Архив : №17. 29.04.2011

Картошка по-фронтовому

 По­свя­ща­ет­ся Ти­хо­об­ра­зо­вым Ев­до­кие Ива­нов­не

и Кон­стан­ти­ну Ива­но­ви­чу, мо­им ба­буш­ке и де­душ­ке,

уча­ст­ни­кам Ве­ли­кой Оте­че­ст­вен­ной вой­ны, сол­да­там

Во­ро­неж­ско­го и Пер­во­го Ук­ра­ин­ско­го фрон­тов.

 

Ба­буш­ка кла­дёт в ды­мя­щу­ю­ся па­ром ка­с­т­рю­лю с кар­тош­кой ку­сок мас­ла. Де­душ­ка де­ре­вян­ной лож­кой вы­чи­ща­ет ту­да со­дер­жи­мое же­с­тя­ной бан­ки с ту­шён­кой. На пли­те вот-вот за­ки­пит ка­с­т­рюль­ка с мо­ло­ком.

Я си­жу на­про­тив, за сто­лом, под­пе­рев ру­ка­ми го­ло­ву, и вни­ма­тель­но сле­жу за эти­ми при­го­тов­ле­ни­я­ми. Твёр­до знаю – мои ба­буш­ка и де­душ­ка са­мые до­б­рые и са­мые за­ме­ча­тель­ные на све­те. А са­мая вкус­ная еда – это кар­тош­ка по-фрон­то­во­му.

Ба­буш­ка вы­ли­ва­ет за­ки­пев­шее мо­ло­ко в ка­с­т­рю­лю, я бе­ру ста­рую де­ре­вян­ную тол­куш­ку и ста­ра­тель­но мну рас­сып­ча­тую и го­ря­чую мя­коть. По­том бу­ду уп­ле­тать лю­би­мое блю­до и ис­пач­каю обе ще­ки. Я мо­гу есть кар­тош­ку по-фрон­то­во­му хоть каж­дый день, она не на­до­еда­ет. Знаю – ре­цепт ба­буш­ка при­нес­ла с фрон­та. Там, ес­ли уда­ва­лось до­стать все не­об­хо­ди­мые ком­по­нен­ты, сол­да­ты ус­т­ра­и­ва­ли се­бе скром­ный пра­зд­ник. В мо­их гла­зах этот факт при­да­ёт про­цес­су при­го­тов­ле­ния не­кий тор­же­ст­вен­ный от­те­нок. Я как бы при­об­ща­юсь к бо­е­во­му про­шло­му ба­буш­ки и де­душ­ки…

«Ра­бо­та­ли мы тог­да так: на­чи­на­ет­ся на­ступ­ле­ние или от­ступ­ле­ние, по­ло­ви­на пол­ка ос­та­ёт­ся со­би­рать дей­ст­ву­ю­щий узел свя­зи, а вто­рая по­ло­ви­на вы­ез­жа­ет и на­чи­на­ет раз­вёр­ты­вать но­вый узел свя­зи, бли­же к ли­нии фрон­та…

В ту ночь, ког­да на­ча­лась оче­ред­ная бом­бар­ди­ров­ка, как раз моя сме­на бы­ла. Из­ба, где был ус­та­нов­лен ком­му­та­тор, от взры­вов хо­ду­ном хо­ди­ла, вол­ной дверь с пе­тель со­рва­ло, в ок­нах стёк­ла вы­би­ло, печь раз­ло­ма­на. А я сут­ки на сме­не… И отой­ти по­греть­ся нель­зя. Я так за­мёрз­ла, так за­мёрз­ла...

Ве­тер силь­ный, мо­роз, хо­лод­но, март ме­сяц, ос­кол­ки в ком­му­та­тор с виз­гом бьют – ж-ж-ж-ж – ж-ж-ж-ж, а я как за­го­во­рён­ная. Я смерть на се­бя мо­ли­ла. Так за­мёрз­ла. Но связь бы­ла... А по­том ка­бель сма­ты­вать при­шлось, а в ого­ро­дах ям на­ры­то, мы по по­яс про­ва­ли­ва­лись в ле­дя­ную во­ду. И всё рав­но сма­ты­ва­ли.

