Архив : №06. 11.02.2011

Следы Античности в поэзии Юрия Кузнецова

 Ан­тич­ность – это ко­лы­бель ми­ро­вой по­эзии, её ду­хов­ная ро­ди­на. Ког­да Пер­сей от­сёк го­ло­ву Ме­ду­зе Гор­го­не, из ка­пе­лек её кро­ви ро­дил­ся Пе­гас. Этот кры­ла­тый ми­фи­че­с­кий конь вы­сек ис­точ­ник на го­ре Ге­ли­кон – Ип­по­кре­ну – да­ю­щий вдох­но­ве­ние всем по­этам. Но Пе­гас во­все не бе­зо­бид­ное ли­ри­че­с­кое су­ще­ст­во. На­пом­ню, что имен­но он под­но­сил Зев­су гро­мы и мол­нии.

Все ве­ли­кие по­эты во все вре­ме­на со­при­ка­са­лись с Ан­тич­но­с­тью, чер­па­ли в ней свои ду­хов­ные, твор­че­с­кие си­лы и вдох­но­ве­ние. Шек­с­пир, Гё­те, Бай­рон, Дан­те, Пуш­кин, Дер­жа­вин, Жу­ков­ский, Тют­чев, Фет, Блок… По­то­му что имен­но там, в Ан­тич­но­с­ти – ис­то­ки эпо­са, ли­ри­ки, тра­ге­дии, ко­ме­дии. Там за­ро­ди­лись да­же та­кие по­эти­че­с­кие жа­н­ры, как эпи­грам­ма, эпи­та­фия, ди­фи­рамб. Там те­ни ве­ли­ких Го­ме­ра, Эс­хи­ла, Со­фок­ла, Ев­ри­пи­да, Ари­с­то­фа­на, Лу­к­ре­ция, Ка­тул­ла, Вер­ги­лия, Го­ра­ция, Ови­дия… Прой­ти ми­мо Ан­тич­но­с­ти и не за­ме­тить её про­сто не­воз­мож­но. На­до быть сле­пым, глу­хим к по­эти­че­с­ким зву­кам и кра­с­кам.

Не был ис­клю­че­ни­ем в этом смыс­ле и Юрий По­ли­кар­по­вич Куз­не­цов, ис­тин­но рус­ский по­эт, чьё имя сто­ит в пер­вом ря­ду ми­ро­вой по­эзии. Сле­ды Ан­тич­но­с­ти про­яв­ля­ют­ся в его твор­че­ст­ве. На­пом­ню лишь не­ко­то­рые его сти­хи, в ко­то­рых он об­ра­ща­ет­ся не пря­мо, но ко­с­вен­но к этой те­ме: «От­ри­ца­ние», «Но­вый Ге­ро­ст­рат», «Аф­ро­ди­та», «Еле­на» и, ко­неч­но же, «По­эт». Но преж­де чем ос­та­но­вить­ся на них, при­ве­ду сло­ва Шил­ле­ра из его ра­бо­ты «О на­ив­ной и сен­ти­мен­таль­ной по­эзии», где он срав­ни­ва­ет по­эзию ан­тич­ную, на­зы­вая её ина­че – на­ив­ной, и со­вре­мен­ную. Со­вре­мен­ную, ра­зу­ме­ет­ся, его вре­ме­ни, но, ду­маю, и на­шим дням. «Ан­тич­ная по­эзия, – пи­сал этот ве­ли­кий не­мец­кий по­эт, – воз­ник­ла в ус­ло­ви­ях не­по­сред­ст­вен­но­го един­ст­ва иде­а­ла и дей­ст­ви­тель­но­с­ти, а со­вре­мен­ная – раз­ви­ва­ет­ся на ос­но­ве их пол­но­го раз­ры­ва». Это ста­ло осо­бен­но за­мет­но имен­но сей­час, ког­да угас­ли и уга­са­ют по­след­ние рус­ские по­эты. На сме­ну им при­хо­дит бес­чис­лен­ная рать пост­мо­дер­ни­с­тов и кон­цеп­ту­а­ли­с­тов с их язы­ко­вым ха­о­сом. Ещё Ф.Шел­линг в сво­ей «Фи­ло­со­фии ис­кус­ст­ва» пи­сал, что «язык сам по се­бе есть толь­ко ха­ос, из ко­то­ро­го по­эзия долж­на по­ст­ро­ить те­ло для сво­их идей», а по­эти­че­с­кое ху­до­же­ст­вен­ное про­из­ве­де­ние долж­но быть «не­ко­то­рым уни­вер­су­мом, не­бес­ным те­лом». Да­лее он срав­ни­вал сло­вес­ную по­эти­че­с­кую речь с му­зы­кой, уде­ляя осо­бое вни­ма­ние рит­му, пла­с­ти­ке, от­тал­ки­ва­ясь от ан­тич­ной по­эзии. Мож­но при­ве­с­ти мно­го при­ме­ров по­доб­ных «не­бес­ных тел» как в ев­ро­пей­ской, так и в клас­си­че­с­кой оте­че­ст­вен­ной по­эзии. А из со­вре­мен­ных нам по­этов на­и­бо­лее мощ­но и вла­ст­но ус­ми­рил язы­ко­вой ха­ос и ов­ла­дел му­зы­кой ре­чи Юрий Куз­не­цов, у ко­то­ро­го поч­ти каж­дое сти­хо­тво­ре­ние, осо­бен­но по­след­ние по­эмы, яв­ля­ют­ся этим «уни­вер­су­мом». Его по­ко­ле­ние по­этов – как гас­ну­щие звёз­ды на по­эти­че­с­ком не­бо­с­кло­не, и как бы вско­ре не на­сту­пи­ла кро­меш­ная тем­но­та, ха­ос. 

