Архив : №41. 08.10.2010

Лаборатория сновидений

Ры­би­ну бы­ло силь­но за со­рок, и он дав­но не стро­ил ил­лю­зий от­но­си­тель­но то­го, как к не­му от­но­сят­ся ок­ру­жа­ю­щие лю­ди и что он из се­бя пред­став­ля­ет.

В со­вет­ские го­ды он был жур­на­ли­с­том-кон­фор­ми­с­том, за­ра­ба­ты­вав­шим на жизнь ста­ть­я­ми про не­у­клон­но улуч­ша­ю­щу­ю­ся жизнь, пе­ре­вы­пол­ня­ю­щих пла­ны пе­ре­до­ви­ков про­из­вод­ст­ва, со­би­ра­ю­щих не­ви­дан­ные уро­жаи кол­хоз­ни­ков, де­ла­ю­щих ге­ни­аль­ные от­кры­тия учё­ных, со­зда­ю­щих уни­каль­ные при­бо­ры и ме­ха­низ­мы ин­же­не­ров. Осо­бен­но уда­ва­лись Ры­би­ну вос­тор­жен­ные от­кли­ки пред­ста­ви­те­лей ра­бо­че­го клас­са, кре­с­ть­ян­ст­ва, де­я­те­лей куль­ту­ры и на­уки на сы­пав­ши­е­ся как из ро­га изо­би­лия по­ста­нов­ле­ния ЦК КПСС. Во­ис­ти­ну пар­тия бы­ла не толь­ко, как пи­сал Ма­я­ков­ский, «ру­ка мил­ли­о­но­па­лая», но и «го­ло­ва мил­ли­о­но­гла­зая», «пасть мил­ли­о­но­язы­кая». По­ста­нов­ле­ния ЦК оп­ре­де­ля­ли нор­мы пи­та­ния для ро­же­ниц и мла­ден­цев в род­до­мах, ус­та­нав­ли­ва­ли не­ру­ши­мую друж­бу меж­ду об­ла­с­тя­ми СССР и про­вин­ци­я­ми Аф­га­ни­с­та­на, вы­яв­ля­ли не­до­стат­ки в проф­те­ху­чи­ли­щах и пси­хи­а­т­ри­че­с­ких ле­чеб­ни­цах, ох­лаж­да­ли пыл от­дель­ных чле­нов са­до­вод­че­с­ких то­ва­ри­ществ, взду­мав­ших при­ст­ра­и­вать к щи­то­сбор­ным до­мам на ше­с­ти сот­ках ман­сар­ды.

Ра­бо­тая в ил­лю­с­т­ри­ро­ван­ном еже­не­дель­ни­ке, Ры­бин объ­ез­дил весь Со­юз, изум­ля­ясь раз­но­об­ра­зию его при­ро­ды и еди­но­об­ра­зию по­всед­нев­ной жиз­ни. Пу­с­тые ма­га­зин­ные пол­ки про­тя­ну­лись от Ка­ли­нин­гра­да до Вла­ди­во­с­то­ка, но лю­ди не уми­ра­ли от го­ло­да. На вок­за­лах и в аэ­ро­пор­тах бы­ло не­воз­мож­но ку­пить би­ле­ты, но лю­ди, осо­бен­но в лет­нее вре­мя, ак­тив­но пе­ре­ме­ща­лись в про­ст­ран­ст­ве. В го­ро­дах и де­рев­нях пьян­ст­во­ва­ло всё взрос­лое на­се­ле­ние, но за­во­ды про­из­во­ди­ли про­дук­цию, а на по­лях что-то, не­смо­т­ря ни на что, про­из­ра­с­та­ло. На парт­со­б­ра­ни­ях се­к­ре­та­ри за­чи­ты­ва­ли се­к­рет­ные пись­ма ЦК об обо­ст­ре­нии меж­ду­на­род­ной об­ста­нов­ки, про­ис­ках им­пе­ри­а­ли­с­тов, но ря­до­вым ком­му­ни­с­там бы­ло пле­вать на обо­ст­ре­ние и про­ис­ки. Ря­до­вым ком­му­ни­с­там хо­те­лось, что­бы в СССР бы­ло, как на За­па­де, но при этом они по­ни­ма­ли, что ос­нов­ное пре­пят­ст­вие на пу­ти это­го – са­ма пар­тия, чле­на­ми ко­то­рой они яв­ля­ют­ся. За­тя­нув­ше­е­ся раз­дво­е­ние обо­ра­чи­ва­ет­ся ши­зо­фре­ни­ей. За­тя­нув­ша­я­ся ши­зо­фре­ния обо­ра­чи­ва­ет­ся дей­ст­ви­ем бе­зум­ным, но ло­гич­ным – унич­то­же­ни­ем при­чи­ны раз­дво­е­ния. Вну­т­ри аг­рес­сив­ной и сви­ре­пой по фор­ме стра­ны с ты­ся­ча­ми ядер­ны­х ра­кет вя­ло во­ро­ча­лось инерт­ное, ли­шён­ное во­ли и кре­а­ти­ва, то­с­ку­ю­щее по ма­те­ри­аль­ным бла­гам со­дер­жа­ние, го­то­вое об­ме­нять ра­ке­ты на джин­сы. И чем не­воз­мож­нее ка­зал­ся этот об­мен, тем не­от­вра­ти­мее он ста­но­вил­ся.

«СССР ве­чен», – по­мнит­ся, ска­зал Ры­би­ну отец, ког­да тот за­шёл в кри­ти­ке со­вет­ских по­ряд­ков слиш­ком да­ле­ко.

Ро­ди­те­ли Ры­би­на ра­зо­шлись, ког­да он за­кан­чи­вал шко­лу. Мать вско­ре вы­шла за­муж. Отец не ре­шил­ся отя­го­тить се­бя но­вой се­мь­ёй. В со­вет­ские го­ды он до­рос до за­ме­с­ти­те­ля глав­но­го ре­дак­то­ра «По­ли­тиз­да­та», от­ве­чав­ше­го за ис­то­ри­че­с­кую ли­те­ра­ту­ру. Долж­ность счи­та­лась но­мен­к­ла­ту­рой ЦК, и отец жил очень да­же не­пло­хо. Ка­ким-то об­ра­зом ему уда­лось пре­об­ра­зо­вать го­ды ра­бо­ты в «По­ли­тиз­да­те» в стаж го­су­дар­ст­вен­ной служ­бы, и до са­мой смер­ти он по­лу­чал весь­ма не­пло­хую по но­вым вре­ме­нам пен­сию, а ещё и под­ра­ба­ты­вал в из­да­тель­ст­ве, пуб­ли­ко­вав­шем трил­ле­ры. Дей­ст­вие не­ко­то­рых из них про­ис­хо­ди­ло в про­шлом, и отец пра­вил ру­ко­пи­си на пред­мет со­от­вет­ст­вия ис­то­ри­че­с­ким ре­а­ли­ям то­го или ино­го вре­ме­ни. А не­за­дол­го до смер­ти сам за­нял­ся со­чи­не­ни­ем про­зы.

«Да­же Все­лен­ная не веч­на. Ве­чен толь­ко Бог», – воз­ра­зил Ры­бин, ко­то­ро­го тог­да до глу­би­ны ду­ши воз­му­тил и оби­дел не­мо­ти­ви­ро­ван­ный за­прет на за­гра­нич­ную ко­ман­ди­ров­ку. Не­це­ле­со­об­раз­но, пе­ре­да­ли Ры­би­ну не­из­ве­ст­но кем – со­вет­ским веч­ным бо­гом? – вы­не­сен­ный вер­дикт. Осо­бен­но его по­тряс­ло, что это слу­чи­лось по­сле по­хо­да в ЦК на Ста­рую пло­щадь, где он, изо­б­ра­жая на ли­це поч­ти­тель­ное по­ни­ма­ние, рас­пи­сал­ся в мно­го­ст­ра­нич­ной ин­ст­рук­ции – как се­бя ве­с­ти, ку­да не хо­дить, че­го не де­лать за гра­ни­цей. По­мнит­ся, там был пункт, за­пре­щав­ший граж­да­ни­ну СССР, ес­ли то­му при­дёт­ся пе­ре­ме­щать­ся по чу­жой тер­ри­то­рии на по­ез­де, ос­та­вать­ся на ночь в двух­ме­ст­ном спаль­ном ку­пе с мо­ло­дой не­зна­ко­мой жен­щи­ной. Слу­чись та­кое, граж­да­нин СССР дол­жен был по­тре­бо­вать от про­вод­ни­ка не­мед­лен­но пе­ре­ве­с­ти его в дру­гое ку­пе. Ры­бин да­же от­ло­жил в сто­ро­ну руч­ку, за­ду­мав­шись над этим пунк­том. За­пол­няв­ший ря­дом с ним ан­ке­ту оч­ка­с­тый па­рень, от­прав­ляв­ший­ся, ка­жет­ся, в Ис­па­нию на фи­наль­ную часть ма­те­ма­ти­че­с­кой олим­пи­а­ды, шё­по­том рас­ска­зал, как в про­шлой ко­ман­ди­ров­ке при­шёл по та­ко­му де­лу к про­вод­ни­ку. «О, се­нь­ор пе­де­ра­с­то!» – воз­му­тил­ся про­вод­ник.

