с­тя па­ру лет Па­с­тер­нак до­ба­вил: «Я ду­маю, что ог­ня и ге­ния боль­ше все­го у Ба­бе­ля и Все­во­ло­да Ива­но­ва».

Про­тя­нул ру­ку по­мо­щи Ива­но­ву и Во­рон­ский. Бла­го­да­ря его уси­ли­ям ко­о­пе­ра­тив­ное из­да­тель­ст­во Ни­ки­тин­ские суб­бот­ни­ки» в 1927 го­ду по­свя­ти­ли пи­са­те­лю це­лый том ли­те­ра­тур­но-кри­ти­че­с­ких ста­тей. Три­над­цать ав­то­ров – и ка­ких (А.Во­рон­ский, П.Ко­ган, Л.Клейн­борт, В.Прав­ду­хин, В.Ев­ге­нь­ев-Мак­си­мов, В.Пе­ре­вер­зев, Н.Асе­ев, И.Маш­биц-Ве­ров, Д.Гор­бов, К.Локс, С.Па­кен­т­рей­гер, А.Леж­нев и П.Ле­бе­дев-По­лян­ский) – на­пе­ре­бой ут­верж­да­ли, что он один из луч­ших со­вет­ских пи­са­те­лей. «Все­во­лод Ива­нов, – за­яв­лял Ни­ко­лай Асе­ев, – оп­ре­де­лил­ся как круп­ней­ший и про­дук­тив­ней­ший из со­вре­мен­ных мо­ло­дых бел­ле­т­ри­с­тов. Цель­ность ми­ро­со­зер­ца­ния, яр­кость, ча­с­то до­хо­дя­щая до бо­лез­нен­ной пе­с­т­ро­ты об­ра­зов, соб­ст­вен­ный бо­га­тый про­вин­ци­а­лиз­ма­ми сло­варь – ха­рак­тер­ные чер­ты это­го ав­то­ра. А тер­ри­то­ри­аль­ная ог­ра­ни­чен­ность боль­шин­ст­ва его про­из­ве­де­ний за­пол­ня­ет эту ха­рак­тер­ность жи­вым эмо­ци­о­наль­ным со­дер­жа­ни­ем. Всев. Ива­но­вым об­ра­ба­ты­ва­ет­ся ку­сок зем­ли от Ура­ла до Ти­хо­го оке­а­на; и об­ра­ба­ты­ва­ет­ся упор­но, бе­зу­с­таль­но, с ве­ли­кой лю­бо­вью, при­сталь­но­с­тью, вос­тор­жен­ной чут­ко­с­тью. И ди­кая, не­по­нят­ная для нас до сих пор тьма тай­ги про­яс­ня­ет­ся, цве­тёт и ды­шит под го­ря­щим – ста­лью ле­ме­ха, про­ди­ра­ю­ще­го це­ли­ну – ос­т­рым и звон­ким пе­ром».

В об­щем, Ива­нов по­ти­хонь­ку стал от кри­зи­са как-то оп­рав­лять­ся. Уже ле­том 1927 го­да он пред­ло­жил Мос­ков­ско­му ху­до­же­ст­вен­но­му те­а­т­ру свою пер­вую пье­су, на­пи­сан­ную по мо­ти­вам по­ве­с­ти «Бро­не­по­езд 14-69». Ста­ни­слав­ский ре­жис­сё­ром спек­так­ля на­зна­чил И.Су­да­ко­ва. Тот по­том вспо­ми­нал: «15 ав­гу­с­та 1927 го­да ут­ром все ак­тё­ры, за­ня­тые в «Бро­не­по­ез­де», яви­лись на ре­пе­ти­цию. С пер­вых ре­пе­ти­ций чу­дес­ный об­раз­ный язык Все­во­ло­да Ива­но­ва на­столь­ко ув­лёк всех ак­тё­ров, что ре­пе­ти­ции по­ш­ли в бур­ном тем­пе и рит­ме. Очень ча­с­то ре­пе­ти­ции при­ни­ма­ли па­те­ти­че­с­кий ха­рак­тер. Ко­ро­че го­во­ря, мы за две не­де­ли сде­ла­ли в фойе, вчер­не, всю пье­су. И вдруг мы по­лу­чи­ли те­ле­фо­но­грам­му из ре­перт­ко­ма с тре­бо­ва­ни­ем пре­кра­тить ре­пе­ти­ции, так как пье­са за­пре­ще­на. Я не под­чи­нил­ся тре­бо­ва­нию ре­перт­ко­ма и не пре­кра­тил ре­пе­ти­ций, а по­шёл к пред­се­да­те­лю ре­перт­ко­ма тов. Гун­до­би­ну, спра­ши­ваю его: «По­че­му за­пре­ще­на пье­са?» Он от­ве­тил: «В пье­се не от­ра­же­на роль пар­тии в пар­ти­зан­ском дви­же­нии на Даль­нем Вос­то­ке». Я при­нял это за­ме­ча­ние, я по­нял всю его се­рь­ёз­ность. На­до вос­соз­дать под­лин­ную кар­ти­ну вос­ста­ния во всей её ши­ро­те, ко­неч­но, и в пье­се оно долж­но быть свя­за­но с под­поль­ным пар­тий­ным дви­же­ни­ем. Вый­дя от Гун­до­би­на, я вспом­нил, что Все­во­лод Ива­нов в Па­ри­же; что же я бу­ду де­лать, где най­ду сло­ва, что­бы их мож­но бы­ло по­ста­вить ря­дом со сло­ва­ми Все­во­ло­да Ива­но­ва? Я был в па­ни­ке. На­до ис­кать эти сло­ва у са­мо­го ав­то­ра. Я до­стал кни­гу Вс. Ива­но­ва «Пар­ти­зан­ские по­ве­с­ти». Чу­тьё ме­ня не об­ма­ну­ло. Вот он, член рев­ко­ма, ма­т­рос Зно­бов, про­сто­ра­ми При­мо­рья мчит­ся он на те­ле­ге от се­ла к се­лу и за­жи­га­тель­ны­ми ре­ча­ми мо­би­ли­зу­ет хле­бо­ро­бов и охот­ни­ков к бою... Его, ма­т­ро­са Зно­бо­ва, я и вы­пу­с­тил на ко­ло­коль­не с при­зыв­ной ре­чью к му­жи­кам ид­ти на го­род. Сло­ва, вы­ра­жа­ю­щие ру­ко­во­дя­щую роль пар­тии в пар­ти­зан­ском дви­же­нии, бы­ли най­де­ны мною у са­мо­го Все­во­ло­да Ива­но­ва. Че­рез не­де­лю бы­ло по­лу­че­но раз­ре­ше­ние на по­ста­нов­ку «Бро­не­по­ез­да 14-69».

