Архив : №05. 04.02.2011

Тень цветочного креста

 Кто и за что в ушед­шем го­ду по­лу­чил «Рус­ский Бу­кер», зна­ют мно­гие. Еле­на Ко­ля­ди­на, ав­тор ро­ма­на «Цве­точ­ный крест», вряд ли ког­да-ни­будь слы­ша­ла столь­ко уп­рё­ков, на­сме­шек и ос­кор­б­ле­ний в свой ад­рес. Она «не зна­ет поч­ти ни­че­го о вре­ме­ни, о ко­то­ром пи­шет» (Мар­тын Га­нин), «де­ла­ет ка­кие-то сов­сем дет­ские, не­воз­мож­ные ошиб­ки» (Сер­гей Ход­нев). «Цве­точ­ный крест» – «эн­цик­ло­пе­дия сра­ма» (свя­щен­ник Алек­сий Мо­ки­ев­ский), «по­лу­бред» (Алек­сандр Ха­ба­ров), «чу­до­вищ­ное из­де­лие» (Ан­д­рей Нем­зер), «по­зор Рус­ско­го Бу­ке­ра» (Сер­гей Бе­ля­ков). Свя­щен­ник Ни­ко­лай Тол­сти­ков «боль­ше­го бо­го­хуль­ст­ва не встре­чал ещё ни­где». «Пре­ми­ро­ван­ный текст ду­рен», – уве­ре­на Майя Ку­чер­ская.

Ко­ля­ди­ну об­ви­ня­ют в том, что она не зна­ет ис­то­рии, не по­ни­ма­ет за­ко­нов язы­ка, на ко­то­ром пы­та­ет­ся го­во­рить с чи­та­те­лем, не чув­ст­ву­ет свя­то­с­ти Церк­ви, сме­ши­ва­ет са­к­раль­ное и вуль­гар­но-бы­то­вое, упи­ва­ет­ся те­ле­сным ни­зом и вре­ме­на­ми не мо­жет го­во­рить ни о чём дру­гом, кро­ме по­ло­вых ор­га­нов и свя­зан­ных с ни­ми от­но­ше­ний, на­зван­ных не­при­стой­ны­ми сло­ва­ми. Мне не нра­вит­ся ро­ман Еле­ны Ко­ля­ди­ной: со­зна­ние и ду­ша уни­же­ны в нём об­наг­лев­шей те­ле­сно­с­тью, рас­кре­по­с­тив­шим­ся ин­стинк­том. Про­гор­к­лый быт тес­ной ком­на­ты, где бы­ва­лые баб­ки от­рав­ля­ют со­зна­ние бес­ко­неч­ны­ми ис­то­ри­я­ми о при­клю­че­ни­ях ел­ды и ман­ды, не вы­зы­ва­ет эн­ту­зи­аз­ма. В цен­т­ре ко­ля­дин­ско­го ро­ма­на – те­ло с его гру­бой прав­дой. Оно здесь царь и бог, по­это­му ис­тин­ная ре­ли­гия за­клю­ча­ет­ся в том, что­бы жрать, со­во­куп­лять­ся, го­во­рить на язы­ке пло­ти, с его по­мо­щью вы­ст­ра­и­вать об­ра­зы рая и ада, при­го­ва­ри­вать к смер­ти и жад­но смо­т­реть за со­жже­ни­ем, жить и мо­лить­ся в тес­ной ком­на­туш­ке на­до­ев­ше­го анек­до­та. Но по­ки­нуть тёп­лый са­рай нель­зя, по­то­му что тог­да от че­ло­ве­ка ни­че­го и не ос­та­нет­ся. Ли­шён­ный воз­мож­но­с­ти под­пи­ты­вать­ся соб­ст­вен­ным ни­зом и сло­ва­ми о его воз­мож­но­с­тях, он ис­та­ет, ис­чез­нет, как при­зрак.