Ин­но­кен­тий Ан­нен­ский так­же на­хо­дил зер­но всей со­вре­мен­ной по­эзии в ан­тич­ной ли­те­ра­ту­ре. Он пи­сал, что «толь­ко бла­го­да­ря ан­тич­ным ми­фам воз­ник­ла та ка­те­го­рия ге­ро­из­ма, без ко­то­рой в на­шем твор­че­ст­ве, ве­ро­ят­но, не об­ра­зо­ва­лось бы ни по­эмы, ни тра­ге­дии, ни ро­ма­на». Он меч­тал о том вре­ме­ни, ког­да имен­но сла­вя­не про­бьют но­вые пу­ти для не­увя­да­е­мо­го ста­ро­го ми­ра. Вот его сло­ва: «Не бу­дет ли судь­ба – о, не по­ли­ти­ка, ко­неч­но! – ког­да-ни­будь бла­го­с­клон­нее к эл­ли­но-сла­вян­ско­му не со­ю­зу да­же, а син­те­зу? Не вне­сут ли сла­вян­ские куль­ту­ры и сла­вян­ский тем­пе­ра­мент но­вой и ин­те­рес­ной но­ты в вос­кре­са­ю­щие гим­ны ан­тич­но­с­ти?» Та­кие но­ты, не­со­мнен­но, вно­сил Юрий Куз­не­цов, по­эт с глу­бо­ким ми­фи­че­с­ким со­зна­ни­ем. Он сам ска­зал о се­бе имен­но так, во всту­пи­тель­ной ста­тье «Воз­зре­ние» к сбор­ни­ку «Кре­ст­ный ход», ока­зав­ше­му­ся по­след­ним в его твор­че­ст­ве. Ста­тья-за­ве­ща­ние, в ко­то­рой ни­че­го не при­ба­вить и не уба­вить:

«Я по­эт с рез­ко вы­ра­жен­ным ми­фи­че­с­ким со­зна­ни­ем. Оно про­яви­лось не сра­зу, хо­тя свой пер­вый сим­вол уви­дел весь­ма ра­но. Ему я обя­зан пер­вым вос­по­ми­на­ни­ем. Мне бы­ло с не­боль­шим два го­да. По­мню, как дол­го от­кры­вал тя­жё­лую ка­лит­ку с вы­со­ким коль­цом. Вый­дя на ули­цу, уви­дел сы­рой, мгли­с­тый, с се­ре­б­ри­с­той по­во­ло­кой воз­дух. Ни ули­цы, ни за­бо­ра, ни лю­дей, а толь­ко этот воз­душ­ный сгу­с­ток, ли­шён­ный очер­та­ний. Ко­неч­но, та­кое вос­по­ми­на­ние не слу­чай­но. Это бы­ло то са­мое ту­ман­ное дрем­лю­щее се­мя, из ко­то­ро­го по­том вы­рос­ло ощу­ще­ние еди­но­го про­ст­ран­ст­ва ду­ши и при­ро­ды». Не то ли един­ст­во иде­а­ла и дей­ст­ви­тель­но­с­ти, о ко­то­ром пи­сал Шил­лер?