Спек­такль имел по­тря­са­ю­щий ус­пех. Че­го нель­зя бы­ло ска­зать о по­ста­нов­ке вто­рой пье­сы Ива­но­ва «Бло­ка­да». Она не то что­бы про­ва­ли­лась, про­сто на­род не тро­ну­ла. Хо­тя Не­ми­ро­вич-Дан­чен­ко сра­жал­ся за неё изо всех сил.

По­сле мха­тов­ской по­ста­нов­ки «Бро­не­по­ез­да…» Ива­нов вновь ока­зал­ся на пи­ке сла­вы. Од­на­ко ис­пы­та­ние мед­ны­ми тру­ба­ми он не вы­дер­жал. Ра­ди даль­ней­ше­го про­дви­же­ния по ка­рь­ер­ной ле­ст­ни­це пи­са­тель вско­ре по­шёл на то, что­бы пре­дать сво­е­го дав­не­го бла­го­де­те­ля – Во­рон­ско­го. Ива­нов под­дер­жал об­ви­не­ния Во­рон­ско­го в троц­киз­ме и со­гла­сил­ся за­нять его ме­с­то в жур­на­ле «Крас­ная новь». Воз­му­щён­ная Сей­фул­ли­на в фе­в­ра­ле 1928 го­да с не­го­до­ва­ни­ем со­об­щи­ла Ра­де­ку: «Не­ко­то­рые пи­са­те­ли де­ло­ви­то за­ня­лись уп­ро­чи­ва­ни­ем сво­ей ка­рь­е­ры. Так не име­ю­щий ни долж­ной ком­пе­тент­но­с­ти, ни обя­за­тель­но­го для ре­дак­то­ра про­фес­си­о­наль­но­го ин­те­ре­са к чу­жим про­из­ве­де­ния Все­во­лод за­нял ме­с­то Во­рон­ско­го в «Крас­но но­ви». Хо­дит к вы­со­ким ли­цам с офи­ци­аль­ны­ми до­кла­да­ми и хо­зяй­ст­вен­но ус­т­ра­и­ва­ет бы­тиё. Он креп­ко скру­тил Та­ма­ру Ка­ши­ри­ну, ко­то­рая счи­та­лась же­ной Ба­бе­ля и в 1927 го­ду ро­ди­ла пи­са­те­лю сы­на Ми­ха­и­ла. – В.О.]. Вы зна­е­те, что она те­перь жи­вёт с ним. Ему не­же­ла­тель­но да­же упо­ми­на­ние о пред­ше­ст­вен­ни­ке, и при нём он не раз­ре­ша­ет го­во­рить о Ба­бе­ле. Хо­ро­шо ещё, что ба­бе­лё­ны­шу [сы­ну Ба­бе­ля. – В.О.] поз­во­ля­ет су­ще­ст­во­вать при ма­те­ри. За­ста­вил её от­ка­зать­ся от служ­бы и дер­жит как в те­ре­му, стро­го кон­тро­ли­руя и те­ле­фон­ные звон­ки, и по­се­ще­нья. Тем не ме­нее, она счи­та­ет се­бя сча­ст­ли­вой. Как че­хов­ская «Ду­шеч­ка» вос­тор­га­ет­ся те­перь твор­че­ст­вом Все­во­ло­да, ко­то­ро­го не при­зна­ва­ла за пи­са­те­ля при Ба­бе­ле. По­это­му я к ней ох­ла­де­ла. Де­шё­вая ока­за­лась ба­бён­ка».

Как ре­дак­тор Ива­нов се­бя ни­чем не про­явил. Он по-преж­не­му за­ни­мал­ся в ос­нов­ном сво­и­ми де­ла­ми. В 1929 го­ду пи­са­тель за­кон­чил пер­вую ре­дак­цию ро­ма­на «Кремль». Но кни­га ока­за­лась не­про­ход­ной. Впер­вые она бы­ла опуб­ли­ко­ва­на под на­зва­ни­ем «Уж­гин­ский Кремль» лишь в 1981 го­ду. Пред­став­ляя её рус­ско­му чи­та­те­лю, ук­ра­ин­ский по­эт Ми­ко­ла Ба­жан от­ме­чал: «На­пи­сан ро­ман очень сво­е­об­раз­но, тем сти­лем боль­шо­го и ум­но­го гро­те­с­ка, ко­то­рый про­яв­лял­ся и в про­зе М.Бул­га­ко­ва, А.Тол­сто­го, Иль­фа и Пе­т­ро­ва, от­ча­с­ти И.Эрен­бур­га, Б.Пиль­ня­ка, но ни­где не был так на­пря­жён, раз­ма­шист, при­хот­лив и изо­б­ре­та­те­лен, как в про­зе Все­во­ло­да Вя­че­сла­во­ви­ча».