Имен­но этим – от­кро­вен­ной дик­та­ту­рой сра­ма – ин­те­ре­сен «Цве­точ­ный крест». Нра­вит­ся/не нра­вит­ся – пло­хой кри­те­рий для оцен­ки ху­до­же­ст­вен­но­го тек­с­та. Жизнь со­сто­яв­ше­го­ся ро­ма­на зна­чи­тель­нее, чем нам по­рой ка­жет­ся. Ро­ман – не про­по­ведь, не ил­лю­с­т­ра­ция спа­си­тель­но­го уче­ния, не оче­ред­ная кон­ста­та­ция зна­чи­мо­с­ти по­ве­ден­че­с­кой нор­мы, а мир, со­здан­ный для пе­ре­жи­ва­ний и раз­мы­ш­ле­ний, спо­соб­ных от­крыть кон­тек­с­ты, и не снив­ши­е­ся ав­то­ру. «Цве­точ­ный крест» не слиш­ком хо­ро­шо го­во­рит о сво­ём со­зда­те­ле, хо­тя и опу­с­кать­ся до брез­г­ли­во­с­ти не сто­ит. На­до об­ра­тить­ся к «Цве­точ­но­му кре­с­ту», что­бы уви­деть и оце­нить его тень – вы­ст­ра­и­ва­е­мые про­из­ве­де­ни­ем кон­тек­с­ты. Кон­ту­ры про­блем, ко­то­рые здесь от­кры­ва­ют­ся, зна­чи­тель­нее са­мо­го тек­с­та. Ро­ман ещё и симп­том. Пи­са­тель бы­ва­ет хо­ро­шим ди­а­гно­с­том и тог­да, ког­да стре­мит­ся к бо­лее про­стым дей­ст­ви­ям.

Воз­мож­но, Еле­ну Ко­ля­ди­ну есть за что бла­го­да­рить. «Цве­точ­ный крест» – не знак гра­фо­ман­ст­ва или без­на­дёж­но пу­с­то­го ав­тор­ско­го ми­ро­воз­зре­ния, а яв­ный на­мёк на ре­аль­ность со­вре­мен­но­го со­зна­ния, ко­то­рое, да­же об­ра­ща­ясь к Древ­ней Ру­си, чер­па­ет в ней воз­мож­но­с­ти для но­вых слен­го­вых дви­же­ний, для сти­ли­за­ций, при­зван­ных оп­рав­дать «нас-кар­на­валь­ных» пе­ред те­ми си­ла­ми в соб­ст­вен­ной ду­ше, ко­то­рые ещё спо­соб­ны от­де­лить кар­на­вал от жиз­ни.

