Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №48. 26.11.2010

Месть

 1

Из за­пи­сок «Глу­хо­не­мо­го»:

 

«Как и пер­вый ре­бё­нок, ро­дил­ся я без при­зна­ков жиз­ни. По­ка­ти­ли скри­пу­чую те­леж­ку со мной в за­ле­де­не­лую кла­дов­ку-мерт­вуш­ку. В длин­ном-длин­ном, как веч­ность, су­м­рач­ном боль­нич­ном ко­ри­до­ре, сре­ди бо­ля­щих, за­ды­ха­ясь воз­ду­хом, на­сы­щен­ном кар­бол­кой, на гру­бо ско­ло­чен­ной ска­мье, ма­я­лась не­лад­ная Мар­фуш­ка-ду­роч­ка, рас­ка­чи­ва­ясь спра­ва на­ле­во, сле­ва на­пра­во. Оде­та в за­мыз­ган­ную чёр­ную те­ло­грей­ку, в дра­ной шер­стя­ной се­рой ша­ли. На но­гах чуд­ные ва­лен­ки, чёр­ный – но­вый, с об­ре­зан­ной до по­ло­ви­ны го­ляш­кой, и се­рый здо­ро­вен­ный, сто­птан­ный за мно­го лет во­внутрь.

Су­мас­шед­шая с виз­гом, ужас­нув боль­ных, вдруг не­ук­лю­же под­бе­жа­ла и хлё­ст­ко уда­ри­ла. Мир вспых­нул яр­кой жёл­той бо­лью, со­дрог­нув­шись все­лен­ским не­при­яти­ем; ре­бё­нок за­пи­щал во­пре­ки, ведь жи­вое ус­пе­ло при­нять, что он мёртв, сми­ри­лось и, по­жа­луй, об­ра­до­ва­лось смер­ти.

Александр ЛАТКИН
Александр ЛАТКИН

Я ис­ко­ни пря­тал­ся от лю­дей, стре­мил­ся ис­чез­нуть в заб­ве­ние. И род­ст­вен­ни­ки всё вре­мя ме­ня ку­да-ни­будь от­прав­ля­ли, хо­тя бы на вре­мя «с глаз до­лой», пре­зи­рая клич­ка­ми «Урод в жо­пе но­ги!», «Нем­тырь», «Не­му­хэй».

Мо­жет быть, ни­кто мне и не го­во­рил, но сло­ва те свя­зы­ва­ют с жиз­нью: «Не оз­лоб­ляй­ся! Злоб­ны­ми ду­ша­ми пи­та­ют­ся тём­ные си­лы, тер­зая их и му­чи­тель­но дол­го унич­то­жая...»

Мар­фуш­ка, из­му­чен­ная бе­зу­ми­ем, за­мёрз­ла на крыль­це бро­шен­но­го Ста­ро­го до­ма Цы­га­но­вых. По­че­му там? В её ру­ке был за­жат ти­ка­ю­щий бу­диль­ник.

Судь­ба по­гиб­нуть от хо­ло­да и по­след­не­му близ­ко­му мне че­ло­ве­ку – Да­шень­ке. Она из ры­жих чил­ча­ги­ров, но не Аб­ра­мо­вых, а Ря­бух; по­то­му пу­та­ют, что Ря­бух уже за­бы­ли – они все по­гиб­ли, ни­ко­го нет.

Да­ша, её ро­ди­те­ли ис­чез­ли в тай­ге, вос­пи­ты­ва­лась у ба­буш­ки. Ба­ба Ва­ря, как и Да­ша, ду­ма­ла, что я не слы­шу. Обе мне жа­ло­ва­лись. «Всё рав­но че­ло­век, хошь не слы­шит и ска­зать ни­че­го не мо­жет». Злоб­ная ста­ру­ха от­вра­ща­ю­ще ши­пе­ла, сго­рая от не­на­ви­с­ти к ка­ким-то лю­дям. И пла­ка­ла ста­ру­ше­чь­и­ми сле­за­ми: вся жизнь бес­смыс­лен­на и ник­чём­на. А внуч­ка спо­кой­но и чёт­ко тре­бо­ва­ла: «Не смей мне го­во­рить, кто они! Я ни­ко­му мстить не со­би­ра­юсь!»

«Те­бе-то я. Ни­ког­да! На ку­соч­ки ре­зать бу­дут – не ска­жу!»

А мне она твер­ди­ла: «Они в ужа­се жи­вут. Рань­ше хошь зна­ли, от­ку­да удар ждать...»

...Скаль­ная сте­на от­вес­на в чёр­ную глу­би­ну жут­ко при­тя­ги­ва­ю­ще­го ому­та. При сред­нем уров­не под со­ро­ка­ме­т­ро­вой ска­лой бур­лит, как и пять ты­сяч лет на­зад; тог­да ре­ка во­шла в ны­неш­ние бе­ре­га и мед­лен­но-мед­лен­но за­во­ра­жи­ва­ю­ще веч­но те­чёт. За ней то и де­ло от на­ле­та­ю­ще­го ве­тер­ка взблё­с­ки­ва­ют за при­бреж­ны­ми ли­ст­вен­ни­ца­ми, зо­ло­то­ст­воль­ны­ми со­сна­ми, че­рё­му­ха­ми, бе­рё­за­ми да ива­ми-таль­ни­ка­ми за­лив­ные озё­ра, ста­ри­цы и не­сколь­ко про­ток. По их бе­ре­гам тём­но-зе­лё­ные гу­с­тые тра­вы по по­яс. А на по­ля­нах сей­час цве­ты ли­ло­вые иван-чая.

Да­ша из­ред­ка при­хо­ди­ла к тол­стен­ной со­сне, упав­шей на краю ска­лы над ому­том. Ме­с­то в ки­ло­ме­т­ре от се­ла, уе­ди­нён­ное, спо­кой­ное, но не без­молв­ное. И в ти­хую по­го­ду со­сны чуть-чуть по­шум­ли­ва­ют. В тай­ге ти­ши­ны не бы­ва­ет. Да­же сну­ю­щие по жиз­нен­но не­об­хо­ди­мым пу­тям му­ра­вьи шур­шат.