Хо­чу при­ве­с­ти ещё не­ко­то­рые сло­ва из той же ста­тьи Юрия Куз­не­цо­ва, про­яс­ня­ю­щие его твор­че­с­кое кре­до. «Твор­ца­ми ми­ро­во­го эпо­са бы­ли пев­цы. Ес­те­ст­вен­но пред­по­ло­жить, что пер­вы­ми пев­ца­ми бы­ли ан­ге­лы. Они пе­ли хва­лу Бо­гу. Тон­чай­шей ин­ту­и­ци­ей это уло­вил юный Лер­мон­тов:

 

По не­бу по­лу­но­чи ан­гел ле­тел, И ти­хую пес­ню он пел…

 

Лю­ди же на зем­ле пе­ли гим­ны бо­гам, тво­ри­ли ми­фы и сказ­ки. Ми­фи­че­с­кое со­зна­ние не­ис­тре­би­мо. На­ро­ды ми­ра до­ны­не жи­вут ми­фа­ми, да­же лож­ны­ми, вплоть до га­зет­ных «уток»… Итак, миф не вы­дум­ка и не ложь. К на­сто­я­ще­му ми­фу нуж­но от­но­сить­ся се­рь­ёз­но». А что та­кое миф, до­бав­лю, как не во­пло­ще­ние в пер­вую оче­редь Ан­тич­но­с­ти?

Да­лее он при­во­дит сло­ва А.Ф. Ло­се­ва из «Ди­а­лек­ти­ки ми­фа», ко­то­рые, оче­вид­но, креп­ко впе­ча­та­лись в его серд­це: «Для ми­фи­че­с­ко­го со­зна­ния всё яв­лен­но и чув­ст­вен­но ощу­ти­мо. Не толь­ко язы­че­с­кие ми­фы по­ра­жа­ют све­жей и по­сто­ян­ной те­ле­сно­с­тью и ви­ди­мо­с­тью, ося­за­е­мо­с­тью. Та­ко­вы в пол­ной ме­ре и хри­с­ти­ан­ские ми­фы, не­смо­т­ря на об­ще­приз­нан­ную и не­срав­нен­ную ду­хов­ность этой ре­ли­гии. И ин­дий­ские, и еги­пет­ские, и гре­че­с­кие, и хри­с­ти­ан­ские ми­фы от­нюдь не со­дер­жат в се­бе ни­ка­ких спе­ци­аль­но фи­ло­соф­ских и фи­ло­соф­ско-ме­та­фи­зи­че­с­ких ин­ту­и­ций или уче­ний, хо­тя на их ос­но­ва­нии воз­ни­ка­ли и мо­гут воз­ник­нуть со­от­вет­ст­ву­ю­щие фи­ло­соф­ские кон­ст­рук­ции. Возь­ми­те са­мые ис­ход­ные и цен­т­раль­ные пунк­ты хри­с­ти­ан­ской ми­фо­ло­гии, и вы уви­ди­те, что они то­же суть не­что чув­ст­вен­но яв­лен­ное и фи­зи­че­с­ки ося­за­е­мое. Как бы ду­хов­но ни бы­ло хри­с­ти­ан­ское пред­став­ле­ние о Бо­же­ст­ве, эта ду­хов­ность от­но­сит­ся к са­мо­му смыс­лу это­го пред­став­ле­ния; но его не­по­сред­ст­вен­ное со­дер­жа­ние, то, в чём да­на и чем вы­ра­же­на эта ду­хов­ность, – все­гда кон­крет­но, вплоть до чув­ст­вен­ной об­раз­но­с­ти. До­ста­точ­но упо­мя­нуть «при­ча­ще­ние пло­ти и кро­ви», что­бы убе­дить­ся, что на­и­бо­лее «ду­хов­ная» ми­фо­ло­гия все­гда опе­ри­ру­ет чув­ст­вен­ны­ми об­ра­за­ми, не­воз­мож­на без них…»