В ро­ма­не два цен­т­ра. Пер­вый – путь глав­ной ге­ро­и­ни Фе­о­до­сьи, пре­бы­ва­ю­щей в То­ть­ме XVII ве­ка. Фе­о­до­сья – яв­ле­ние судь­бы жен­щи­ны в мно­го­об­ра­зии её сю­же­тов. Сна­ча­ла она хи­т­рая дев­чон­ка, ис­поль­зу­ю­щая рве­ние свя­щен­ни­ка на ис­по­ве­ди, что­бы по­го­во­рить об ин­те­рес­ном. Де­вуш­кой она уз­на­ёт лю­бовь, из­бран­ни­ком ста­но­вит­ся ско­мо­рох и раз­бой­ник, ус­пев­ший пе­ред смер­тью сде­лать ей ре­бён­ка и при­об­щить к меч­те о сча­с­тье. Да­лее – брак без люб­ви. Ма­те­рин­ст­во бы­ло не­дол­гим, и по­те­ря сы­на, уси­лив­шая не­на­висть к му­жу и греш­но­му те­лу, тол­ка­ет к пра­вед­но­с­ти. До­но­сят­ся слу­хи о це­ли­тель­ской си­ле Фе­о­до­сьи. Сме­шав по­уче­ния от­ца Лог­ги­на, по­все­ме­ст­ное упо­е­ние со­во­куп­ле­ни­ем и ре­ча­ми о нём с соб­ст­вен­ным пре­зре­ни­ем к пло­ти, стре­мясь по­пасть в рай к сы­ну, Фе­о­до­сья, как мо­жет, ос­коп­ля­ет се­бя. Те­перь она – юро­ди­вая. Об­на­ру­жив в ле­су ме­с­то под­зем­но­го оби­та­ния не­до­би­тых языч­ни­ков, «со­тво­ри­ла над под­зем­ной де­рев­ней чу­дей ог­ром­ный крест из по­ле­вых цве­тов». Лог­ги­ном бы­ла об­ви­не­на в ко­щун­ст­ве и ере­си. Пе­ред тем, как стать му­че­ни­цей, Фе­о­до­сья на­хо­дит се­бя в твор­че­ст­ве – «со­став­ля­ет кни­гу с рас­ска­за­ми о звёз­дах, о цве­тах, о чу­дях и о сво­ём жи­тии». Жен­щи­на в ди­на­ми­ке её про­ти­во­ри­ту­аль­ной судь­бы и есть «хри­с­ти­ан­ст­во», она же – «ин­тел­ли­ген­ция», ге­ро­и­ня, спо­соб­ная стать цен­т­ром тек­с­та, сов­ме­ща­ю­ще­го жи­тие с анек­до­том, фарс с ди­дак­ти­че­с­ким по­ве­с­тво­ва­ни­ем.

Вто­рой центр – речь, ши­ре – стиль. К не­му глав­ная ге­ро­и­ня то­же при­ча­ст­на: «– Пья­ной быть грех, – со­гла­си­лась Фе­о­до­сия. – Ел­да пья­ная и та не сто­ит, на­бок ва­лит­ся. Но за­чем тог­да Гос­подь наш, Хри­с­тос, во­ду в ви­но пре­вра­тил, а не в квас? Мо­жет, он хо­тел на­ку­де­сить её в ки­сель ли­бо в сби­тень, а дья­вол под ру­ку толк­нул, и вы­шло ви­но хмель­ное?» При­ме­ры сти­ля – смо­т­ри на лю­бой стра­ни­це ро­ма­на: он уже не толь­ко в Се­ти, но и в от­дель­ной кни­ге. Жрать, мо­лить­ся, со­во­куп­лять­ся, уби­вать, зло­сло­вить, ве­щать при этом о Бо­ге – еди­ный акт при­сут­ст­вия ко­ля­дин­ско­го ге­роя в ми­ре. Меж­ду цер­ков­ным и бы­то­вым, ду­хов­ным и те­ле­сным нет гра­ни­цы. Еди­ный стиль не­раз­ли­че­ния из­де­ва­ет­ся над че­ло­ве­ком в про­ст­ран­ст­ве без­на­дёж­но­с­ти ни­за. Лю­бая мысль ста­но­вит­ся пред­ме­том, ча­с­тью те­ла, на­халь­но иг­ра­ю­щей че­ло­ве­ком. Свя­щен­ник Лог­гин, по за­мыс­лу ав­то­ра, – не ис­клю­че­ние: «де­мон по­хо­ти его был ду­шев­ный и об­ра­щён был на сры­ва­ние по­кро­вов с ду­ши Фе­о­до­сьи. Ах, как ал­ка­лось ему до­брать­ся до са­мых ляд­вий ду­хов­ных, вверг­нуть уд и ис­ти­цать лю­бо­ст­ра­с­ти­ем, гля­дя, как со­дро­га­ет­ся чре­во на­ив­ной ду­ши от слад­ких мук люб­ви к Бо­гу!» Всё во­ня­ет гиб­лой, про­кис­шей ма­те­ри­ей. Все го­во­рят о Бо­ге. Все стра­ст­но бол­та­ют о со­во­куп­ле­нии. Все бо­ят­ся ле­ших. Все чув­ст­ву­ют, что ад ре­аль­нее рая. Жизнь есть язы­че­ст­во. Свя­щен­ная речь для то­го, что­бы всё объ­яс­нить и по­до­гнать, но пра­вит ин­стинкт. «– А об чём бы ба­ба ни го­во­ри­ла, кон­чит­ся ман­дой, – за­ко­лы­ха­лась Ма­т­рё­на». В ми­ре ко­ля­дин­ско­го ро­ма­на эта мысль вер­на.