Отец от­но­сил­ся к со­вет­ской вла­с­ти, как он сам фор­му­ли­ро­вал, со «здо­ро­вым ци­низ­мом», то есть, ис­поль­зуя своё по­ло­же­ние и свя­зи – как-ни­как но­мен­к­ла­ту­ра ЦК! – ми­ни­ми­зи­ро­вал не­при­ят­но­с­ти, ко­то­рые она мог­ла при­не­с­ти, и мак­си­ми­зи­ро­вал бла­га, ко­то­рые она мог­ла пре­до­ста­вить. Бо­лее то­го, он по­ла­гал здо­ро­вый ци­низм по­дав­ля­ю­ще­го боль­шин­ст­ва его граж­дан фун­да­мен­том, на ко­то­ром сто­ял СССР. Глав­ное, счи­тал отец, что­бы власть не пе­ре­ги­ба­ла пал­ку, не со­вер­ша­ла от­кро­вен­ных бе­зумств. Всё ос­таль­ное за­бу­дет­ся и пе­ре­трёт­ся. Ввод войск в Аф­га­ни­с­тан в де­ка­б­ре 1979 го­да был, по его мне­нию, от­кро­вен­ным бе­зум­ст­вом.

«Это на­ча­ло кон­ца», – ска­зал отец.

«Но ведь СССР ве­чен», – вспом­нил Ры­бин не­дав­ние его сло­ва.

«В ме­та­фи­зи­че­с­ком смыс­ле СССР – гов­но, – про­дол­жил отец. – Но для Рос­сии он был на­и­луч­шей фор­мой су­ще­ст­во­ва­ния из всех воз­мож­ных. Стра­на су­ще­ст­ву­ет, по­ка в на­ро­де жи­вёт ин­стинкт са­мо­со­хра­не­ния. Власть – во­пло­ще­ние это­го ин­стинк­та, его ог­ра­ни­чи­тель и сти­му­ля­тор. Но, по­хо­же, си­с­те­ма по­ш­ла враз­нос. Ры­ба гни­ёт с го­ло­вы. Гни­ю­щей го­ло­вой мож­но до­ду­мать­ся до че­го угод­но: вы­бро­сить­ся на бе­рег, ки­нуть­ся аку­ле в пасть, пе­ре­стать ды­шать жа­б­ра­ми, вце­пить­ся в соб­ст­вен­ный хвост. По­ка мы – СССР с тан­ка­ми и ра­ке­та­ми, нас ни­кто не тро­нет, к нам ни­кто не су­нет­ся. Как толь­ко пе­ре­ста­нем им быть – нас унич­то­жат, рас­та­щат по ку­с­кам».

«Мы са­ми се­бя унич­то­жим, – вдруг, сам то­го не ожи­дая, про­из­нёс Ры­бин. – СССР по­гу­бит не вой­на в Аф­га­ни­с­та­не, а то, что у нас нет се­мьи, где ко­го-ни­будь в своё вре­мя не по­са­ди­ли, не рас­ст­ре­ля­ли, не со­сла­ли, не вы­гна­ли с ра­бо­ты».

«Лю­ди во все вре­ме­на бы­ли рас­ход­ным ма­те­ри­а­лом у вла­с­ти, – по­жал пле­ча­ми отец. – СССР уже вы­пил свою ме­ру кро­ви. Его ещё не по­зд­но оче­ло­ве­чить. По­сле СССР, по­верь, бу­дет ху­же».

«Но лю­ди пе­ре­ста­нут быть рас­ход­ным ма­те­ри­а­лом?» – уточ­нил Ры­бин.

«Они пре­вра­тят­ся в бес­хоз­ный рас­ход­ный ма­те­ри­ал, – объ­яс­нил отец, – а это ху­же, по­то­му что все ко­му не лень нач­нут рас­хо­до­вать его про­сто так, во имя ни­че­го. Так ска­зать, вы­ти­рать жо­пу му­зей­ны­ми кру­же­ва­ми».

«Ху­же не­воз­мож­но, – воз­ра­зил Ры­бин. – Вто­рую не­де­лю сы­ра не мо­гу ку­пить».

Пусть не бу­дет СССР, мсти­тель­но по­ду­мал он, ес­ли ме­ня без объ­яс­не­ний не пу­с­ка­ют за гра­ни­цу. Та­кая стра­на не­до­стой­на со­жа­ле­ния!

 

В ил­лю­с­т­ри­ро­ван­ном жур­на­ле, где он ра­бо­тал, по­жи­лые фо­то­кор­ре­с­пон­ден­ты, клас­си­ки жа­н­ра, ро­до­на­чаль­ни­ки со­вет­ской фо­то­гра­фии, за­пе­чат­лев­шие ста­нов­ле­ние эпо­хи на жёл­тых стра­ни­цах жур­на­лов трид­ца­тых го­дов, по­мни­ли Ста­ли­на, сним­ки ко­то­ро­го все­гда ре­ту­ши­ро­ва­лись. Сжи­мая ка­ме­ры в ру­ках и за­кры­вая от стра­ха гла­за, они пе­ре­жи­ли чи­ст­ки трид­ца­тых го­дов, вой­ну, вос­ста­нов­ле­ние стра­ны и борь­бу с ко­с­мо­по­ли­тиз­мом. Они бы­ли се­дые или лы­сые, у них пах­ло изо рта, да­ле­ко не все из них на­бра­лись к ста­ро­сти му­д­ро­с­ти, ко­то­рую долж­ны ува­жать млад­шие по воз­ра­с­ту. Но они жи­ли в ин­те­ре­су­ю­щее Ры­би­на вре­мя, ког­да власть од­ной ру­кой ще­д­ро рас­хо­до­ва­ла че­ло­ве­че­с­кий ма­те­ри­ал, вы­ти­ра­ла жо­пу му­зей­ны­ми кру­же­ва­ми, дру­гой же – за­кла­ды­ва­ла фун­да­мент, на ко­то­ром стра­на про­сто­я­ла до на­ча­ла де­вя­но­с­тых. С не­го стар­то­ва­ли в ко­с­мос ра­ке­ты, его до сих пор рас­та­с­ки­ва­ли на особ­ня­ки и кот­те­д­жи, а ему не бы­ло кон­ца и края.

Пу­те­ше­ст­вуя с по­жи­лы­ми фо­то­ма­с­те­ра­ми по стра­не, Ры­бин рас­спра­ши­вал их о Ста­ли­не, кон­це НЭ­Па, кол­лек­ти­ви­за­ции и трид­цать седь­мом го­де. Гла­за клас­си­ков оте­че­ст­вен­ной фо­то­гра­фии ста­но­ви­лись ту­с­к­лы­ми, как свин­цо­вые лож­ки, пу­с­ты­ми, как жизнь без люб­ви или вы­дох­ший­ся про­яви­тель. Из их вос­по­ми­на­ний Ры­бин ни­че­го не мог до­ба­вить к сво­е­му по­ни­ма­нию вре­ме­ни за ис­клю­че­ни­ем вто­ро­сте­пен­ных де­та­лей. В ком­на­те от­ды­ха Бу­ха­ри­на в быт­ность его ре­дак­то­ром «Из­ве­с­тий» сто­ял па­те­фон. Все го­во­ри­ли Бу­ха­ри­ну, что его вот-вот аре­с­ту­ют, на­до бе­жать к Ста­ли­ну, а он слу­шал ан­г­лий­ские фокс­тро­ты и ни­ку­да не бе­жал. Ста­лин все­гда но­сил с со­бой две труб­ки. Од­ну ку­рил, ког­да у не­го бы­ло хо­ро­шее на­ст­ро­е­ние. Дру­гую – ког­да пло­хое. В этот мо­мент сви­та его ре­де­ла, и вож­дя мож­но бы­ло без по­мех фо­то­гра­фи­ро­вать. Пи­ло­ты, за­би­рав­шие в Ве­шен­ской у Шо­ло­хо­ва ру­ко­пис­ные гла­вы «Ти­хо­го До­на» для пуб­ли­ка­ции в «Прав­де», уго­ва­ри­ва­ли то­го ос­та­вить в жи­вых Ак­си­нью. Но Шо­ло­хов плю­нул в тра­ву и ска­зал: «Она по­гиб­нет. Мы все по­гиб­нем. Че­ло­век рож­да­ет­ся для то­го, что­бы уме­реть, а не для то­го, что­бы жить. Но до смер­ти он дол­жен на­ст­ра­дать­ся так, что­бы смерть по­ка­за­лась пра­зд­ни­ком».