Ми­фи­че­с­кое со­зна­ние, пи­сал Юрий Куз­не­цов, бы­ло при­су­ще и Пуш­ки­ну, на чьём по­эти­че­с­ком не­бо­с­кло­не ца­рил Апол­лон с му­за­ми, а ког­да ста­ру­ха из «Пи­ко­вой да­мы» ус­мех­ну­лась – и Гер­ман со­шёл с ума, то это «ус­мех­нул­ся миф». Ми­фи­че­с­кое со­зна­ние Лер­мон­то­ва мощ­но про­яви­лось в по­эме «Де­мон». Оно бы­ло у Го­го­ля, где в его по­ве­с­ти «Вий» про­ст­ран­ст­во Хо­мы Бру­та и про­ст­ран­ст­во Вия «сов­ме­ще­ны и пред­став­ля­ют од­но зри­мое и ося­за­е­мое це­лое». И Тют­чев в пол­ной ме­ре об­ла­дал этим ми­фи­че­с­ким со­зна­ни­ем, взять хо­тя бы од­но его сти­хо­тво­ре­ние «Моя ду­ша – Эли­зи­ум те­ней…». И Гон­ча­ров, у ко­то­ро­го «гран­ди­оз­ная лень Об­ло­мо­ва вы­рос­ла не на пу­с­том ме­с­те. Её на­ци­о­наль­ные кор­ни ухо­дят вглубь к двум ле­же­бо­кам: Илье Му­ром­цу и Еме­ле. Пер­вый ле­жал на пе­чи трид­цать лет и три го­да, а вто­рой ле­жит с не­за­па­мят­ных вре­мён и по­ны­не, прав­да, в ином про­ст­ран­ст­ве. Но ес­ли Илья Му­ро­мец всё-та­ки про­снул­ся и со­ско­чил с пе­чи уже бо­га­ты­рём, то Об­ло­мов ос­тал­ся ле­жать, и его бо­га­тыр­ские воз­мож­но­с­ти так и за­глох­ли на ди­ва­не». Ес­ли про­дол­жать, то ми­фи­че­с­кое со­зна­ние мож­но об­на­ру­жить и у До­сто­ев­ско­го, и у Тур­ге­не­ва, и у Бу­ни­на.

Од­на­ко в двад­ца­том ве­ке, го­во­рит Юрий Куз­не­цов, ми­фи­че­с­кое (чи­тай – ан­тич­ное) со­зна­ние в рус­ской по­эзии из­мель­ча­ло. «Пе­чать вы­рож­де­ния ле­жит на всех сти­хах Ф.Со­ло­гу­ба… В эк­зо­ти­че­с­ких ту­ма­нах Гу­ми­лё­ва миф мельк­нул че­ты­ре ра­за: «Жи­раф», «Па­мять», «Сло­во», «За­блу­див­ший­ся трам­вай». Не­мно­го боль­ше у Есе­ни­на: «Шёл Гос­подь пы­тать лю­дей в люб­ви…»… Один раз мельк­нул у Сме­ля­ко­ва – «Пря­ха». У Клю­е­ва ми­фи­че­с­кое со­зна­ние за­сты­ло в дог­ма­те. Оно в сущ­но­с­ти мерт­во и ра­бо­та­ло на хо­ло­с­том хо­ду». Но за­то в пол­ной ме­ре оно про­яви­лось у са­мо­го Юрия По­ли­кар­по­ви­ча. Осо­бен­но в по­эмах «Кре­ст­ный путь», «Со­ше­ст­вие в ад» и не­за­кон­чен­ной по­эме «Рай».

 

В го­ру мы шли. Путь был тор­ным.                                              И зна­чит, до нас Мы­кал­ся кто-то, как ма­ят­ник, здесь мно­го раз. Это был он! И мы вско­ре его уви­да­ли. Мед­лен­но ка­мень ка­тил он на го­ру пе­ча­ли. – Это Си­зиф! – я вос­клик­нул.                                        И вздрог­нул Си­зиф, И обер­нул­ся. Во­ис­ти­ну, жизнь – это миф! – Ух­нем, Си­зиф! – кряк­нул я,                                    и вка­ти­ли мы вме­с­те Ка­мень на го­ру, и ка­мень ос­тал­ся на ме­с­те. И улыб­нул­ся Хри­с­тос и во сла­ву Свою Мол­вил Си­зи­фу: – И ты ско­ро бу­дешь в Раю…

