Архив : №06. 11.02.2011

Романтик родимых дорог

Го­во­рят, есть во Все­лен­ной пла­не­ты, ко­их ве­ще­ст­во об­ла­да­ет боль­шой плот­но­с­тью. При­вык­шим к зем­ным по­ня­ти­ям, нам поч­ти не­воз­мож­но пред­ста­вить се­бе, что, ска­жем, на­пёр­сток этой суб­стан­ции ве­сит не при­выч­ных не­сколь­ко грам­мов, а уже сот­ни. На­вер­ное, так же труд­но пред­ста­вить се­бе и вос­пи­тан­но­му на тра­ди­ци­он­ной по­эзии, что мир Юрия Куз­не­цо­ва – это уже не­кие дру­гие из­ме­ре­ния, они, как пра­ви­ло, не ук­ла­ды­ва­ют­ся в при­выч­ные по­ня­тия.

Да, у не­го не­ред­ко и спра­вед­ли­во об­на­ру­жи­ва­ют­ся свой­ст­вен­ный тют­чев­ской по­эзии ко­с­мизм и все­лен­ский раз­мах. И рус­ской сказ­кой так и ве­ет от мно­гих сти­хов на­ше­го зем­ля­ка. Да толь­ко и сам он, ро­ман­тик ро­ди­мых до­рог, зна­ет, ка­кое «вре­мя на дво­ре». А по­то­му поч­ти тют­чев­ское на­ча­ло кон­ча­ет­ся буд­нич­ной прав­дой ра­зу­ве­рив­ше­го­ся во мно­гих цен­но­с­тях че­ло­ве­ка, жи­ву­ще­го в по­след­ней чет­вер­ти XX ве­ка:

 

Слё­зы ве­чер­ние, слё­зы глу­бо­кие... Боль­но, о боль­но смо­т­реть! Что-то та­кое в вас есть оди­но­кое. Взял да за­бро­сил я сеть.   Но тя­же­ло её бы­ло вы­та­с­ки­вать, Вид­но, что чем-то пол­на. Вы­та­щил рыб­ку и стал её спра­ши­вать, Толь­ко не­мая она.

 

Пер­вый сбор­ник сти­хов Юрия Куз­не­цо­ва вы­шел в Крас­но­да­ре, и на­зы­вал­ся он «Гро­за». Это бы­ло в 1966 го­ду. За­тем в Моск­ве бы­ли из­да­ны кни­ги «Во мне и ря­дом даль» (1974), «Край све­та – за пер­вым уг­лом» (1976), «Вы­хо­дя на до­ро­гу, ду­ша ог­ля­ну­лась» (1977), «Рус­ский узел» (1983), «Ду­ша вер­на не­ве­до­мым пре­де­лам» (1986)… Но я все­гда по­мнил, что Куз­не­цов – мой зем­ляк, что его дет­ст­во про­шло на ку­бан­ской зем­ле, в Ти­хо­рец­ке. По­мни­те, он как-то пи­сал: «За­тем мы пе­ре­еха­ли в Ти­хо­рецк к де­ду и баб­ке, у ко­то­рых бы­ли са­ман­ная ха­та с уча­ст­ком. В ис­то­рии он ни­чем не при­ме­ча­те­лен, этот ти­хий го­ро­док... Дед мой лю­бил вы­хо­дить по ве­че­рам во двор и смо­т­реть в не­бо. Он дол­го гля­дел на звёз­ды, ка­чал го­ло­вой и за­дум­чи­во про­из­но­сил: «Му­д­рё­но!» Да­лее Куз­не­цов за­ме­тил: «В этом сло­ве зву­ча­ла та­кая пол­но­та со­зер­ца­ния, что его за­пом­ни­ли не толь­ко его де­ти, но и вну­ки. А мне он дал по­нять, что сло­во зна­чит боль­ше, чем оно есть, ес­ли им мож­но объ­ять бес­пре­дель­ное».