Ду­ши фо­то­кор­ре­с­пон­ден­тов вмёрз­ли в про­шлое, как три­то­ны в лёд, и Ры­би­ну ос­та­ва­лось толь­ко фан­та­зи­ро­вать, как они пла­ва­ли в тёп­лой жи­вой во­де, в охот­ку или вы­нуж­ден­но по­жи­рая друг дру­га. Под­чи­нив­шись во­ле Ста­ли­на, рас­тво­рив в ней свою, они од­но­вре­мен­но об­ре­ли не­кую ле­дя­ную твёр­дость, смо­т­ре­ли на про­ис­хо­див­шие по­сле смер­ти вож­дя пе­ре­ме­ны с за­сне­жен­ных вер­шин, с не­до­ступ­но­го про­стым смерт­ным ра­кур­са, с ка­ко­го, воз­мож­но, не по­гну­шал­ся бы сде­лать кадр сам Ста­лин, раз­би­рав­ший­ся, по слу­хам, в ис­кус­ст­ве чёр­но-бе­лой фо­то­гра­фии. По­это­му они пре­зи­ра­ли по­сле­ду­ю­щих, поч­ти не­раз­ли­чи­мых в ус­та­нов­лен­ной на ка­ме­ре Ста­ли­ным пер­спек­ти­ве, со­вет­ских вож­дей и не осо­бо это скры­ва­ли. Для них, вы­жив­ших при Ста­ли­не, ве­ли­чие на бес­плат­ном – за идею – тру­де, го­ло­де и кро­ви бы­ло пред­по­чти­тель­нее ни­что­же­ст­ва в от­но­си­тель­ной сы­то­с­ти и по­кое по­сле­ду­ю­щих лет. Об­раз по­беж­дён­но­го, точ­нее, пре­дан­но­го ве­ли­чия на­веч­но вкле­ил­ся, как му­ха в ян­тарь, в их чёр­но-бе­лые фо­то­гра­фии.

Лишь один из фо­то­кор­ре­с­пон­ден­тов – дрях­лый, как изъ­е­ден­ный тлёй осен­ний лист, се­ро-бе­лый, как за­топ­тан­ный оду­ван­чик, спо­до­бил­ся кое-что объ­яс­нить Ры­би­ну. Его зва­ли Иса­ак, он хо­дил круг­лый год в тём­ных оч­ках, его ру­ки тряс­лись, а гу­бы по­сто­ян­но кри­ви­лись в над­мен­ной ус­меш­ке, что, впро­чем, объ­яс­ня­лось не стар­че­с­кой его зло­вред­но­с­тью, но след­ст­ви­ем пре­одо­лён­но­го ин­суль­та. Он был ев­ре­ем, и од­но­вре­мен­но лю­бил и не­на­ви­дел Ста­ли­на, в от­ли­чие от рус­ских, ко­то­рые Ста­ли­на толь­ко лю­би­ли или толь­ко не­на­ви­де­ли.

«Мы жи­ли в гро­хо­чу­щей во­до­сточ­ной тру­бе, вну­т­ри ко­то­рой вме­с­то во­ды сте­ка­ла с кры­ши кровь. Вре­мя бы­ло на­столь­ко на­пря­жён­ное и же­с­то­кое, – ска­зал он Ры­би­ну, гля­дя в ноч­ное ок­но сту­ча­ще­го по рель­сам ва­го­на, – что фи­зи­че­с­кие, ум­ст­вен­ные и про­чие, вклю­чая па­ра­нор­маль­ные, да-да, спо­соб­но­с­ти лю­дей бес­ко­неч­но обо­ст­ря­лись. Лю­ди схо­ди­ли с ума, что­бы вы­жить. А не­ко­то­рые, – до­ба­вил за­дум­чи­во, – схо­ди­ли с ума, что­бы уме­реть. Жизнь сто­и­ла до­ро­го и од­но­вре­мен­но не сто­и­ла ни­че­го. Но она ста­но­ви­лась по­ис­ти­не бес­цен­ной, ес­ли Ста­лин воз­вра­щал её, как до­ка­за­тель­ст­во сво­е­го до­ве­рия. Во­ен­ные по­бе­ды, на­уч­ные от­кры­тия, ве­ли­кие до­сти­же­ния ста­лин­ской эпо­хи – всё это обес­пе­чи­ли лю­ди, ко­то­рым он, как Ту­по­ле­ву, Ко­ро­лё­ву, Ро­кос­сов­ско­му, Кур­ча­то­ву и ты­ся­чам дру­гих, вер­нул жизнь».

«А у мил­ли­о­нов от­нял», – не удер­жал­ся Ры­бин, не­дав­но тай­но про­чи­тав­ший «Ар­хи­пе­лаг ГУ­ЛАГ» и не­на­ви­дев­ший Ста­ли­на не толь­ко за по­губ­лен­ные в про­шлом жиз­ни, но и за не­воз­мож­ность в на­сто­я­щем ку­пить в ма­га­зи­не дуб­лён­ку, за пя­ти­лет­нюю оче­редь за «Жи­гу­ля­ми».

«Де­ла ве­ли­ких лю­дей, – зев­нул Иса­ак, – это веч­но жи­вые фо­то­гра­фии, изо­б­ра­же­ние на ко­то­рых по­сто­ян­но ме­ня­ет­ся. Од­ни ви­дят од­но, дру­гие – дру­гое. Труд­но уга­дать, ка­кое изо­б­ра­же­ние ис­тин­ное и по­след­нее. Пси­хо­ло­гия масс ир­ра­ци­о­наль­на: ру­ку да­ю­ще­го гры­зут, ка­ра­ю­ще­го – ли­жут. Ста­лин де­лал то, че­го хо­тел на­род. Это всем из­ве­ст­но. Но сей­час все де­ла­ют вид, что он был один и де­лал, что хо­тел».

 

Ощу­ще­ние веч­но­с­ти СССР ужи­ва­лось в Ры­би­не с ощу­ще­ни­ем ско­ро­го его кон­ца. Вза­и­мо­ис­клю­ча­ю­щие ощу­ще­ния на­пол­ня­ли жизнь со­зер­ца­тель­ной апа­ти­ей, как ес­ли бы Ры­бин был пу­те­ше­ст­вен­ни­ком во вре­ме­ни, на­блю­да­те­лем и со­уча­ст­ни­ком кон­ца ве­ли­кой эпо­хи. На из­лё­те вось­ми­де­ся­тых Ры­бин на­чал жа­леть СССР, как жа­ле­ют всё ухо­дя­щее, те­ря­ю­щее до­сто­ин­ст­во и во­лю к со­про­тив­ле­нию и со­от­вет­ст­вен­но при­об­ре­та­ю­щее вы­нуж­ден­ную мяг­кость и до­б­ро­ту. Ис­чез­но­ве­ние аль­тер­на­ти­вы, а СССР, как ни кру­ти, был аль­тер­на­ти­вой ос­таль­но­му ми­ру в смыс­ле раз­ветв­ле­ния, при­да­ния раз­но­об­ра­зия Про­мыс­лу Бо­жь­е­му, бы­ло пред­ве­с­ти­ем кон­ца вре­мён.

Но боль­шин­ст­во со­вет­ских лю­дей, на­про­тив, по­ла­га­ли ко­нец СССР на­ча­лом но­вых, сча­ст­ли­вых для се­бя вре­мён.

 

В по­след­ние го­ды су­ще­ст­во­ва­ния Со­ю­за ста­тьи Ры­би­на те­ма­ти­че­с­ки и ху­до­же­ст­вен­но ус­лож­ни­лись. Он как буд­то кру­жил во­круг не­ко­ей ис­ти­ны, но то ли слиш­ком вы­со­ко вос­па­рял, что­бы её раз­гля­деть, то ли при­бли­жал­ся к ней вплот­ную и не мог ох­ва­тить её це­ли­ком, а толь­ко фраг­мен­тар­но. Ес­ли рань­ше на­чаль­ст­во ви­де­ло в его со­чи­не­ни­ях скры­тую ан­ти­со­вет­чи­ну, то те­перь, ког­да все ко­му не лень ру­га­ли Со­юз, в ры­бин­ских ста­ть­ях уви­де­ли яв­ную «со­вет­чи­ну».

«С ума со­шёл? – спро­сил у Ры­би­на но­вый ре­дак­тор ил­лю­с­т­ри­ро­ван­но­го еже­не­дель­ни­ка, пуб­лич­но – под те­ле­ка­ме­ры – вы­бро­сив­ший в за­плё­ван­ную улич­ную ур­ну свой парт­би­лет. – За­чем ты ро­ешь­ся в ока­ме­нев­шем ком­му­ни­с­ти­че­с­ком дерь­ме? – Ре­дак­тор был по­этом и пуб­ли­ци­с­том, со­чи­няв­шим ан­ти­аме­ри­кан­ские тек­с­ты ти­па «За что они нас не­на­ви­дят?», а по­то­му лю­бил ци­ти­ро­вать Ма­я­ков­ско­го, у ко­то­ро­го в прин­ци­пе мож­но бы­ло оты­с­кать об­раз­ное под­тверж­де­ние лю­бой при­шед­шей в го­ло­ву мыс­ли. Ре­дак­тор, к при­ме­ру, впол­не мог спро­сить не: «С ума со­шёл?», а: «Го­ло­ва пу­с­те­ет, что ли, ча­ном?».