Русь – мир са­диз­ма на сек­су­аль­ной поч­ве с при­вле­че­ни­ем ду­хо­вен­ст­ва и го­су­дар­ст­вен­ной вла­с­ти, с ис­поль­зо­ва­ни­ем лю­то­го мо­ро­за и ди­ких зве­рей для уси­ле­ния стра­да­ний. Всех объ­е­ди­ня­ет же­с­то­кость, лю­бовь к со­зи­да­нию ада как важ­ней­шей ча­с­ти Бо­жь­е­го ми­ра. Во­е­во­ды жгут ви­нов­ных и без­вин­ных. По­пы при­го­ва­ри­ва­ют к веч­ным му­кам. Вол­ки и мед­ве­ди рвут лю­дей на ча­с­ти. Ди­кий хо­лод не ос­тав­ля­ет шан­сов. Со­ро­кин мог бы по­за­ви­до­вать, хоть и на­пи­сал «День оп­рич­ни­ка». Ду­ша в же­лез­ном коль­це те­ла. Фе­о­до­сья пы­та­ет­ся спа­с­ти на ско­мо­ро­шь­ем пред­став­ле­нии кук­лу, изо­б­ра­жа­ю­щую Хри­с­та. Лог­гин объ­яс­ня­ет, что Хри­с­тос дол­жен уме­реть: « – Аз, ба­тюш­ка, всё по­ня­ла и ка­юсь. И в сле­ду­ю­щий раз, еже­ли слу­чай та­кой и под­вер­нёт­ся, Хри­с­та спасать аз не бу­ду. Пу­щай се­бе ви­сит на кре­с­те на ра­дость лю­дям. – Ис­тин­но, дочь моя, – со­гла­сил­ся отец Лог­гин. – Пу­с­кай пра­во­слав­ный люд с уми­ле­ни­ем в серд­це ра­ду­ет­ся, зря Ии­су­са, при­няв­ше­го му­ки». Стра­да­ния по­лез­ны, их со­зда­ют. Тут уже сто­ит вспом­нить ро­ма­ны Вла­ди­ми­ра Ша­ро­ва.

Же­с­то­ко­с­ти мно­го, но это не эпи­че­с­кая су­ро­вость, а жуть то­таль­ной ис­те­ри­ки. Ро­ман Ко­ля­ди­ной – о смер­ти муж­ско­го на­ча­ла, спо­соб­но­го раз­ли­чать свет и тьму без двой­ст­вен­но­с­ти/ам­би­ва­лент­но­с­ти, ко­то­рая по­ка­зы­ва­ет ру­и­ны ми­ра, по­ст­ро­ен­но­го на кар­на­ва­ле. Всё есть кар­на­вал, – мысль мно­гих со­вре­мен­ных му­д­ре­цов. Они оши­ба­ют­ся. Кар­на­вал хо­рош тог­да, ког­да он зна­ет вре­мя и ме­с­то. Те, кто за­пу­та­лись в сво­их пред­став­ле­ни­ях о пра­зд­ни­ке, мо­гут вы­пля­сы­вать, по­ка тан­цу­ет­ся. Но они долж­ны знать: име­ет пол­ное пра­во прий­ти тот, кто за­кро­ет ка­бак и вы­ме­тет из не­го за­быв­ших­ся тан­цо­ров, к то­му же ис­тра­тив­ших свои день­ги пол­но­стью. Ког­да в баш­ке за­се­ла ел­да, ну­жен не парт­нёр по сов­ме­ст­но­му хо­хо­ту, а врач, и бу­дет он ско­рее хи­рур­гом, чем те­ра­пев­том. В «Цве­точ­ном кре­с­те» нет ни Церк­ви, ни вла­с­ти, ни свя­то­с­ти, есть со­зна­ние, скон­цен­т­ри­ро­ван­ное на те­ле­сном ни­зе, ко­то­рый про­сит ис­кать но­вые сло­ва для сво­е­го ри­то­ри­че­с­ко­го оформ­ле­ния. Ро­ман Ко­ля­ди­ной – до­ве­де­ние «Бах­ти­на» (не ве­ли­ко­го мыс­ли­те­ля, а его об­ра­за-штам­па) до аб­сур­да: эх, без­гра­нич­ность кар­на­ва­ла, слу­чи­лось во­ца­ре­ние «Раб­ле», ут­ра­тив­ше­го про­ст­ран­ст­вен­но-вре­мен­ные гра­ни­цы. Кош­мар не­раз­ли­че­ния пе­ре­пол­ня­ет «Цве­точ­ный крест»: до­ма вся­кая тварь смач­но бе­се­ду­ет о те­ле; при­хо­дишь в храм, там спра­ши­ва­ют о том же.