Де­вуш­ка ос­то­рож­на. Но я улав­ли­вал её при­бли­же­ние из­да­ли.

– Всё бо­юсь те­бя на­пу­гать. За­бы­ваю. Мо­жет, и хо­ро­шо, что ты глу­хой и не го­во­ришь. – И при­са­жи­ва­лась ря­дом, на­дол­го смолк­нув, меч­та­тель­но смо­т­ре­ла вдаль, на го­ры, по­кры­тые раз­но­цвет­ны­ми ле­са­ми, с се­ры­ми пят­на­ми ка­мен­ных рос­сы­пей и чёр­ны­ми пле­ши­на­ми га­рей.

...От­ны­не лё­гонь­кая, изящ­ная, не­о­бык­но­вен­но при­вле­ка­тель­ная Да­ша тре­во­жи­ла. Мо­жет, она жи­вёт «до ве­ку», а не «до ве­че­ра», как я. По­доб­ные ей всё че­го-то жаж­дут не­о­бык­но­вен­но­го, упор­но ждут... и в ре­зуль­та­те ос­та­ют­ся ни с чем. Я оши­бал­ся. Де­вуш­ка ни­как не ук­ла­ды­ва­лась в моё уп­ро­щён­ное по­ни­ма­ние бы­тия. Не­что не­по­сти­жи­мое, по мо­е­му ощу­ще­нию вы­со­чай­шее: це­лью жиз­ни Да­ша ви­де­ла про­стое: со­зда­ние се­мьи и слу­же­ние ей бес­пре­дель­но. А я стра­дал в ужа­се на­сту­па­ю­ще­го оди­но­че­ст­ва. Де­вуш­ка не­от­вра­ти­мо ухо­ди­ла из мо­е­го ми­ра:

– Ка­кая хо­ро­шая даль! Там кра­си­во, не­ве­до­мо. Ес­ли бы у нас с ба­буш­кой со­хра­ни­лись оле­ни. У них с де­душ­кой мно­го бы­ло! Ин­те­рес­но, на том све­те они встре­ти­лись? Мы бы ко­че­ва­ли по тай­ге, где ещё не ко­че­ва­ли... Ну, да ко­че­вать сей­час не­ку­да. И оле­ней нет... Я бы до­стиг­ла вон тех зе­ле­но­ва­тых гор, по­том фи­о­ле­то­вых, по­том си­них, по­том бе­лых голь­цов... И ды­ша­ла там го­лу­биз­ной не­ба. А там, я знаю, бу­дет опять даль. И та даль бу­дет та­ин­ст­вен­ной... – Не­мно­го рас­крас­нев­ше­го­ся ли­ца Да­шень­ки ла­с­ко­во ка­сал­ся про­хлад­ный гор­ный ве­те­рок.

– Зна­ешь, я боль­ше не при­ду. Я вы­хо­жу за­муж... Я, Са­ня, к не­му иду. Уму не­по­сти­жи­мо, но он прав­да пре­кра­сен. И там, да­ле­ко-да­ле­ко он дру­гой, и по­том бу­дет дру­гой. Ты не ду­май, он ни­ког­да ме­ня не пре­даст. Он мне сам ска­зал. Ес­ли бы ты слы­шал, как я его люб­лю».

 

2

...Они во­шли в тёп­лую ти­ши­ну. Чи­с­то­та и ус­то­яв­ший­ся по­ря­док. Всё в хо­ро­мах креп­ко стя­ну­то, сби­то, по­до­гна­но ма­с­тер­ски­ми ру­ка­ми хо­зя­ев. Из за­лы, раз­дви­нув тя­жё­лые ко­рич­не­вые плю­ше­вые што­ры с гу­с­той ба­хро­мой, вы­шла блед­ная мать Бо­ри­са – Ага­фья. У неё, ос­но­вы и су­ти се­го не­со­кру­ши­мо­го до сих пор Бы­тия, ду­ша по­хо­ло­де­ла. Род­ное, чу­жое, жал­кое, же­с­то­кое и под­лин­но ис­тин­ное за­ме­та­лось, за­мель­ка­ло, за­тем­не­ло, и пе­ре­шло в иное, от­ри­ну­лось, ис­чез­ло, кро­ме чёр­ных глаз сы­на. Па­ни­че­с­ки по­ду­ма­ла: «До че­го до­тя­ну­ли! Ведь уж сго­во­ри­лись об­же­нить Бо­ри­са на Ок­са­не Ино­зем­це­вой». И от­резв­ля­ю­ще: «А Борь­ка при­вёл вра­жи­ну Даш­ку!» И оже­с­то­чи­лась:

– Нам сяс не очень-то до гос­тей. Но за­хо­ди, Даш­ка! Мы то­ко из-за сто­ла. Борь­ке ос­та­ви­ли. Бу­ду­щи сва­ты в гос­тях бы­ли. Но со­бе­рём, чем Бог нас ра­ду­ет.

– Я сы­та, – Да­ша го­ря­чо рас­крас­не­лась. – Мы к вам с объ­яв­ле­ни­ем. Он всё рас­тол­ку­ет, ма­туш­ка.

– Да ка­кая же я те­бе ма­туш­ка! То с од­но­го бо­ку бе­да, то с дру­го­го – пром­б­ле­ма. Так и жи­вём. Ну! Ты-то что мол­чишь, бал­да, а? – Стро­го и зло гля­дя сни­зу на вы­со­чен­но­го Бо­ри­са, се­ро­го ли­цом от вол­не­ния. Он ед­ва слыш­но ска­зал:

– Ма­му­ля, мы же­нить­ся на­ду­ма­ли. Она хо­ро­шая, Да­ша-то.