«Это не ока­ме­нев­шее дерь­мо, – от­ве­тил Ры­бин, – это че­ло­ве­че­с­кие от­но­ше­ния кон­ца вре­мён. Сей­час в них пре­об­ла­да­ют пре­да­тель­ст­во и ко­рысть, но есть и кра­со­та, и си­ла ду­ха».

«Кра­со­та то­ну­ще­го на за­ка­те в оке­а­не бе­ло­снеж­но­го лай­не­ра, – с ци­нич­ным по­ни­ма­ни­ем про­дол­жил но­вый глав­ный ре­дак­тор, – си­ла ду­ха рас­ст­ре­ли­ва­е­мо­го на ска­ле бе­ло­гвар­дей­ца­ми ко­мис­са­ра. – Вну­т­ри этот лай­нер дав­но сгнил, Ры­бин, те­бе ли не знать? Он смер­дит до не­бес, как грех Мак­бе­та! В от­цеп­лен­ном ва­го­не, ко­неч­но, мож­но жить весь­ма ком­форт­но, – за­дум­чи­во про­дол­жил ре­дак­тор, от­ло­жив сто­ро­ну вёр­ст­ку ста­тьи о пла­чев­ном со­сто­я­нии рос­сий­ско­го транс­пор­та, – но он сто­ит на ме­с­те, ни­ку­да не едет, рель­сы из-под не­го рас­та­с­ки­ва­ют на ме­тал­ло­лом, а на­сыпь за­ра­с­та­ет тра­вой. Опо­мнись, Ры­бин! Куй же­ле­зо, по­ка го­ря­чо! Сей­час ни­че­го не ух­ва­тишь, бу­дешь по­том лок­ти ку­сать!»

Но Ры­бин не опо­мнил­ся, не на­чал ко­вать же­ле­зо, под ко­то­рым под­ра­зу­ме­ва­лась го­ря­чая ко­пей­ка. На­про­тив, ему ка­за­лось, что в от­цеп­лен­ный ва­гон пре­вра­тил­ся ил­лю­с­т­ри­ро­ван­ный еже­не­дель­ник, пер­вым из со­вет­ских из­да­ний по­ме­с­тив­ший на об­лож­ке го­лую ба­бу, в каж­дом но­ме­ре ра­зоб­ла­ча­ю­щий со­вет­ский ре­жим. Го­лая ба­ба не го­ди­лась в па­ро­во­зы. Ра­зоб­ла­че­ния, по­на­ча­лу круп­ные, бле­с­тя­щие, как ан­т­ра­цит, да­ю­щие хо­ро­шую тя­гу в кот­ле, по­сте­пен­но мель­ча­ли, пре­вра­ща­лись в мгно­вен­но сго­ра­ю­щую уголь­ную пыль. По­езд со­вет­ских пе­ри­о­ди­че­с­ких из­да­ний вро­де бы сту­чал ко­лё­са­ми, ис­хо­дил па­ром, пас­са­жи­ры и без­би­лет­ни­ки сно­ва­ли по ва­го­нам, но ма­ло кто по­ни­мал, ку­да едет по­езд и по­че­му в его СВ, ку­пе и плац­кар­те мас­со­во раз­ме­ща­ют­ся не­ве­до­мые лю­ди, име­ну­ю­щие се­бя арен­да­то­ра­ми ре­дак­ци­он­ных пло­ща­дей, или ак­ци­о­не­ра­ми, а то и вла­дель­ца­ми этих са­мых из­да­ний.

В то вре­мя как жур­на­ли­с­ты с пе­ной у рта ра­зоб­ла­ча­ли СССР, эти ку­ку­ша­та, при­ку­пив глав­ных ре­дак­то­ров, по­ла­гав­ших с со­вет­ских (ко­ман­ди­ро­воч­ных) вре­мён ты­ся­чу дол­ла­ров боль­ши­ми день­га­ми и не имев­ших по­ня­тия о сто­и­мо­с­ти бу­ма­ги, ис­поль­зо­ва­нии ти­по­граф­ско­го обо­ру­до­ва­ния, си­с­те­ме рас­про­ст­ра­не­ния ти­ра­жа, ком­му­наль­ных пла­те­жах, взя­лись вы­швы­ри­вать ре­дак­ции, как птен­цов, из на­си­жен­ных гнёзд. Го­су­дар­ст­во же, за­мор­до­ван­ное и за­плё­ван­ное сво­ей прес­сой, ус­т­ра­ни­лось от «спо­ров хо­зяй­ст­ву­ю­щих субъ­ек­тов», дав прес­се окон­ча­тель­ную и бес­по­во­рот­ную сво­бо­ду. Лишь тог­да до не­ко­то­рых стал до­хо­дить смысл слов Ве­ли­ми­ра Хлеб­ни­ко­ва – «Пред­се­да­те­ля Зем­но­го Ша­ра», скры­вав­ше­го ге­ни­аль­ность, как стыд, под лох­мо­ть­я­ми ре­во­лю­ци­он­но­го стран­ни­ка: «Сво­бо­да при­хо­дит на­гая»…

Мно­гие, драв­шие на ми­тин­гах глот­ку за сво­бо­ду, са­ми не за­ме­ти­ли, как ока­за­лись на­ги­ми и ни­щи­ми.

А Ры­бин, по­ка но­вый глав­ный ре­дак­тор об­го­ва­ри­вал с су­м­рач­ны­ми араб­ски­ми биз­не­с­ме­на­ми ус­ло­вия ус­туп­ки по­ло­ви­ны ре­дак­ци­он­ных пло­ща­дей, пи­сал о по­том­ках хо­до­ков к Ле­ни­ну, про­жи­вав­ших в глу­хом уг­лу Перм­ской об­ла­с­ти и со­би­рав­ших­ся, как не­ког­да их пра­де­ды, от­пра­вить­ся в Моск­ву за прав­дой. Хо­до­ки-прав­ну­ки хо­те­ли по­ин­те­ре­со­вать­ся у ген­се­ка Гор­ба­чё­ва, за­чем он це­ле­на­прав­лен­но унич­то­жа­ет пар­тию, вме­с­то то­го что­бы че­ст­но сло­жить с се­бя пол­но­мо­чия и вый­ти из неё; и че­го ждать от ре­форм на­ро­ду? Не­до­б­рые пред­чув­ст­вия бы­ли у на­ро­да. Дав­ние хо­до­ки то­же, по­мнит­ся, спра­ши­ва­ли у вож­дя ми­ро­во­го про­ле­та­ри­а­та, ког­да но­вая власть от­даст зем­лю кре­с­ть­я­нам, а фа­б­ри­ки ра­бо­чим? Ле­нин от­ве­тил: по­сле то­го, как свер­шит­ся ми­ро­вая ре­во­лю­ция. Гор­ба­чёв, про­рвись к не­му хо­до­ки, ско­рее все­го, от­ве­тил бы: ког­да во всём ми­ре вос­тор­же­ст­ву­ет но­вое мы­ш­ле­ние. Но гря­нул ГКЧП. Во­ца­рил­ся Ель­цин. Ему бы­ло не о чем го­во­рить с хо­до­ка­ми.

За не­сколь­ко дней до ГКЧП Ры­бин опуб­ли­ко­вал очерк про ста­ру­ху, сбе­рёг­шую ма­у­зер Ко­тов­ско­го. Семь­де­сят с лиш­ним лет он про­ле­жал у неё в ку­рят­ни­ке в ка­за­чь­ей ста­ни­це на Ста­в­ро­по­лье. Ма­у­зер по­ко­ил­ся под мно­го­лет­ним сло­ем твёр­до­го, как за­стыв­шая вул­ка­ни­че­с­кая ла­ва, ку­ри­но­го по­мё­та и вол­шеб­ным об­ра­зом оз­до­ров­лял об­ста­нов­ку в ку­рят­ни­ке. Ку­ры не­слись как с це­пи со­рвав­шись, а пе­ту­хи от­ли­ча­лись не­ви­дан­ной гроз­но­с­тью. Все про­чие ста­нич­ные пе­ту­хи и да­же гу­са­ки пря­та­лись, ког­да они вы­ры­ва­лись из ку­рят­ни­ка. Ста­ру­ха по­ка­за­ла Ры­би­ну по­чёт­ные гра­мо­ты за ре­корд­ную яй­це­но­с­кость. В од­ной из (рай­он­но­го зна­че­ния) гра­мот бы­ло на­пи­са­но «яй­це­нос­ность». Ста­ру­ха рас­ска­за­ла Ры­би­ну, что Ко­тов­ский, всласть по­гу­ляв в ста­ни­це, по­ло­жил на неё, сем­над­ца­ти­лет­нюю, го­ле­на­с­тую, не­пор­че­ную, тя­жё­лый хмель­ной глаз. Он по­во­лок её в ба­ню ми­мо ку­рят­ни­ка, но дев­чон­ка, не будь ду­ра, дви­ну­ла ему ко­ле­ном в яй­ца. Ге­рой граж­дан­ской вой­ны за­ре­вел буй­во­лом, вы­хва­тил ма­у­зер, но дев­чон­ка, раз­ду­вая на ве­т­ру хол­що­вую юб­ку, бро­си­лась в ку­рят­ник, име­ю­щий вто­рой вы­ход, схо­ро­ни­лась в ло­пу­хах, а за­тем цве­та­с­той змей­кой уполз­ла за око­ли­цу. Ко­тов­ский на ши­ро­ких но­гах во­шёл в ку­рят­ник, но вто­ро­го вы­хо­да не об­на­ру­жил. В гне­ве ге­рой граж­дан­ской вой­ны рас­ст­ре­лял из ма­у­зе­ра на­лич­ный со­став ку­рят­ни­ка, ос­та­лась толь­ко па­ра цып­лят, от ко­то­рых и по­ш­ла но­вая по­ро­да – «Ко­тов­ская пё­с­т­рая».