Вду­ма­ем­ся в сло­ва Юрия Куз­не­цо­ва, и тог­да нам по­нят­нее и бли­же ста­нет его по­эзия. С его при­хо­дом на оте­че­ст­вен­ный Пар­нас из­ме­ни­лось и пред­став­ле­ние о воз­мож­но­с­тях по­эзии. Он за­ста­вил го­во­рить о се­бе как тех, кто при­нял его сра­зу и бе­зо­го­во­роч­но, так и сво­их нис­про­вер­га­те­лей и не­до­б­ро­же­ла­те­лей. В стрем­ле­нии «объ­ять бес­пре­дель­ное» по­эту уда­лось в луч­ших сво­их ве­щах пу­тём со­еди­не­ния, ка­за­лось бы, не­со­по­с­та­ви­мых по­ня­тий, их столк­но­ве­ния, вы­сечь та­кие ис­кры, от ко­то­рых ста­ло свет­ло да­ле­ко во­круг. Его по­эзия раз­дви­га­ла рам­ки при­выч­ных по­ня­тий, как это и свой­ст­вен­но боль­шо­му та­лан­ту, он встал в ней особ­ня­ком и ему труд­но под­ра­жать.

Как-то на пе­ре­дел­кин­ской да­че Юрий Се­лез­нёв ска­зал: «Ви­дишь тот фли­ге­лёк? Там всё ле­то Юра Куз­не­цов пи­сал по­эму «Зо­ло­тая го­ра»! Сей­час он за­по­ем чи­та­ет «По­эти­че­с­кие воз­зре­ния сла­вян на при­ро­ду» А.Афа­на­сь­е­ва».

 

Мне ду­ма­ет­ся, мощь и ори­ги­наль­ность куз­не­цов­ско­го сти­ха, его ко­с­мизм, спо­соб­ность по­эта раз­ли­чать ещё ни­ко­му не­внят­ные зву­ки на­рож­да­ю­ще­го­ся ха­о­са – всё это, по­ми­мо ин­ту­и­ции и стрем­ле­ния «объ­ять бес­пре­дель­ное» – идут от рус­ской поч­вы, рус­ско­го на­род­но­го эпо­са, столь сво­е­об­раз­но пре­лом­лён­ных в по­эти­че­с­ком со­зна­нии.

И ещё. Ког­да я чи­таю сти­хи Куз­не­цо­ва, не мо­гу удер­жать­ся от мыс­ли, что он всё же не оди­нок. В чём-то его ис­ка­ния бы­ли срод­ни и ху­дож­ни­ку Кон­стан­ти­ну Ва­си­ль­е­ву. Пред­ста­вим на миг его кар­ти­ны «Се­вер­ный орёл» и «Ал­ле­го­рию» (о судь­бе ху­дож­ни­ка). Как близ­ки им по ду­ху сво­е­му сти­хо­тво­ре­ния «Во­ют ду­хи по­ляр­но­го кру­га...», «Ве­ли­кий ин­кви­зи­тор» и дру­гие.

Ко­неч­но, Куз­не­цов вре­ме­ни пер­вой сво­ей ли­те­ра­тур­ной сла­вы – это «сол­дат­ский сын», и всем па­мят­ны став­шие поч­ти хре­с­то­ма­тий­ны­ми его «Воз­вра­ще­ние», «Гим­на­с­тёр­ка», «Его по­ве­си­ли»... Юрий Куз­не­цов ос­тал­ся бы в рус­ской по­эзии, да­же ес­ли бы он на­пи­сал лишь од­но сти­хо­тво­ре­ние об от­це. Ну что сто­ит, ка­за­лось бы, за лич­ной дра­мой? Но при­тронь­тесь к сжа­той до пре­де­ла пру­жи­не – и на вас об­ру­шит­ся весь ди­на­мит вой­ны, вы­плес­нут­ся все слё­зы, стра­да­ния на­ро­да:

 

Шёл отец, шёл отец не­вре­дим Че­рез мин­ное по­ле, Пре­вра­тил­ся в клу­бя­щий­ся дым – Ни мо­ги­лы, ни бо­ли.   ...Вся­кий раз, ког­да мать его ждёт, Че­рез по­ле и паш­ню Столб кру­тя­щей­ся пы­ли бре­дёт Оди­но­кий и страш­ный.