 

Или же вот это, оче­вид­но, по­след­нее сти­хо­тво­ре­ние Юрия Куз­не­цо­ва, ди­а­лог меж­ду свя­щен­но­му­че­ни­ком По­ли­кар­пом, уче­ни­ком апо­с­то­ла Ио­ан­на, и хри­с­ти­ан­ским ере­ти­ком вто­ро­го ве­ка Мар­ки­о­ном:

 

Встре­ти­лись в Ри­ме од­наж­ды му­д­рец и свя­той, И за­вя­зал­ся ко­нец меж­ду ни­ми та­кой: – Эй, По­ли­карп! Ты ме­ня уз­на­ёшь? –                                        мол­вил                                                              гно­с­тик, И за­дро­жал его дух, как над про­па­с­тью мос­тик. – Я уз­наю са­та­нин­ско­го пер­вен­ца. Сгинь! – Так По­ли­карп Мар­ки­о­ну от­ве­тил. Аминь!   Каж­дое сло­во его как зве­ня­щая медь, Каж­дое сло­во сбы­лось или сбу­дет­ся впредь.

 

Я ду­маю, во­все не слу­чай­но в сво­ём по­след­нем сти­хо­тво­ре­нии Юрий По­ли­кар­по­вич об­ра­тил­ся к фи­гу­ре и об­ра­зу свя­то­го По­ли­кар­па, отож­де­ств­ляя свою не­раз­рыв­ную связь с от­цом, воз­ме­щая свои из­ве­ст­ные стро­ки «Я пил из че­ре­па от­ца…». Он «пил» его ду­хов­ную си­лу. И каж­дое сло­во са­мо­го Юрия Куз­не­цо­ва – это «зве­ня­щая медь», сбы­ва­ю­ще­е­ся сей­час и в гря­ду­щем.

Ещё не­мно­го о сле­дах Ан­тич­но­с­ти в твор­че­ст­ве по­эта. Вот сти­хо­тво­ре­ние «Еле­на»:

 

Ты кто, Еле­на?.. Стар и млад Из-за те­бя в ог­не. Пу­с­кай ца­ри по­вре­ме­нят, Ты вспом­ни обо мне. Го­мер, сле­пой пе­вец бо­гов, До­нёс из пу­с­то­ты Вздох по­тря­сён­ных ста­ри­ков, Но не твои чер­ты…   …Ког­да дру­гая за меч­ты Ме­ня со­жг­ла лю­бя, Ты при­ня­ла её чер­ты – Я по­те­рял те­бя.

 

Или «Аф­ро­ди­та», где иде­ал и дей­ст­ви­тель­ность не­раз­рыв­ны:

 

…Встал ду­рак на вы­со­кую соп­ку, Одол­жил у со­се­да ру­жьё. Оп­ро­ки­нул для вер­но­с­ти стоп­ку: «У, со­ба­ка!» И встре­тил её! Пе­на без­дны из па­с­ти све­ти­лась… Су­мас­шед­ший на ули­це пел, Как из бе­ше­ной па­с­ти яви­лась Аф­ро­ди­та…                           А он не ус­пел!

 

И, на­ко­нец, са­мое ха­рак­тер­ное для его ми­фи­че­с­ко­го со­зна­ния сти­хо­тво­ре­ние «По­эт». При­ве­ду за­клю­чи­тель­ную стро­фу:

 

…И с тех пор я не по­мню се­бя: Это он, это дух с не­бо­с­кло­на! Но­чью вы­та­щил я изо лба Зо­ло­тую стре­лу Апол­ло­на.

 

Юрий Куз­не­цов, объ­яс­няя это сти­хо­тво­ре­ние, пи­сал: «В 1967 го­ду у ме­ня, на­ко­нец, про­ре­за­лось ми­фи­че­с­кое со­зна­ние в «чи­с­том ви­де». Я на­пи­сал свой пер­вый миф: стул в пи­д­жа­ке сдви­нул­ся с ме­с­та сам и стал хо­дить, и да­же го­во­рить по те­ле­фо­ну.

 

Стул в мо­ём пи­д­жа­ке по­дой­дёт к те­ле­фо­ну, Ска­жет: – Вы­шел. Весь вы­шел! Не знаю, ког­да и при­дёт.