По­сле «Крем­ля» Ива­нов взял­ся за ан­ти­уто­пию «У». Как счи­тал Вик­тор Шклов­ский, «ро­ман «У» – не­о­бык­но­вен­но слож­но на­пи­сан­ная вещь. Это про­из­ве­де­ние на­по­ми­на­ет мне «Са­ти­ри­кон» Пе­тро­ния и ро­ма­ны Че­с­тер­то­на. На Пе­тро­ния это по­хо­же тем, что здесь по­ка­за­ны дно го­ро­да и по­хож­де­ния очень та­лант­ли­вых аван­тю­ри­с­тов. Че­с­тер­то­на это на­по­ми­на­ет тем, что сю­жет ос­но­ван на ми­с­ти­фи­ка­ции. По­ка­зан мо­мент на­ча­ла со­вет­ско­го стро­и­тель­ст­ва, взят рай­он и вре­мя сло­ма хра­ма Хри­с­та Спа­си­те­ля. Кни­га сти­ли­с­ти­че­с­ки очень слож­но на­пи­са­на. В се­ре­ди­не есть по­ле­ми­ка со мной, что я от­ме­чаю про­сто для ак­ку­рат­но­с­ти. Стиль кни­ги бли­с­та­те­лен, но не­при­вы­чен». Но в трид­ца­тые го­ды дру­гие со­рат­ни­ки Ива­но­ва но­виз­ну пи­са­те­ля не по­ня­ли. Так, Алек­сандр Фа­де­ев на­шёл для ива­нов­ской ан­ти­уто­пии все­го лишь че­ты­ре сло­ва: «Все­во­лод – Моск­ва: пе­ре­ул­ки, пу­та­ни­ца». Этот ро­ман вдо­ва пи­са­те­ля смог­ла про­бить в пе­чать лишь в гор­ба­чёв­скую пе­ре­ст­рой­ку».

Боль­ше по­вез­ло дру­го­му ро­ма­ну Ива­но­ва – «По­хож­де­ния фа­ки­ра». Горь­кий, ког­да про­чи­тал пер­вую часть кни­ги, при­шёл про­сто в вос­торг. Он на­пи­сал Ива­но­ву: «До­ро­гой и за­ме­ча­тель­ный «Ся­во­лот»! «По­хож­де­ния Фа­ки­ра» про­чи­тал жад­но, точ­но ла­с­кал лю­би­мую по­сле дол­гой раз­лу­ки. Вот, – не пре­уве­ли­чи­ваю! Ка­кая пре­крас­ная, глу­бо­кая ис­крен­ность го­рит и зву­чит на каж­дой стра­ни­це, и ка­кая ду­шев­ная бо­д­рость, яс­ность». Горь­кий счи­тал, что ключ к это­му ро­ма­ну на­до бы­ло ис­кать в лич­но­с­ти от­ца пи­са­те­ля. «Ес­ли б вы от­нес­лись к этой фи­гу­ре бо­лее вни­ма­тель­но, – под­чёр­ки­вал бу­ре­ве­ст­ник, – на­ша ли­те­ра­ту­ра по­лу­чи­ла бы сво­е­го Ти­ля, Тар­та­ре­на, Ко­ла Брю­нь­о­на». Но Ива­но­ва, ви­ди­мо, под­ве­ло чу­тьё. Он так и не смог в ро­ма­не рас­кру­тить об­руз от­ца. Со­здать пер­вый рус­ский плу­тов­ской ро­ман ока­за­лось не в его си­лах.

По­ме­ша­ли ско­рей все­го вла­ст­ные ам­би­ции. Ива­нов ведь, по­лу­чив в 1934 го­ду пост пред­се­да­те­ля Ли­те­ра­тур­но­го фон­да, во­зом­нил се­бя чуть ли не про­ро­ком. Ра­ди даль­ней­шей ка­рь­е­ры он го­тов был по­жерт­во­вать чем угод­но. Бо­рис Пиль­няк пи­сал тог­да: «Все­во­лод Ива­нов ни­ко­го не лю­бит. Он сде­лал став­ку на Алек­сея Мак­си­мо­ви­ча и ду­ма­ет стать его пре­ем­ни­ком, но это­го ни­ког­да не слу­чит­ся». На ап­па­рат­ном фрон­те его пе­ре­иг­рал В.Став­ский.

Став глав­ной в Со­ю­зе пи­са­те­лей фи­гу­рой, Став­кий в 1936 го­ду пуб­лич­но об­ви­нил Ива­но­ва в фор­ма­лиз­ме. Оп­рав­ды­вать­ся бы­ло бес­по­лез­но. Что­бы спа­с­тись са­мо­му, пи­са­тель ре­шил уто­пить дру­гих. В жерт­ву он при­нёс сво­е­го быв­ше­го при­яте­ля дра­ма­тур­га Афи­но­ге­но­ва, осе­нью 1937 го­да про­го­ло­со­вав за его ис­клю­че­ние из Со­ю­за пи­са­те­лей.

