Архив : №07. 18.02.2011

Покаяние под крики птиц

 Что такое наша теперешняя жизнь, каково её фиксирование, преломление, отражение (не исключено, и искажение) в нашей литературе? Вопросы не из лёгких, скорее, из категории вечных, больных, а судя по подборкам литературных журналов-толстяков, ещё и весьма животрепещущих.

В начале стоит оговориться: в этом обзоре мною не рассмотрены стихи и рассказы, повествующие о вечном, поэтическом, прекрасном, ибо эти тексты – совсем другая история и тема для иного разговора…

 Первый но­мер «Ура­ла» (креп­ко на­чав­ше­го этот год) по­ра­до­вал ста­ть­ёй кам­чат­ско­го кри­ти­ка Ва­си­лия Ши­ря­е­ва «1001 нож в спи­ну но­во­го ре­а­лиз­ма». Впро­чем, речь шла не столь­ко о но­вом и не столь­ко ре­а­лиз­ме, сколь­ко о спо­со­бе ото­б­ра­же­ния и пе­ре­да­чи дей­ст­ви­тель­но­с­ти в ус­лов­ном фор­ма­те про­из­ве­де­ния. При­мер­но об этом же не­ког­да го­ва­ри­вал Ум­бер­то Эко в сво­ей книж­ке «Шесть про­гу­лок в ли­те­ра­тур­ных ле­сах», ког­да рас­суж­дал о на­сло­е­нии то­чек ви­де­ния по­ве­ст­во­ва­те­ля, рас­сказ­чи­ка и ге­роя, по­до­зре­вая за все­ми не­ко­е­го все­ве­ду­ще­го, в тек­с­те фак­ти­че­с­ки не про­яв­ля­ю­ще­го­ся ав­то­ра. Хо­тя Эко ни про ка­кой но­вый ре­а­лизм и не по­мы­ш­лял, у не­го тог­да дру­гие эс­те­ти­че­с­кие фиш­ки бы­ли.

Ши­ря­ев же рос­сказ­ням о точ­ном ко­пи­ро­ва­нии в ис­кус­ст­ве не ве­рит. И ре­а­лизм в его по­ни­ма­нии не есть до­ку­мен­таль­ное пе­ре­не­се­ние жиз­ни на бу­ма­гу или ки­но­экран. Мол, «кто был при этом? Ни­кто не был. Кто зна­ет? Ни­кто не зна­ет. А ес­ли кто-то и зна­ет, то он мак­си­маль­но за­ин­те­ре­со­ван, что­бы ни­кто ни­че­го не уз­нал». По­то­му в тек­с­те все­гда при­сут­ст­ву­ет все­ви­дя­щее око, да про­ек­ти­ру­ет­ся Все­лен­ная, со­сто­я­щая из бе­сов-ча­с­тиц.

Что, ду­ма­ет­ся, от­ча­с­ти вер­но. По­след­ний рас­сказ про­за­и­ка (и при­вер­жен­ца но­во­го ре­а­лиз­ма) Ро­ма­на Сен­чи­на «Пусть этот ве­чер не ос­та­нет­ся…», опуб­ли­ко­ван­ный в ян­вар­ской книж­ке «Друж­бы на­ро­дов», то­му яв­ное до­ка­за­тель­ст­во и од­но­вре­мен­ное оп­ро­вер­же­ние. С од­ной сто­ро­ны, Сен­чин очень точ­но пе­ре­да­ёт жен­скую, со­ци­аль­ную пси­хо­ло­гию оди­но­кой де­вуш­ки, ко­то­рой без пя­ти ми­нут стук­нет трид­цать. Жизнь её, в об­щем-то, не сло­жи­лась и, от­кро­вен­но го­во­ря, вряд ли сло­жит­ся. Тор­гу­ет кол­ба­са­ми в ларь­ке, ни­где не бы­ва­ла, ро­ди­те­ли умер­ли, му­жа нет, по­дру­га – и та раз­дра­жа­ет. Ни осо­бых ус­т­рем­ле­ний, ни меч­та­ний. С ра­бо­ты – до­мой, из до­ма – на ра­бо­ту. Пе­ред сном те­ле­ви­зор – вот и весь до­суг. Силь­ней­шее пе­ре­жи­ва­ние ве­че­ра, и то воз­ни­ка­ет буд­то по под­сказ­ке…

С дру­гой сто­ро­ны, в сен­чин­ской про­зе, как все­гда, силь­на бы­то­пи­са­тель­ная сто­ро­на, фик­си­ру­ю­щая всё до мель­чай­ших де­та­лей, по­след­ней мыс­ли и фи­наль­но­го дей­ст­вия. По­ш­ла, взя­ла, се­ла, по­ду­ма­ла и так да­лее.

