Архив : №52. 24.12.2010

Точность точно под хмельком

 «Дружба народов»: Произвольный монтаж

Событие декабрьского номера «Дружбы народов» – окончание романа Юрия Домбровского «Рождение мыши» (публикация была начата в №11). Рукопись, созданная в 1950-е годы, долгое время считалась то ли утраченной, то ли уничтоженной – и вот теперь обнародована вдовой писателя Кларой Турумовой-Домбровской; завершает публикацию статья-послесловие Дмитрия Быкова. В «Дружбе народов» опубликован журнальный вариант, а полная версия книги только что выпущена издательством «ПРОЗАиК».

«Рождение мыши» – история неудавшейся любви, рассыпанная на короткие новеллы. Сам Домбровский обозначил жанр своего романа как «роман в повестях и рассказах»: новеллы-эпизоды перемешаны словно бы произвольным образом, вне хронологии, но впечатление случайности обманчиво. Может быть, очарование этой прозы как раз и заключается в правильно выбранном жанре (Быков удачно сравнивает композицию «Рождения мыши» с лермонтовским «Героем нашего времени»). Каждая новелла, как наугад выхваченный кадр большого репортажа – всякий раз являет нам героев в новом ракурсе; и не всем иной ракурс к лицу.

И вот что удивительно: роман, пришедший к нам аж из 1950-х, смотрится на фоне современной прозы свежо и выигрышно. Домбровскому удаётся вполне жизненную историю превратить в какое-то захватывающее кино, тогда как в изложении нынешних авторов даже самые книжные и надуманные сюжеты выглядят банальностью, бытовухой и скукой зевотной. А разве «серьёзной» прозе так уж противопоказана увлекательность? Домбровский на страницах «Рождения мыши» допускает даже некоторую беллетристичность, что особенно заметно в первой части романа, где стремительно, почти со сценарным лаконизмом закручивается интрига со шпионами, побегами и переодеваниями. (Впрочем, надо сказать, что первая часть – наиболее неубедительная в романе, в ней ощущается авторская неуверенность, корни которой, по-видимому, в незнании, чуждости материала.) Порадует читателей и неброская, изящная перекличка мотивов и реминисценций в романе, и живая интонация, и ясность языка, чем-то напоминающая слог раннего Булгакова и вообще прозы 1920-х годов.

Повесть Дениса Бугулова «Герман» – о тусклой жизни немолодого интеллигента в кавказских декорациях и с лёгким налётом мистицизма. Общее впечатление от повести портит набор несколько ученических ошибок: изобилие штампов, неестественность речи персонажей (к примеру, современные бомжи у Бугулова изъясняются почему-то следующим образом: «…хоронишься в темноте, людей в смущение вводишь. Лексей, плесни гостю»), неоправданное изобилие деталей, замедляющее и без того неспешное повествование. А главная беда – полное отсутствие спасительной иронии (и самоиронии) у автора.

В рассказе Андрея Белозёрова «Третья сила» ирония, к счастью, присутствует. Место действия рассказа – Бендеры, время – 1992 год. В городе бои и перестрелки, и местная интеллигенция, терзаемая страхом и апокалиптическими видениями, негероично затаилась в подполье… Вообще приднестровский конфликт обладает какой-то странной местечковой аурой, которую, похоже, и попытался ухватить Белозёров. Несомненное преимущество автора в том, что у него – взгляд очевидца, хотя и пропущенный сквозь призму иронических мемуарий. Только вот со стилем он перемудрил: весь текст пестрит курсивами, нарочитыми инверсиями и гремучей смесью разностилевой лексики.

В рубрике «Нация и мир» – окончание скучноватых то ли мемуаров, то ли нон-фикшен Султана Яшуркаева «Царапины на осколках» (начало публиковалось в №№ 6, 7, и 11), а в рубрике «Публицистика» – эссе ненецкого поэта и прозаика Юрия Вэллы с длинным названием «Сумею ли когда-нибудь вернуться к началу пути?». Эссе стилизовано под путевые заметки наивного ненца, побывавшего в Америке, и довольно занимательно, а в дополнение к нему публикуется очерк Вячеслава Ар-Серги о Вэлле.

Нехитрый публицистический рассказ «Радиология» Валерия Шеймовича – мирное описание быта современного «ракового корпуса». Автор присматривается к окружающим лицам, прислушивается к собственным ощущениям и удивляется, сколь русские люди безразличны к своим диагнозам и к смерти вообще.

В рубрике «Эхо» – вольные рассуждения Льва Аннинского по мотивам сборника поэм Сергея Телюка «Книга легенд». В подрубрике «Pro i contra» ругают и хвалят «Гипсового трубача» Юрия Полякова.