Кар­на­вал и смерть свя­за­ны не толь­ко тем, что страх пре­одо­ле­ва­ет­ся сме­хом. Ког­да кар­на­вал длит­ся слиш­ком дол­го, не­ко­то­рым хо­чет­ся уме­реть. Мно­го стра­ниц Ко­ля­ди­на по­свя­ща­ет встре­чам Фе­о­до­сьи со Смер­тью, ко­то­рая ока­зы­ва­ет­ся при­ят­ной со­бе­сед­ни­цей, за­бот­ли­вой по­мощ­ни­цей, прав­да, то­же оза­бо­чен­ной гру­бым эро­сом, как и все зем­ля­ки глав­ной ге­ро­и­ни. Ино­гда, при­слу­ши­ва­ясь к прось­бам об­ре­чён­ных, она при­кан­чи­ва­ет их в лю­бов­но-смер­тель­ном со­еди­не­нии. «Зна­ет смерть: нет та­ко­го пра­во­слав­но­го на Ру­си, кто не меч­тал бы по­ско­рее из­ба­вить­ся от тя­гот и за­бот зем­ной жиз­ни и об­ре­с­ти жи­тие не­бес­ное», – тут мысль об ис­чез­но­ве­нии из ми­ра «зло­го кар­на­ва­ла» силь­нее идеи веч­ной жиз­ни в раю. И ко­ля­дин­ская Фе­о­до­сья – ге­ро­и­ня ис­хо­да, из­му­чен­ная Ру­сью, вос­соз­дан­ной в ро­ма­не.

Ис­то­ма, воз­люб­лен­ный Фе­о­до­сьи, по­тен­ци­аль­но са­мый силь­ный об­раз «Цве­точ­но­го кре­с­та». Но он не слиш­ком ин­те­ре­сен ав­то­ру. В нём – си­ла не­пред­ска­зу­е­мой жиз­ни: Ис­то­ма – во­ин, ско­мо­рох, оди­но­кий волк, на­силь­ник, убий­ца, ми­ро­не­на­ви­ст­ник, силь­ный ак­тёр. Ко­ля­ди­на пред­по­чи­та­ет ра­бо­тать с «се­ре­дин­но­с­тью». Нет ни силь­ных ут­верж­де­ний, ни мощ­ных от­ри­ца­ний. Всех при­ми­ря­ют ел­да и ман­да в сов­ме­ст­ном про­ек­те «жизнь как твор­че­ст­во ин­стинк­та». Ис­то­му бы­с­т­ро уби­ра­ют из тек­с­та. Кру­тить­ся во­круг ум­но­го ду­ра­ка Лог­ги­на и сред­не­ве­ко­вой ин­тел­ли­гент­ки Фе­о­до­сьи го­раз­до про­ще. «Эка крас­но ба­ет! – вос­хи­тил­ся в серд­це Оре­фа Ва­си­ль­е­вич. – Что ел­дой вы­во­дит!». Дав­но за­ме­че­но (Джо­ном Бар­том, на­при­мер), что со­бы­тие рас­ска­зы­ва­ния и со­бы­тие со­во­куп­ле­ния мо­гут сбли­жать­ся. Су­дя по «Цве­точ­но­му кре­с­ту», двой­ной «ка­тар­сис» – бол­тать обо всём, что по­сы­ла­ет в мозг сиг­на­лы о по­ло­вой люб­ви.

Сред­не­ве­ко­вье изо­б­ра­же­но как мир, чуж­дый Еван­ге­лию. В ро­ма­не Ко­ля­ди­ной мно­го чрез­мер­но­го, но нет ни­че­го не­о­жи­дан­но­го, по-на­сто­я­ще­му но­во­го. «Цве­точ­ный крест» – гро­те­ск­ный сте­рео­тип со­вре­мен­но­го ро­ма­на: ге­рой про­тив то­та­ли­тар­ной си­с­те­мы; ос­во­бож­де­ние язы­ка в слен­ге; не­нор­ма­тив­ность в ри­то­ри­ке пор­но­гра­фии; обя­за­тель­ность сме­ха; глав­ной иде­ей ока­зы­ва­ет­ся от­ри­ца­ние лю­бой ус­той­чи­вой идеи; власть – урод­ст­во и фа­ри­сей­ст­во. Пе­ле­вин – иной, бо­лее яр­кий, иде­о­ло­гич­ный, та­лант­ли­вый, но ра­бо­та­ет на по­хо­жем по­ле. Это и есть ре­ли­гия ро­ма­на. У Пе­ле­ви­на она – как бы буд­дизм, у Ко­ля­ди­ной – как бы юрод­ст­во. Вра­гом мо­жет быть сред­не­ве­ко­вье, го­су­дар­ст­во, ус­той­чи­вая ре­ли­гия, ФСБ, ли­бе­раль­но-то­та­ли­тар­ный дис­курс. Дав­но из­ве­ст­но, что ли­те­ра­ту­ра под­ни­ма­ет че­ло­ве­ка над си­с­те­мой. Ге­рой прав, си­с­те­ма дрянь. «Хри­с­ти­а­не» – все­гда пло­хо. Толь­ко оди­ноч­ка, во­ю­ю­щий со все­ми, – «хри­с­ти­а­нин». Та­ко­ва стан­дарт­ная фи­ло­со­фия со­вре­мен­но­го ху­до­же­ст­вен­но­го тек­с­та.

Дей­ст­ви­тель­ная про­бле­ма вре­ме­ни, ко­то­рой ка­са­ет­ся «Цве­точ­ный крест», – ут­ра­та дис­тан­ции меж­ду ду­хом и те­лом, уси­ле­ние вну­т­рен­ней пыш­но­те­ло­с­ти со­вре­мен­но­го хри­с­ти­а­ни­на, весь­ма до­воль­но­го сво­им сов­па­де­ни­ем с ри­ту­а­лом, ка­лен­да­рём, дав­ни­ми бы­то­вы­ми тра­ди­ци­я­ми. «Бы­то­вой хри­с­ти­а­нин», по­бе­див­ший дух, рас­ши­ря­ю­щий­ся те­ле­сно­с­тью же­ла­ний, по­ступ­ков и ре­чи, вновь гро­зит пре­вра­тить пра­во­сла­вие в объ­ект ос­ме­я­ния. Вряд ли к это­му те­зи­су стре­ми­лась Ко­ля­ди­на. Но один из по­зи­тив­ных мо­ти­вов тек­с­та – мысль об ис­чез­но­ве­нии хри­с­ти­ан­ст­ва в бы­то­вом язы­че­ст­ве, под­ска­зы­ва­ю­щем: чем боль­ше го­во­ришь о ни­зе, тем боль­ше при­бли­жа­ешь верх. Это не жен­ское с его чи­с­то­той, а баб­ское, ко­то­рое до­го­во­рит­ся с лю­бой ре­ли­ги­ей и ми­фо­ло­ги­ей, лишь бы да­ли воз­мож­ность длить свою бес­ко­неч­ную речь о ел­де в раз­но­об­раз­ных кон­тек­с­тах, ты­кая ею во все уг­лы ми­ро­зда­ния. Не важ­но, ко­го каз­ним се­го­дня, дай толь­ко о ро­ди­мом те­ле по­ба­за­рить, пи­ро­ги съесть, да плот­но за­крыть две­ри, что­бы ни­щие и вол­ки не ме­ша­ли слад­ко спать под за­щи­той об­ра­зов свя­тых и вез­де­су­щих до­мо­вых. Мож­но ска­зать, что Ко­ля­ди­на ко­щун­ст­ву­ет. Но есть смысл и в дру­гой оцен­ке: она по­ка­зы­ва­ет, что де­ла­ет­ся с хри­с­ти­ан­ст­вом, ког­да оно за­мы­ка­ет­ся в душ­ном про­ст­ран­ст­ве до­ма-кре­по­с­ти и го­су­дар­ст­ва-тюрь­мы, что про­ис­хо­дит с че­ло­ве­ком, ког­да он сов­сем не раз­ли­ча­ет быт и бы­тие.

Хри­с­ти­ан­ст­во там, где мысль мо­жет ра­бо­тать без дав­ле­ния ни­за. Хри­с­ти­ан­ст­во – не суб­ли­ма­ция, а мысль о ду­ше, ко­то­рая зна­ет свою жизнь. В «Цве­точ­ном кре­с­те» го­ря­чая по­хоть пра­вит сво­им кар­на­ва­лом. Она – в бы­то­вых раз­го­во­рах, в ис­ко­ре­не­нии от­ступ­ни­ков, в та­ин­ст­ве ис­по­ве­ди, в раз­го­во­рах за обе­ден­ным сто­лом. Здесь (но это не толь­ко про­бле­ма рас­сма­т­ри­ва­е­мо­го на­ми ро­ма­на) че­ло­век при­го­во­рён к те­лу – не в еже­днев­ном ха­рак­те­ре су­ще­ст­во­ва­ния, а в ус­т­рой­ст­ве го­ло­вы. Так бы­ва­ет. Но невер­но, что ре­ли­ги­оз­ная жизнь есть по­сто­ян­ная вой­на на по­ле об­наг­лев­ше­го ни­за, ко­то­рый толь­ко и зна­ет, что под­чи­нять ду­шу об­ра­зам со­во­куп­ле­ния.

Ког­да че­ло­век ви­дит, как сли­ва­ют­ся в од­ном по­то­ке го­су­дар­ст­во, быт и Цер­ковь, ему не­ку­да деть­ся. Впро­чем, ос­та­ёт­ся ещё соб­ст­вен­ное со­зна­ние, где мож­но его об­ла­да­те­лю ук­рыть­ся от аг­рес­сии еди­но­го сти­ля. И вер­ный ход де­ла­ет Еле­на Ко­ля­ди­на, ко­то­рая по­ка­зы­ва­ет, что путь ге­ро­и­ни ле­жит че­рез са­мо­о­скоп­ле­ние. Хи­рур­гия в дан­ном слу­чае не пре­одо­ле­ва­ет власть те­ла, а лишь кон­ста­ти­ру­ет си­лу на­ча­ла, во­круг ко­то­ро­го стро­ит­ся «Цве­точ­ный крест».

Алексей ТАТАРИНОВ,
г. КРАСНОДАР