 

Так я от­крыл свою по­эти­че­с­кую все­лен­ную. К это­му вре­ме­ни я про­чи­тал три то­ма А.Н. Афа­на­сь­е­ва «По­эти­че­с­кие воз­зре­ния сла­вян на при­ро­ду», и уве­рил­ся в се­бе. И, сам то­го не со­зна­вая, по­слал вы­зов бо­гу ис­кусств Апол­ло­ну: на­пи­сал сти­хо­тво­ре­ние «По­эт». Апол­лон не стал сди­рать за­жи­во с ме­ня ко­жу, как с Тер­си­та, но удо­с­то­ил ме­ня от­ве­том: по­слал смер­то­нос­ную стре­лу. От од­но­го сви­с­та его стре­лы под­ни­ма­лась бу­ря и ло­ма­ла де­ре­вья. Удар был со­кру­ши­тель­ным, но я ус­то­ял… Очень важ­но, что я ус­то­ял. Че­ло­век с обы­ден­ным со­зна­ни­ем ус­мех­нёт­ся и ска­жет: «Ка­кая че­пу­ха! Это всё про­изо­ш­ло на бу­ма­ге». Не на бу­ма­ге, а вну­т­ри по­эта. И вы­ра­зи­лось в сло­ве. Нель­зя же чи­тать сти­хи, как га­зе­ту».

Но всё же Юрий Куз­не­цов по­эт в боль­шей сте­пе­ни не ан­тич­но­го, а рус­ско­го ми­фа. Он го­во­рил: «Как по­эт я боль­ше был бы у ме­с­та в до­пись­мен­ный пе­ри­од, ха­жи­вал бы по до­лам и го­рам и вос­пе­вал по­дви­ги Свя­то­го­ра. Но на всё про­мысл Бо­жий. Я ро­дил­ся в про­за­и­че­с­ком двад­ца­том ве­ке. Впро­чем, он то­же ге­ро­и­че­с­кий, по-сво­е­му. И в нём ока­зал­ся толь­ко один бо­га­тырь – рус­ский на­род. Он бо­рол­ся с чу­до­ви­ща­ми и да­же с соб­ст­вен­ной те­нью. Но это бо­га­тырь, так ска­зать, рас­сре­до­то­чен­ный. Его нуж­но бы­ло сфо­ку­си­ро­вать в сло­ве, что я и сде­лал. Че­ло­век в мо­их сти­хах ра­вен на­ро­ду… Из ме­ня по­ва­ли­ли бо­га­ты­ри, ге­рои, му­жи­ки, ца­ри, сол­да­ты, ле­же­бо­ки, де­ти, ста­ри­ки, – и всё это был один че­ло­век. Мир за­пол­ни­ли жен­щи­ны, ру­сал­ки, зем­ля, не­бе­са, до­ли­ны, ку­с­ты, вет­ки, ли­с­тья, пти­цы, ба­боч­ки, пчё­лы, змеи, до­ма, хра­мы, све­чи, ико­ны, об­ла­ка, без­дны, ще­ли, до­ро­ги, кам­ни, пыль, ды­мы, ту­ма­ны, те­ни, звёз­ды, по­ез­да, ко­лё­са, об­рыв­ки га­зет, за­бо­ры, сте­ны, ок­на, стёк­ла, ста­ка­ны, стоп­ки, бу­тыл­ки, дождь, снег, и мно­гое дру­гое, и всё в об­ра­зах… Всё, что ка­са­ет­ся ме­ня, я пре­вра­щал в по­эзию и миф. Где про­хо­дит меж ни­ми гра­ни­ца, мне как по­эту без­раз­лич­но. Сна­ча­ла я впи­ты­ваю мир и ве­щи ми­ра, как во­ду губ­ка, а по­том вы­жи­маю их об­рат­но, но они уже ста­но­вят­ся дру­го­го ка­че­ст­ва. Я ос­ва­и­вал по­эти­че­с­кое про­ст­ран­ст­во, в ос­нов­ном, в двух на­прав­ле­ни­ях: на­род­но­го эпо­са (ча­с­тич­но гре­че­с­ко­го), рус­ской ис­то­рии и хри­с­ти­ан­ской ми­фо­ло­гии». И ещё: «В мо­их сти­хах мно­го че­го есть: фи­ло­со­фия, ис­то­рия, соб­ст­вен­ная би­о­гра­фия, но глав­ное – рус­ский миф, и этот миф – по­эт. Ос­таль­ное ле­ген­да». До­ба­вить к этим сло­вам не­че­го. За­ме­чу лишь, что по­дви­ги Свя­то­го­ра, столь близ­кие ду­ше и серд­цу Юрия Куз­не­цо­ва – это та же Ан­тич­ность, толь­ко рус­ская.

