Архив : №41. 08.10.2010

Тёплые письма

Близ­ким зна­ко­мым в по­след­ние го­ды жиз­ни Алек­сей Пра­со­лов го­во­рил:

– Что у ме­ня есть хо­ро­шее в Рос­со­ши, так это се­мья Ли­лии Ива­нов­ны Глаз­ко.

По­да­рил ей фо­то­гра­фию, на обо­ро­те сво­е­го пор­т­ре­та раз­ма­ши­с­то на­пи­сал:

 

Для Ли­лии Ива­нов­ны – Та­кое бы слу­чись! – Пе­ре­пи­сал бы за­но­во Сти­хи свои и жизнь!..

Вес­ной 1967 го­да вме­с­те с во­ро­неж­ски­ми ли­те­ра­то­ра­ми Пра­со­лов вы­сту­пал пе­ред чи­та­те­ля­ми на ро­ди­не. Встре­ча про­шла хо­ро­шо, сти­хи со­брав­ши­е­ся при­ни­ма­ли до­б­ро­же­ла­тель­но. И в пер­вую оче­редь – пра­со­лов­ские. Ве­чер в же­лез­но­до­рож­ном клу­бе ор­га­ни­зо­ва­ла ра­бо­та­ю­щая там Глаз­ко. Са­ма она ко­рен­ная ме­ст­ная жи­тель­ни­ца, ро­дом из се­мьи Мор­дов­це­вых, из­ве­ст­ных в Рос­со­ши по­том­ст­вен­ных ма­ши­ни­с­тов-же­лез­но­до­рож­ни­ков. Учи­тель­ни­ца, из шко­лы вна­ча­ле нуж­да за­ста­ви­ла пе­рей­ти на клуб­ную ра­бо­ту, при­смо­т­ре­лась – по­нра­ви­лось. Так и ос­та­лась здесь за­ни­мать­ся с де­ть­ми и под­ро­ст­ка­ми. Лю­бит ли­те­ра­ту­ру, жи­во­пись, му­зы­ку. И ра­бо­ту свою по­свя­ща­ет то­му, что­бы не­рав­но­душ­ны­ми к ис­кус­ст­ву рос­ли её вос­пи­тан­ни­ки.

В Ли­лии Ива­нов­не по­чув­ст­во­вал Пра­со­лов близ­ко­го се­бе че­ло­ве­ка. С той пер­вой встре­чи ча­с­то при­хо­дил к ней от­ве­с­ти ду­шу в раз­го­во­ре. Про­дол­жа­лись бе­се­ды и по­сле его вне­зап­ных отъ­ез­дов, в тёп­лых пись­мах. Бу­ма­га хра­нит его со­кро­вен­ное сло­во, его ве­ру в то, что за­пе­чат­лён­ный на ли­с­те «мой мир в ка­кой-то ме­ре пе­ре­даст­ся дру­го­му» че­ло­ве­ку, ко­то­рый «со­хра­ня­ет се­бя, своё, до­ро­жит каж­дой кру­пи­цей свет­ло­го и чи­с­то­го в жиз­ни».

– Но­чи я не ви­дел... А ви­жу на­ро­див­ший­ся день, и вно­шу я в не­го свою ду­шу, уже на­столь­ко при­вык­шую к на­пря­же­нию, что для неё, ка­жет­ся, не су­ще­ст­ву­ет по­ня­тий – ус­та­лость и бо­д­рость: од­но по­хо­же на дру­гое. Я да­же сут­ки не вос­при­ни­маю как еди­ни­цу вре­ме­ни, – есть свет за ок­ном и нет све­та, – это всё, что в мо­их гла­зах. Гос­по­ди, сча­с­тье ли это или му­ка моя – ни­че­го я не раз­би­раю от­дель­но и не хо­чу раз­би­рать.

Пой­ду даль­ше сквозь всё, что мне суж­де­но, как оно – сквозь ме­ня про­хо­дит на­ск­возь. А мо­жет, и ос­та­нет­ся всё це­ли­ком во мне – но всё это уже не чув­ст­во, а рас­суж­де­ния. А мне их мень­ше все­го тре­бу­ет­ся.

– ...Я го­рел же­ла­ни­ем в дет­ст­ве хоть раз ото­рвать­ся от зем­ли на пла­не­ре, на са­мо­лё­те, на воз­душ­ном ша­ре, пе­ре­де­лал де­сят­ки мо­де­лей ге­ли­коп­те­ров, пла­не­ров, са­мо­лё­тов раз­ных ти­пов – от ПЕ-3 до яс­треб­ка ЛА-5, от МЕ-109 до Ю-88 и 89 (этих ма­с­те­рил для ми­ше­ней – «сби­вал» из ар­ба­ле­та, из са­мо­па­ла, из тро­фей­ной не­мец­кой вин­тов­ки бо­е­вым за­ря­дом, в ко­то­ром на­по­ло­ви­ну убав­лял по­ро­ха). Всё бы­ло, да­же два слу­чая, ког­да я еле уце­лел от бро­шен­ной мною гра­на­ты и от не­мец­кой ми­ны, рас­ст­ре­лян­ной мною на ре­ке Чёр­ной Ка­лит­ве. О, вре­ме­на! Нас сол­да­ты на­зы­ва­ли «вто­рой фронт» и гро­зи­лись ото­драть за уши за все эти про­дел­ки.

А для нас это бы­ла на­сто­я­щая, пол­ная ри­с­ка жизнь!

– ...Как ле­тит вре­мя! Мы уже во сне не ле­та­ем. А я ле­тал дол­го, лет до 36 во сне. (Из пись­ма И.Рос­тов­це­вой: «Не­уже­ли я ещё рас­ту? Ле­тел над по­ля­ми, ви­дел вни­зу си­зую по­лынь, паш­ню, ку­с­ты и по­том на до­ро­ге кос­нул­ся но­гой тёп­лой от солн­ца пы­ли…»). И так лег­ко мне бы­ло про­сы­пать­ся по­сле па­ре­ния над зем­лёй! Се­го­дня моя зна­ко­мая ска­за­ла: «А во­об­ще ты ког­да идёшь, ког­да си­дишь, всё ка­жет­ся, хо­чешь из че­го-то вы­рвать­ся и уле­теть. Не за­ме­чал за со­бой?» Вид­но, вну­т­рен­нее вы­да­ёт­ся мной на гла­за, ког­да эти гла­за вни­ма­тель­ны и по­ни­ма­ю­щи.

 

Мы опять с то­бою от­ле­те­ли, и не див­но да­же, что вни­зу ос­та­лись толь­ко те­ни, да и те не на­ши. Сквозь кри­с­тал­лы воз­ду­ха уви­дим всё, что нас то­ми­ло, но не бу­дем счёт ве­с­ти оби­дам, про­ле­тая ми­мо.

 

– ...Ду­маю: хо­ро­шо, что че­ло­век со­хра­ня­ет се­бя, своё, до­ро­жит каж­дой кру­пи­цей свя­то­го и чи­с­то­го в жиз­ни – и да­же раз­го­вор на бу­ма­ге с ним очень ну­жен. А я как го­то­вил­ся к не­му се­го­дня и вче­ра, ког­да по­лу­чил пись­мо. А го­то­вить­ся – это преж­де все­го отой­ти от су­е­ты, вы­мыть ру­ку и ду­шу от га­зе­ты, от все­го, что так да­ле­ко от мо­е­го су­ще­го. Пе­ред тем как встре­тить­ся со сво­им пре­рван­ным де­лом, ре­шил по­го­во­рить на­еди­не с ли­с­та­ми бу­ма­ги, где то­же от­ра­зит­ся мой мир и в ка­кой-то ме­ре пе­ре­даст­ся дру­го­му. Да бу­дет так!