 

Не­ма­ло сти­хов у Юрия Куз­не­цо­ва вы­зва­ны ощу­ще­ни­ем апо­ка­лип­тич­но­с­ти на­ше­го вре­ме­ни. От­сю­да и ги­гант­ский плав­ник, про­ре­за­ю­щий су­шу в по­ис­ках во­ды, и поч­ти биб­лей­ское «Се по­след­ние ко­ни. Я ви­жу по­след­них ко­ней». По­сле по­доб­но­го ро­да ви­де­ний ста­но­вит­ся по­ис­ти­не страш­но за на­шу не­ра­зум­ную ци­ви­ли­за­цию, ли­ша­ю­щую се­бя еже­ми­нут­но ис­по­кон ве­ку при­выч­но­го ок­ру­же­ния. И всё это в уго­ду не­на­сыт­ным пре­тен­зи­ям на ком­форт и удо­воль­ст­вия. Вот по­то­му Куз­не­цов и пи­сал:

 

Я ви­дел: во­рон в не­бе­сах Ле­тел с хол­мом зем­ли в ког­тях... А с не­ба сы­па­лась зем­ля. На ос­леп­лён­ные по­ля.

 

Ле­жит пе­ре­до мною ещё од­на кни­га по­эта «По­сле веч­но­го боя». Не­боль­шой, как и все его сбор­ни­ки, этот со­дер­жит в се­бе не­ма­лый за­ряд энер­гии, и по­сле то­го как в со­зна­нии чи­та­те­ля воз­ник­нут те са­мые вспыш­ки искр, вы­се­ка­е­мых по­эти­че­с­ким сло­вом – это бу­дет уже дру­гой че­ло­век. Или вот это сти­хо­тво­ре­ние «Рус­ская баб­ка». Оно про­дол­жа­ет рус­скую те­му по­эта, ко­то­рая с го­да­ми ста­но­вит­ся од­ной из цен­т­раль­ных в его твор­че­ст­ве. И здесь по­эт до­сти­га­ет вы­сот, свой­ст­вен­ных сво­е­му та­лан­ту. В его сти­хах ды­шат стра­с­ти вре­ме­ни, ког­да «в ду­ше и ря­дом бьёт­ся тьма со све­том», «рас­ка­ты гро­ма слы­шат­ся в кро­ви». Как вер­ны пред­чув­ст­вия его пе­ред кра­хом Со­вет­ско­го Со­ю­за в сти­хо­тво­ре­нии «Я ви­дел рож­де­нье цик­ло­на...». По­доб­но­го ро­да оза­ре­ния свой­ст­вен­ны лишь та­лан­там, от­ме­чен­ным свы­ше.

Пусть оп­по­нен­там по­эта ка­жет­ся, что в сво­ей по­эзии Куз­не­цов толь­ко тем и за­ни­мал­ся, что пу­гал до­вер­чи­во­го чи­та­те­ля, а то­му, мол, во­все и не страш­но. А нам ос­та­лись стро­ки, та­кие, как эти: «Рос­сия-мать, Рос­сия-мать. До­ны­не сын твер­дит…» или:

 

Бы­ва­ет у рус­ско­го в жиз­ни Та­кая ми­ну­та, ког­да Раз­ду­мье его об от­чиз­не Си­я­ет в ду­ше, как звез­да.

* * *

Сла­гая стро­ки о сво­ём про­вин­ци­аль­ном го­род­ке, где «ули­цы вы­хо­дят пря­мо в степь», по­эт пи­сал и та­кое: «Был го­род дет­ст­ва мо­е­го – ды­ра, Ды­ра зе­лё­ная и го­лу­бая...». Ска­за­но хлё­ст­ко и по-куз­не­цов­ски раз­ма­ши­с­то.