– Же­нить­ся?! – ра­ду­ясь ми­зер­но­му – не­уве­рен­но­с­ти сы­на. – Так ра­зе так же­нят­ся, друж­ки вы мои? Чтоб по­том му­чать­ся. Сяс тык-мык, де­ло мо­ло­дое, а по­том вол­ча­рой выть. А ей го­луб­кой в стек­ло бить­ся. Так, что ли? – Она поч­ти кри­ча­ла, толь­ко сей­час на­чи­ная ве­рить в про­ис­хо­дя­щее. – Объ­я­ви­ли вот... сяс. Лад­но! Те­перь на­до от­ца по­до­ждать! На­до, на­до! Ему, Бо­ря, есть что ска­зать. Что с ним бу­дет?! Ты по­ду­мал!? – она спо­хва­ти­лась, уме­ри­лась. – И чтоб всё по пра­ви­лам. Че­го лю­дей сме­шить? Ме­ня-то хошь по­жа­лей­те... А сяс рас­хо­ди­тесь по до­мам. Бу­дем ду­му ду­мать... Ну иди, иди, де­вонь­ка. Же­нить­ся не на­пасть, да как бы же­на­то­му не про­пасть. – она по­пы­та­лась за­го­вор­щиц­ки улыб­нуть­ся.

Бо­рис, по-чу­жо­му на­бы­чив­шись, взял Да­шу за пле­чо и под­толк­нул к две­ри в свою ком­на­ту – се­вер­ный угол ог­ром­но­го до­ма.

– Всё, ма­муль, я же­нил­ся.

Ага­фья от­пря­ну­ла, как от за­ма­ха. По­ша­ты­ва­ясь, до­ко­вы­ля­ла до спаль­ни и рух­ну­ла на пол, ук­ры­тый цве­та­с­ты­ми по­ло­ви­ка­ми. Ско­ро она се­ла, за­ду­ма­лась и дол­го так си­де­ла и вдруг, сжав ку­ла­ки, про­бор­мо­та­ла:

– Всех на ды­бы! Всех!

 

3

В кон­це тре­ть­ей не­де­ли, как Бо­рис при­вёл Да­шу, к Цы­га­нов­ской усадь­бе, один за дру­гим, сте­пен­но по­до­шли дя­дья – бра­тья Ар­хи­па – от­ца Бо­ри­са. Чи­с­то оде­тые, в се­рых шля­пах, в на­чи­щен­ных до бле­с­ка хро­мо­вых са­по­гах, в чёр­ных су­кон­ных ко­с­тю­мах. Ста­ри­ки, и тот и дру­гой.

Не­на­ви­дя­ще по­смо­т­ре­ли на сквер – ши­ро­чен­ный па­ли­сад­ник, от­де­ля­ю­щий дом от ули­цы ши­ро­ким про­ст­ран­ст­вом, и он та­ил­ся за де­ре­вь­я­ми гро­ма­ди­ной. Да­ша и Бо­рис сгре­ба­ли в ку­чи про­шло­год­нюю ли­ст­ву ог­ром­ных че­рё­мух и сме­я­лись как буд­то пу­с­тя­ко­во­му, а на са­мом де­ле со­кро­вен­но­му и хруп­ко­му, и на всей Зем­ле ни­ко­го боль­ше.

Вско­ро­с­ти при­ехал из тай­ги, где, по су­ти, жил, из­ред­ка по­яв­ля­ясь в се­ле, мрач­ный Ар­хип. Не об­мол­вив­ши­е­ся ни сло­вом за всё вре­мя бра­тья вста­ли со ска­мьи, смо­т­ре­ли на Ар­хи­па ис­под­ло­бья. Он мед­лен­но и не­уве­рен­но по­сле дол­го­го пре­бы­ва­ния в сед­ле про­шёл в лет­нюю из­бу, ед­ва кив­нув бра­ть­ям. Му­жи­ки сня­ли шля­пы и по­сле­до­ва­ли за ним.

Ко­ня Ага­фья уве­ла на скот­ный двор. Рас­сед­лав и вы­пу­с­тив в за­гон ос­тыть, вер­ну­лась к лет­ней из­бе, торк­ну­лась – за­пер­то из­ну­т­ри...

Му­жи­ки да­же не поз­до­ро­ва­лись, ку­ри­ли, не гля­дя друг на дру­га, каж­дый в пе­ре­жи­ва­ни­ях и со сво­и­ми мыс­ля­ми. Стар­ший Ва­си­лий хрип­ло ды­шал. Ар­хип на­ко­нец за­го­во­рил:

– Что, Вась, опять за­ку­рил? – Ва­си­лий не от­ве­тил. – Как ты?

– Пред­ло­жи­ли ре­зать. Не дам­ся. Столь­ко лет тер­пел. Опе­ра­ция – толь­ко лиш­ние му­че­ния. Ска­зал так хи­рур­гу – мол­чит... Хо­ро­шо тог­да ме­ня Мань­ка пыр­ну­ла... До осе­ни не до­жи­ву.

– Раз раз­го­вор по­вер­нул­ся, – за­го­во­рил, блед­нея, Ар­се­ний, млад­ший брат. – Зна­чит, это вы? На­до ли бы­ло? Ди­кость ка­кая! Ведь сто лет на­зад на­ши пред­ки ска­за­ли: хва­тит! – ос­та­но­ви­тесь!

– Не мы, а я. Я вам го­во­рю че­ст­но: Ря­бу­ха сам на­ле­тел. Мои со­ба­ки за­да­ви­ли у них оле­ня. Он ме­ня сза­ди за гор­ло схва­тил. А я как раз у зи­мо­вья, у ко­ст­ра, пи­лу то­чил, по­то­му и не ус­лы­шал. Вот и уда­рил на­пиль­ни­ком ему в глаз. Вы­вер­нул­ся и уда­рил. Мань­ка же в ку­с­тах та­и­лась. На­ско­чи­ла и по­ра­ни­ла ме­ня. Шесть раз креп­ко уда­ри­ла, по­ка ей шею не сло­мал. И хва­тит! И так за го­ды за­тер­зал­ся... Да­вай­те о глав­ном, по Бо­ри­с­ке ре­шать. И по мне на­до ре­шить: где хо­ро­нить... Про­шу за­ко­пать ря­дом с мо­ей пер­вой же­ной Аль­кой. Ду­маю, на­ши ста­ри­ки не оби­дят­ся...