С на­ча­лом пе­ре­ст­рой­ки ста­ру­ха из­влек­ла ма­у­зер из ока­ме­нев­ше­го ку­ри­но­го дерь­ма, от­чи­с­ти­ла, сма­за­ла, и он за­бле­с­тел как но­вый, хоть сей­час в бой или в рас­ст­рель­ные де­ла. Ста­ру­ха на­ме­ре­ва­лась про­дать ма­у­зер в му­зей ре­во­лю­ции, но му­зей сам тор­го­вал ре­лик­ви­я­ми граж­дан­ской вой­ны и в кон­ку­рен­тах не нуж­дал­ся. Му­зей пе­ре­пра­вил её ком­мер­че­с­кое пред­ло­же­ние в ме­ст­ное от­де­ле­ние ми­ли­ции, где на ста­ру­ху за­ве­ли де­ло по ста­тье «хра­не­ние ору­жия», при­шли с обы­с­ком. Она встре­ти­ла ми­ли­ци­о­не­ров хле­бом-со­лью и ста­рин­ной ка­за­чь­ей ве­ли­чаль­ной пес­ней. От неё от­ста­ли, по­счи­тав су­мас­шед­шей. Про­ник­шись до­ве­ри­ем к Ры­би­ну, ста­ру­ха по­ка­за­ла ему чёр­ный но­са­тый ма­у­зер, тре­пет­но, как ес­ли бы ма­у­зер был мла­ден­цем, и ста­ру­ха его ба­ю­ка­ла, уку­тан­ный в по­ло­тен­це, и ог­ром­ные бе­лые – с тре­мя желт­ка­ми – яй­ца, ко­то­рые не­сли ку­ры по­ро­ды «Ко­тов­ская пё­с­т­рая». Она при­гла­си­ла Ры­би­на в свя­тая свя­тых, храм ма­у­зе­ра – ку­рят­ник – но на­вст­ре­чу за­ин­те­ре­со­ван­но вы­сту­пил ог­ром­ный, как су­г­роб, пе­тух да­же не с греб­нем, а с крас­ной мас­саж­ной щёт­кой на го­ло­ве. По­смо­т­рев на его клюв (ста­ру­ха ска­за­ла, что он им как се­меч­ки щёл­ка­ет грец­кие оре­хи), на шпо­ры, ко­то­ры­ми тот мог лег­ко при­шпо­ри­вать кро­ко­ди­ла, на по­свер­ки­ва­ю­щий зло­бой сквозь мни­мую оза­бо­чен­ность по­ис­ка­ми зёр­ны­шек для кур глаз, Ры­бин воз­дер­жал­ся от по­се­ще­ния ку­рят­ни­ка к не­ма­ло­му, на­до ду­мать, огор­че­нию пе­ту­ха.

От­ча­яв­шись по­лу­чить день­ги за ма­у­зер как за ре­лик­вию граж­дан­ской вой­ны, тем бо­лее что к то­му вре­ме­ни вы­яс­ни­лось, что Ко­тов­ский был во­все не ге­ро­ем, а бан­ди­том с боль­шой до­ро­ги, ста­ру­ха на­ча­ла на­пи­рать на яй­це­но­с­кость и од­но­вре­мен­но яй­це­нос­ность ма­у­зе­ра. Мол, в нём ка­ким-то об­ра­зом во­пло­ти­лась од­но­вре­мен­ная пло­до­нос­ная бла­го­дать ге­роя ре­во­лю­ции и… ку­ри­но­го бо­га. Да есть ли та­кой, усом­нил­ся Ры­бин, а ес­ли есть, ка­кое он име­ет от­но­ше­ние к ре­во­лю­ции и стрел­ко­во­му ору­жию? У нас на Ру­си всё име­ет от­но­ше­ние к ре­во­лю­ции и стрел­ко­во­му ору­жию, ре­зон­но за­ме­ти­ла ста­ру­ха.

Бла­го­да­ря до­ка­зан­ным но­вым ка­че­ст­вам, рез­ко воз­рос­ла це­на ма­у­зе­ра-яй­це­нос­ца. Са­к­раль­ное, объ­яс­ни­ла ста­ру­ха, це­ны не име­ет. Она хо­те­ла по­лу­чить за не­го мил­ли­он дол­ла­ров. Яко­бы на­чаль­ст­ву­ю­щие ки­тай­цы из го­ро­да Цин­дао, ду­ма­ю­щие в от­ли­чие от рос­сий­ских вож­дей о бла­ге на­ро­да, уже на­ве­ды­ва­лись на Ста­в­ро­по­лье, за­ку­сы­ва­ли очи­щен­ный ку­ри­ным по­мё­том ста­ру­хин са­мо­гон трёх­желт­ко­вы­ми ва­рё­ны­ми яй­ца­ми, при­це­ни­ва­лись к ма­у­зе­ру, а по­том уе­ха­ли, ви­ди­мо, со­би­рать тре­бу­е­мую сум­му.

Ры­бин на­пи­сал и про учё­ных-пси­хо­ло­гов, со­став­ляв­ших Боль­шую со­вет­скую эн­цик­ло­пе­дию сно­ви­де­ний, в ко­то­рой по го­дам клас­си­фи­ци­ро­ва­лись на­и­бо­лее ти­пич­ные сно­ви­де­ния со­вет­ских лю­дей, на­чи­ная с двад­цать пя­то­го ок­тя­б­ря ты­ся­ча де­вять­сот сем­над­ца­то­го го­да. В эту судь­бо­нос­ную для Рос­сии ночь швей­ца­ру из са­ра­тов­ско­го ре­с­то­ра­на «Бе­лая цап­ля», к при­ме­ру, при­сни­лись го­лод­ные де­ти, сто­я­щие в оче­ре­ди за ри­сом, а ма­т­ро­су с ми­но­нос­ца «Бра­вый» – обе­зь­я­ны. Од­ни из них пре­да­ва­лись блу­ду, ес­ли, ко­неч­но, этот тер­мин уме­с­тен в от­но­ше­нии обе­зь­ян. Дру­гие – ду­де­ли в че­ре­па ка­ких-то до­ис­то­ри­че­с­ких жи­вот­ных, как в тру­бы, от­че­го над зем­лёй плыл про­би­ра­ю­щий до серд­ца то­с­к­ли­вый гул. За­жи­точ­но­му же кре­с­ть­я­ни­ну из Ир­кут­ской гу­бер­нии и во­все при­снил­ся эпи­зод из ка­ко­го-то но­во­мод­но­го ве­с­тер­на. Он уви­дел двух муж­чин, не­су­щих­ся с ди­кой ско­ро­стью на ав­то­мо­би­ле по ши­ро­кой и ров­ной, ка­ких тог­да в Рос­сии не бы­ло (да и сей­час их не­мно­го), ав­то­ст­ра­де. Ког­да стрел­ка на при­бо­ре до­шла до – кре­с­ть­я­нин на­ста­и­вал! – ци­ф­ры две­с­ти де­сять, один из муж­чин про­из­нёс: «Они бы­ли хо­ро­ши­ми пар­ня­ми», а вто­рой до­ба­вил: «Толь­ко им слег­ка не по­вез­ло в этой жиз­ни, они не смог­ли рас­счи­тать­ся по кре­ди­ту». Тут кре­с­ть­я­нин про­снул­ся, но и спу­с­тя пять­де­сят лет, то есть в од­на ты­ся­ча де­вять­сот шесть­де­сят седь­мом го­ду, он был уве­рен, что де­ло про­ис­хо­ди­ло в ав­гу­с­те 1998 го­да и что че­рез мгно­ве­ние ма­ши­на долж­на бы­ла вма­зать­ся, как шма­ток ме­тал­ли­че­с­ко­го мас­ла, в раз­ре­зан­ную бе­тон­ную бул­ку, в ши­ро­кую, раз­де­ля­ю­щую ав­то­ст­ра­ду, опо­ру мос­та.