Меж­ду про­чим, в до­ку­мен­тах про­шло­го и раз­ных спра­воч­ни­ках мне уда­лось раз­до­быть кое-ка­кие све­де­ния об этой ге­о­гра­фи­че­с­кой точ­ке на кар­те Рос­сии. Так со вре­ме­нем я уз­на­вал, что к кон­цу XIX при стан­ции Ти­хо­рец­кой на зем­ле ста­ни­цы с од­но­имён­ным на­зва­ни­ем был рас­по­ло­жен ху­тор. Аренд­ная пла­та, по­лу­ча­е­мая ста­ни­цей от не­го, со­став­ля­ла 60 ты­сяч руб­лей еже­год­но. С са­мо­го ос­но­ва­ния стан­ция, бу­ду­чи уз­ло­вой, име­ла важ­ное зна­че­ние в ря­ду дру­гих на Вла­ди­кав­каз­ской же­лез­ной до­ро­ге. Не­уди­ви­тель­но, что здесь бы­ли со­сре­до­то­че­ны же­лез­но­до­рож­ные ма­с­тер­ские, ко­то­рые об­слу­жи­ва­лись до­воль­но вну­ши­тель­ны­ми ка­д­ра­ми ра­бо­чих и слу­жа­щих. От­сю­да и вы­рос­ший близ стан­ции ог­ром­ный по тем вре­ме­нам по­сё­лок с кир­пич­ны­ми кор­пу­са­ми, об­ра­зо­вав­ши­ми пра­виль­ные ули­цы с мос­то­вы­ми. Уже в то вре­мя в при­стан­ци­он­ном по­сёл­ке бы­ли хо­ро­шая биб­ли­о­те­ка, клуб, боль­ни­ца, ста­ли го­то­вить ка­д­ры же­лез­но­до­рож­ни­ков, ком­мер­че­с­кое учи­ли­ще, здесь про­жи­ва­ли жан­дарм­ский пол­ков­ник, врач и на­чаль­ник де­по. Был раз­бит парк.

На са­мом ху­то­ре Ти­хо­рец­ком бы­ли двух­класс­ное учи­ли­ще (муж­ское) и ча­ст­ная жен­ская про­гим­на­зия.

В 1905 го­ду бы­ла за­ло­же­на Ни­ко­ла­ев­ская же­лез­но­до­рож­ная цер­ковь, на по­ст­рой­ку ко­то­рой же­лез­ная до­ро­га «от­пу­с­ти­ла по­со­бие в 10 000 руб­лей, ос­таль­ные сред­ст­ва изы­с­ка­ны цер­ков­но-при­ход­ским по­пе­чи­тель­ст­вом». Цер­ковь бы­ла ос­вя­ще­на в 1908 го­ду. Как опи­сы­ва­ли её: «Ико­но­стас бе­тон­но-мра­мор­но-мо­за­ич­ный, пол из цвет­ных бе­тон­ных ле­ща­ток, вну­т­ри цер­ковь ош­ту­ка­ту­ре­на и ча­с­тью рас­пи­са­на»*. Ис­сле­до­ва­те­ли твор­че­ст­ва Юрия Куз­не­цо­ва об­ра­ти­ли вни­ма­ние на то, что те­ма же­лез­ной до­ро­ги, те­ма по­ез­дов иг­ра­ет важ­ную роль в его твор­че­ст­ве. Те­перь мы ви­дим, что но­та эта у по­эта не воз­ник­ла вдруг, из ни­че­го, а яв­ля­ет­ся весь­ма ор­га­нич­ной. Та­ко­вы, к при­ме­ру, сти­хи «Де­ре­во у же­лез­ной до­ро­ги», «Меж­ду двух по­ез­дов», «Где-то в по­ез­де еха­ли двое», «Зме­и­ные тра­вы», «От­цеп­лен­ный ва­гон» и дру­гие.

