Архив : №14. 08.04.2011

Полвека полёту Гагарина

 Ли­те­ра­ту­ро­ве­де­ние и куль­ту­ро­ло­гия даль­не­го сле­до­ва­ния

 

Апрель 1961 года. Юридический факультет в Московском университете, в здании с Ломоносовым, то есть на Моховой. Ведь если сказать «юрфак МГУ на Моховой» – это не по-нашему; это по-россиянски, не более. А уж «на Маркса» – совсем никуда. Правда, наша главная резиденция помещалась на Герцена, 11, Рахманиновский зал и т.п.

 

Дми­т­рию Бы­ча­чих и др. бл.

* * *

Так вот, о юри­ди­че­с­ком фа­куль­те­те в то ут­ро. Бы­ло у нас два лек­то­ра по ис­то­рии го­су­дар­ст­ва и пра­ва за­ру­беж­ных стран: про­фес­сор Га­лан­за и до­цент Се­лез­нёв. Пётр Ни­ко­ла­е­вич Га­лан­за кон­чил Мос­ков­ский уни­вер­си­тет в 1913, ка­жет­ся, го­ду. Марк­сизь­му он при­зна­вал, но очень лю­бил и да­же по­мнил Клю­чев­ско­го. Он нам и про Рах­ма­ни­но­ва рас­ска­зы­вал, про­фес­со­ра кон­сер­ва­то­рии, по­том эми­г­ран­та. По ря­ду при­чин из этой как раз об­ла­с­ти ему на­чаль­ст­во да­ва­ло чи­тать курс толь­ко до Па­риж­ской ком­му­ны, а даль­ше – ког­да идут са­мые от­вет­ст­вен­ные ре­во­лю­ции, фрак­ции и ук­ло­низ­мы – ни-ни. С 1871 го­да до со­вре­мен­но­с­ти ис­то­рию за­ру­беж­но­го го­су­дар­ст­ва и пра­ва чи­тал дру­гой. Он – Ни­ко­лай Ага­фо­но­вич Се­лез­нёв – в 1913 го­ду ещё и не ро­дил­ся. В се­ре­ди­не же ше­с­ти­де­ся­тых го­дов он уже стал чуть ли не про­рек­то­ром (при­чём по ка­д­рам). Се­лез­нёв – фрон­то­вик, чуть ли не смер­ше­вец; вы­со­кий, очень ху­дой, тем­но­во­ло­сый и, как пра­ви­ло, в тём­ном ко­с­тю­ме (осо­бен­но в ко­рич­не­вом), с из­мож­дён­ным ли­цом стра­даль­ца за ис­ти­ну и с прон­зи­тель­ным взгля­дом че­ст­ных-че­ст­ных глаз. Чем-то он на­по­ми­нал до вре­ме­ни по­ста­рев­ше­го ге­не­ра­ла Воль­фа из «Сем­над­ца­ти мгно­ве­ний вес­ны» в ис­пол­не­нии Ла­но­во­го. «На­ша со­весть», го­во­ри­ли о нём иные сту­ден­ты, осо­бен­но пар­тий­цы.

Вот его лек­ция и шла пер­вой в тот па­мят­ный день. Ни­ко­лай Ага­фо­но­вич с ра­до­ст­ным и од­но­вре­мен­но за­дум­чи­вым… Нет – с раз­дум­чи­вым и вол­ни­тель­ным ви­дом взо­шёл он тог­да на ка­фе­д­ру Ком­му­ни­с­ти­че­с­кой ау­ди­то­рии (на­по­ми­наю: Мо­хо­вая).

– Ре­бя­та, – по-брат­ски за­ду­шев­но и ти­хо на­чал он. – В свя­зи со все­на­род­ной встре­чей Юры Га­га­ри­на за­ня­тия от­ме­ня­ют­ся. Сбор на де­мон­ст­ра­цию там-то, во столь­ко-то ча­сов.

Де­мон­ст­ра­ция – стран­ное для За­па­да сло­во в на­шем сло­ва­ре. У них оно зна­чит мас­со­вый ход в знак про­те­с­та. А ес­ли одо­б­ре­ние, то ма­ни­фе­с­та­ция. Вы же здесь ни про­тив че­го не про­те­с­ту­е­те, го­во­ри­ли нам ино­ст­ран­цы. По­че­му же у вас все­гда де­мон­ст­ра­ции?

Но это за­ме­чаю по­хо­дя. А до­цент Ни­ко­лай Ага­фо­но­вич, ска­зав про­то­коль­ные сло­ва, чуть пе­ре­гнул­ся к нам че­рез ка­фе­д­ру, как-то осо­бо сбли­зил­ся с на­ро­дом, и…

 

За­бо­та у нас про­стая, За­бо­та на­ша та­кая: Жи­ла бы стра­на род­ная –

 

ти­хо, то есть стра­ст­но-ра­до­ст­но-сдер­жан­но за­пел он кра­си­вым го­ло­сом.

У нас на кур­се бы­ли ве­ли­ко­леп­ные пев­цы – осо­бен­но Нев­ский и Ша­кун. Ча­с­то пе­ли в ми­к­ро­фон и во вре­мя пе­ре­мен, меж­ду лек­ци­я­ми. Но... стран­ная ти­ши­на по­вис­ла в воз­ду­хе на этот раз: Ни­ко­лая Ага­фо­но­ви­ча ни­кто не под­дер­жал, ни­кто. Он как-то сжал­ся, сло­жил свои бу­ма­ги в порт­фель и ушёл.

Про­рек­то­ром по ка­д­рам, под­чёр­ки­ваю, он стал лишь поз­же. А мы че­рез па­ру ча­сов по­ва­ли­ли на де­мон­ст­ра­цию.

* * *

Это бы­ло что-то не­по­вто­ри­мое! До сих пор, вспо­ми­ная, вол­ну­юсь: мыс­ли до­ма – сло­ва раз­бе­жа­лись; сло­ва до­ма – мыс­ли раз­бе­жа­лись... Это был, луч­ше не ска­жу, не­по­вто­ри­мей­ший, не­за­бы­ва­е­мей­ший и не­ви­дан­ней­ший день в со­вет­ской жиз­ни и жиз­ни все­го ми­ра.

Ты­ся­чи ты­сяч лю­дей, ста­рых и мо­ло­дых. Ли­ца всех мыс­ли­мых на­ци­о­наль­но­с­тей, и на всех ли­цах сча­с­тье и брат­ст­во. Ду­ма­лось: как же всё че­ло­ве­че­ст­во, всё – жда­ло и жаж­да­ло – про­рвать­ся в ко­с­мос! И все, все бы­ли ра­ды, что сде­лал это пер­вым рус­ский че­ло­век.

Де­ти раз­ных на­ро­дов – вы­ска­зал­ся ког­да-то Лев Оша­нин. Де­ти эти бы­ли здесь, и вме­с­те пе­ли, вклю­чая в ре­пер­ту­ар и оша­нин­ский Марш де­мо­кра­ти­че­с­кой мо­ло­дё­жи. Там, в мар­ше, есть сло­ва и рез­кие, на гра­ни уг­ро­зы под­жи­га­те­лям вой­ны, но и их пе­ли без­за­бот­но и ве­се­ло. Пе­ли «Ка­тю­шу», пе­ли про лю­бовь кол­хоз­ни­цы к лёт­чи­ку: «Он вер­нёт­ся на за­ре; про­ле­тит, про­ле­тит над до­мом…» – и

Ох, и жаль… ох, и жаль, что на дво­ре Нет аэ-… нет аэ­ро­дро­ма!

 

Пе­сен-то про ко­с­мос ещё ос­во­е­но не бы­ло. Пе­ли «По­то­му, по­то­му что мы пи­ло­ты», гимн Со­вет­ско­го Со­ю­за – как в но­вом, так и во­ен­ном ва­ри­ан­те. Или но­во­го тог­да ещё не вве­ли? За­был.

Ми­ли­ция не мог­ла, да и не стре­ми­лась осо­бо удер­жи­вать строй­ность на­ших ря­дов. Да что: там и им­пе­ри­а­ли­с­ти­че­с­кая по­ли­ция не спра­ви­лась бы. Но по­ли­ция по Па­ри­жам, Нью-Йор­кам и Лон­до­нам мог­ла от­ды­хать: сей­час был не её пра­зд­ник не на её ули­цах. Впро­чем, до­жи­ви до 12 ап­ре­ля 1961 го­да Бу­нин – он то­же ли­ко­вал бы где-ни­будь во Фран­ции: и он, по­дав­ляя свой ге­мор­ро­и­даль­ный ан­ти­боль­ше­визм. Уж не го­во­рю про нрав­ст­вен­но здо­ро­во­го Рах­ма­ни­но­ва в Аме­ри­ке; а ведь то­же до­жить не при­ве­лось…

Зву­ча­ли гар­мо­ни, ба­ла­лай­ки и ги­та­ры. Брат­ст­во му­зык, как брат­ст­во по ору­жию. Ни­кто не вду­мы­вал­ся в раз­ли­чие се­рь­ёз­ней­ше­го: не­дав­няя вой­на бы­ла вы­иг­ра­на гар­мо­нью, а с ги­та­рой наш на­род ещё не вы­иг­рал ни од­ной вой­ны – и, оче­вид­но, не вы­иг­ра­ет и впредь. Так на вой­не, го­во­рят, не вду­мы­ва­лись в раз­ли­чие на­ци­о­наль­но­с­тей: зря не вду­мы­ва­лись, но за­быв­чи­вость по­нят­на. Итак, му­зы­ка… ба­ра­ба­ны и ма­ра­ка­сы, ка­кие-то ещё тре­щот­ки, дом­б­ры, ка­мы­зы и там­бу­ри­ны. Ча­с­туш­ки и пля­с­ки. Бе­зум­ст­во­ва­ли ара­бы, чёр­ные аф­ри­кан­цы и Ла­тин­ская Аме­ри­ка. Бе­зу­держ­но, не по ка­но­ну, пля­са­ли и пры­га­ли жен­щи­ны-му­суль­ман­ки.

Фран­ко­фо­ны из Ал­жи­ров, Ту­ни­сов и Ма­рок­ко про­из­но­си­ли не по-на­ше­му Га­га­рин, а Га­гарин. По­это­му по­лу­ча­лось:

 

Юрий, Юрий! – Га­гарин! Юрий, Юрий! – Га­гарин!   По­том   Бел­ка – Стрел­ка – Га­гарин! Бел­ка – Стрел­ка – Га­гарин!   По­том   Бел­ка – Стрел­ка – ко­с­мо­навт! Бел­ка – Стрел­ка – ко­с­мо­навт! Га­гарин, Га­гарин! Юрий, Юрий Га­гарин!

 

Тол­пой под­хва­ты­ва­ли ко­го-ни­будь на ру­ки и ки­да­ли вверх с кри­ка­ми: «А космос! А космос!» А пля­с­ки, пля­с­ки… Го­пак, тре­пак, впри­сяд­ку. Ка­кие-то гру­зи­ны и че­чен­цы: де­вуш­ки пла­вая ле­бе­дя­ми, пар­ни ос­ка­лив зу­бы и брат­ски всем, тем са­мым, по­сы­лая при­вет. Иг­ра­ли в ру­че­ёк, кру­жи­лись в хо­ро­во­дах.

Это бы­ло… Ска­жу, что это та­кое бы­ло, впа­дая слег­ка в тон куль­ту­ро­ло­га. Это бы­ла – куль­ту­ра в её от­ли­чии от ис­кус­ст­ва. То есть са­мо­род­ное, са­мо­цвет­ное и по­все­ме­ст­но сни­зу иду­щее бо­гат­ст­во-ма­с­тер­ст­во. Не Рай­монд Па­улс ка­кой-ни­будь пе­ред обал­де­лы­ми без­моз­г­лы­ми слу­ша­те­ля­ми, не Лот­ман пе­ред за­мер­шей ау­ди­то­ри­ей без­моз­г­лых или моз­го­ви­ков, но кле­в­ре­тов. И да­же не Мо­царт, се­ю­щий оце­пе­не­ние в сре­де за­кол­до­ван­ных слу­ша­те­лей. Улав­ли­ва­е­те раз­ни­цу? Это бы­ло все­об­щее, са­мо­де­я­тель­ное тор­же­ст­во на­род­ных, ра­бо­че-кре­с­ть­ян­ских да­ро­ва­ний, шед­шее сни­зу как grass roots (есть та­кое ан­г­лий­ское обо­зна­че­ние для ни­зо­во­го, кор­не­во­го и не­ис­тре­би­мо-креп­ко­го).

Ну, по­мни­те «Свадь­бу» – по­мни­те у Бо­ри­са Ле­о­ни­до­ви­ча? На­род там чуть не бес­ну­ет­ся (пу­с­кай и не то сло­во) в упо­е­нии сво­ей куль­ту­рой: он сам и со­здал её.

 

Жизнь ведь то­же толь­ко миг, Толь­ко рас­тво­ре­нье Нас са­мих во всех дру­гих, Как бы им в да­ре­нье. Толь­ко пес­ня, из окон Рву­ща­я­ся сни­зу, Толь­ко свадь­ба, толь­ко сон, Толь­ко го­лубь си­зый.

 

А вот и ли­ри­че­с­кий ге­рой этих сти­хов: он пря­чет­ся уе­ди­нён­ный в сво­ей ком­нат­ке, на­блю­да­ет где-то эта­жом по­вы­ше, – и, ко­неч­но, в об­щую тол­пу он ни но­гой. И пра­виль­но: ибо а вдруг по­ко­ло­тят?

Та­кое бы­ва­ет; и та­ко­го не бы­ло в той пра­зд­нич­ной Моск­ве, что встре­ча­ла Га­га­ри­на. Один раз в жиз­ни я ви­дел то, что го­тов на­звать да­же и кар­на­ва­лом, но имен­но в его са­мо­быт­но­с­ти и шум­ной пре­ле­с­ти. Без за­го­ле­ний и об­на­же­ний в сти­ле до­сто­ев­ско­го «Боб­ка» – де­ти раз­ных на­ро­дов упи­ва­лись брат­ст­вом и бы­ли в нём пре­крас­ны. И это – под мил­ли­он лю­дей, не мень­ше.

Со­от­вет­ст­вен­ный раз­гу­лу этих свет­лых, ни­кем не ор­га­ни­зо­ван­ных сти­хий, без вся­ких санк­ций, но свер­ху гря­нул дождь, бы­с­т­ро стал лив­нем.

Ты ска­жешь: ве­т­ре­ная Ге­ба, кор­мя Зе­ве­со­ва ор­ла, гро­мо­ки­пя­щий ку­бок с не­ба, сме­ясь, на зем­лю про­ли­ла... Но это имен­но «ты ска­жешь», это ес­ли «как буд­то». Ни под­лин­ная куль­ту­ра, ни под­лин­ная при­ро­да не зна­ют и не при­зна­ют ни­ка­ких как буд­то, да­же и изы­с­кан­но ма­нер­ных, да­же риф­мо­ван­ных.

Дождь по­лил не на шут­ку. Мы дол­го сто­я­ли в че­ло­ве­че­с­кой проб­ке у Ма­не­жа. И вдруг гром­ко­го­во­ри­тель от­ку­да-то от гос­ти­ни­цы Моск­ва про­из­нёс… Он зву­чал хо­ро­шо по­став­лен­ным, му­зы­каль­но-ла­с­ко­вым го­ло­сом Ни­ко­лая Ага­фо­но­ви­ча Се­лез­нё­ва:

Вни­ма­нию со­брав­ших­ся. Вви­ду дожд­ли­вой по­го­ды про­ход де­мон­ст­ран­тов по Крас­ной пло­ща­ди пре­кра­ща­ет­ся.

Га­га­рин ведь там на Мав­зо­лее то­же сто­ял. И то­же мо­чи­ло, ви­дать, че­ло­ве­ка. Мы ра­зо­шлись, но дол­го ра­до­ст­но гу­ля­ли по сто­ли­це, не за­ме­чая дож­дя. Дол­го бу­ше­ва­ла и Стро­мын­ка с её об­ще­жи­ти­ем. А у нас до­ма, на Проф­со­юз­ной с бал­ко­на на­про­тив но­чью ка­кие-то ба­бы пе­ли на мо­тив «Ма­ри­на, Ма­ри­на, Ма­ри­на»

 

Га­га­рин, Га­га­рин, Га­га­рин! Ты пер­вый по­пал на Лу­ну!

 

День рус­ско­го по­лё­та, рус­ской ок­ры­лён­но­с­ти, под­дер­жан­ной всем ми­ром. Дей­ст­ви­тель­но: по­род­нить­ся не по кро­ви, а по ду­ху. От Рос­сии жда­ли чу­да – и оно со­сто­я­лось.

Его и сей­час ждут, я сам его и сей­час жду. И я ду­маю: а что, ес­ли бы в тот день пер­вая лек­ция бы­ла на юри­ди­че­с­ком фа­куль­те­те чи­та­е­ма не Се­лез­нё­вым, а Пе­т­ром Ни­ко­ла­е­ви­чем Га­лан­зой?

Ес­ли бы ста­рый, сгор­б­лен­ный че­ло­век за­пел тог­да, хоть хрип­ло­ва­то, «жи­ла бы стра­на род­ная, и не­ту дру­гих за­бот» – даю го­ло­ву на от­се­че­ние: вся ра­бо­че-кре­с­ть­ян­ская мо­ло­дёжь про­фес­со­ра под­дер­жа­ла бы и от­ве­ти­ла со­глас­ным хо­ром. Иной раз по­ду­ма­ешь – да за­пой он и «Бо­же, ца­ря хра­ни», мы бы хо­ром и хо­ро­во­дом за ним. По­та­щи­ли бы с со­бой, да он и сам по­шёл бы охот­но, на об­щую ма­ни­фе­с­та­цию. Сла­ва рус­ско­му по­лё­ту.

Га­га­рин­ский по­лёт. Не был ли он на­шим мир­ным от­ве­том и на тот во­ров­ской рейд по со­вет­ским не­бе­сам, ко­то­рый не­за­дол­го до это­го осу­ще­ств­лял аме­ри­ка­нец Па­у­эрс?

А ещё – вы по­мни­те 12 сен­тя­б­ря 2001 го­да, ли­ку­ю­щие тол­пы му­суль­ман. По­мни­те мсти­тель­но-ра­до­ст­ные ли­ца мил­ли­о­нов? По­мни­те глу­пые ли­ца тор­же­ст­ву­ю­щих по­встан­цев сов­сем не­дав­но, в стра­нах Вос­то­ка? А в 1961 го­ду это­го не бы­ло.

Во­ен­ная По­бе­да по­лу­чи­ла своё пра­зд­не­ст­во и в Моск­ве 1945 го­да. Я то­же его ви­дел, и по­мню его то­на. Тол­стой что-то там ска­зал (но он сам та­кой По­бе­ды не ви­дел) об оди­на­ко­во­с­ти сча­с­тья у лю­дей. А се­мьи, по­тер­пев­шие в вой­не по­ра­же­ние? Се­мьи обез­глав­лен­ные? Се­мьи, раз­би­тые на­го­ло­ву? Раз­ве они не бы­ли в тот день сча­ст­ли­вы?

Все 9 Мая бы­ли сча­ст­ли­вы, но сча­ст­ли­вы по-раз­но­му. В ап­ре­ле же 1961 го­да бы­ло, дей­ст­ви­тель­но, все­об­ще-оди­на­ко­вое сча­с­тье.

Чи­с­тая род­ст­вен­ная ра­дость, оди­на­ко­вое сча­с­тье всех – вот что та­кое встре­ча Га­га­ри­на в Моск­ве по­сле по­лё­та в ко­с­мос. Это бы­ло боль­ше, чем марк­сизь­ма; хо­тя и без неё не обо­шлось.

Жал­ко, что та­кое уш­ло. Жал­ко, что мы мно­гое с тех пор по­те­ря­ли и про­иг­ра­ли. Но во­об­ще – за би­то­го двух не­би­тых да­ют; а рож­дён­ный пол­зать и дей­ст­ви­тель­но ле­тать не мо­жет, хо­тя бы он ещё и не был бит.

Не за­бу­дем, кста­ти, и об­ра­зец Конь­ка-гор­бун­ка. То­же по­лёт с ко­с­ми­че­с­кой ско­ро­стью, ещё ког­да за­ду­ман­ный на­ро­дом – и, на­ко­нец, со­сто­яв­ший­ся на­яву.

 

Сергей НЕБОЛЬСИН