В ла­бо­ра­то­рии сно­ви­де­ний учё­ные ра­бо­та­ли над про­грам­мой обу­че­ния во сне лю­дей раз­ным по­лез­ным про­фес­си­ям, в ча­ст­но­с­ти, по­ва­ра, сан­тех­ни­ка и реч­но­го лоц­ма­на. Имел­ся да­же сме­лый про­ект по вне­д­ре­нию в под­со­зна­ние спя­ще­го че­ло­ве­ка мо­раль­но­го ко­дек­са стро­и­те­ля ком­му­низ­ма. Но ис­сле­до­ва­ния свер­ну­ли по­сле пер­вых же по­ле­вых ис­пы­та­ний: в дет­ском са­ди­ке и в пси­хи­а­т­ри­че­с­кой кли­ни­ке.

Де­ти, про­снув­шись, от­че­го-то пе­ре­ста­ли раз­го­ва­ри­вать. Встре­во­жен­ные ро­ди­те­ли со­бра­лись жа­ло­вать­ся в об­ком, но че­рез сут­ки, к сча­с­тью, речь к де­тям вер­ну­лась, хо­тя в ней по­яви­лись ка­кие-то стран­ные сло­ва и не­о­быч­ные зву­ки. Уда­лось ус­та­но­вить, что де­ти пы­та­лись го­во­рить на древ­нем язы­ке майя. С ро­ди­те­лей, как во­дит­ся, взя­ли под­пи­с­ку о не­раз­гла­ше­нии, де­тей не­ко­то­рое вре­мя дер­жа­ли под на­блю­де­ни­ем, но бук­валь­но че­рез не­де­лю они окон­ча­тель­но пе­ре­шли на рус­ский и про­чие язы­ки на­ро­дов СССР, на ка­ких раз­го­ва­ри­ва­ли до на­ча­ла экс­пе­ри­мен­та.

В пси­хи­а­т­ри­че­с­кой кли­ни­ке ши­зо­фре­ни­ки, па­ра­но­и­ки, де­би­лы, кре­ти­ны и дис­си­ден­ты за­сну­ли на це­лую не­де­лю, а про­снув­шись, об­на­ру­жи­ли не­у­ём­ную тя­гу к чте­нию, прав­да, по­че­му-то пе­ри­о­ди­че­с­кой со­вет­ской пе­ча­ти. Соб­ст­вен­но, они ни­чем бо­лее не за­ни­ма­лись, толь­ко спа­ли и чи­та­ли от кор­ки до кор­ки со­вет­ские все­со­юз­ные, ре­с­пуб­ли­кан­ские, об­ла­ст­ные, го­род­ские и рай­он­ные га­зе­ты, хра­ня за­дум­чи­вое мол­ча­ние. Ме­тод за­па­тен­то­ва­ли и ши­ро­ко ис­поль­зо­ва­ли для те­ра­пии буй­ных су­мас­шед­ших и осо­бо зло­вред­ных дис­си­ден­тов вплоть до ис­то­ри­че­с­ко­го ука­за Ель­ци­на о при­зна­нии пси­хо­ана­ли­за кра­е­уголь­ным кам­нем рос­сий­ской пси­хи­а­т­рии, а док­то­ра Фрей­да глав­ным ав­то­ри­те­том для всех прак­ти­ку­ю­щих рос­сий­ских пси­хи­а­т­ров.

Ры­би­ну тог­да ка­за­лось, что ес­ли упо­до­бить СССР жен­ско­му те­лу, то он ка­ким-то об­ра­зом про­ник в са­мую его бес­соз­на­тель­ную и та­ин­ст­вен­ную сущ­ность – в не­ве­до­мую ана­то­ми­че­с­кой на­уке «чёр­ную ды­ру» и од­но­вре­мен­но «точ­ку G», где рож­да­ют­ся об­ра­зы, фор­ми­ру­ют­ся стра­с­ти и, в ко­неч­ном счё­те, как бу­лат­ная стре­ла, вы­ко­вы­ва­ет­ся во­ля к про­дол­же­нию жиз­ни – же­ла­ние сек­са, де­ла­ю­щая жен­ское те­ло ос­но­вой ос­нов че­ло­ве­че­с­кой, в том чис­ле и со­вет­ской, ци­ви­ли­за­ции. Это уже по­том в од­ном из му­зе­ев со­вре­мен­но­го ис­кус­ст­ва в Па­ри­же Ры­бин на­бре­дёт на ог­ром­ное по­лот­но под на­зва­ни­ем «На­ча­ло», где бу­дет изо­б­ра­же­на ва­ги­на. Пе­ред этой (два на три, не мень­ше) кар­ти­ной Ры­бин ощу­тил се­бя Гул­ли­ве­ром в стра­не ве­ли­ка­нов. Ему жи­во вспом­ни­лось опи­са­ние чу­да­честв ко­ро­ле­вы этой стра­ны, ино­гда ис­поль­зо­вав­шей Гул­ли­ве­ра в ка­че­ст­ве фал­ло­и­ми­та­то­ра.

Те­мы и ад­ре­са Ры­би­ну под­ска­зы­вал преж­ний глав­ный ре­дак­тор, член ЦК, объ­яв­лен­ный ста­ли­ни­с­том и ре­т­ро­гра­дом, ор­га­ни­за­то­ром трав­ли Па­с­тер­на­ка и Со­лже­ни­цы­на, в од­но­ча­сье из­гнан­ный на пен­сию без ор­де­на и по­чё­та. В га­зе­тах пи­са­ли, что он – хо­луй со­вет­ской вла­с­ти, про­сти­тут­ка, лгун и мер­за­вец. Но это бы­ло не так. Будь он про­сти­тут­кой, лгу­ном и мер­зав­цем, он бы бы­с­т­рень­ко под­ст­ро­ил­ся под но­вую власть, как это сде­лал сме­нив­ший его на ре­дак­тор­ском по­сту по­эт-пуб­ли­цист.

Ры­бин, по­мнит­ся, по­ин­те­ре­со­вал­ся у ухо­дя­ще­го глав­но­го ре­дак­то­ра, по­че­му он мол­чит, по­че­му не бо­рет­ся?

«Бо­роть­ся сей­час мож­но толь­ко за ме­с­то у ко­ры­та, – от­ве­тил тот. – Это смеш­но. Но они, – пре­зри­тель­но кив­нул в по­то­лок, имея в ви­ду но­вую власть, – точ­нее, те, ко­то­рые ско­ро их сме­нят, при­пол­зут к нам на брю­хе. Жаль толь­ко, – до­ба­вил за­дум­чи­во, – что я не до­жи­ву».

«За­чем это они к вам при­пол­зут?» – уди­вил­ся Ры­бин.

«Рос­си­ей мо­жет уп­рав­лять лю­бое ни­что­же­ст­во, – от­ве­тил ухо­дя­щий глав­ный ре­дак­тор, – но, как пра­ви­ло, не­дол­го. Ког­да ни­что­же­ст­во это осо­зна­ёт, или ког­да на его ме­с­то при­хо­дит не окон­ча­тель­ное ни­что­же­ст­во, оно нач­нёт ис­кать опо­ру не толь­ко в тех, кто во­ру­ет, но кто зна­ет и по­мнит, как де­лать го­су­дар­ст­во. Го­су­дар­ст­во – это не толь­ко эко­но­ми­ка, ар­мия и так да­лее. Го­су­дар­ст­во – это пес­ня, от ко­то­рой за­ми­ра­ет серд­це, ро­ман, от ко­то­ро­го за­хва­ты­ва­ет дух, му­зы­ка, пе­ре­во­ра­чи­ва­ю­щая ду­шу. По­на­до­бят­ся не толь­ко те, кто смо­жет на­пи­сать и со­чи­нить, но и те, кто смо­жет по­ст­ро­ить на­род, что­бы он пел эту пес­ню хо­ром. Мне жаль, что я не до­жи­ву до то­го дня, ког­да они при­дут ко мне, а я… по­ш­лю их на х..!»

 

На из­лё­те СССР Ры­би­ну от­кры­лось, что по­ми­мо офи­ци­аль­ной со­вет­ской жиз­ни, о ко­то­рой – ког­да не спа­ли – чи­та­ли в пе­ри­о­ди­ке па­ци­ен­ты пси­хи­а­т­ри­че­с­кой кли­ни­ки, ока­зы­ва­ет­ся, су­ще­ст­во­ва­ла и дру­гая, где ки­пе­ла пусть стран­ная, но мысль, оп­ро­бо­ва­лись не ме­нее стран­ные тех­но­ло­гии, ве­лись в выс­шей сте­пе­ни стран­ные ис­сле­до­ва­ния.