В разделе поэзии представлены мастеровитые стихи Григория Марка; лирика Михаила Грозовского – разноликая, но неизменно негромкая; наспех слепленные строфы Виктора Куллэ, зачем-то рифмующего прокол и прикол, постарел и пастораль. Но особенно удивила Екатерина Канайкина, чья подборка открывает номер.

Так уж у нас повелось: если стихи публицистические, значит, им простительны некоторая топорность формы и клюквенность содержания. Произведение Канайкиной с игривым названием «Текстильная геополитика» – эдакая считалочка-переросток – начинается традиционным сладким сюсюканьем:

 

Родилася в рубашке Россия, босиком, И сразу – прыг в ромашки и по полю бегом.   Росла Россия, словно с рубашкою слилась. По вороту – Коломна, да Углич, да Можайск.

 

Но ближе к концу разудалость набирает прямо-таки нетривиальный размах:

Вот Грузия упала, Молдавия – бабах! Азербайджан свалился и бантик-Карабах.

 

«Бантик-Карабах» особенно умилителен. Впрочем, есть ещё слабая надежда, что это всё-таки самопародия.

 

«Звезда»: Дети декабря

Двенадцатый номер «Звезды» местами посвящён декабристам. Тема поддержана в основном стихами, например, такими: «Декабрь – заглавие в зиме, / И в декабре я – декабристка…» (Наталья Изотова). Вообще первая половина журнала – а это как раз стихи и проза – удручает: здесь вроде бы нет явных провалов, но нет и вершин. Проза с аккуратным слогом, без явных нелепостей и даже не без приятцы, с языковым юмором, как, например, в повести Геннадия Николаева «Пыль». «Дело о деньгах» Ирины Чайковской – повесть-пустячок с филологическим содержимым. Повод ещё раз посудачить о Некр-ве, Бел-ом, Герц-не, Тург-ве (это авторская хохма) в форме досужих условнозаписок условной Авдотьи Панаевой. Кстати, такие тексты, как у Николаева и Чайковской, пишутся непросто, в них много вложено труда, подготовительных штудий… А не хватает какой-то малости, изюминки, искорки... жизни, одним словом.

«Тулка» Елены Тахо-Годи прикидывается очерком, но для очерка слишком хороша. Это полноценный рассказ, выдержанный в стилистике почти что книги для подростков, сказки, и оправленный незамысловатой автобиографической рамкой – это сочетание располагает к доверию, вызывает чувство подлинности. Не знаю, насколько этот эффект входил в планы автора, но получилось отменно. Несмотря на то, что «Тулка» – кавказская история, на какие сейчас мода в толстых журналах, читатель не найдёт здесь акцентированного регионального колорита и фальшивой сентиментальности. Тахо-Годи пишет удивительно просто и мило, так и хочется сказать – как дышит.

Заслуживают внимания ещё две публикации в жанре нон-фикшен: очень живые, местами ехидные записки Леонида Иванова «На Афганской войне» и материал Элеоноры Иоффе «Слуга двух господ». О чём пишет Иванов, ясно из названия, а Иоффе рассказывает о витиеватой судьбе капитана Кирилла Пушкарёва, белоэмигранта, осевшего в Финляндии. За рубежом он служил в финской сыскной полиции, после Второй мировой оказался в числе «узников Лейно» и был вывезен в СССР, маялся по лагерям, а в 1950-е вернулся в Финляндию, но работал уже на советскую разведку. Долгое время Пушкарёв состоял в переписке с баронессой Врангель, матерью генерала П.Н. Врангеля, и теперь его письма опубликованы и прокомментированы Иоффе. В этих письмах – обстоятельная и подробная картина жизни и быта русской эмиграции в Финляндии.

Владимир Кавторин в статье «Девяностые: лихие или великие?» мягко журит «эпоху трансформации» и склоняется к определению «великие». По его мнению, в это время страна возвращалась к «нормальному» состоянию, а к концу 1990-х вообще жить стало лучше и веселее. То есть оное нормальное состояние мы сейчас и наблюдаем. Павел Кузнецов в эссе «Три революции: 1789, 1917, 1991» анализирует запуск и работу механизмов революции и подспудно проводит мысль, которая не нова: не тронь лиха, пока оно тихо. Вместе со статьёй Кавторина это почему-то звучит согласным аккордом.

 

«Иностранная литература»: Бойцы невидимого фронта

В декабрьском номере «Иностранка» дала трибуну переводчикам – тем, кто трудится на ниве словесности, всегда оставаясь в тени. Номер собран большей частью из статей, написанных переводчиками о своём ремесле – роскошное пиршество для ценителей-филологов.