И ес­ли ис­хо­дить из ло­ги­ки Ши­ря­е­ва, то Сен­чи­ну эти по­дроб­но­с­ти ли­бо бес дол­жен был на­шеп­тать, ли­бо пи­са­тель сам всё уз­рел и за­кон­спек­ти­ро­вал (че­го опять же по вы­клад­ке Ши­ря­е­ва быть не мог­ло). Впро­чем, ре­а­лизм (но­вый или ста­рый) ни­ког­да осо­бо и не пре­тен­до­вал на пол­ную пе­ре­да­чу жиз­ни и то­таль­ное её ото­б­ра­же­ние. До­ку­мен­та­лизм на бу­ма­ге – это уже не ли­те­ра­ту­ра, а жур­на­ли­с­ти­ка, по­это­му но­вый ре­а­лизм (как и лю­бой дру­гой «изм») есть весь­ма ис­кус­ная под­дел­ка под на­сто­я­щую жизнь (при этом со­вер­шен­но не пре­тен­ду­ю­щая на пол­ную до­сто­вер­ность), там, где по­яв­ля­ет­ся пи­са­тель, все­гда воз­ни­ка­ет эле­мент вы­мыс­ла – об этом нуж­но по­мнить. Впро­чем, и ус­т­ра­и­вать охо­ту на ведьм то­же не сто­ит, да­же ес­ли сен­чин­ской про­дав­щи­цы ни­ког­да не бы­ло, на­пи­са­но-то (или всё же спи­са­но?) ём­ко и точ­но!

Кста­ти, о пи­са­те­ле (его об­ра­зе и про­ек­ции). В том же но­ме­ре «Ура­ла» в ру­б­ри­ке «Сло­во и куль­ту­ра» зна­чит­ся эс­се сти­хо­твор­ца и линг­ви­с­та Юрия Ка­за­ри­на «О сла­бо­с­ти по­эта». До­ста­точ­но чёт­ко (а по­рой и бе­за­пел­ля­ци­он­но) фор­му­ли­ру­ю­ще­го та­кие весь­ма тра­ди­ци­он­ные (и в то же вре­мя все­гда вол­ну­ю­щие) те­мы, как «на­зна­че­ние по­эта», про­за­и­ка, дра­ма­тур­га. «Пи­са­тель оди­нок и не оди­нок од­но­вре­мен­но», «ху­до­же­ст­вен­ный текст – это все­гда пись­мо. Пись­мо се­бе, по­слан­ное в мир и воз­вра­ща­ю­ще­е­ся об­рат­но к ав­то­ру (хо­ро­шо бы – что­бы при жиз­ни со­чи­ни­те­ля, хо­тя…). Пись­мо это (или message, как го­во­рят се­го­дня) мо­жет и за­те­рять­ся, и за­блу­дить­ся, и во­все про­пасть», и толь­ко «по­эт (не сти­хо­ими­та­тор!) пи­шет пись­мо Бо­гу. По­эту не с кем по­го­во­рить в этой жиз­ни и в этой смер­ти».

Ка­за­рин раз­мы­ш­ля­ет о том, кто и ка­ким об­ра­зом стре­мит­ся ото­б­ра­зить ре­аль­ность. И тог­да воз­ни­ка­ет по­ня­тие под­лин­но­с­ти: «По­ш­ло­с­ти все­гда про­ти­во­сто­ит под­лин­ность. Не ак­ту­аль­ность и со­ци­аль­ность, не эко­но­мич­ность и це­ле­со­об­раз­ность, не праг­ма­тич­ность и бес­со­ве­ст­ность, – а под­лин­ность. Под­лин­ность пред­ме­та ху­до­же­ст­вен­но­го/по­эти­че­с­ко­го по­зна­ния. Пред­мет не­из­ме­нен уже в те­че­ние 16 ты­сяч лет: не­вы­ра­зи­мое, не­изъ­яс­ни­мое, но – глав­ное и не­из­мен­ное – жизнь, смерть, лю­бовь, Бог, ду­ша, вре­мя, ко­с­мос, бес­ко­неч­ность, веч­ность и центр все­го это­го – серд­це ми­ра, ми­ро­зда­ния, Все­лен­ной…»