Афи­но­ге­нов та­ко­го пре­да­тель­ст­ва не ожи­дал. 10 ок­тя­б­ря 1937 го­да он в сво­ём днев­ни­ке за­пи­сал: «А жизнь всё не да­ёт мне ус­по­ко­ить­ся. Се­го­дня пе­ре­жил од­но из са­мых горь­ких огор­че­ний за по­след­ние ме­ся­цы. Я уз­нал, что Все­во­лод Ива­нов не толь­ко го­ло­со­вал за моё ис­клю­че­ние из со­ю­за, это уж пусть, за счёт его сла­бо­с­ти и же­ла­ния жить в ми­ре со Став­ским. Но он да­же вы­сту­пал про­тив Сей­фул­ли­ной, он на­ста­и­вал на мо­ём ис­клю­че­нии и под­пи­сал пись­мо парт­груп­пы с тре­бо­ва­ни­ем ис­клю­че­ния. Моя пер­вая мысль, ког­да я уз­нал это, бы­ла – пой­ти тут же в Моск­ве в ко­мен­да­ту­ру НКВД и за­явить, что­бы ме­ня аре­с­то­ва­ли, что­бы ме­ня увез­ли ку­да-ни­будь очень да­ле­ко от этих лю­дей, от этой уду­ша­ю­щей под­ло­с­ти че­ло­ве­че­с­кой, ког­да он же, Все­во­лод, ко­то­ро­го я лю­бил глу­бо­ко и ко­то­ро­му ве­рил, он же сам уте­шал ме­ня за не­де­лю до это­го, го­во­рил, что он со­ве­то­вал Став­ско­му не ис­клю­чать ме­ня, что всё ещё мо­жет ула­дить­ся. Ког­да он же хва­лил ме­ня как пи­са­те­ля, мои пье­сы, а там, на со­бра­нии, за­явил, что они не пред­став­ля­ют цен­но­с­ти. Ког­да его же­на, оче­вид­но, го­то­вя его ко все­му это­му, при­хо­ди­ла с ла­с­ко­вой улыб­кой и бра­ла взай­мы две ты­ся­чи у че­ло­ве­ка, ко­то­ро­го её муж (она это зна­ла) бу­дет че­рез три дня об­ви­нять. Как жить сре­ди та­ких дву­руш­ни­ков, тру­сов и сла­бо­душ­ных! За­чем ему по­на­до­би­лось быть со мной в хо­ро­ших от­но­ше­ни­ях, счи­тать и на­зы­вать ме­ня сво­им дру­гом, а по­том – уда­рить в спи­ну? Или, мо­жет быть, он бо­ял­ся, что я «ра­зоб­ла­чу», что да­чу ему по­ст­ро­и­ло НКВД и ис­тра­ти­ло 50 000! Или он бо­ит­ся, что я «ра­зоб­ла­чу», что имен­но он при­ез­жал ко мне от Авер­ба­ха с прось­бой прий­ти к не­му и по­ми­рить­ся? Или бо­ит­ся он, что ста­нут че­рез ме­ня из­ве­ст­ны его тес­ней­шие свя­зи с По­гре­бин­ским, Аг­ра­но­вым и про­чи­ми? Или, с дру­гой сто­ро­ны, хо­чет он этим вы­ступ­ле­ни­ем ку­пить се­бе, на­ко­нец, по­чёт и ува­же­ние Став­ско­го? Ес­ли так, он это­го до­бил­ся. Уже при­ез­жа­ют к не­му с по­чё­том и ува­же­ни­ем, он на­зна­чен на вре­мя отъ­ез­да Став­ско­го от­вет­ст­вен­ным се­к­ре­та­рём, его вклю­ча­ют в раз­ные там ко­мис­сии, он вот бу­дет чи­тать в за­ле По­ли­тех­ни­че­с­ко­го му­зея о Бо­ро­ди­не – в том са­мом за­ле, где я ос­ме­лил­ся вы­сту­пить в его за­щи­ту тог­да, ког­да Став­ский и про­чие тра­ви­ли его не­спра­вед­ли­во...».

Че­рез два го­да со­сед Ива­но­ва по да­че в Пе­ре­дел­ки­не – Бо­рис Па­с­тер­нак, оп­рав­ды­вая пи­са­те­ля, за­явил, что, да, Ива­нов «де­лал под­ло­с­ти, де­лал чёрт зна­ет что, под­пи­сы­вал вся­кие гнус­но­с­ти, что­бы со­хра­нить в не­при­кос­но­вен­но­с­ти свою бер­ло­гу – ис­кус­ст­во. Его, как мед­ве­дя, вы­во­ди­ли за гу­бу, про­дев в неё же­лез­ное коль­цо его, как дят­ла, за­став­ля­ли, как и всех нас, по­вто­рять сказ­ки о за­го­во­рах. Он де­лал это – а по­том сно­ва лез в свою бер­ло­гу – в ис­кус­ст­во. Я про­щаю ему».

Что­бы как-то оп­рав­дать­ся пе­ред ре­жи­мом, Ива­нов тут же по за­ка­зу глав­ной ре­дак­ции «Ис­то­рии граж­дан­ской вой­ны» взял­ся пи­сать пра­во­вер­ный ро­ман «Пар­хо­мен­ко». Но это по­мог­ло ему лишь от­ча­с­ти (Ста­лин ле­том 1938 го­да сми­ло­с­ти­вил­ся и не вы­черк­нул его из спи­с­ков бу­ду­щих ор­де­но­нос­цев, прав­да, за­ме­нив выс­ший ор­ден Ле­ни­на на бо­лее мел­кую на­гра­ду – ор­ден Тру­до­во­го Крас­но­го Зна­ме­ни). Сам ро­ман по­на­ча­лу был удо­с­то­ен лишь двух сдер­жан­ных от­кли­ков в во­ен­ных га­зе­тах. Дру­гие из­да­ния про­мол­ча­ли. Это на­толк­ну­ло Ива­но­ва на вы­вод, «что пре­ступ­ле­ния ни­ка­ко­го он не сде­лал, но что хо­ро­ший по­сту­пок не вхо­дит в раз­ре­шён­ный про­цент сла­вы».

При­чи­на иг­но­ри­ро­ва­ния ли­те­ра­тур­ны­ми из­да­ни­я­ми ро­ма­на Ива­но­ва «Пар­хо­мен­ко» ста­ла яс­на чуть по­зд­нее. Ока­за­лось, всех на­пу­гал арест Ба­бе­ля. Во вре­мя след­ст­вия ав­тор «Ко­нар­мии» дал по­ка­за­ния, что Ива­нов, Илья Эрен­бург и не­ко­то­рые дру­гие пи­са­те­ли вхо­ди­ли в троц­кист­скую тер­ро­ри­с­ти­че­с­кую груп­пу. Но, как го­во­ри­ли, Ста­лин яко­бы дал ко­ман­ду до по­ры до вре­ме­ни Ива­но­ва не тро­гать. На­смерть пе­ре­пу­ган­ный пи­са­тель по­сле это­го по­пы­тал­ся най­ти спа­се­ние в ис­то­рии. На ма­те­ри­а­лах три­над­ца­то­го ве­ка он на­пи­сал пье­су «Ке­сарь и ко­ме­ди­ан­ты», за ко­то­рую по­на­ча­лу очень ух­ва­тил­ся Не­ми­ро­вич-Дан­чен­ко, но на­чаль­ст­во до­б­ро на по­ста­нов­ку спек­так­ля так и не да­ло.