* * *

По­мнит­ся, в го­ды учё­бы на ис­то­ри­ко-фи­ло­ло­ги­че­с­ком фа­куль­те­те я не раз слы­шал от Ва­ле­рия Гор­ско­го о ка­ком-то Юр­ке Куз­не­цо­ве: «Ты не зна­ком с ним? Он то­же пи­шет сти­хи. Это мой друг, он из Ти­хо­рец­ка. На­до вам по­зна­ко­мить­ся»... По­том наш об­щий зна­ко­мый Сла­вик Аку­ла­ев поз­вал как-то к се­бе на ули­цу Ка­за­чью, что близ Ка­ра­су­нов, пол­дня жда­ли Куз­не­цо­ва из Моск­вы, во­круг ку­с­ты си­ре­ни, сад раз­рос­ся, по­эта на­ше­го всё не бы­ло и не бы­ло, а хо­зя­ин рас­ска­зы­вал, как он каж­дой вес­ной к 9 мая во­зил в Моск­ву бу­ке­ты этой са­мой си­ре­ни – Юр­ке, в Моск­ву. Не дож­да­лись мы тог­да Куз­не­цо­ва. По­мню, бы­ла ми­мо­лёт­ная встре­ча в трам­вае – Ва­дим Не­по­до­ба, си­я­ю­щий от ра­до­с­ти, по­тя­нул ме­ня за ру­ку и по­зна­ко­мил с по­этом. По­том все на­пра­ви­лись в ка­фе на уг­лу Ми­ра и Се­ди­на. Еха­ли по­эты в рай­он, вы­сту­пать...

А од­наж­ды Юрий Се­лез­нёв, вый­дя из сво­е­го мос­ков­ско­го до­ма на уг­лу улиц Крас­ной Ар­мии и Три­фо­нов­ской, ука­зал на бли­жай­шую мно­го­этаж­ку, и про­мол­вил: «Ви­дишь, вон на том эта­же свет в ок­не? Это Юра Куз­не­цов ра­бо­та­ет, пи­шет сти­хи...»

Бы­ло вре­мя, ког­да в Крас­но­да­ре про­хо­дил вы­езд­ной се­к­ре­та­ри­ат Со­ю­за пи­са­те­лей Рос­сии. Я по­до­шёл к оди­но­ко сто­яв­ше­му Юрию Куз­не­цо­ву, на­пом­нил о се­бе. За­ме­тил, меж­ду про­чим, что не­дав­но встре­чал Аку­ла­е­ва. «Слав­ка!.. – про­тя­нул он за­дум­чи­во. – Да, это бы­ла на­ша мо­ло­дость... И она ни­ког­да не вер­нёт­ся».

«Да, это бы­ла на­ша мо­ло­дость, и она ни­ког­да не вер­нёт­ся». Он ска­зал это так, слов­но толь­ко что пе­ред ним про­мельк­нул Ти­хо­рецк, поч­ти по­лу­ве­ко­вой дав­но­с­ти, гуд­ки па­ро­во­зо­ре­монт­но­го за­во­да по ут­рам, ог­ром­ный гли­ня­ный ан­гар для зе­нит­ных ус­та­но­вок близ во­ен­но­го аэ­ро­дро­ма с яс­треб­ка­ми на лёт­ном по­ле, ма­га­зин на Шты­ко­вой и «круг­лые по­рож­ки», при­стан­ци­он­ный па­ром с хру­с­тя­щи­ми ра­ку­шеч­ны­ми до­рож­ка­ми, клум­ба­ми пе­ту­ний, ду­ши­с­то­го та­ба­ка и вер­бе­ны. А по вы­ход­ным – фла­ни­ро­ва­ние по­рос­ли мла­дой по Боб­кин-стри­ту, где бы­ли свои у каж­до­го из­люб­лен­ные сто­ро­ны – зда­ние Боб­кин-Стрит и Габ­кин-Штрас­се. Сов­сем на одес­ский ма­нер! И, ко­неч­но, тан­цы с за­ез­жим ор­ке­с­т­ром, где взвы­ва­ли тру­бы, тром­бо­ны и сак­со­фо­ны… За­прав­лял этой му­зы­кой му­зы­кант не­кто Ва­дим из Крас­но­дар­ско­го ме­дин­сти­ту­та. Как бы­ло тог­даш­ним мод­ни­кам не по­хва­с­тать­ся сво­им «ёжи­ком», чёр­ной пе­ре­кра­шен­ной ру­баш­кой ли­бо бе­лы­ми, а то и крас­ны­ми, вхо­дя­щи­ми в мо­ду, но­с­ка­ми!

И се­го­дня, ког­да я вспо­ми­наю его, то ви­жу гла­за че­ло­ве­ка мно­го пе­ре­жив­ше­го, не­за­щи­щён­но­го, мно­го по­ви­дав­ше­го, гла­за гру­ст­ные и в то же вре­мя спо­кой­ные от уве­рен­но­с­ти в се­бе. Это на­ши ме­ст­ные вы­со­ко­ло­бые «це­ни­те­ли» его твор­че­ст­ва ни­че­го луч­ше­го у не­го не оты­с­ка­ли, кро­ме стро­ки о том, как в лун­ную ночь ло­шадь вы­щи­пы­ва­ет свою тень. «Ста­рик! А ведь здесь что-то есть! Что-то есть!» Дру­гие, так те и во­все ве­ли­ко­душ­ни­ча­ли: «А мы его в Моск­ву от­пра­ви­ли. Пусть там по­ду­чит­ся». Вспо­ми­наю тот раз­го­вор, и в та­кие ми­ну­ты мне пред­став­ля­ет­ся по­сле­во­ен­ное дет­ст­во, пыль­ная бу­ря на­но­сит су­г­ро­бы в ок­ра­ин­ные дво­ри­ки, за­сы­па­ет за­бо­ры, их от­ка­пы­ва­ют, а во­круг – бес­край­ние хлеб­ные по­ля с ле­со­по­ло­са­ми, длин­ные скир­ды со­ло­мы во­круг го­ро­да, объ­езд­чи­ки на ло­ша­дях – стра­жи от рас­хи­ще­ния ко­ло­с­ков, по­до­б­ран­ных со стер­ни... И как пра­зд­ник – при­ез­жий зве­ри­нец, боль­шие ба­за­ры по осе­ни с во­за­ми се­на, под­во­да­ми яч­ме­ня, пше­ни­цы, пти­цей жи­вой, сви­нь­я­ми, ну и, ко­неч­но, то, что ма­ни­ло и да­ва­ло кры­лья ду­ше – сви­ст­ки па­ро­во­зов, пе­ре­стук ко­лёс эше­ло­нов и звёз­ды, звёз­ды над сте­пью. И ощу­ща­лось, ког­да гля­де­ли на бе­лые таб­лич­ки ос­ты­ва­ю­щих по­сле дол­го­го бе­га ва­го­нов, про­ст­ран­ст­во – Си­бирь, Урал, Кав­каз, а там – го­ро­да – Омск, Ста­лин­град, Кис­ло­водск, Дзау-Джи­кау... По кры­шам ва­го­нов бе­га­ют от­ча­ян­ные со­рви­го­ло­вы, по пер­ро­ну сну­ют с чай­ни­ка­ми – за ки­пят­ком... И де­дов до­мик са­ман­ный на ули­це Мень­ши­ко­ва, 98, раз­ве мог он ус­то­ять, со­хра­нить­ся, по­ка тот, кто вы­рос в нём, об­ла­чив­шись в ру­баш­ку-ков­бой­ку и в мод­ных баш­ма­ках, спа­са­ет от атом­но­го смер­ча паль­мы Ку­бы, а по­до­шло вре­мя – и Ро­ди­ну-мать? Ког­да по­лых­ну­ло бы так, что ма­ло не по­ка­за­лось ни­ко­му... И то лад­но, что на ме­с­те до­ма по­эта те­перь му­зы­каль­ная шко­ла и до­с­ка па­мят­ная, на­по­ми­на­ю­щая о том, что здесь ког­да-то про­жи­вал наш по­эт...

До­ве­лось мне как-то по­бы­вать в гос­тях у ре­дак­то­ра га­зе­ты «Ти­хо­рец­кие ве­с­ти» Ев­ге­ния Си­до­ро­ва. Си­де­ли мы, си­де­ли за сто­лом, и вдруг хо­зя­ин и го­во­рит, об­ра­ща­ясь ко мне: «А вы, ока­зы­ва­ет­ся, мо­же­те не про­ро­нить ни сло­ва, хо­тя си­дим мы тут боль­ше ча­са. Не­сколь­ко дней на­зад на этом же сту­ле (и он ука­зал на моё ме­с­то) – си­дел Юрий Куз­не­цов. Я по­ду­мал тог­да: «Ка­кой мол­ча­ли­вый зем­ляк наш! Но вы ме­ня удив­ля­е­те – очень!» При­шлось мне со­слать­ся на не­здо­ро­вье. А вско­ре про­чи­тал в га­зе­тах не­кро­лог о без­вре­мен­ной кон­чи­не Ев­ге­ния Си­до­ро­ва – сов­сем ещё мо­ло­до­го и, ка­за­лось, пол­но­го сил и здо­ро­вья...