Интересна статья Роберта Чандлера «Предатели и дарители» – своеобразный отчёт о переводе на английский «Капитанской дочки» Пушкина, – причём интересна не только тем, кто владеет английским и может оценить переводческие решения Чандлера. Ведь переводчики – это ещё и самые внимательные и чуткие к слову читатели, поэтому они так часто видят в тексте то, что упускают носители языка. Чандлер делится своими наблюдениями над пушкинским языком – с его незаметными аллитерациями, паутиной словесных повторов, – и многое из его открытий будет новостью и для нас.

Марк Дадян пишет об автопереводах – тоже «вкусная» тема. Всегда интересно, что заставляет авторов перекладывать свои произведения на другой язык, как протекает этот процесс и остаются ли довольны результатом читатели? Оказывается, у всех автопереводов есть общая черта: особая «поэтическая вольность». Писатели стремятся в переводе продолжить свою мысль, высказать недосказанное, поправить недоработанное, адаптировать образ к культуре иноязычных читателей – простой переводчик такого себе, конечно, не позволит.

Под красноречивой рубрикой «Поэзия – то, что теряется в переводе» собраны статьи по больной теме стихотворного перевода. Дмитрий Веденяпин объявляет всю практику поэтических переводов порочной: такой перевод всегда слишком авторизован, приблизителен, а прикидывается «вот этим самым стихотворением». Автор предлагает переводную поэзию издавать с обязательными оригиналами и их комментированными подстрочниками. Антон Нестеров в статье «Поэзия и стереометрия, или Перевод как воля и преставление» многословно и немного путано пытается донести до нас простую мысль: буквальный перевод – зло, а переводчику необходимо хорошо ориентироваться в поле литературных ассоциаций чужой культуры. Игорь Мокин проследил историю переложений на русский язык «Песни витязя Гаральда» (другое её название – «Висы радости»). Стихи XI века, повествующие о любви норвежского короля к русской княжне, переводились неоднократно, в том числе Богдановичем и Батюшковым, и каждый новый перевод, словно зеркало, отражал литературный стиль своей эпохи. Владимир Бошняк в статье «Наше дело правое, птица строфокамил!» бойко и хлёстко раскритиковал переводы одного стихотворения Одена, выполненные А.Сергеевым и В.Топоровым. Шум, поднятый автором на семи страницах, частично искупается тем, что в конце Бошняк приводит собственный вариант перевода – вполне достойный.

Михаил Яснов пишет о ленинградской школе художественного перевода, корни которой, по его мнению, уходят в издательство «Всемирная литература». Среди учителей и учеников этой школы числятся К.Чуковский и Н.Гумилёв, Е.Эткинд и Т.Гнедич, М.Лозинский и Б.Лифшиц и многие другие. Как видно из названных имён, Яснов говорит о поэтическом переводе; для непосвящённого читателя так и остаётся загадкой – переводилась ли в Ленинграде проза, или это – прерогатива Москвы?

Английская переводчица и поэтесса Саша Дагдейл делится впечатлениями от поездки в Россию. Она участвовала в семинаре по переводу на русский стихов Уильяма Блейка и открыла для себя пресловутую русскую переводческую традицию: «Британский переводчик стремится максимально точно <…> передать текст стихотворения, его русский коллега сохраняет общий смысл, при необходимости опуская детали», в результате чего русский перевод «воспринимается как исконно русский текст». Вдохновенная сумбурность и вольное обращение с оригиналом даже немного возмутили педантичную переводчицу – на семинаре предлагались переводы, которые, по её мнению, были прекрасными стихами, но  не имели ничего общего с исходным материалом…

Художественный раздел отдан прозе в переводах «дебютантов» – тех, чьи имена ещё ни разу не появлялись на страницах журнала. Событие номера – фрагменты романа Гильермо Кабрера Инфанте «Три грустных тигра» (перевод Дарьи Синицыной). Читающий мир ставит Инфанте на одну ступень с Маркесом и Кортасаром, но до СССР его книги не дошли – писатель был эмигрантом и ярым противником кубинского социализма. «Единственное, что я ненавижу всем сердцем – это забвение», – пишет Инфанте. Из забвения извлекает он ушедшую дофиделевскую Гавану и населяет её когда-то жившими людьми. А ещё это история о восходе и закате Звезды, гениальной и тщеславной мулатки, которая пела болеро.

«Три грустных тигра» – не такое уж лёгкое чтение. В языке романа «точность точно под хмельком», много спонтанной языковой игры;  при этом текст изобилует подлинными именами и названиями. Но, к счастью, переводчица не поскупилась на пояснения: роман снабжён не только подробными комментариями, но даже и фотографиями к ним – оригинальное и приятное дополнение.

 

 

 

 

 

 

Дарья МЕЛЬНИК