Ду­ма­ет­ся, что имен­но под­лин­ность ищет и про­тив все­об­щей по­ш­ло­с­ти вос­ста­ёт ле­нин­град­ский про­за­ик Сер­гей Но­сов, де­бю­ти­ро­вав­ший в пер­вом но­ме­ре жур­на­ла «Но­вый мир» за 2011 год с под­бор­кой «Пол­то­ра кро­ли­ка». Од­на­ко Но­сов в сво­их рас­ска­зах с ре­аль­но­с­тью об­хо­дит­ся весь­ма ли­хо. Она у не­го не­на­вяз­чи­во не то что­бы транс­фор­ми­ру­ет­ся, но впол­не осо­знан­но пе­ре­те­ка­ет в ир­ре­аль­ность. Бо­лее то­го, сам ав­тор в оп­ре­де­лён­ный мо­мент нас чуть ли не за ру­ку под­во­дит, вот, мол, по­смо­т­ри­те, сюр­ре­а­лизм, да и толь­ко.

Хо­тя на­чи­на­ет­ся всё про­сто. Не­мо­ло­дой про­фес­сор (рас­сказ «Хо­ро­шая вещь») по­ца­пал­ся с же­ной из-за ме­ло­чи, но от­то­го и обид­нее этот раз­лад и не­по­ни­ма­ние. Ещё и Но­вый год ско­ро. А по­дар­ка же­не нет, да он его и не ку­пит (хоть че­ст­но едет за ним) – не за­слу­жи­ла. Но де­ло в дру­гом. Этот не­мо­ло­дой ин­тел­ли­гент­ный че­ло­век не­до­во­лен жиз­нью, всё его рас­ст­ра­и­ва­ет и да­же раз­дра­жа­ет. Глян­це­вый жур­нал с ин­тим­ны­ми объ­яв­ле­ни­я­ми – мер­зость, лю­ди на ули­цах – иди­о­ты, ма­ши­ны – хлам, ма­не­ке­ны в ви­т­ри­нах – вы­ли­тые им­бе­ци­лы, жизнь – ну ка­кая жизнь мо­жет быть у нас в Рос­сии? По­ш­лость так и вста­ёт пе­ред на­ми во весь рост. Вот толь­ко Но­сов с со­вер­шен­но се­рь­ёз­ным ви­дом за та­кие мыс­ли (очень по-со­ро­кин­ски, но без ин­тим­ных из­ли­шеств) из­во­лит по­роть сво­е­го брюз­жа­ще­го пер­со­на­жа по го­лой зад­ни­це мо­к­ры­ми роз­га­ми. И тем про­фес­сор­скую де­прес­сию как ру­кой сни­ма­ет. Весь­ма по­ка­за­тель­ный спо­соб. А как ещё гнать дурь из го­ло­вы (меж­ду тем, по­ш­лей­шей го­ло­вы)?