– ...Уда­лось уд­рать на 21 день в ни­ку­да, там сре­ди зим­не­го ле­са, в ви­ду на­по­ло­ви­ну – до се­ре­ди­ны – за­мёрз­ше­го До­на я вспом­нил дру­гой лес, дру­гую ре­ку Са­ва­лу, Са­валь­ский лес, бо­га­тый бе­рё­за­ми, вспо­ми­нал жи­вую ду­шу, жёг­шую ко­с­тёр со мной и без ме­ня на мар­тов­ском сне­гу, впро­чем, Вы про­чтё­те всё в «Ог­ни­ще» (Ог­ни­ще – лес, вы­жжен­ный для по­се­ва. А по­сев бы­ва­ет раз­ный...). И пи­са­лось же мне в те дни, в ян­ва­ре!

– ...Уд­рал в Гре­мя­чье, где но­че­вал, а в 4 ут­ра брал ма­те­ри­ал на фер­ме.

– ...Ночь вы­пи­сы­вал­ся до 3 ча­сов ут­ра – сроч­ный ма­те­ри­ал на це­лую стра­ни­цу. Сдал всё до обе­да. А те­перь под бой ку­ран­тов бе­гу че­рез до­ро­гу к ящи­ку, как Вань­ка Жу­ков, и опу­с­каю под по­лу­ноч­ным не­бом пись­ма. Да бу­дут они для всех тёп­лы­ми. А я уй­ду ту­да, где нет сно­ви­де­ний.

 

Раз­ду­мья-раз­го­во­ры о близ­ких «жи­вых ду­шах» про­дол­жа­лись, пе­ре­ме­жа­лись с ра­бо­той над сти­ха­ми. Об этом Пра­со­лов ска­жет в пись­ме дру­гу – про­за­и­ку Ва­си­лию Бе­ло­кры­ло­ву:

– Два пись­ма – от те­бя и от зна­ко­мой из Рос­со­ши. Это мо­ло­дая жен­щи­на, мать дво­их де­тей, ум­ная же­на, име­ю­щая до­б­ро­го, но ни­че­го об­ще­го с ней не име­ю­ще­го и не то­с­ку­ю­ще­го об этом му­жа, – ему ведь про­сто не до­хо­дит, ка­ким ми­ром она пол­на, чем ды­шит... очень чи­с­тая, не­по­сред­ст­вен­ная.

Вот по­слу­шай, она пи­шет:

«Не­дав­но по ра­дио пе­ре­да­ва­ли по­эти­че­с­кий сбор­ник «От ян­ва­ря до ян­ва­ря». Я так яс­но пред­ста­ви­ла про­буж­де­ние при­ро­ды вес­ной, что вдруг по­чув­ст­во­ва­ла, как... вес­на при­вет­ли­во гля­дит на ме­ня гла­за­ми ягод, а ве­тер ла­с­ка­ет мои ру­ки и но­ги – и ком­на­та на­пол­ни­лась за­па­ха­ми вес­ны – мя­ты, ро­маш­ки, зем­ля­ни­ки. О бо­же! Про­тив­ный за­пах га­ри... Ши­пя и пе­нясь, мо­ло­ко не­го­до­ва­ло на не­ра­ди­вую хо­зяй­ку, изо всех сил ста­ра­лось на­пом­нить мне обя­зан­но­с­ти же­ны и ма­те­ри. Так про­шёл мой по­эти­че­с­кий час...».