Это бы­ли сиг­на­лы из глу­би­ны, го­ло­са ут­ро­бы, те­ле­па­тия пла­цен­ты, тай­но­пись бес­соз­на­тель­но­го. Сме­хо­твор­ный, на пер­вый взгляд, па­рал­лель­ный мир как раз и был той са­мой «тём­ной ком­на­той», где над­ле­жа­ло ло­вить «чёр­ную кош­ку» пра­виль­ных ре­ше­ний. В ста­рых и но­вых су­е­ве­ри­ях, бре­де су­мас­шед­ших, дет­ских рас­ска­зах о чу­де­сах, ру­ко­пис­ных фи­ло­соф­ских трак­та­тах в уче­ни­че­с­ких те­т­ра­дях, не под­да­ю­щих­ся ло­ги­ке ре­зуль­та­тах псев­до­на­уч­ных ис­сле­до­ва­ни­й, от­кро­ве­ни­ях шар­ла­та­нов и лже­про­ро­ков, ко­то­рым, тем не ме­нее, охот­но вни­ма­ли, во всём сво­ём ис­крен­нем не­по­треб­ст­ве и из­мен­чи­вом по­сто­ян­ст­ве про­яв­ля­лась ду­ша на­ро­да. Ско­рее да­же не ду­ша, а «про­то­ду­ша», то са­мое те­с­то, из ко­то­ро­го Гос­подь, по­доб­но пе­ка­рю, вы­пе­кал, об­жи­гал в пе­чи не­из­быв­ной Сво­ей люб­ви штуч­ные ду­ши.

Но сы­ро­го те­с­та – би­о­мас­сы – в ми­ре бы­ло не­из­ме­ри­мо боль­ше, чем штуч­ной вы­печ­ки. Оно бро­ди­ло, во­ро­ча­ло сле­пым ли­цом, ища дрож­жей, что­бы по­ве­дать ми­ру свою пе­чаль. На­до бы­ло на­учить­ся чи­тать ие­рог­ли­фы сле­по­го ли­ца, вслу­ши­вать­ся в ну­т­ря­ное ур­ча­ние, не бо­ять­ся вды­хать его смрад и на каж­дый ас­си­ме­т­рич­ный – дру­гих по­про­с­ту быть не мог­ло – во­прос на­род­ной «про­то­ду­ши» да­вать ас­си­ме­т­рич­ный же от­вет. И тог­да «раз­ви­той» со­ци­а­лизм об­рёл бы вто­рое – не смрад­ное – ды­ха­ние, сла­до­ст­ный, как хмель­ная пес­ня, за­стой длил­ся бы веч­но, СССР ос­та­вал­ся бы не­по­бе­ди­мым.

К при­ме­ру, хо­до­ков – рас­ст­ре­лять. Или, что ещё дей­ст­вен­нее, пу­с­тить та­кой слух.

Ма­у­зер-яй­це­но­сец на воз­душ­ном ша­ре пу­с­тить над Рос­си­ей, что­бы всё жи­вое на бо­го­спа­са­е­мом про­ст­ран­ст­ве пло­ди­лось и раз­мно­жа­лось.

Боль­шую со­вет­скую эн­цик­ло­пе­дию сно­ви­де­ний сде­лать школь­ным пред­ме­том, что­бы все зна­ли, сколь при­чуд­лив, урод­лив, не­пред­ска­зу­ем и не­чист вну­т­рен­ний мир че­ло­ве­ка.

Но не до­шли ру­ки.

Юрий Ан­д­ро­пов – пред­по­след­ний (Чер­нен­ко не в счёт) ген­сек про­из­нёс му­д­рые сло­ва: «Мы не зна­ем стра­ны, в ко­то­рой жи­вём». По­зд­но спо­хва­тил­ся. Кто знал, у ко­го до­хо­ди­ли ру­ки, тем он в быт­ность пред­се­да­те­лем КГБ так да­вал по ру­кам, что ру­ки сра­зу пря­та­лись в кар­ма­ны, а то и за спи­ну.

Ко­неч­но, ма­разм вла­с­ти или власть ма­раз­ма – это то­же ас­си­ме­т­рич­ный от­вет на дет­ские во­про­сы на­ро­да, но не на­столь­ко эф­фек­тив­ный, что­бы по­вер­нуть ко­ле­со ис­то­рии в нуж­ную сто­ро­ну.

Тай­на ис­то­рии, как по­нял Ры­бин, за­клю­ча­лась в от­сут­ст­вии не­о­бра­ти­мых про­цес­сов. Все про­цес­сы бы­ли об­ра­ти­мы­ми. Не­о­бра­ти­мый про­цесс мож­но бы­ло упо­до­бить дев­ст­вен­ни­це на дис­ко­те­ке в во­ин­ской ча­с­ти. Ос­нов­ным за­ко­ном ис­то­рии яв­ля­лось от­сут­ст­вие вся­ких за­ко­нов, то есть сплош­ное без­за­ко­ние, ог­ра­ни­чен­ное ко­неч­но­с­тью все­го су­ще­го, об­ман­чи­во при­ни­ма­е­мо­го за не­из­беж­ное са­мо­унич­то­же­ние зла. Зло, как и до­б­ро, как всё на све­те, вклю­чая сам свет, бы­ло ко­неч­но во вре­ме­ни и про­ст­ран­ст­ве.

Во вре­мя пу­те­ше­ст­вий по кор­ча­ще­му­ся в пред­смерт­ных су­до­ро­гах СССР Ры­би­ну яви­лась мысль, объ­яс­ня­ю­щая ус­т­рой­ст­во ми­ра: выс­шая и по­след­няя ста­дия люб­ви к че­му-то – унич­то­же­ние это­го че­го-то. На­по­ле­он Бо­на­парт на­вер­ня­ка лю­бил Фран­цию, пре­вра­щён­ную им в мо­гу­чую им­пе­рию, но уг­ро­бил её в че­ре­де войн. Гит­лер, мож­но пред­по­ло­жить, то­же лю­бил со­здан­ный им Тре­тий Рейх, но по­хо­ро­нил его в ру­и­нах. И Ста­лин бес­ко­неч­но лю­бил СССР, рас­ст­ре­ли­вая и от­прав­ляя в ла­ге­ря его граж­дан. Ста­лин, в от­ли­чие от Гит­ле­ра и На­по­ле­о­на, по­ни­мал, что лю­бовь не мо­жет быть веч­ной, и на­шёл един­ст­вен­но вер­ную фор­му­лу про­дле­ния су­ще­ст­во­ва­ния лю­би­мо­го пред­ме­та по­сред­ст­вом до­зи­ро­ван­но­го его унич­то­же­ния. До­зи­ро­ван­ное унич­то­же­ние ук­реп­ля­ло, за­ка­ля­ло, пре­вра­ща­ло пред­мет в сталь сре­ди ок­ру­жа­ю­щих его мяг­ких ме­тал­лов.

Ко­неч­ной точ­кой люб­ви яв­лял­ся аб­со­лют, но он был прин­ци­пи­аль­но не­до­сту­пен, по­то­му что про­ти­во­ре­чил Бо­жь­е­му Про­мыс­лу. Ста­лин, хо­тя и имел под ру­кой сталь­ной на­род, со­зна­тель­но от­сту­пил от аб­со­лю­та: не бро­сил в со­рок пя­том не­по­бе­ди­мые рус­ские ар­мии к Ла-Ман­шу, не вы­швыр­нул к чёр­то­вой ма­те­ри аме­ри­кан­цев из Гер­ма­нии, а по­сле не на­чал ядер­ную вой­ну. Он сми­рил­ся с не­из­беж­ным, при­знал пер­вен­ст­во Бо­жь­е­го Про­мыс­ла, и тем са­мым со­здал пре­це­дент ус­той­чи­вой во вре­ме­ни и про­ст­ран­ст­ве люб­ви.

Но Ста­лин умер, лю­дей пе­ре­ста­ли от­прав­лять в ла­ге­ря и рас­ст­ре­ли­вать – и лю­бовь пре­вра­ти­лась в по­сты­лое со­жи­тель­ст­во.

Та­ким об­ра­зом, ко­ле­со ис­то­рии ка­ти­лось са­мо­сто­я­тель­но – ку­да хо­те­ло и как хо­те­ло. Лю­бая воз­двиг­ну­тая людь­ми во вре­ме­ни и про­ст­ран­ст­ве кон­ст­рук­ция бы­ла об­ре­че­на. Не че­рез ма­разм вла­с­ти, так че­рез рас­ст­рель­ную лю­бовь. Не че­рез ре­во­лю­цию, так че­рез вой­ну. Не че­рез вой­ну, так че­рез смер­тель­ный ви­рус. Не че­рез смер­тель­ный ви­рус, так че­рез ме­те­о­рит, сдви­га­ю­щий мо­гу­чим уда­ром Зем­лю с оси. Не че­рез сдвиг оси, так че­рез смерть од­но­го-един­ст­вен­но­го че­ло­ве­ка, на­хо­дя­ще­го­ся в цен­т­ре кон­ст­рук­ции. Во­ис­ти­ну, в этой иг­ре ко­ле­со ис­то­рии бы­ло не пе­ре­иг­рать, не при­ст­ро­ить к те­ле­ге дол­го­иг­ра­ю­ще­го за­мыс­ла. В луч­шем слу­чае – отой­ти в сто­рон­ку, не по­пасть под не­го, а то и удач­но за­прыг­нуть, как на но­ро­ви­с­то­го ко­ня, да и пе­ре­ле­теть из гря­зи в кня­зи. Кто был ни­чем, тот ста­нет всем.