Даль­ше. По­еха­ли дру­зья в лес («Бе­лые лен­точ­ки») от­дох­нуть. Тут-то де­вуш­ку Ксю­шу и уку­сил клещ. Она и су­пруг её Глеб идут в бли­жай­ший рай­центр вы­яс­нять, был ли изъ­я­тый из те­ла вре­ди­тель эн­це­фа­лит­ным. И всё вро­де как обыч­но в глу­ши: до­ро­га раз­би­тая и разъ­е­тая дож­дя­ми, ав­то­бу­сы поч­ти не хо­дят, по­пут­ки не под­би­ра­ют, за­то при­ро­да кра­си­вая: тра­вы па­ху­чие, солн­це жа­рит, пти­цы ще­бе­чут, све­жий воз­дух. В го­ро­де, ес­те­ст­вен­но, при­хо­дит­ся мо­тать­ся из травмпунк­та в боль­ни­цу, от­ту­да в гос­ти­ни­цу… И вдруг на­чи­на­ешь не­до­б­ро ог­ля­ды­вать­ся, бес­по­ко­ить­ся, что это и не сред­не­рус­ская по­ло­са, а ес­ли по­ло­са на­ша, то дей­ст­ви­тель­ность па­рал­лель­ная. Сна­ча­ла по­па­да­ют­ся лю­ди с бе­лы­ми лен­точ­ка­ми (на ма­нер ге­ор­ги­ев­ских), раз­го­во­ры о пра­зд­ни­ке, речь про ка­кие-то от­кре­пи­тель­ные та­ло­ны, штам­пы в па­с­пор­те… А по­том и во­все пе­ред то­бой уча­с­ток, как для го­ло­со­ва­ния, толь­ко там не бюл­ле­те­ни, а не­что вро­де ан­ке­ты. И ме­ро­при­я­тие зо­вёт­ся День Все­на­род­но­го Граж­дан­ско­го По­ка­я­ния. Ста­вишь га­лоч­ки, под­пи­сы­ва­ешь, вза­мен – штамп в па­с­пор­те. И тут уж кто за ко­го: од­ни за Ива­на Гроз­но­го, дру­гие за Мо­но­ма­ха, тре­тьи за боль­ше­вист­ский тер­рор про­ще­ния про­сят. Но всё оди­на­ко­во лег­ко и не­мно­го фор­маль­но, при­мер­но как и вы­бо­ры в на­шей стра­не.

То же ощу­ще­ние ир­ре­аль­но­с­ти воз­ни­ка­ет и по­сле про­чте­ния сти­хо­тво­ре­ния На­та­лии Чер­ных «Рос­сия-Са­ло­мея» (та же книж­ка «Но­во­го ми­ра»): «Так утоп­лен­ни­ца хо­дит по дну,/ Са­ло­мея,/ то пя­точ­кой дна до­ста­нет,/ а что та пя­точ­ка дну:/ по­жи­вее, со­ня, жи­вее». При­чуд­ли­вость ме­та­фо­ры со­сто­ит в том, что в этой мед­ли­тель­ной Са­ло­мее не про­сто сли­лись во­еди­но иу­дей­ская прин­цес­са и утоп­лен­ни­ца, но од­но­вре­мен­но со­еди­ни­лись грех и на­ка­за­ние за не­го. И по­то­му от ца­ре­вны за вер­сту ве­ет смер­тью. А уж ес­ли учи­ты­вать, что Са­ло­мея – ипо­с­тась Рос­сии, то ни­че­го хо­ро­ше­го нам та­кое со­по­с­тав­ле­ние не обе­ща­ет: «Та­нец стра­ны-Са­ло­меи:/ утоп­лен­ни­ца в ому­те так/ пля­шет,/ не рас­тёт из ран мак,/ ни­кто це­ли­ны не па­шет». И по-преж­не­му ни­ко­му не ве­до­мо, что та­кое со­вре­мен­ная Рос­сия, ка­ко­ва на­ша жизнь и что ожи­да­ет нас в бу­ду­щем.

При­мер­но об этом же пи­шет и по­эт Сер­гей Ару­тю­нов (№ 1 «Де­ти Ра» за 2011), рас­сма­т­ри­вая про­бле­му не­сколь­ко под дру­гим уг­лом, в сво­ём до­ста­точ­но не­од­но­знач­ном сти­хо­тво­ре­нии «Де­ти Мак­до­нальд­са»: «Го­лод и мглу вам про­ро­чи­ли еже­днев­но,/ Го­лод и мгла вас по жиз­ни со­про­вож­да­ла». И даль­ше: «Это по вам, на­вер­но, пла­чут ико­ны./ Кас­са сво­бод­ная дет­ст­ва не от­ме­ни­ла,/ Де­ти Мак­до­нальд­са – гам­бур­ге­ра и ко­лы,/ Ма­лой кар­тош­ки. Наг­гет­са. Хэп­пи-ми­ла». И дей­ст­ви­тель­но, что та­кое те­пе­реш­няя жизнь? Сплош­ной бы­с­т­ро­пит. И ка­са­ет­ся он, к со­жа­ле­нию не толь­ко всех сфер жиз­ни, но и по­гло­ща­ет ду­шу. Прав Ару­тю­нов, кон­ста­ти­ру­ю­щий этот факт.