К ве­че­ру смо­та­ли весь ка­бель, под бом­бёж­кой под­го­то­ви­ли ап­па­ра­ту­ру, я при­шла к до­му, где мы раз­ме­ще­ны бы­ли, дом де­ре­вян­ный из двух по­ло­вин, од­на по­ло­ви­на взры­вом сне­се­на бы­ла, а во вто­рой печ­ка жар­ко то­пит­ся, а на ней чай­ник с ки­пят­ком фыр­чит. Я так об­ра­до­ва­лась это­му ки­пят­ку, уми­рать бу­ду – не за­бу­ду! Со­греть­ся хо­те­лось хоть не­мно­го… Хо­зя­ин – дед Иван. Там сто­я­ли два топ­ча­на, и за­хо­дит со­сед­ка, ба­буш­ка, ста­рень­кая та­кая, и спра­ши­ва­ет его: «Иван, ты в по­греб но­че­вать пой­дёшь?» – тог­да ведь все по ук­ры­ти­ям спа­ли, кто в по­гре­бах, кто в вы­ры­тых ще­лях, по­то­му что бом­бёж­ки очень силь­ные бы­ли. А он ей от­ве­ча­ет – нет, я здесь, в из­бе, бу­ду но­че­вать. Ста­руш­ка го­во­рит: «А я уж тем бо­лее, я век свой от­жи­ла».

А я ши­нель на пол бро­си­ла, и толь­ко лег­ла – ус­ну­ла мо­мен­таль­но. Так мы все трое и за­сну­ли в этом де­ре­вен­ском до­ме, не об­ра­щая вни­ма­ния на вой са­мо­лё­тов и раз­ры­вы бомб.

Но вы­спать­ся не по­лу­чи­лось – с рас­све­том про­рва­лись нем­цы… И нам при­шлось от­хо­дить… Под силь­ней­шим об­ст­ре­лом. А что на до­ро­ге тво­ри­лось! Мёрт­вые лю­ди, ло­ша­ди, би­тая, ис­ко­рё­жен­ная тех­ни­ка, всё го­рит, пла­мя, дым, во­рон­ки от бомб и сна­ря­дов…

А во­об­ще я счи­таю, что на­шей «дев­чо­но­чь­ей» ро­те силь­но по­вез­ло. Нас око­ло ста че­ло­век бы­ло, и ни од­ну тя­же­ло не ра­ни­ло. Ни од­ну. А тя­жё­ло­го ра­не­ния мы бо­я­лись боль­ше все­го. Что­бы са­мим не му­чить­ся и дру­гих не му­чить. А нам по­вез­ло! За всю вой­ну – ли­бо лёг­кие ра­не­ния, ли­бо сра­зу на­смерть… Ни од­ной ка­ле­ки не ос­та­лось. На­вер­ное, всё-та­ки Бог на све­те есть. Вер­нее, он при­сма­т­ри­вал за на­шим де­ви­чь­им пол­ком».

Вы­клю­чаю ста­рый кас­сет­ный маг­ни­то­фон. В ушах про­дол­жа­ет зву­чать ба­буш­кин го­лос. Стран­но слы­шать го­лос че­ло­ве­ка, ко­то­рый умер во­семь лет на­зад.

Но ба­буш­ка мог­ла уй­ти из жиз­ни ещё рань­ше – в 41-м го­ду. 59-й От­дель­ный Львов­ский полк свя­зи, в ко­то­ром она слу­жи­ла, был сфор­ми­ро­ван в ав­гу­с­те 1941 го­да в Но­во­си­бир­ске. Ос­нов­ная часть лич­но­го со­ста­ва из пер­во­го на­бо­ра по­гиб­ла в бит­ве за Моск­ву. Боль­шин­ст­во пол­ко­вых де­ву­шек-свя­зи­с­ток уш­ли из жиз­ни имен­но тог­да. Но она про­шла вой­ну и ос­та­лась в жи­вых…

Очень хо­чет­ся на­пи­сать про ста­ри­ков так, чтобы все уз­на­ли об этих лю­дях. Об их жиз­ни. Но сло­ва не скла­ды­ва­ют­ся в нуж­ные пред­ло­же­ния. Как опи­сать их прой­ден­ный путь?