Так и со­ве­ща­лись, тя­же­ло и горь­ко. По­ре­ши­ли Бо­ри­су тай­ну ро­до­вую не от­кры­вать. Всё-та­ки един­ст­вен­ный па­рень ро­да. Но кое-что ему рас­ска­зы­вать на­до и тем под­го­то­вить мо­мент. Глав­ная роль от­во­ди­лась Ага­фье. Её поз­ва­ли, по­ру­чи­ли, что по­ве­дать Бо­ри­су, и что­бы не упу­с­ти­ла миг «под­ста­вить» Бо­ри­са – оби­деть Даш­ку – един­ст­вен­ный вы­ход, ес­ли Бо­ри­са ни во что не по­свя­щать.

 

4

По­хо­ро­ни­ли Ва­си­лия Цы­га­но­ва всё-та­ки в сво­ём уг­лу клад­би­ща, так как не мог­ли най­ти мо­ги­лу его пер­вой же­ны. А че­рез ме­сяц увез­ли в рай­центр Ар­се­ния – сер­деч­ный при­ступ. По­шёл за­кры­вать став­ни и упал. Из боль­ни­цы вер­нул­ся ти­хий, свет­лый. Его и в ули­це пе­ре­ста­ли ви­деть. Бо­рис и Да­ша ре­ши­ли его на­ве­с­тить. Но их да­же во двор не пу­с­ти­ли. Бо­рис не­до­уме­вал, глу­бо­ко пе­ре­жи­вая.

– А ты пря­мо спро­си ма­ма­шу: что всё-та­ки про­ис­хо­дит!

– Ма­му я спро­шу. Не на­зы­вай её ма­ма­шей. Она мне са­мый-са­мый близ­кий че­ло­век.

– А я? – ти­хо-ти­хо, за­гля­ды­вая сни­зу в ли­цо Бо­ри­са.

– Ко­неч­но, и ты, – они на­дол­го за­мол­ча­ли. – Лад­но, я спро­шу. По воз­мож­но­с­ти.

Та­кая воз­мож­ность пред­ста­ви­лась. Но раз­го­вор со­сто­ял­ся дру­гой. Бо­рис по­мо­гал Ага­фье со­брать ткац­кий ста­нок. Она по­ве­ла раз­го­вор сна­ча­ла во­об­ще о ка­ких-то по­дон­ках-не­зна­ком­цах. И вдруг как буд­то слу­чай­но вспом­нив, пе­ре­ве­ла на Ря­бух, на близ­ких род­ст­вен­ни­ков Да­ши:

– ...Бо­рис, зна­ешь так-то, кто оне бу­дут, Ря­бу­хи те? – и во­оду­ше­ви­лась, за­ме­тив, что сы­на очень да­же ин­те­ре­су­ет всё, что ка­са­ет­ся Да­ши.

– Вот у её дядь­ка. Вро­де ува­жа­е­мый че­ло­век. В рай­цен­т­ре жил-жи­ро­вал. На­ши Ря­бу­хи им, ко­неч­но, не нуж­ны, не род­ни­лись. Но по­ро­да-то од­на. В пя­ти­де­ся­тых го­дах здесь две се­мьи Ря­бух жи­ли, в верх­нем краю се­ла. Враж­до­ва­ли меж со­бой. А как ко­му уг­ро­жа­ла опас­ность – оне сра­зу вме­с­те спа­и­ва­лись, в один ку­лак! Кое-как се­ло от них из­ба­ви­лось – по­разъ­е­ха­лись. Ду­ма­ешь, за счёт че­го бо­гат­ст­во? За счёт та­тар. Их в вой­ну столь­ко на­вез­ли по­след­ним па­ро­хо­дом. За­гна­ли как скот в за­гон. Уми­ра­ли они це­лы­ми се­мь­я­ми. Кои упа­дут на пол и во­ло­са­ми при­мёрз­нут. Об­ре­за­ли но­жа­ми, што­бы под­нять. Хо­ро­ни­ли они са­ми. В ко­роб на­ло­жат их и ве­зут. А там яму вы­ко­па­ют вниз сна­ча­ла. А по­том в бок. И на­са­дят их там сидь­ма мно­го... Ря­бу­ха та­тар над­зи­рал и оби­рал бес­по­щад­но. Вот ка­кие лю­ди Ря­бу­хи. Я те­бе мно­го про них рас­ска­жу. Вот по­че­му мы все пе­ре­жи­вам за те­бя. Отец всю ночь пер­вую не спал. Ку­рит без кон­ца! Ты ду­мал, всё так про­сто? Сы­на, она не на­ше­го по­ля ягод­ка. Не всё мы те­бе ска­зы­ва­ем, не всё! Ду­ма­ешь, ты ей ну­жен? Та­кой кра­са­вец! Нос крас­ный, кар­тош­кой. Гу­бы как у не­гри­то­са. Гла­за как у ко­ро­вы, боль­шу­щие. Не ну­жен ты ей! Я чую. Тёп­лая жизнь нуж­на на по­ка: сы­та, оде­та. Я её сра­зу рас­ку­си­ла. Что уж есть в по­ро­де, то ни­как не вы­жить. Я ведь и баб­ку хо­ро­шо зна­ла, и мать её... Оро­че­ны они. Им всё ку­да-то ко­че­вать на­до. На ме­с­те им всё пло­хо. Всё хо­ро­шее где-то у них да­ле­ко-да­ле­ко. И та­кие же пой­дут у те­бя ди­тят­ки, что не рад бу­дешь. По­жа­лей нас, сы­на. А им, та­ким Ря­бу­хам, зав­сег­да но­вень­кое на­до. Ко­че­вать – у них в кро­ви! Скуш­но, ска­жет, Бо­ря, скуш­но мне!