И, в об­щем-то, по­нят­но, что се­го­дняш­них по­этов и про­за­и­ков объ­е­ди­ня­ет об­щее бес­по­кой­ст­во о на­сто­я­щем и бу­ду­щем. Ма­ло ко­му нра­вит­ся те­пе­реш­няя жизнь, и, как пра­ви­ло, чёт­кость вос­про­из­ве­де­ния (по­ша­го­вое фик­си­ро­ва­ние) де­мон­ст­ри­ру­ет весь её ужас.

И с этой точ­ки зре­ния на­и­бо­лее по­ка­за­те­лен опуб­ли­ко­ван­ный в ян­вар­ском но­ме­ре «Зна­ме­ни» очерк «Крик до­маш­ней пти­цы» та­рус­ско­го вра­ча-кар­дио­ло­га Мак­си­ма Оси­по­ва (став­ше­го ла­у­ре­а­том пре­мии име­ни Юрия Ка­за­ко­ва за рас­сказ «Моск­ва–Пе­т­ро­за­водск»).

Здесь не про­сто ото­б­ра­жа­ет­ся на­ша жизнь, но от­пе­ча­ты­ва­ет­ся са­мая её суть. Про­вин­ция как дом и на­ча­ло Рос­сии. Ведь все мы на са­мом де­ле от­ту­да, жи­вём ли те­перь в Моск­ве и Ле­нин­гра­де (или ро­ди­лись в од­ной из сто­лиц), так как стра­на на­ша в ду­ше сво­ей боль­шая про­вин­ци­ал­ка. Пусть для Оси­по­ва ещё су­ще­ст­ву­ет фор­маль­ное раз­де­ле­ние на до­маш­нюю пти­цу (лю­дей близ­ких) и ди­кую (со­сем иную по ха­рак­те­ру и ук­ла­ду жиз­ни), как есть столь же по­верх­но­ст­ное де­ле­ние на про­вин­цию и сто­ли­цу. «Пусть Моск­ва не ве­рит сле­зам, у нас толь­ко им и ве­рят». В об­щем-то, и Моск­ва, по­сте­пен­но стря­хи­вая гля­нец, с не­ко­то­рых пор ста­ла вгля­ды­вать­ся в чу­жие слё­зы.

Мак­сим Оси­пов ска­зал до­ста­точ­но важ­ные ве­щи, не но­вые, но вре­мя от вре­ме­ни тре­бу­ю­щие про­го­ва­ри­ва­ния. Опять же за­нял­ся фик­си­ро­ва­ни­ем (а в дан­ном слу­чае, не ис­клю­че­но, что и до­ку­мен­ти­ро­ва­ни­ем) про­ис­хо­дя­ще­го: «В Моск­ве ли, в Пе­тер­бур­ге, в про­вин­ции – жизнь страш­на. Ска­жем так – и страш­на. В ней есть ве­щи, о ко­то­рых пи­сать не­воз­мож­но: ги­бель без­вин­ных жертв, в том чис­ле мо­ло­дых и сов­сем де­тей. Страш­ный, не­о­бя­за­тель­ный опыт пе­ре­жи­ва­ния их смер­ти – все­гда с на­ми, его не вы­кри­чишь, не раз­го­нишь кри­ком».

По­это­му-то кри­ки до­маш­них птиц – при­выч­нее и в не­ко­то­рых слу­ча­ях без­бо­лез­нен­нее для рус­ско­го уха. Са­ми по­су­ди­те, од­но де­ло кри­чат свои, и ты зна­ешь, как их унять, чем ус­по­ко­ить. А дру­гое чу­жие… то-то же.

Впро­чем, и до­маш­ние вскри­ки не все­гда спа­си­тель­ны.

На­при­мер, рас­сказ «Вор» Оле­га Пав­ло­ва (№ 1 «Зна­мя», 2011) так на­зы­ва­е­мых до­маш­них ри­су­ет сов­сем в ином ви­де. Опу­с­тив­ше­го­ся му­жа, пьян­чу­гу и ин­ва­ли­да, в ми­ли­цию сда­ёт же­на. Её мож­но по­нять – ус­та­ла от пья­нок, бед­ла­ма, веч­но­го без­де­не­жья. А муж – ал­каш… да­же по­сле при­ез­да на­ря­да твер­дит не­ус­тан­но: «Брать – брал, но не во­ро­вал». И дей­ст­ви­тель­но на про­тя­же­нии все­го по­ве­ст­во­ва­ния его пре­ступ­ле­ние ка­жет­ся ка­ким-то не­на­сто­я­щим, не­се­рь­ёз­ным, что ли. Са­ми по­су­ди­те, по­шёл му­жик за пи­вом но­чью, ви­дит, про­дав­щи­ца за­сну­ла, а он на­хва­тал все­го то­го, че­го хо­те­лось: вод­ки да сни­кер­сов доч­ке – вот и всё ог­раб­ле­ние. И ма­ло то­го, что кас­су не вскрыл, а ещё и за всё за­пла­тил (по­ло­жил на при­ла­вок ос­тав­ши­е­ся ко­пей­ки), мень­ше, ко­неч­но, чем сле­до­ва­ло, но всё-та­ки. И во­ро­вать-то он не пла­ни­ро­вал, пья­но­го бес по­пу­тал. А те­перь, вы­хо­дит, тру­бить ему на зо­не…

Но же­на-то! Ка­кое спо­кой­ст­вие и удов­ле­тво­ре­ние кар­ти­ной. Ещё и доч­ку пла­чу­щую вы­ве­ла, по­смо­т­реть на та­ко­го-рас­та­ко­го па­па­шу. Да­же один из ми­ли­ци­о­не­ров не вы­дер­жал: «Ну, что ты за жен­щи­на та­кая… <…> Ты му­жа по­жа­лей или се­бя, ну или хоть ре­бён­ка, ре­бён­ка… Что, ни­ко­го те­бе не жал­ко, да?» А ос­таль­ное без ком­мен­та­ри­ев.

Да и ка­кие тут мо­гут быть рас­суж­де­ния? Оп­рав­ды­вать? Ко­го и в чём? Пья­ное ху­ли­ган­ст­во раз­ду­ли до раз­ме­ра ог­раб­ле­ния. Пят­над­цать бы су­ток му­жич­ку, а же­не по­дать на раз­вод, раз уж боль­ше тер­пе­ния нет. Вот и вся ис­то­рия. Но на­шим мен­там ис­по­кон ве­ку на­до вы­пол­нять план, да и ал­ка­шом в го­род­ке бу­дет мень­ше – пло­хо ли? А то, что жиз­нью му­жи­чок этот был до­ве­дён до та­ко­го скот­ско­го со­сто­я­ния, ни­ко­го не вол­ну­ет, рав­но как ни­ко­му и де­ла нет до то­го, на что и ка­ким об­ра­зом жи­вёт ин­ва­лид в на­шей стра­не.

У нас кто не уме­ет де­лать день­ги, тот, что на­зы­ва­ет­ся, сам ду­рак. Не­ве­сё­лая та­кая фи­ло­со­фия.

И, в об­щем-то, не уди­ви­тель­но, что мно­гие се­го­дняш­ние по­эты, про­за­и­ки, кри­ти­ки, пуб­ли­ци­с­ты уде­ля­ют се­рь­ёз­ное вни­ма­ние про­блем­ной сто­ро­не сво­их про­из­ве­де­ний. И за­ча­с­тую ста­ра­ют­ся дей­ст­ви­тель­ность не про­сто фик­си­ро­вать в каж­дом про­яв­ле­нии, что на­зы­ва­ет­ся, на ну­ле­вом гра­ду­се, но, уве­ли­чи­вая мощ­ность, не­сколь­ко ги­пер­бо­ли­зи­руя, до­во­дить её до аб­сур­да. И тог­да без то­го чу­до­вищ­ные ре­а­лии ста­но­вят­ся ещё страш­нее…

И при­хо­дит мысль о по­ка­я­нии… А пти­цы до­маш­ние и ди­кие про­дол­жа­ют кри­чать. И как за­ме­тил Мак­сим Оси­пов: «Мир не ло­ма­ет­ся, что ни слу­чись, так он ус­т­ро­ен».

Алёна БОНДАРЕВА