А по­том на­ча­лась вой­на. 24 ию­ня 1941 го­да Ива­нов за­пи­сал в сво­ём днев­ни­ке: «Итак, вой­на. Ут­ро по­за­вче­ра бы­ло свет­лое. Я окон­чил рас­сказ. Ду­мал – ещё на­пи­шу один, всё пе­ре­пе­ча­таю и по­не­су. При­бе­жа­ли Та­ма­ра и де­ти: «Фа­де­ев ска­зал, встре­тив их в по­ле, – раз­ве вы не зна­е­те, что вой­на». Не ве­ри­ли. Вклю­чи­ли ра­дио. Мар­ши, мар­ши и пес­ни. Зна­чит – пло­хо. А в два ча­са Ле­ви­тан про­чёл речь Мо­ло­то­ва. Весь день хо­ди­ли друг к дру­гу. Но­чью при­еха­ли из «Из­ве­с­тий». Я обе­щал на­пи­сать ста­тью и ут­ром 23-го на­пи­сал, а за­тем по­ехал в Со­юз – за­се­дать. Здесь – вы­бра­ли ко­мис­сию и за­ме­с­ти­те­лей Фа­де­е­ва. За­тем по­зво­ни­ли из Ре­перт­ко­ма на­счёт пе­ре­дел­ки «Пар­хо­мен­ко». Я по­ехал. На ули­цах поч­ти нет во­ен­ных, – сре­ди тол­пы. На шос­се, ког­да Де­мен­ть­ев, уво­зив­ший свою се­мью, вёз и ме­ня, – тан­ки, гру­зо­ви­ки с крас­но­ар­мей­ца­ми и ма­ши­ны. В Кун­це­ве вдоль шос­се сто­ят маль­чиш­ки и смо­т­рят. Всё это ещё в ди­ко­вин­ку. Вер­нул­ся до­мой. Жда­ли свод­ки. Но ра­дио­стан­ции за­мол­ча­ли уже в 11 ча­сов но­чи. Лёг по­зд­но. Раз­бу­ди­ла стрель­ба. Вы­ско­чил на двор поч­ти в од­ном бе­лье. На си­ре­не­вом не­бе раз­ры­вы сна­ря­дов. Сна­ча­ла ни­че­го не по­нял. Убе­жал в дом. Бы­ло та­кое впе­чат­ле­ние, что бом­бят на­ши уча­ст­ки. В до­ме ста­ло луч­ше. Та­ть­я­на бе­га­ла в ру­баш­ке, Та­ма­ра пла­ка­ла над спя­щи­ми де­ть­ми. Уль­я­на по­гна­ла ко­ро­ву: «Нель­зя же ко­ро­ву ос­тав­лять», – ска­за­ла она. Зе­нит­ки усерд­ст­во­ва­ли. Зи­на­и­да Ни­ко­ла­ев­на Па­с­тер­нак, схва­тив де­тей, что-то мне кри­ча­ла, но от­ве­тов мо­их, от ис­пу­га, по­нять не мог­ла. За­тем она убе­жа­ла в лес, – и тог­да я уви­дел, что бом­бар­ди­ров­щи­ки не­мец­кие уда­ля­ют­ся, а на­ших ис­тре­би­те­лей нет и сна­ря­ды не мо­гут до­стичь бом­бар­ди­ров­щи­ков. Осо­бен­но ме­ня злил один. Ут­ро бы­ло хо­лод­ное, я дро­жал, вдо­ба­вок, по­ми­мо хо­ло­да, и от зре­ли­ща, ко­то­рое я ви­дал впер­вые. Мне нуж­но бы­ло в ре­дак­цию, в те­атр – и я уе­хал на ма­ши­не По­го­ди­на. При­еха­ла Ма­ру­ся и до­ба­ви­ла, что бом­ба – од­на – по­па­ла в Фи­ли. От­лег­ло от серд­ца: ну, зна­чит, от­би­ли. Но как? И чем? Ес­ли не дей­ст­во­ва­ли ис­тре­би­те­ли. В ве­с­ти­бю­ле до­ма встре­тил Фе­ди­на – в ту­ф­лях и пи­жа­ме, – он ви­дел, что мы подъ­ез­жа­ли, в ок­но. Фе­дин ска­зал, что тре­во­га бы­ла на­прас­ная. Но мы не по­ве­ри­ли! И толь­ко ког­да про­чли га­зе­ты – то ста­ло лег­че. Был в те­а­т­ре «Крас­ной Ар­мии», го­во­ри­ли о пе­ре­дел­ке «Пар­хо­мен­ко». Но­вую пье­су, ви­ди­мо, ста­вить не бу­дут. Ну что ж, от­дам в «Ма­лый». В квар­ти­ре ме­чет­ся Тар­до­ва. По­ло­же­ние её, дей­ст­ви­тель­но, ужас­ное. Вы­ехать из Моск­вы поч­ти нель­зя. Зво­нит по всем зна­ко­мым. Мне зво­нят толь­ко из уч­реж­де­ний, а Та­ма­ре во­об­ще ни­кто не зво­нит – так все по­гло­ще­ны со­бой. Ви­жу, что всем край­не хо­чет­ся пер­вой по­бе­ды. Гип­ноз не­мец­кой не­по­бе­ди­мо­с­ти и стре­ми­тель­но­с­ти – дей­ст­ву­ет. Но про­ти­во­ядие ему – шту­ка труд­ная».