* * *

Не пер­вый день там и сям слы­шишь за­ве­ре­ния «зна­то­ков» о том, что рус­ская ли­те­ра­ту­ра, мол, умер­ла, в луч­шем слу­чае до­пу­с­ка­ет­ся, что-де Юрий Куз­не­цов как раз и был по­этом ко­неч­но­го её пе­ри­о­да, т.е. вре­ме­ни смер­ти её. По­на­прас­ну тщи­тесь, гос­по­да из по­хо­рон­ной ко­ман­ды. Бли­зок час, ког­да сло­вес­ность на­ша вос­пря­нет, а сти­хи Юрия Куз­не­цо­ва ста­нут ра­зу­чи­вать в шко­лах, и книж­ки его возь­мут с со­бой ко­с­мо­нав­ты, к даль­ним со­звез­ди­ям. По­то­му что хо­дят уже по рус­ской зем­ле маль­чиш­ки, ко­то­рых вот-вот по­зо­вёт род­ная зем­ля – Рос­сия, по­то­му что ещё не все по­ез­да про­сви­с­те­ли и не от на­шей звез­ды по­гас свет.

Нын­че о Юрии Куз­не­цо­ве на­пи­са­но, ка­жет­ся, боль­ше, чем им са­мим. И толь­ко Ку­бань по­ка­зы­ва­ет вя­ло­те­ку­щий гра­дус оцен­ки его твор­че­ст­ва. Ме­с­то в му­зее для его книг, биб­ли­о­те­ка его име­ни на Ги­д­ро­ст­рое – это всё? В Моск­ве за­ду­ман па­мят­ник ему, есть эс­киз. Са­мый круп­ный, мас­штаб­ный по­эт ра­кет­но­го, ко­с­ми­че­с­ко­го вре­ме­ни – и уже «по­эт кон­ца рус­ской ли­те­ра­ту­ры»? За­блуж­да­ют­ся те, кто вы­му­чил фор­му­ли­ров­ку: «В XX ве­ке ли­те­ра­ту­ра не тер­пит при­ла­га­тель­ных». Не толь­ко тер­пит, но и нуж­да­ет­ся в них, ког­да речь за­хо­дит о не­по­вто­ри­мо­с­ти та­лан­та. И по­то­му, ког­да зву­чит имя Юрия Куз­не­цо­ва, все эпи­те­ты вос­тор­жен­но­го ха­рак­те­ра не толь­ко уме­ст­ны, но и не­об­хо­ди­мы. По­то­му и по­вто­ря­ем: «Юрий Куз­не­цов – вы­да­ю­щий­ся, за­ме­ча­тель­ный, уди­ви­тель­ный рус­ский по­эт!» Не­ко­то­рые ут­верж­да­ют, что и ве­ли­кий он. Мо­жет быть, но об этом ска­жут уже сле­ду­ю­щие по­ко­ле­ния в Рос­сии. Вре­мя рас­су­дит.

По­доб­но сво­им со­рат­ни­кам Юрию Се­лез­нё­ву и Ва­ди­му Ко­жи­но­ву, Юрий Куз­не­цов стал яв­ле­ни­ем эпо­хи. «Ос­таль­ные – об­ман и под­дел­ка», – го­во­рил он, яв­но драз­ня и раз­за­до­ри­вая бес­чис­лен­ных ту­сов­щи­ков, осо­бен­но ан­га­жи­ро­ван­ных «ши­ф­ро­валь­щи­ков пу­с­тот» на Пар­на­се, будь то так на­зы­ва­е­мые пост­мо­дер­ни­с­ты, ис­по­ве­ду­ю­щие ан­де­г­ра­унд или ма­нь­е­ризм.

Александр ФЕДОРЧЕНКО,
г. КРАСНОДАР