Эта мысль ус­по­ко­и­ла Ры­би­на. Все­гда че­го-то жаль, по­ду­мал он, осо­бен­но мо­ло­до­с­ти, уте­ка­ю­щей, как во­да сквозь паль­цы, жиз­ни. За­чем жить, ес­ли де­вуш­ки смо­т­рят сквозь те­бя, как сквозь ис­пор­чен­ный воз­дух. Всё – сквозь! Пер­ма­нент­ная ка­та­ст­ро­фа – ес­те­ст­вен­ное со­сто­я­ние ци­ви­ли­за­ции и, сле­до­ва­тель­но, че­ло­ве­че­с­кой ду­ши.

Ры­бин по­нял, что глав­ное со­бы­тие, вы­пав­шее на его век, про­ехав­шее чу­гун­ным ко­ле­сом (ис­то­рии) по его жиз­ни – ко­нец со­вет­ской им­пе­рии, из­ме­нив­ший не толь­ко по­ли­ти­че­с­кую кар­ту ми­ра, но и че­ло­ве­че­с­кие от­но­ше­ния на од­ной ше­с­той ча­с­ти это­го ми­ра. Это бы­ли от­но­ше­ния кон­ца вре­мён, то есть бу­ду­ще­го. В со­вет­ской им­пе­рии ста­ри­кам на­зна­ча­ли пен­сию, на ко­то­рую те мог­ли жить, ос­во­бож­да­ли от пла­ты за ком­му­наль­ные ус­лу­ги. В но­вой Рос­сии ос­во­бож­дён­ных не от ком­му­наль­ных пла­те­жей, но от пен­сий ста­ри­ков уби­ва­ли, что­бы за­вла­деть их квар­ти­ра­ми. В со­вет­ской им­пе­рии бес­при­зор­ных де­тей по­ме­ща­ли в дет­ские до­ма, где их пусть не очень хо­ро­шо, но кор­ми­ли, не по по­след­ней мо­де, но оде­ва­ли. В но­вой Рос­сии бес­при­зор­ных де­тей про­да­ва­ли в при­то­ны или рас­чле­ня­ли на ор­га­ны. Не ме­нее скорб­ную транс­фор­ма­цию пре­тер­пе­ли от­но­ше­ния лю­дей в се­мье, на ра­бо­те и да­же меж­ду по­ла­ми.

Та­ков был мир, в ко­то­ром су­ще­ст­во­вал Ры­бин. От­ри­ца­ние без дей­ст­вия, или от­ри­ца­ние без­дей­ст­ви­ем, так мож­но бы­ло оха­рак­те­ри­зо­вать от­но­ше­ние Ры­би­на к это­му ми­ру. Ры­бин не ве­рил, как его быв­ший глав­ный ре­дак­тор, что власть за­хо­чет при­во­дить жизнь в стра­не в не­кую по­нят­ную на­се­ле­нию си­с­те­му, а по­то­му пой­дёт на по­клон к лю­дям, по­ни­ма­ю­щим, что та­кое го­су­дар­ст­во. По­ка что, на­про­тив, ос­та­точ­ная мощь го­су­дар­ст­ва ис­поль­зо­ва­лась людь­ми во вла­с­ти в меж­до­усоб­ной борь­бе, а вся­кая не­за­ви­си­мая от вла­с­ти удач­ная струк­ту­ра, будь то биз­нес, пар­тия, об­ще­ст­вен­ное дви­же­ние или объ­е­ди­не­ние, си­с­тем­но вла­с­тью при­сва­и­ва­лась, или – ес­ли не по­лу­ча­лось при­сво­ить – унич­то­жа­лась.

Рань­ше вла­с­ти на­до бы­ло клясть­ся в люб­ви, по­то­му что она пе­ре­до­вая, ком­му­ни­с­ти­че­с­кая, са­мая спра­вед­ли­вая и так да­лее. Те­перь ей на­до бы­ло клясть­ся в люб­ви, по­то­му что она мог­ла, ес­ли за­хо­чет, всё от­нять. Ру­гать власть ос­ме­ли­ва­лись те, у ко­го ни­че­го не бы­ло и, сле­до­ва­тель­но, у ко­го не­че­го бы­ло от­ни­мать.

 

Ры­бин так и не при­мк­нул к бес­силь­ной ар­мии по­след­них сол­дат ком­му­ни­с­ти­че­с­кой им­пе­рии. Он был, ско­рее, её воль­но­оп­ре­де­ля­ю­щим­ся со­чув­ст­ву­ю­щим ис­сле­до­ва­те­лем.

На уг­рю­мых ли­цах спи­ва­ю­щих­ся со­вет­ских ра­бо­тяг, по­доб­но про­гор­к­ло­му жи­ру на ско­во­род­ке, ча­дил, до­го­рал сво­ра­чи­ва­е­мый с ли­ца зем­ли, как не­год­ное по­кры­ва­ло, не­за­вер­шён­ный со­ци­аль­ный про­ект. Ещё ле­та­ли в ко­с­мос ко­раб­ли, пе­ре­кры­ва­лись ре­ки, воз­во­ди­лись ГЭС, ук­ла­ды­ва­лись же­лез­но­до­рож­ные пу­ти, за­пу­с­ка­лись ки­ло­ме­т­ро­вые сбо­роч­ные ли­нии, но СССР был об­ре­чён, по­то­му что ни­кто не хо­тел его за­щи­щать. Ед­ва стра­на, во­семь­де­сят лет ис­прав­но ду­шив­шая сво­их граж­дан, ос­ла­би­ла хват­ку, граж­да­не мгно­вен­но при­ду­ши­ли её. Па­мять о не­вин­ных за­губ­лен­ных ду­шах пе­ре­ве­си­ла на не­ви­ди­мых ве­сах бес­плат­ную ме­ди­ци­ну, об­ра­зо­ва­ние и все­об­щее тру­до­ус­т­рой­ст­во. За­кон, как та са­мая змея, вце­пил­ся в соб­ст­вен­ный хвост, пре­вра­тив­шись в без­за­ко­ние. СССР ду­ши­ли не за за­губ­лен­ные ду­ши, но за от­сут­ст­вие мод­ных то­ва­ров, оче­ре­ди за кол­ба­сой, ту­пые парт­со­б­ра­ния, труд­ный вы­езд за гра­ни­цу, го­не­ния на дис­си­ден­тов и цен­зу­ру.

Ни­кто не объ­яс­нял на­ро­ду, что при вож­де­лен­ном плю­се – то­ва­рах на пол­ках, до­ступ­ном за­гран­па­с­пор­те, жур­на­лах с го­лы­ми ба­ба­ми, Со­лже­ни­цы­ным и На­бо­ко­вым в книж­ных ма­га­зи­нах, в ми­нус ух­нут дет­ские са­ды, спор­тив­ные шко­лы, круж­ки при двор­цах пи­о­не­ров вме­с­те с са­ми­ми двор­ца­ми пи­о­не­ров, по­ли­кли­ни­ки, боль­ни­цы, проф­со­юз­ные пу­тёв­ки, пен­сии, бес­плат­ные ин­сти­ту­ты, жи­льё и так да­лее и то­му по­доб­ное.

Сдув­шись, ате­и­с­ти­че­с­кое го­су­дар­ст­во, как крош­ки со сто­ла, смах­ну­ло с ли­ца зем­ли хри­с­ти­ан­ские до­б­ро­де­те­ли, при­сут­ст­во­вав­шие по умол­ча­нию в про­ти­во­сто­я­щих об­ще­ст­вен­ных си­с­те­мах. Че­ло­ве­че­ст­во вер­ну­лось в до­ре­ли­ги­оз­ные вре­ме­на, упо­до­би­лось кро­во­жад­но­му сбо­ри­щу пер­во­быт­ных пле­мён, не зна­ю­щих Бо­га и ве­ры, упо­ва­ю­щих толь­ко на си­лу и уда­чу.

 

Юрий КОЗЛОВ

Юрий Ви­ль­я­мо­вич Коз­лов ро­дил­ся в го­ро­де Ве­ли­кие Лу­ки в 1953 го­ду. Пер­вый его ро­ман «Изо­б­ре­те­ние ве­ло­си­пе­да» уви­дел свет в 1979 го­ду. Боль­шой по­пу­ляр­но­с­тью у чи­та­те­лей поль­зу­ют­ся та­кие про­из­ве­де­ния пи­са­те­ля, как по­весть «Ге­о­по­ли­ти­че­с­кий ро­манс», ро­ма­ны «Пу­с­ты­ня от­ро­че­ст­ва», «Ноч­ная охо­та», «Про­си­тель», «Ре­фор­ма­тор», «Ко­ло­дец про­ро­ков», «Оди­но­че­ст­во ве­щей» и «За­кры­тая таб­ли­ца».