Бо­рис вздрог­нул.

 

5

 

Из за­пи­сок «Глу­хо­не­мо­го»:

 

«Да­шу я не ви­дел мно­го ме­ся­цев. Из креп­ко за­та­ён­ных пе­на­тов до­ма Цы­га­но­вых про­са­чи­ва­лось, что жи­вёт­ся ей ху­до, что каж­дое сло­во Ага­фьи она вос­при­ни­ма­ет как ос­кор­б­ле­ние. А по­том слу­чи­лось то, что слу­чи­лось. Из во­зоб­но­вив­ших­ся ис­по­ве­дей Да­ши я по­нял, что у Бо­ри­са с ней на­ча­лись обыч­ные тре­ния. И Ага­фья не да­ва­ла им са­мим ра­зо­брать­ся в сво­их от­но­ше­ни­ях, кои обыч­но и обя­за­тель­но бы­ва­ют и при са­мой глу­бо­кой люб­ви. А тут ещё и раз­лю­бить­ся как сле­ду­ет не по­до­шло по при­чи­не то­роп­ли­во­с­ти со­бы­тий. А уже и столк­ну­лись ха­рак­те­ры. Да­же в крик по­ру­га­лись, не вы­би­рая вы­ра­же­ний. Один вы­ска­зал­ся и про та­тар, а она на­кри­ча­ла ему про Ста­рый дом. И эту, по­след­нюю их ночь, Бо­рис спал на по­лу, на шу­бей­ке. Ве­ро­ят­но, Ага­фья ре­ши­ла: или сей­час, или ни­ког­да! Она ведь рас­счи­та­ла, что ес­ли Да­шу сей­час оби­деть, то она гор­до уй­дёт и с её сто­ро­ны по­во­ро­ту не бу­дет. И как Бо­рис умыл­ся, да­же по­за­вт­ра­кать не да­ла, мать поз­ва­ла к се­бе, в ткац­кий зал. Там сто­ял ткац­кий ста­нок – ткать по­ло­ви­ки, ко­в­ри­ки и до­рож­ки, и дру­гая тех­ни­ка при­во­дить шерсть в по­ря­док, да прясть, да мо­ча­лить, да про­чие де­ла, свя­зан­ные с по­кра­с­кой и суш­кой. И свет­ло – сол­неч­ный свет в боль­шие ок­на, и теп­ло... От все­го ве­я­ло древ­ним ук­ла­дом, впи­тан­ным чил­ча­ги­ра­ми у рус­ских пе­ре­се­лен­цев во вто­рой по­ло­ви­не сем­над­ца­то­го ве­ка. Бы­вал я в ткац­ком не­сколь­ко раз. По­ра­жа­ли во­об­ра­же­ние ска­мей­ки ши­ро­кие у стен, и стуль­чи­ки, ска­ме­еч­ки, сто­ли­ки для раз­ных дел, сто­лы для рас­кроя. Тут же на при­спо­соб­ле­ни­ях ин­ст­ру­мент вся­кий для вы­дел­ки кож и че­са­ния шер­сти шкур...»

 

6

Стра­да­ю­щая Ага­фья мол­ча­ла. И вдруг рез­ко, не­зна­ко­мо, за­хлё­бы­ва­ю­щим­ся вы­кри­ком:

– Отец-то нын­че не по­смел да­же в се­ло въе­хать. На­зад по­вер­нул. Се­дой-се­дой стал. У ме­ня ку­сок в гор­ло не ле­зет, – уси­ли­ем во­ли при­ус­по­ко­и­лась. – А видь да­лее бу­дет ху­же. По­том ещё ху­же. И она всё вред­нее. И ви­нить её не мо­гу. Про­сто мы ни­как, ни­как не мо­жем её при­нять. И не по­то­му, сы­на, что она ник­чём­ная. Ни­че­го не мо­жет. Сколь жи­вёт – паль­цем не по­ше­ве­ли­ла. Дру­гая бы за­сты­ди­лась, по­до­шла, спро­си­ла, чем по­мочь. Или ещё чо. А эта не-ет. Уж и ком­на­та ей ма­ло­ва­та... Ско­ро нас по­го­нит в стай­ку жить, как Ста­лин нас сго­нял в ле­дя­ную-то зи­му в бань­ку. По­пе­ре­мен­ке у печ­ки спа­ли, што те та­та­ры, спа­си их Гос­по­ди. И пер­ве­нец-то мой, брат твой стар­ший, там про­сту­дил­ся и за­гиб... Да­вай, сы­нок, на­до ре­шать креп­ко. Ес­ли на­ста­и­ва­ешь, то пусть-та­ки и бу­дет. Пе­ре­хо­ди в наш Ста­рый дом, с ей. Бу­дем в сты­ду горь­ком до­жи­вать. А нет, то по­ка не по­зд­но, на­до ре­шить­ся и ра­зой­тись.

– Она мне ска­за­ла, что Ста­рый дом при­над­ле­жал Мар­фуш­ке. Де­с­кать, де­душ­ка её се­мью сгу­бил и за до­нос нам этот дом от­да­ли? Так?

– Дом нам да­ли... В бань­ке-то жить бы­ло не­воз­мож­но. А Мар­фуш­ке мы до­мик от­ст­ро­и­ли... Как кар­тин­ка! Боль­ше ни­чо не знаю. Чо уж те­перь те вре­ме­на ше­ве­лить. Жить на­до. А она нам жизнь пе­ре­кры­ла, Даш­ка-то. Дя­дя Ар­се­ний из-за неё те­бя ви­деть не хо­чет. Нет, го­во­рит, Борь­ки у нас, со­жра­ли...

Бо­рис всхлип­нул, и слё­зы по­тек­ли из глаз.

– Как? Как же я ей ска­жу? У ме­ня ду­ху не хва­тит... Она же мне...