Ари­с­то­тель в сво­ей зна­ме­ни­той «По­эти­ке» обо­зна­чил за­да­чу по­эта (на все вре­ме­на): го­во­рить не о про­ис­шед­шем, а о том, что мог­ло бы слу­чить­ся по ве­ро­ят­но­с­ти или не­об­хо­ди­мо­с­ти. Юрий Куз­не­цов и не пи­сал о про­ис­шед­шем, он об­ле­кал это в ми­фи­че­с­кую фор­му, как в по­эмах о Хри­с­те. Но зву­ча­ло это в выс­шей сте­пе­ни ве­ро­ят­но и уж тем бо­лее не­об­хо­ди­мо для лю­дей. Как сплав иде­а­ла и дей­ст­ви­тель­но­с­ти. Ещё Ари­с­то­тель за­ме­тил, что до­сто­ин­ст­во сло­вес­но­го вы­ра­же­ния (имея в ви­ду по­эзию) – быть яс­ным и не быть низ­ким. И эти его сло­ва мож­но пол­но­стью от­не­с­ти к твор­че­ст­ву Юрия Куз­не­цо­ва. Вся его по­эзия про­ни­за­на выс­шим и яс­ным ис­тин­ным смыс­лом, и у не­го нет ни од­ной низ­кой строч­ки. Сти­хи его ус­т­рем­ле­ны к гор­не­му све­ту. И тут мне вспо­ми­на­ют­ся сло­ва на­ше­го за­ме­ча­тель­но­го ху­дож­ни­ка Ива­на Би­ли­би­на, ко­то­рый, на­хо­дясь в эми­г­ра­ции в 1922 го­ду, ска­зал, что на­прас­но ли­те­ра­ту­ро­ве­ды всё спо­рят о раз­лич­ных на­прав­ле­ни­ях в ли­те­ра­ту­ре, в по­эзии, в ча­ст­но­с­ти. Есть все­го два: од­но раз­ла­га­ет ду­шу чи­та­те­ля, дру­гое воз­вы­ша­ет её. Что все­гда бы­ло свой­ст­вен­но ан­тич­но­с­ти, ми­фи­че­с­ко­му со­зна­нию Юрия Куз­не­цо­ва.

Воз­вра­ща­ясь к Шел­лин­гу и его «Фи­ло­со­фии ис­кус­ст­ва», хо­чу за­клю­чить сле­ду­ю­щей ци­та­той: «По­эзия или по­эт ца­рит на­до всем как выс­шее, не­до­ступ­ное чув­ст­ву су­ще­ст­во. Толь­ко в пре­де­лах то­го кру­га со­бы­тий, ко­то­рое опи­сы­ва­ет­ся в его ху­до­же­ст­вен­ном про­из­ве­де­нии, од­но со­бы­тие тол­ка­ет и вы­тес­ня­ет дру­гое, од­на страсть – сам он ни­ког­да не вхо­дит в этот круг и бла­го­да­ря это­му ста­но­вит­ся бо­гом и со­вер­шен­ным об­ра­зом бо­же­ст­вен­ной при­ро­ды. Его ни­что не тес­нит, он пред­став­ля­ет все­му со­вер­шать­ся, он не пре­ду­преж­да­ет хо­да со­бы­тий, по­сколь­ку сам ими не за­хва­чен». Не о том ли са­мом пи­сал Юрий Куз­не­цов, ког­да го­во­рил о взрос­шем в нём из дре­мот­но­го ту­ма­на ощу­ще­нии еди­но­го про­ст­ран­ст­ва ду­ши и при­ро­ды? Ког­да ца­рил над все­ми дру­ги­ми по­эта­ми, как ан­тич­ный ге­рой.

Александр ТРАПЕЗНИКОВ
Фото Николая КОЧНЕВА