Осе­нью 1941 го­да Ива­но­вы бы­ли эва­ку­и­ро­ва­ны в Таш­кент. В Сред­ней Азии он взял­ся за но­вую кни­гу. 6 ию­ня 1942 го­да пи­са­тель кон­ста­ти­ро­вал в сво­ём днев­ни­ке: «Окон­чил ро­ман «Про­спект Иль­и­ча». Ис­пы­ты­ваю жи­вей­шее удо­воль­ст­вие от это­го со­бы­тия. По­шёл в гос­ти к ге­не­раль­ше Т., пил и звер­ски на­пил­ся. Про­из­но­сил ре­чи, в ко­то­рых про­скаль­зы­ва­ло ино­гда унич­то­же­ние цен­зу­ры и Со­ю­за пи­са­те­лей. Ге­не­раль­ша, очень ми­лый че­ло­век, но страш­но бо­я­ща­я­ся, как бы пи­са­тель «не от­ко­лол че­го-ни­будь», гля­де­ла на ме­ня ис­пу­ган­ны­ми гла­за­ми. То­поль в сви­ных пе­ре­плё­тах, – при­ду­мал я в тот день об­раз, на­вер­ное, ду­мая о том, что хо­ро­шо бы уви­деть свой ро­ман, ес­ли не в сви­ном, то хо­тя бы в ма­лю­с­ки­но­вом пе­ре­плё­те».

Од­на­ко ли­те­ра­тур­ный ге­не­ра­ли­тет и из­да­те­ли от­нес­лись к это­му ро­ма­ну край­не не­га­тив­но. Боль­ше то­го, Фа­де­ев уп­рек­нул ста­ро­го при­яте­ля в не­уча­с­тии «в борь­бе с не­мец­ки­ми раз­бой­ни­ка­ми». Воз­му­щён­ный Ива­нов 26 ав­гу­с­та 1942 го­да от­пра­вил в Со­юз пи­са­те­лей свой про­тест. Он пи­сал: «Од­но­вре­мен­но с по­лу­че­ни­ем Ва­ше­го пись­ма от име­ни Пресс-бю­ро, я ви­дел пись­мо от га­зе­ты «Ли­те­ра­ту­ра и ис­кус­ст­во» (под­пи­сан­ное тов. Го­ре­лик), ад­ре­со­ван­ное тов. М.Жи­во­ву, пред­ста­ви­те­лю га­зе­ты в Таш­кен­те. Га­зе­та, Ва­ми ре­дак­ти­ру­е­мая, вы­го­ва­ри­ва­ет М.Жи­во­ву своё не­го­до­ва­ние, что он ос­ме­лил­ся по­хва­лить но­вый ро­ман Вс. Ива­но­ва «Про­спект Иль­и­ча», ибо не­из­ве­ст­но, что ждёт ро­ман. Не участь ли «Ива­на Гроз­но­го» А.Тол­сто­го... (пе­ре­даю не тек­с­ту­аль­но, а смыс­ло­во). Нуж­но ска­зать, что М.Жи­вов пе­ре­да­ёт не свои впе­чат­ле­ния, а впе­чат­ле­ния не­сколь­ких со­бра­ний пи­са­те­лей Таш­кен­та, ко­то­рым я в про­дол­же­ние трёх ве­че­ров чи­тал свой ро­ман, но да­же важ­но не от­но­ше­ние к ро­ма­ну и не за­ра­нее Ва­ми оп­ре­де­ля­е­мая судь­ба его, а то, что Вы ве­ли­ко­леп­но зна­е­те, что я на­пи­сал боль­шой ро­ман в 18–20 пе­чат­ных ли­с­тов о со­вре­мен­ной вой­не, – пер­вый ро­ман, на­пи­сан­ный стар­шим по­ко­ле­ни­ем груп­пы со­вет­ских пи­са­те­лей, к ко­то­рой я при­над­ле­жу, – и тем не ме­нее Вы, со­вер­шен­но бе­зот­вет­ст­вен­но, и, из­ви­ни­те ме­ня, пре­ступ­но пи­ше­те мне, что я не вы­пол­няю обя­за­тельств пе­ред Ро­ди­ной и то мол бес­по­ко­ит Вас. Да ещё ря­дом с этим Вы ос­ме­ли­ва­е­тесь пи­сать о люб­ви на­ро­да ко мне. Не­уже­ли вам, ру­ко­во­ди­те­лю Со­ю­за Со­вет­ских пи­са­те­лей, не­из­ве­ст­но, что Все­во­лод Ива­нов на­пи­сал ро­ман «Про­спект Иль­и­ча» и что ро­ман этот на­хо­дит­ся уже два ме­ся­ца в Моск­ве – в из­да­тель­ст­ве, ру­ко­во­ди­мом Ча­ги­ным, и в ре­дак­ции жур­на­ла «Но­вый мир». Не­уже­ли я пи­шу ро­ма­ны каж­дый день и в та­ком ко­ли­че­ст­ве, что о по­яв­ле­нии их в ре­дак­ци­ях не го­во­рят и не слы­шат».

Но это пись­мо на судь­бу ро­ма­на Ива­но­ва ни­как не по­вли­я­ло. И тог­да пи­са­тель в по­ры­ве от­ча­я­ния об­ра­тил­ся к Ста­ли­ну. 21 ян­ва­ря 1943 го­да он в сво­ём днев­ни­ке от­ме­тил: «На­пи­сал, что ду­мал – не важ­но, что не на­пе­ча­тан мой ро­ман, – ма­ло ли у ме­ня не­на­пе­ча­тан­но­го? – А важ­но, что по­доб­ные дей­ст­вия из­да­те­лей и ре­дак­то­ров ли­ша­ют нас, рус­ских ро­ма­ни­с­тов, воз­мож­но­с­ти со­зда­вать рус­ский ро­ман и вый­ти с ним на меж­ду­на­род­ную аре­ну. От­пра­вил пись­мо – и за­ду­мал­ся, и за­ду­мав­шись, впал в не­кое уны­ние. Мо­жет, и не сто­и­ло пи­сать, от­ни­мать вре­мя у Ста­ли­на? Но, с дру­гой сто­ро­ны, я ведь не пред­ла­гаю чи­тать ему мо­е­го ро­ма­на, не про­шу его по­за­бо­тить­ся о пе­ча­та­нии, а сиг­на­ли­зи­рую о бед­ст­вии ли­те­ра­ту­ры, на ко­то­рое, с мо­ей точ­ки зре­ния, не об­ра­ща­ют вни­ма­ния. Впро­чем, вряд ли Ста­лин об­ра­тит вни­ма­ние на это пись­мо, и вряд ли оно по­па­дёт ему в та­кие гроз­ные, для на­ше­го го­су­дар­ст­ва, дни».