Апо­фе­оз рус­ской жен­щи­ны (да и толь­ко ли рус­ской) – её ук­ра­ден­ный у судь­бы на миг пра­зд­ник, ко­то­рый при­над­ле­жит ей, жен­щи­не, но от­нят «бла­го­по­лу­чи­ем жиз­ни», и её, жен­щи­ны, ти­хий и страш­ный вот этой без­глас­но­с­тью рек­ви­ем. И вряд ли это от­но­сит­ся толь­ко к жен­щи­не – мы с ней на рав­ных ус­ло­ви­ях в на­ше вре­мя. Я с нею зна­ком дав­но, встре­чи оп­ре­де­ля­ют­ся мо­им пре­бы­ва­ни­ем в Рос­со­ши – эпи­зо­ди­че­с­ки­ми, но дай мне Бог не­мно­го, но по­боль­ше та­ких эпи­зо­дов.

Они – це­лая жизнь для серд­ца, ко­то­рое с та­ки­ми ду­ша­ми ищет от­ды­ха – в дей­ст­вии. Я при­хо­жу в её все­гда люд­ный, но бес­тол­ко­во су­ет­ной мир, смо­т­рю с нею с бал­ко­на фильм о зве­рях и пти­цах, слу­шаю за­пись их язы­ка или ви­жу на сце­не, вни­зу, тан­цов­щи­цу (вы­сту­па­ю­щую и за ру­бе­жом в ан­сам­б­ле), во­жусь с де­ть­ми, раз­ве­ши­вая для них на ни­точ­ках то, что они долж­ны сре­зать с за­вя­зан­ны­ми гла­за­ми, – и с нею чув­ст­вую, как ни­ког­да – с же­ной, что та­кое для ме­ня де­ти – эти са­мые му­д­рые при­род­ной му­д­ро­с­тью су­ще­ст­ва, ещё не обо­га­щён­ные, а за­од­но и не ис­пор­чен­ные на­шей му­д­ро­с­тью, и вдруг по­сле все­го это­го встря­хи­ва­юсь и смо­т­рю этой жен­щи­не в гла­за, ожи­дая от­ве­та на во­прос: кон­чи­лась иг­ра? Нет, иг­ры и не бы­ло – бы­ла та жизнь, ко­то­рая да­ёт­ся нам ма­лы­ми до­за­ми, – как спа­си­тель­ное сред­ст­во, ибо дан­ная боль­шей до­зой, она те­ря­ет воз­дей­ст­вие на нас – це­ли­тель­ное воз­дей­ст­вие, даль­ше сле­ду­ет за­ждав­ша­я­ся вы­хо­да че­ло­ве­че­с­кая по­ш­лость. Вот оно, брат, как в че­ло­ве­ке, при всём его же­ла­нии быть не та­ким.

Из­ви­ни, что на­чал не с тво­е­го пись­ма, но, соб­ст­вен­но го­во­ря, это же­ла­ние – «по­де­лить­ся» с то­бой хо­ро­шим че­ло­ве­ком, тем бо­лее жен­щи­ной (а мы этим, ох, как не бо­га­ты!), и есть от­вет на твоё чув­ст­во, свой­ст­вен­ное всем нам, – чув­ст­во то­с­ки по не­за­уряд­ным, об­жи­га­ю­щим ду­шам, ко­то­рых мы не на­шли, что­бы иметь их все­гда ря­дом. Мо­жет быть, на­хо­дя их – по­жиз­нен­но со­сто­я­щих при дру­гих, – мы как раз и об­жи­га­ем­ся их ог­нём, а они – на­шим. Ты вер­но за­ме­тил, что их огонь не­вы­но­сим для нас, ес­ли он по­сто­я­нен, рав­но как и наш для них при том же ус­ло­вии. Чув­ст­во «при­об­ре­тён­но­с­ти» уби­ва­ет лю­бовь и чу­тьё ис­ка­те­ля. Од­ни при­ни­ма­ют это как нор­маль­ное, ко­неч­ное – и жи­вут рав­но, дру­гие, про­ни­зан­ные ужа­сом этой нор­маль­но­с­ти, рвут­ся, рвут всё, что теп­ло и уют­но об­ня­ло их и сде­ла­ло кры­лья не­нуж­ны­ми, как у до­маш­ней пти­цы, и ле­тят, что­бы сбить с се­бя да­же за­пах той жиз­ни. Им боль­но – они ведь ос­та­ви­ли там часть се­бя – и ча­с­то не­воз­вра­ти­мую, – но за­то они об­ре­ли от­но­ше­ния очень мно­гих лю­дей – ча­с­ти че­ло­ве­че­ст­ва. И хо­тя судь­бы та­ких дра­ма­тич­ны, а по­рою тра­гич­ны – это ре­зуль­тат го­ре­ния. Со­вер­шен­но бес­плод­ным го­ре­ние не бы­ва­ет – при лю­бом тра­ги­че­с­ком ис­хо­де.