– Си­ди тут, – пре­одо­лев пре­да­тель­ское вол­не­ние, под­ка­тив­шее к гор­лу уду­шь­ем. – И не вы­лазь. Это мой дом и в ём я ещё хо­зяй­ка. И это мой грех, Гос­по­ди!

 

Из за­пи­сок «Глу­хо­не­мо­го»:

 

«Со вре­ме­нем она мно­го раз твер­ди­ла мне: «Она во­шла в ком­на­ту. Я си­де­ла у зер­ка­ла. Гля­ну­ла че­рез не­го на неё. Сра­зу до­га­да­лась, что к че­му. Го­во­рю: «А Бо­ря?» Она мне и вре­за­ла: «С его со­гла­сия, Да­рья. Вот те­бе Бог, а вот и по­рог. И за­будь до­ро­гу!» Со­бра­ла я в узе­лок скар­бок не­ве­ли­кий и уш­ла... Мне, Са­ня, так пло­хо! Ес­ли бы ты слы­шал ме­ня. Мне так пло­хо!»

 

Ду­маю, что­бы до­са­дить Бо­ри­су, Да­ша че­рез не­де­лю за­ве­ла се­бе «друж­ка», гу­бя по­след­ние на­деж­ды, по­том сме­ни­ла на дру­го­го. Вдруг «взя­лась за ум», ус­т­ро­и­лась ра­бо­тать ис­топ­ни­цей в клуб. С пол­го­да, на­вер­ное, о ней ни­че­го не бы­ло слыш­но. По­сле по­полз­ло: «Даш­ка свя­за­лась с эле­к­т­ри­ка­ми». Они ме­ня­ли на стол­бах эле­к­т­ро­ли­нии. Так в об­ща­ге у них и жи­ла без­вы­лаз­но. А ког­да эле­к­т­ри­ки уе­ха­ли, ко­мен­дант­ша Ры­ко­ва вы­во­лок­ла Да­шу за во­ло­сы на крыль­цо и столк­ну­ла в снег. Кое-как до­пле­лась Да­ша до та­кой же го­ре­мы­ки не­сча­ст­ной Со­фьи, об­ма­ну­той же­на­тым му­жи­ком. Со­фья вко­нец за­пи­лась, уже все от неё от­вер­ну­лись. И та­ких хва­та­ет по се­ве­рам. Ес­ли рань­ше та­кие бы­ли ис­клю­че­ни­ем, то сей­час их мно­го. Как раз в те дни за­мёрз­ла Мар­фуш­ка. Яро­ст­но дол­бил я пе­сок клад­би­щен­ско­го хол­ма. Уж под ко­нец скорб­ной ра­бо­ты при­сла­ли по­мощ­ни­ков, пьянь и сквер­но­сло­вов. Идя с клад­би­ща, встре­тил Да­шу. Она бы­с­т­рым ша­гом обо­гна­ла, что­бы я её уви­дел. Встре­чи с ней мне не­при­ят­ны. От неё пах­ло та­бач­ным ды­мом и пе­ре­га­ром. Я ос­та­но­вил­ся и при­выч­но под­нял ли­цо к не­бу, на­де­ясь, что она мах­нёт ру­кой и уй­дёт. Она по­чув­ст­во­ва­ла.

– Я уж при­вык­ла с то­бой бе­да­ми де­лить­ся. Боль­ше не с кем. Всё жи­вой че­ло­век, хоть и глу­хо­не­мой. Ес­ли бы ты слы­шал, то я бы те­бе ска­за­ла, что­бы ты ухо­дил от­сю­да... Да­ле­ко-да­ле­ко! Пло­хо здесь, сов­сем пло­хо. Се­ло уми­ра­ет... И я уже три го­да мёрт­вая! А се­го­дня я Бо­ри­са ви­де­ла. – Я смо­т­рел в не­бо на об­ла­ка, они уже по­хо­жи на лет­ние. А их, Бо­ри­са и Да­ши, встре­чу ви­де­ли и всё слы­ша­ли. И это ме­ня му­ча­ло: ут­ром Да­ша под­ни­ма­лась по скло­ну из ле­са, та­щи­ла за со­бой дет­ские сан­ки, на них при­вя­за­на чур­ка. Бо­рис от­вер­нул­ся и по­спе­шил прочь. Но Да­ша ок­лик­ну­ла его. От не­о­жи­дан­но­с­ти он за­стыл на ме­с­те. Она зло по­смо­т­ре­ла ему в гла­за и твёр­до ска­за­ла:

– Ска­жи сво­ей ма­те­ри, что­бы не кри­ча­ла на ме­ня. Пусть на твою же­ну кри­чит. А я ей ни­кто. Как уви­дит, так «уез­жай луч­ше, Даш­ка, не до­во­ди до гре­ха, уез­жай, ху­же бу­дет». Это что!? Кто она та­кая? И ку­да я по­еду. Здесь я ро­ди­лась, здесь моя зем­ля. Да и кто ме­ня где ждёт... А тут хоть ка­кая да хи­бар­ка есть. – И она по­та­щи­лась даль­ше. А Бо­рис за­сто­нал от яро­с­ти и стре­ми­тель­но вер­нул­ся до­мой.

До­ма под ру­ку под­вер­ну­лась же­на Ок­са­на. Бо­рис её уда­рил. Она упа­ла, скрю­чи­лась и ле­жа­ла не­по­движ­но. Из но­са хлю­па­ла кровь. Он обо­шёл Ок­са­ну, за­мк­нул­ся в ком­на­те и упал на ди­ван ли­цом в по­душ­ку.

В до­ме во­ца­ри­лась мёрт­вая ти­ши­на.

К ве­че­ру Бо­рис то­роп­ли­во до­стал ичи­ги, та­ёж­ную одеж­ку, одел­ся как по­ла­га­ет­ся, спря­тал в кар­ман ку­сок хле­ба и ушёл к от­цу в тай­гу.