Труд­но из­ло­жить на бу­ма­ге пе­ре­жи­тое ста­ри­ка­ми: го­лод в рус­ской де­рев­не трид­ца­тых го­дов, из-за не­по­силь­ных на­ло­гов вы­руб­лен­ный яб­ло­не­вый сад, сдан­ную на мя­со кор­ми­ли­цу-ко­ро­ву, пла­чу­щих без мо­ло­ка млад­ших бра­ти­шек и се­с­т­рё­нок… А как на­пи­сать про вой­ну? Про по­гиб­ших дев­чо­нок и маль­чи­шек в гим­на­с­тёр­ках, за­ча­с­тую бро­шен­ных без по­гре­бе­ния на по­лях сра­же­ний от Моск­вы до Бер­ли­на… Как рас­ска­зать про по­сле­во­ен­ные го­ло­дов­ки, ког­да ба­буш­ка, все­го че­рез пол­то­ра го­да по­сле штур­ма Рейх­с­та­га, уже пух­ла от го­ло­да, в род­ной де­рев­не в Пен­зен­ской об­ла­с­ти? А её ма­лень­кая по­лу­то­ра­го­до­ва­лая доч­ка, моя мать, иг­рая, ты­ка­ла паль­чи­ком ба­буш­ке в рас­пух­шие щё­ки.

Мы все­гда по­ра­жа­лись без­гра­нич­ной до­б­ро­те и фи­ло­соф­ско­му спо­кой­ст­вию ба­буш­ки. Про­жив та­кую дол­гую и труд­ную жизнь, пол­ную ис­пы­та­ний и ли­ше­ний, она ни­ког­да не па­да­ла ду­хом, все­гда на­хо­ди­ла сло­ва под­держ­ки и уте­ше­ния для всей се­мьи – и взрос­лых, и де­тей… С ма­ло­лет­ст­ва по­мню – все про­бле­мы и оби­ды ухо­ди­ли прочь, ког­да ба­буш­ка, гла­дя ме­ня по го­ло­ве мяг­кой ла­до­нью, ти­хонь­ко шеп­та­ла что-то важ­ное и уте­ши­тель­ное…

В мо­ло­до­с­ти ба­буш­ка бы­ла кра­са­ви­цей – гу­с­тые ру­сые во­ло­сы до по­яса, ямоч­ки на ще­ках, строй­ная фи­гур­ка. И гла­за, си­ние, слов­но ку­соч­ки июль­ско­го не­ба. Они с де­дом по­зна­ко­ми­лись на Во­ро­неж­ском фрон­те. Тан­кист и свя­зи­ст­ка. По­лю­би­ли друг дру­га, по­сле вой­ны по­же­ни­лись и про­жи­ли вме­с­те всю жизнь. Дед по­сле вой­ны за­кон­чил выс­шее во­ен­ное учи­ли­ще, стал ка­д­ро­вым во­ен­ным, объ­ез­дил весь Со­вет­ский Со­юз. Ба­буш­ка все­гда бы­ла с ним. Ро­ди­ла двух до­че­рей, те – трёх вну­ков. Сей­час на свет по­яви­лись трое прав­ну­ков, со­вре­мен­ные про­дол­же­ния той да­лё­кой фрон­то­вой люб­ви.

Дед очень ред­ко рас­ска­зы­вал мне про вой­ну. В ос­нов­ном что-ни­будь ин­те­рес­ное и ней­т­раль­ное. Его мож­но по­нять. Он дваж­ды го­рел в тан­ке, был тя­же­ло ра­нен. В его се­мье бы­ло пя­те­ро бра­ть­ев. Трое по­гиб­ли. С фрон­та вер­нул­ся лишь са­мый млад­ший (мой дед) и са­мый стар­ший из бра­ть­ев. От ос­таль­ных не ос­та­лось да­же мо­гил. Од­наж­ды, ког­да мне бы­ло лет де­сять, я слу­чай­но ус­лы­шал раз­го­вор мо­е­го ста­ри­ка с со­се­дом-фрон­то­ви­ком.

«– Двое су­ток мы штур­мо­ва­ли этот гер­ман­ский го­ро­док. Нем­цы со­про­тив­ля­лись бе­ше­но. Дра­лись за каж­дый метр. Из до­мов, из ук­реп­ле­ний, ото­всю­ду – яро­ст­ный огонь. Ког­да бы­ло за­ти­шье, мне пись­мо из до­ма при­нес­ли. Ро­ди­те­ли пи­шут – сно­ва по­хо­рон­ку по­лу­чи­ли. Мо­е­го тре­ть­е­го бра­та уби­ли. Пла­кать я уже не мог. Обо­ждал, по­ку­рил… Сел за ры­ча­ги сво­е­го тан­ка и сно­ва в бой по­шёл… По­лу­чил два по­па­да­ния, но ма­ши­не уда­лось про­рвать ли­нию обо­ро­ны. И по­шёл их по­зи­ции утю­жить. Ар­тил­ле­рий­ские, пу­ле­мёт­ные рас­чё­ты, пе­хо­ту… Всех в мя­со да­вил… Дол­го кру­ги на­ре­зал по ма­ло­му ра­ди­у­су... Ко­го толь­ко ви­дел – на кат­ки на­ма­ты­вал. Все тра­ки в моз­гах бы­ли… Ни один жи­вым не ушёл…»

Тог­да я впер­вые по­нял – вой­на это страш­но. Те­перь, по­вз­рос­лев, ду­маю – как страш­но, что трое по­гиб­ших де­душ­ки­ных бра­ть­ев умер­ли мо­ло­ды­ми, не про­дол­жи­ли се­бя и наш род в де­тях, вну­ках, прав­ну­ках… А сколь­ко та­ких не­ро­див­ших­ся де­тей по всей Рос­сии!

Вся се­мья пра­зд­но­ва­ла зо­ло­тую свадь­бу на­ших ста­ри­ков – пя­ти­де­ся­ти­ле­тие сов­ме­ст­ной жиз­ни. Хо­ро­шо тог­да бы­ло!

Да­ча в де­рев­не во Вла­ди­мир­ской об­ла­с­ти. Ста­рый, бре­вен­ча­тый, по­ст­ро­ен­ный ещё до вой­ны, дом с на­лич­ни­ка­ми. Его по­кра­си­ли бор­до­вой кра­с­кой, а на­лич­ни­ки – бе­лой. На­лич­ни­ки кру­жев­ные, кру­же­во воз­душ­ное, по­мор­ское. Ле­ка­ла при­вёз из Ар­хан­гель­ска мой отец, они с де­дом са­ми вы­пи­ли­ва­ли узо­ры… До­мик как в сказ­ке, слов­но иг­ру­шеч­ный.

На­ша се­мья си­дит за боль­шим сто­лом. Во гла­ве – ба­буш­ка и де­душ­ка. В рас­пах­ну­тые на­стежь ок­на за­ле­та­ет ду­ши­с­тый лет­ний ве­тер, пах­ну­щий го­ря­чи­ми тра­ва­ми. Мир­но гу­дят пчё­лы с де­душ­ки­ной па­се­ки.

До­маш­нее ви­но из чер­но­плод­ной ря­би­ны, мёд в со­тах, пи­ро­ги и бли­ны… Все по­з­д­рав­ля­ют ста­ри­ков, го­во­рят кра­си­вые и до­б­рые сло­ва.

Как на­пи­сать? По­че­му, спу­с­тя столь­ко лет, я так ча­с­то вспо­ми­наю их?

Од­но из са­мых яр­ких вос­по­ми­на­ний мо­е­го дет­ст­ва – по­езд Ки­ев–Моск­ва при­бы­ва­ет на вок­зал. По вну­т­рен­не­му ра­дио дис­пет­чер с ле­ви­та­нов­ски­ми ин­то­на­ци­я­ми тор­же­ст­вен­но объ­яв­ля­ет:

– Ува­жа­е­мые пас­са­жи­ры, вас при­вет­ст­ву­ет го­род-ге­рой, сто­ли­ца на­шей Ро­ди­ны – Моск­ва!

Серд­це за­ми­ра­ет от ра­до­с­ти и вос­тор­га, ког­да на пер­ро­не по­яв­ля­ет­ся вы­со­кий, под­тя­ну­тый де­душ­ка в длин­но­по­лой ши­не­ли с пол­ков­ни­чь­и­ми по­го­на­ми и ка­ра­ку­ле­вой па­па­хе. Вы­ско­чив из ва­го­на, с раз­бе­га бро­са­юсь на шею де­ду и при­жи­ма­юсь к его ши­ро­кой гру­ди. В этот мо­мент – я са­мый сча­ст­ли­вый па­цан на све­те! А до­ма уже с не­тер­пе­ни­ем ждёт и хло­по­чет на кух­не ба­буш­ка, се­дая, ма­лень­кая, пол­ная, она пе­чёт мне бли­ны – с мас­лом, со сме­та­ной, а ино­гда и с крас­ной ик­рой, и от всей ду­ши пот­чу­ет вну­ка. А по­том, сы­тый, до­воль­ный, я си­жу со ста­ри­ка­ми на ди­ва­не в гос­ти­ной, со­гре­тый их теп­лом и ла­с­кой, и ос­то­рож­но тро­гаю паль­цем твёр­дые бу­гор­ки под ко­жей на ру­ке и шее у де­да – ос­кол­ки от фа­шист­ско­го сна­ря­да, на­всег­да ос­тав­ши­е­ся в его те­ле.

Сно­ва на­жи­маю на кла­ви­шу маг­ни­то­фо­на.

«Сра­же­ние на Бел­го­род-Кур­ской ду­ге по­мню. Ког­да го­то­ви­лась опе­ра­ция, наш полк сто­ял в ле­су не­да­ле­ко от Про­хо­ров­ки. Пя­то­го ию­ля 1943 го­да на­ча­лось на­ступ­ле­ние. Эта та­кой ужас был, не дай Бог ко­му-ни­будь пе­ре­жить…

Жа­ра не­вы­но­си­мая, а солн­ца не вид­но бы­ло из-за пы­ли, под­ня­той тех­ни­кой, ог­ня, ды­ма по­жа­рищ… Бо­е­вые дей­ст­вия и на зем­ле, и в воз­ду­хе…

Ты­ся­чи тан­ков, они про­сто ла­ви­ной шли… са­мо­лё­ты, тя­жё­лая ар­тил­ле­рия, «ка­тю­ши»… Гро­хот сто­ял не­во­об­ра­зи­мый! Прав­ду го­во­рю – аж зем­ля дро­жа­ла!

В эфи­ре от­кры­тым тек­с­том кри­ки – «Впе­рёд!», «Я го­рю!», «За­хо­ди с флан­га!», «Фор­вертс!», «Шнел­лер!». И страш­ная ма­тер­ная ру­гань… на рус­ском и не­мец­ком…»

Бли­ны у ба­буш­ки по­лу­ча­лись за­ме­ча­тель­ные – воз­душ­ные, под­ру­мя­нен­ные, с хру­с­тя­щей ко­роч­кой… Те­с­то она взби­ва­ла вруч­ную му­тов­кой, эле­к­т­ри­че­с­кие мик­се­ры не при­зна­ва­ла. Му­тов­ки де­душ­ка сам вы­ре­зал из вер­ху­шек мо­ло­день­ких ёло­чек, за ко­то­ры­ми хо­дил да­ле­ко в лес. Вся се­мья, бы­ва­ло, с не­тер­пе­ни­ем смо­т­ре­ла на ба­буш­ку, кол­ду­ю­щую у пли­ты. Си­зо­ва­тый ду­ши­с­тый дым… Мас­ло, ши­пя­щее в ско­во­род­ках… Ощу­ще­ние до­маш­не­го ую­та и все­лен­ско­го по­коя.

Ког­да дед умер, ба­буш­ка пе­ре­жи­ла его ещё на пять лет. Она поч­ти каж­дый день пла­ка­ла и про­си­ла Бо­га о ми­ло­с­ти – за­брать её к му­жу. Она про­сто не хо­те­ла жить без не­го. И мо­ли­ла се­бе смер­ти. Как тог­да, в со­рок тре­ть­ем, в раз­ру­шен­ной бом­бёж­кой из­бе, воз­ле про­ши­ва­е­мо­го ос­кол­ка­ми ком­му­та­то­ра.

«Са­мым ра­до­ст­ным днём в мо­ей жиз­ни был День По­бе­ды. В ночь с вось­мо­го на де­вя­тое мая в Бер­ли­не я за­сту­пи­ла на де­жур­ст­во. Бо­е­вые дей­ст­вия уже не ве­лись, но акт о ка­пи­ту­ля­ции ещё не был под­пи­сан. И на цен­т­раль­ной те­ле­фон­ной стан­ции тог­да де­жу­ри­ла Зи­на Пу­тин­це­ва из Но­во­си­бир­ска. Но свя­зи­с­ты же зна­ют всё... И я че­рез каж­дый час зво­ни­ла ей – Зи­на, ну что, под­пи­са­ли? Она – нет. По­том опять – Зи­на, под­пи­са­ли?! Она – нет.

И вот в два ча­са но­чи зво­ню. Она го­во­рит – под­пи­са­ли! Ког­да на­чал­ся рас­свет, солн­це вста­ло, та­кое яр­кое, дей­ст­ви­тель­но, по­бед­ный день, к нам на стан­цию за­бе­га­ет ка­кой-то лёт­чик, я его рань­ше в жиз­ни не ви­де­ла, и кри­чит во весь го­лос:

– Де­вуш­ка! Вой­на кон­чи­лась!

Я го­во­рю – знаю уже!

А он за­бе­га­ет в по­ме­ще­ние, где дев­чон­ки на­ши спа­ли, и кри­чит во весь го­лос:

– Вой­на! Вой­на кон­чи­лась!

Что тут на­ча­лось! Все вско­чи­ли, на­ча­ли об­ни­мать­ся, по­з­д­рав­лять друг дру­га, кто сме­ял­ся, кто пла­кал, гар­мош­ка тут же за­иг­ра­ла, кто-то в пляс пу­с­тил­ся, а не­ко­то­рые вы­ско­чи­ли во двор и на­ча­ли па­лить в не­бо. И из дру­гих до­мов вы­бе­га­ли по­лу­оде­тые сол­да­ты и офи­це­ры, кри­ча­ли и стре­ля­ли в воз­дух. Из всех ви­дов ору­жия, у ко­го ка­кое бы­ло.

Пред­став­ля­ешь – Бер­лин, вста­ёт солн­це. И над всем го­ро­дом сто­ит сплош­ной, не­пре­рыв­ный треск от вы­ст­ре­лов. Так мы встре­ти­ли День По­бе­ды… А ве­че­ром мы с дев­чон­ка­ми по­ш­ли рас­пи­сы­вать­ся на сте­нах Рейх­с­та­га. Я на­пи­са­ла про­сто: «Мы по­бе­ди­ли!».

Вер­нув­шись со служ­бы, сни­маю ши­нель. Мою ру­ки. Це­лую же­ну и сы­на. Вме­с­те идём на кух­ню. Там уже поч­ти всё го­то­во. Кла­ду в ды­мя­щу­ю­ся па­ром ка­с­т­рю­лю с кар­тош­кой ку­сок мас­ла. Же­на де­ре­вян­ной лож­кой вы­чи­ща­ет ту­да со­дер­жи­мое же­с­тя­ной бан­ки с ту­шён­кой. На пли­те вот-вот за­ки­пит ка­с­т­рюль­ка по­мень­ше, с мо­ло­ком.

На­про­тив, за сто­лом, под­пе­рев руч­ка­ми ру­сую го­ло­вку, си­дит и вни­ма­тель­но сле­дит за на­ши­ми дей­ст­ви­я­ми Мат­вей­ка. Он твёр­до зна­ет – его ро­ди­те­ли са­мые за­ме­ча­тель­ные на све­те. А са­мая вкус­ная еда – это кар­тош­ка по-фрон­то­во­му.

Константин РОЗАНОВ