Спа­си­бо, что «Ог­ни­ще» ты ес­те­ст­вен­но вос­при­нял – не как сти­хи, чти­во, про­из­ве­де­ние и проч., а как что-то своё. Ког­да я пи­сал, я толь­ко чу­ть­ём на­щу­пы­вал тро­пу, по ко­то­рой Она ме­ня не ве­ла, а при­тя­га­тель­но ма­ни­ла. Сре­ди слов я мог её по­те­рять, но она ока­за­лась силь­ней ли­те­ра­тур­ных на­ших де­б­рей – об­ра­зов, тех­ни­ки, рит­ми­ки – все­го хо­зяй­ст­ва, ко­то­рое у нас в ак­ти­ве при пи­са­нии. И ког­да я брал раз­гон – толь­ко от­ле­та­ли на бу­ма­ге лиш­ние сло­ва, при­чём без ту­пи­ко­вых по­ис­ков нуж­ных, уга­ды­ва­е­мых то­бой на хо­ду средств вы­ра­же­ния. И те­перь я, ос­тыв, ду­маю, что не­да­ром дал сло­во ей, а не се­бе. Ведь я её чув­ст­во­вал, как сам се­бя в её шку­ре. А кто из нас сам не был в ней!

И в пись­мах в Рос­сошь про­дол­жа­лись бе­се­ды со столь до­ро­гим Пра­со­ло­ву че­ло­ве­ком – Ли­ли­ей Ива­нов­ной.

– ...Пе­ре­би­рал кни­ги – сколь­ко не­про­чи­тан­но­го! Мне к то­му же труд­но быть ис­прав­ным чи­та­те­лем: то есть тем, кто в тем­пе по­гло­ща­ет уй­му книг, да и не все­гда тре­бу­ет­ся мно­го – хо­ро­ших, при­ят­ных те­бе ав­то­ров по паль­цам пе­ре­чтёшь. Со­вре­мен­ных бе­рёшь, что­бы знать как ин­фор­ма­цию.

Прав Со­ло­ухин в сво­их пись­мах из Рус­ско­го му­зея, при­во­дя сло­ва Эк­зю­пе­ри о том, что возь­ми пес­ню XV ве­ка и пой­мёшь, на­сколь­ко мы оди­ча­ли.

– ...По­слу­шал не­сколь­ко пла­с­ти­нок: «Хор охот­ни­ков», 1-ю и 14-ю со­на­ту Бет­хо­ве­на, и за­хо­те­лось на­пи­сать пись­мо.

– Му­зы­ку клас­си­че­с­кую он очень лю­бил, – это вспо­ми­на­ет Ли­лия Ива­нов­на. – По­ста­вит пла­с­тин­ку, при­ся­дет в крес­ло, смо­т­ришь – тут он и нет его, весь за­хва­чен му­зы­кой, де­ти мо­гут толь­ко так слу­шать.

Для ме­ня он и был боль­шим ре­бён­ком. Не за­бу­ду: ос­та­ви­ла его в пар­ке с де­ть­ми, са­ма по­ка уп­рав­ля­лась в клу­бе. Воз­вра­ща­юсь и что ви­жу: из кра­си­вых осен­них ли­с­ть­ев сма­с­те­ри­ли по ко­раб­ли­ку, са­мо­заб­вен­но ду­ют в па­ру­са да ещё спо­рят – чья шху­на бы­с­т­ро­ход­ней.

Бы­ла в Вол­го­гра­де. Уда­лось ку­пить ему в за­пи­си «Силь­ву» Каль­ма­на и то­мик сти­хов Алек­сан­д­ра Твар­дов­ско­го. Кни­гу сра­зу вы­сла­ла, а пла­с­тин­кой хо­те­ла при встре­че по­ра­до­вать.

Я с сы­ном и доч­кой со­бра­ла це­лый сун­дук ре­про­дук­ций кар­тин. Жур­нал «Ого­нёк» рань­ше ра­до­вал клас­си­кой. Алек­сей Ти­мо­фе­е­вич раз­ло­жит кар­ти­ны пря­мо на по­лу. Спро­сит с улыб­кой: «Се­го­дня в Эр­ми­таж на экс­кур­сию? С кем же­ла­е­те встре­тить­ся?» О кар­ти­нах мог го­во­рить ча­са­ми, раз­гля­дит та­кие по­дроб­но­с­ти на зна­ко­мом те­бе по­лот­не, что про­сто ди­ву да­ёшь­ся, как сам рань­ше это­го не ви­дел. Алек­сей Ти­мо­фе­е­вич при­ст­ра­с­тен был к рус­ским пе­ре­движ­ни­кам. Крам­ской – зем­ляк. Ре­про­дук­ции кар­тин Ни­ко­лая Алек­сан­д­ро­ви­ча Яро­шен­ко по­дол­гу лю­бил смо­т­реть, рас­ска­зы­вал о нём мно­го и ин­те­рес­но.

Тя­ну­ло его гля­нуть на мо­ре. Меч­тал шут­ли­во: ула­дит­ся жизнь, по­ст­рою из­буш­ку на пу­с­тын­ном мор­ском бе­ре­гу и бу­ду от­шель­ни­ком.

Из цве­тов – по­ле­вая ро­маш­ка ему боль­ше бы­ла по ду­ше. Ра­до­ст­но встре­чал по­ру, ког­да за­цве­та­ла со­сна. До­ка­зы­вал: не­прав­ду о де­ре­ве го­во­рят, что со­сна зи­мой и ле­том од­ним цве­том. Зе­лё­ная, но раз­ная. Свет­лая в по­ру цве­те­ния – на гра­ни вес­ны и ле­та. За­пах хвои уже во­все не но­во­год­ний.

Ли­лии Ива­нов­не в од­ном из по­след­них пи­сем Алек­сей Ти­мо­фе­е­вич рас­ска­зы­вал:

– ...Пе­ред ок­ном от­цвет­шие под­снеж­ни­ки, ко­то­рые мы по­са­ди­ли в хо­ло­де, в са­мом на­ча­ле вес­ны. За­то си­рень за­зе­ле­не­ла друж­но и ско­ро за­те­нит па­ли­сад­ник.

 

Пётр ЧА­ЛЫЙ,

г. РОС­СОШЬ,

Во­ро­неж­ская обл.

 

На сним­ках: Ли­лия Глаз­ко. Алек­сей Пра­со­лов. 1960-е го­ды.

 

Пётр Дми­т­ри­е­вич Ча­лый ро­дил­ся в 1946 го­ду в се­ле Пер­во­май­ское (Де­ре­зо­ва­тое) Во­ро­неж­ской об­ла­с­ти. Окон­чил фи­ло­ло­ги­че­с­кий фа­куль­тет Во­ро­неж­ско­го пе­дин­сти­ту­та в 1968 го­ду. Ав­тор вось­ми книг про­зы и пе­ре­во­дов сти­хов, про­зы с ук­ра­ин­ско­го язы­ка.