Ага­фья оха­ла: се­го­дня про­гу­лял, и за­в­т­ра ведь на ра­бо­ту. И на сле­ду­ю­щее ут­ро по­ш­ла к на­чаль­ни­ку от­де­ле­ния свя­зи.

– Ты Борь­ке-то оформь от­гул. В лес по­сла­ла. От­ца дол­го нет. Бес­по­ко­им­ся. Лад­но? А по­сле рас­счи­та­ем­ся.

 

7

Бо­рис явил­ся толь­ко че­рез не­де­лю. Ок­са­на с ут­ра его не ви­де­ла. Ага­фья бо­д­ро со­об­щи­ла, что но­чью при­шёл Борь­ка, ве­сё­лый, и спит в жен­ской ма­с­тер­ской, за пря­диль­ней, на лав­ке. Ок­са­на по­ш­ла ту­да... Муж не спал, со­сре­до­то­чен­но чи­тал жур­нал, на при­вет­ст­вие не от­ве­тил, жур­нал уро­нил на пол.

– Не мучь ме­ня, Бо­ря. Я-то са­ма под­не­воль­ная, – ре­ши­лась. Он сел.

– То-то и оно. Про­сти ме­ня. Вот что. Не вя­жи­тесь к Даш­ке. Мне она дав­но уже до лам­поч­ки. Оби­де­ли, ко­неч­но, мы её. Не сер­дись на неё, на ме­ня, на ма­му. Мне ма­му всех жаль­че. Меж ог­ня бьёт­ся. И мне то­с­ка. День за днём. И всё од­но и то же. Рань­ше как-то ра­до­вал­ся все­му. Вот всё раз­но вро­де, а ве­че­ром по­ду­машь: Бо­же мой, опять за­в­т­ра вста­вать. И ни­че­го но­во­го. Мо­жет, как го­во­ри­ла Да­ша, где-то там ещё и бу­дет что.

– А я что, ви­но­ва­та?

– Нет, нет. Ты-то мень­ше всех... во­об­ще не ви­но­ва­та. Хо­тя... и твоя ви­на есть. Лю­би­ла же Се­мё­на. Со­рок пять лет раз­ве воз­раст? Ещё лет двад­цать сча­ст­ли­вой бы бы­ла. Ес­ли что – ухо­ди к не­му.

– Не при­мет он. И как я опять вле­зу, ког­да у не­го с ка­кой-то ба­мов­ской на­ла­жи­ва­ет­ся. Опять го­ресть?

– Иди, при­не­си мою шка­тул­ку. Я зад­ней две­рью уй­ду.

Ок­са­на при­нес­ла де­ре­вян­ную шка­тул­ку. Бо­рис до­стал сберк­ниж­ку.

По­сле ухо­да му­жа Ок­са­на тя­же­ло при­се­ла на ска­мью, под­ня­ла с по­ла жур­нал «За ру­лём». За­пы­хав­ша­я­ся Ага­фья во­шла из кух­ни.

– Ну?

– Взял сберк­ниж­ку. На поч­ту по­шёл. Жур­нал всё ут­ро чи­тал, про ма­ши­ны.

– А-а! Они с от­цом за­ду­ма­ли ма­ши­ну брать. Ни­ву... Ок­са­на, я там, – ус­по­ка­и­ва­ясь, – тря­пок на­сти­ра­ла. По­режь на ло­с­ку­ты, по­свя­зы­вай на ка­п­рон. Учи­тель­ни­це по­ло­ви­ки ткать на­до, ве­че­ром.

И опять ста­ло мерт­во глу­хо в до­ме.

 

8

...Бо­рис по пу­ти ку­пил у Ша­ра­мыж­ки бу­тыл­ку. Та­ких лю­ди­шек пол­но раз­ве­лось – сын­ки-доч­ки Гор­ба­чё­ва. Они как-то до­бы­ва­ли вод­ку и про­да­ва­ли круг­лые сут­ки.

Во дво­ре до­ми­ка (ог­ра­да по­ш­ла на топ­ли­во) Да­ши пол­но со­бак – пять без­дом­ных двор­няг. Из лет­ней по­ко­сив­шей­ся кух­ни ры­ча­ли ещё ка­кие-то. Ко­шек на­та­с­ка­ла-на­со­би­ра­ла вы­бро­шен­ных. Са­ма впро­го­лодь жи­вёт, а тут ещё жив­ность про­жор­ли­вая. Да­же во­ро­на с пе­ре­би­тым кры­лом жи­вёт в ящи­ке, под­гля­ды­ва­ет хо­лод­ным гла­зом.

Бо­рис ко­рот­ко по­сту­чал и во­шёл. Да­ша мед­лен­но под­ня­лась от ве­д­ра, от­ста­ви­ла его в угол, под за­на­ве­с­ку, на­тя­ну­ла кол­гот­ки, опу­с­ти­ла по­дол мя­то­го пла­тья. И ти­хо по­до­шла к сто­лу, не­вер­но при­се­ла на та­бу­рет­ку. Да­шу тряс­ло с глу­бо­ко­го по­хме­лья. Да и слы­шал он на поч­те, что вче­ра у Ва­си­ль­ев­ских бы­ла мощ­ная пьян­ка, и Да­ша там...

Пе­ре­пи­сы­вая день­ги на Да­шу, за­ве­ду­ю­щая сбер­кас­сой съяз­ви­ла:

– Ну-у те­перь-то она за­гу­ля­ет... На та­кие день­ги мож­но. На ма­ши­ну ко­пил?

– Это не важ­но.

Бо­рис по­ста­вил на стол бу­тыл­ку.

– Вы­пьем, Да­ша?