Но Ива­нов лу­ка­вил. Он знал, что Ста­ли­ну очень по­нра­ви­лась ки­но­вер­сия его ро­ма­на «Пар­хо­мен­ко». По­это­му пи­са­тель все­рьёз рас­счи­ты­вал, что вождь не­пре­мен­но под­дер­жит и его но­вую кни­гу «Про­спект Иль­и­ча». Од­на­ко пись­мо да­ло об­рат­ный эф­фект. Ива­но­ву не толь­ко не по­мог­ли с ро­ма­ном. Его да­же оби­де­ли с «Пра­хо­мен­ко», вы­черк­нув из спи­с­ка со­ис­ка­те­лей Ста­лин­ской пре­мии.

Ива­нов по­нял, что он вновь ока­зал­ся в опа­ле. Вы­ход пи­са­тель уви­дел толь­ко один: сроч­но взять­ся за кни­гу о вой­не. Уже в 1943 го­ду он опуб­ли­ко­вал по­весть «На Бо­ро­дин­ском по­ле», по­свя­щён­ную обо­ро­не Моск­вы. По­том по­сле не­сколь­ких по­ез­док на фронт Ива­нов на­пи­сал па­фос­ный ро­ман «При взя­тии Бер­ли­на». Но со­бы­ти­ем в ли­те­ра­ту­ре эти ве­щи не ста­ли.

Ещё до вой­ны Ива­нов за­ду­мал ро­ман «Со­кро­ви­ща Алек­сан­д­ра Ма­ке­дон­ско­го». Но вплот­ную за эту кни­гу пи­са­тель за­сел толь­ко в 1942 го­ду. Спу­с­тя два го­да он от­ме­тил в сво­ём днев­ни­ке: «На­чал пи­сать ро­ман «Со­кро­ви­ща А.Ма­ке­дон­ско­го». Мне дав­но хо­чет­ся на­пи­сать при­клю­чен­че­с­кий ро­ман в но­вом сти­ле, со­еди­нив при­клю­че­ния, пси­хо­ло­гизм и не­ко­то­рые раз­мы­ш­ле­ния фи­ло­соф­ско­го ха­рак­те­ра, – на­сколь­ко, ко­неч­но, для ме­ня воз­мож­но. И ещё из­ряд­ную пор­цию кра­си­вых пей­за­жей. Так как у ме­ня, – по­сле за­ду­ше­ния в те­че­ние вой­ны трёх мо­их пьес и од­но­го ро­ма­на, нет ни­ка­кой на­деж­ды, что этот ро­ман бу­дет на­пе­ча­тан, я пи­шу боль­ше для сво­е­го удо­воль­ст­вия. Ге­рой – про­фес­сор фи­зи­ки Ого­род­ни­ков: со­вре­мен­ный Фа­уст, че­ло­век с гор­ды­ней и пыт­ли­во­с­тью; в ги­по­те­зах, ему ка­жет­ся, что он по­нял весь мир и мо­жет уп­рав­лять ато­ма­ми, а пыт­ли­вость тя­нет его к ра­бо­те, ду­ма­ет он так­же, что спо­со­бен уп­рав­лять людь­ми – со­фи­с­ти­ка по­пов­ская, так как это сын дьяч­ка, хва­ст­ли­во го­во­ря­щий, что он «учён на мед­ные день­ги, а учит на зо­ло­тые». Он – ма­те­ри­а­ли­с­ти­чен; тог­да как со­пер­ник его – не­кий «маг», со­ста­ви­тель го­ро­ско­пов Н.Пур­ке – то­же ма­те­ри­а­лист, по-сво­е­му».

Ива­нов по­том не раз воз­вра­щал­ся к это­му ро­ма­ну. В ар­хи­ве пи­са­те­ля со­хра­ни­лось не­сколь­ко ре­дак­ций «Ма­ке­дон­ско­го». Од­на из них во­шла в ше­с­той том со­бра­ния его со­чи­не­ний, ко­то­рый был вы­пу­щен в 1976 го­ду.

По­сле вой­ны Ива­нов к со­вре­мен­ным те­мам и про­бле­мам об­ра­щал­ся уже край­не ред­ко. Ему ока­за­лось про­ще жить в ми­ре древ­них ми­фов. Он знал, что в боль­шую власть его уже не пу­с­тят. До­б­ро­же­ла­те­ли пе­ре­да­ли ему, как ле­том 1946 го­да о нём ото­звал­ся дру­гой Все­во­лод – Виш­нев­ский: «Все­во­лод Ива­нов глу­бо­ко враж­де­бен марк­сиз­му». Не­до­ве­рие Крем­ля к пи­са­те­лю со­хра­ни­лось и при Хру­щё­ве. Ес­ли ве­рить днев­ни­кам Кор­нея Чу­ков­ско­го, же­на Ива­но­ва по­сто­ян­но ут­верж­да­ла, «что в со­ю­зе пи­са­те­лей спло­чён­ная груп­па ру­ко­во­ди­те­лей (Си­мо­нов, Сур­ков и др.) всё вре­мя за­пу­ги­ва­ли власть, ука­зы­вая на мни­мую контр­ре­во­лю­ци­он­ность це­ло­го ря­да пи­са­те­лей». Чу­ков­ский дол­го эти ин­век­ти­вы все­рьёз не вос­при­ни­мал. Но 5 мая 1955 го­да он «по­лу­чил под­тверж­де­ние это­го пре­ступ­ле­ния ли­те­ра­тур­ной вер­хуш­ки. При­шёл к Ко­ле Э.Ка­за­ке­вич и без вся­ко­го по­буж­де­ния с мо­ей сто­ро­ны стал го­во­рить об этом. Каз. ут­верж­да­ет, что Сур­ков дер­жит­ся глав­ным об­ра­зом тем, что при вся­кой воз­мож­но­с­ти ука­зы­ва­ет на ан­ти­со­вет­скую (буд­то бы) ли­нию та­ких пи­са­те­лей, как Ка­за­ке­вич, Н.Чу­ков­ский, Гросс­ман, Всев. Ива­нов и др.».

По­ми­мо древ­но­с­тей, Ива­нов в 50-е го­ды на­шёл се­бе ещё од­ну за­ба­ву – пе­ре­пи­сы­ва­ние ста­рых ве­щей. Он, в ча­ст­но­с­ти, пе­ре­де­лал ро­ман «По­хож­де­ния фа­ки­ра», пре­вра­тив его в кни­гу «Мы идём в Ин­дию», и тем са­мым не­пло­хое со­чи­не­ние окон­ча­тель­но уг­ро­бил гру­бой со­ци­о­ло­ги­за­ци­ей. По­том ему при­спи­чи­ло под­го­то­вить но­вую ре­дак­цию ро­ма­на «Вул­кан», об­ра­щён­но­го к со­бы­ти­ям 1940 го­да (пер­вый ва­ри­ант пи­са­тель за­кон­чил ещё пе­ред вой­ной). Вик­тор Шклов­ский, ког­да срав­нил две ре­дак­ции, при­шёл к вы­во­ду: «Ге­рои обо­их ро­ма­нов сов­па­да­ют <...>. Ме­с­та дей­ст­вия сов­па­да­ют. Сов­па­да­ют пей­заж­ные ку­с­ки. Меж­ду тем, кон­фликт в двух про­из­ве­де­ни­ях раз­ный <...>. В боль­шом ро­ма­не [име­ет­ся в ви­ду вто­рая ре­дак­ция. – В.О.] очень хо­ро­шо опи­са­на жен­щи­на – чув­ст­вен­ная, энер­гич­ная, не­удов­ле­тво­рён­ная. Она жи­вёт в ми­ре «бе­зум­но­го мол­ча­ния» <...> Лю­ди ра­зо­ча­ро­вы­ва­ют­ся; пре­да­ют друг дру­га, уми­ра­ют, и ря­дом с ни­ми су­ще­ст­ву­ет вто­рой план со­гля­да­тая, мни­мо­го пуш­ки­ни­с­та, тре­тий план – бо­ги­ни Аф­ро­ди­ты и её му­жа Ге­фе­с­та, он же Вул­кан. По си­ле ха­рак­те­ри­с­тик, по си­ле эро­ти­че­с­ких сцен вещь за­ме­ча­тель­на: это крик сре­ди мол­ча­ния. В ро­ма­не-по­ве­с­ти 40-го го­да рас­ска­зы­ва­ет­ся об ар­хи­тек­тор­ше, ко­то­рая при­еха­ла на Ка­ра­даг, муж её то­же ар­хи­тек­тор. Она ра­зо­ча­ро­ва­лась в нём: ей ка­жет­ся, что он ото­шёл от боль­ших за­дач. В неё влюб­ле­ны не­сколь­ко че­ло­век; один из них гиб­нет. Со­гля­да­тая и те­мы мол­ча­ния в этом ва­ри­ан­те нет. <...> Мне боль­шой «Вул­кан» ка­жет­ся мно­го ог­нен­ней, се­рь­ёз­ней, чем ма­лый, хо­тя вто­рой (ма­лый) на­пе­ча­тать лег­че. Об­раз мни­мо­го пуш­ки­ни­с­та и его ин­три­га в боль­шом ро­ма­не не­до­пи­са­на, хо­тя и очень страш­на. <...> Обе ве­щи очень пе­чаль­ны».

Важ­но от­ме­тить, что Ива­нов всю жизнь, на­чи­ная с 1924 го­да, вёл днев­ни­ки. Кон­стан­тин Па­у­с­тов­ский ут­верж­дал, что днев­ни­ки пи­са­те­ля «изу­ми­тель­ны по ка­кой-то по­ра­зи­тель­ной об­раз­но­с­ти, про­сто­те, от­кро­вен­но­с­ти и сме­ло­с­ти. Это – ис­по­ведь ог­ром­но­го пи­са­те­ля, не иду­ще­го ни на ка­кие ком­про­мис­сы и взы­с­ка­тель­но­го к се­бе. Мно­же­ст­во мет­ких мест, ос­т­рых мыс­лей, спо­кой­но­го юмо­ра и граж­дан­ско­го гне­ва. Это – ис­по­ведь боль­шо­го рус­ско­го че­ло­ве­ка, до­б­ро­го и пе­чаль­но­го».

Прав­да, я ка­кой-то от­ва­ги в этих днев­ни­ках не уви­дел. И де­ло не толь­ко в том, что род­ст­вен­ни­ки пи­са­те­ля все­гда пуб­ли­ко­ва­ли за­пи­си Ива­но­ва с ог­ром­ны­ми ку­пю­ра­ми, опу­с­кая преж­де все­го оцен­ки лич­но­го пла­на. Ива­нов не скры­вал, что пи­сал днев­ни­ки не столь­ко для се­бя, сколь­ко для бу­ду­щих ис­сле­до­ва­те­лей сво­е­го твор­че­ст­ва. По су­ти, он про­дол­жал под ви­дом днев­ни­ков ми­фо­ло­ги­зи­ро­вать соб­ст­вен­ную би­о­гра­фию.

Умер Ива­нов 15 ав­гу­с­та 1963 го­да в Моск­ве. По­хо­ро­ни­ли его на Но­во­де­ви­чь­ем клад­би­ще.

Вячеслав ОГРЫЗКО