Она с жад­но­с­тью по­смо­т­ре­ла на вод­ку. По­вер­нув­шись, до­ста­ла из шкаф­чи­ка – до­ща­то­го ящи­ка – две стоп­ки. Они мут­ные. Бо­рис, бря­кая ру­ко­мой­ни­ком, то­роп­ли­во по­мыл стоп­ки. На­ли­ли вод­ку. Да­ша взя­ла стоп­ку. По­дер­жа­ла её пе­ред со­бой, слов­но не ре­ша­ясь вы­пить. И вдруг рез­ко по­ста­ви­ла на стол, вод­ка вы­плес­ну­лась до по­ло­ви­ны. И Бо­рис сра­зу со­гла­сил­ся, кив­нул го­ло­вой ува­жи­тель­но. По­ло­жил на стол сберк­ниж­ку.

– Не по­пор­ти. За­в­т­ра она те­бе уже ой как по­на­до­бит­ся. На­шу меч­ту ис­пол­ни, по­жа­луй­ста. Уз­най, что там вда­ли.

Он ушёл. Да­ша скольз­ну­ла взгля­дом по книж­ке и за­сты­ла на­дол­го. И не зна­ла, сколь­ко про­си­де­ла без­дум­но. И по­ш­ла вон, на­ки­нув на пле­чи те­ло­грей­ку. Про­шла по ого­ро­дам по уз­кой троп­ке в дру­гой про­улок и при­го­то­ви­лась умо­лять Ша­ра­мыж­ку дать «бу­ты­лоч­ку» в долг. И та на удив­ле­ние сра­зу вы­да­ла ей, да при­го­ва­ри­ва­ла:

– Не за­будь, де­ва, рас­счи­тать­ся. Хошь, так две бе­ри. – Да­ша взя­ла две и по­ш­ла к Ва­си­ль­ев­ским. На­ча­лась но­вая пьян­ка. Со­бу­тыль­ни­ки то и де­ло ухо­ди­ли на по­ис­ки спирт­но­го, воз­вра­ща­лись поч­ти все­гда с вод­кой; это на хлеб не до­ста­нут, а на вод­ку все­гда со­об­ра­зи­лов­ки хва­та­ет. При­шли ещё му­жи­ки. Один из них, гор­ба­тень­кий, во­оду­шев­лён­но, гор­дый чёр­ной ве­с­тью, вну­т­рен­не и глу­бо­ко ра­ду­ясь, что бе­да не его, что ми­мо, с подъ­ё­мом объ­я­вил:

– Да­вай­те вы­пьем. По­мя­нем. Да и Даш­ке не чу­жой че­ло­век.

– Что-о?! – крик­ну­ла Да­ша. – Что-о?

– Да она-то ещё не зна­ет. Вон На­таш­ка ска­за­ла, что Борь­ка Цы­га­нов за­ст­ре­лил­ся. У дя­ди то­по­ром за­мок сбил с две­ри, взял ру­жьё и за­ст­ре­лил­ся под бу­г­ром, в Ста­ром сво­ём до­ме. В под­по­лье за­лез и там вы­шиб се­бе моз­ги...

Пья­ные му­жи­ки кое-как вы­та­щи­ли Да­шу на ули­цу, ды­мя си­га­ре­та­ми и ма­те­рясь, по­ло­жи­ли на нар­ту и увез­ли в боль­ни­цу. Ед­ва от­хо­ди­ли, по сло­вам фельд­ше­ра. Ду­ма­ли, что за­гу­ля­ет. А она вдруг ос­та­но­ви­лась, ис­чез­ла с глаз до­лой.

Ок­са­на, по­сле де­вя­ти дней, пе­ре­еха­ла в от­чий дом. И ско­ро ста­ла по­яв­лять­ся на лю­ди.

Од­наж­ды но­чью на клад­би­ще ис­тош­но за­вы­ли без­дом­ные Да­ши­ны со­ба­ки.

А лю­ди да­же не по­до­зре­ва­ли, что со смер­тью Да­рьи Ря­бу­хи за­кон­чи­лась по­след­няя кро­ва­вая тра­ге­дия бес­слав­ной и бес­смыс­лен­ной зло­бы меж­ду дву­мя се­мей­ны­ми кла­на­ми, по су­ти ис­чез­нув­ши­ми к 2010 го­ду; ос­та­лись оди­но­кие ста­ри­ки и даль­ние-даль­ние род­ст­вен­ни­ки. Бит­ва на­ча­лась с дав­них вре­мён. В до­ку­мен­тах Бар­гу­зин­ской при­каз­ной из­бы, в че­ло­бит­ной «чиль­ча­гир­ских ясач­ных лю­дей», со­об­ща­лось в 1688 го­ду:

«Ясак не оп­ро­мы­ш­ля­ли по при­чи­не убий­ст­ва ше­с­ти че­ло­век (чил­ча­ги­ров) ясач­ны­ми ма­у­ги­ра­ми (ши­ля­ги­ра­ми), ко­то­рые «жен и де­тей и оле­ней все по­бра­ли се­бе». Убий­ст­вен­ные мще­ния про­дол­жа­лись...

Да­рья и Бо­рис по­хо­ро­не­ны в раз­ных кон­цах клад­би­ща. Мо­ги­ла Да­ши поч­ти сров­ня­лась с зем­лёй, скуд­но за­рос­ла жё­ст­кой тра­вой. Мо­ги­ла Бо­ри­са, ого­ро­жен­ная шта­кет­ни­ком, до смер­ти Ага­фьи в 2008 го­ду бы­ла тща­тель­но ухо­же­на, а на ны­неш­ний Ро­ди­тель­ский день у мо­гил­ки ни­ко­го не бы­ло.

 

 Александр ЛАТКИН


Алек­сандр Гу­рь­е­вич Лат­кин ро­дил­ся в 1952 го­ду. Окон­чил Ли­тин­сти­тут (на­чи­нал в се­ми­на­ре Бо­ри­са Бед­но­го, а  дип­лом за­щи­щал уже у Алек­сан­д­ра Ре­кем­чу­ка). Ав­тор книг про­зы «Осен­ний пе­ре­вал»,«Гли­ня­ные ри­сун­ки»,«За­в­т­ра и все­гда».





Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования