Архив : №18-19. 13.05.2011

Изумляемся вместе с Сергеем Шаргуновым

 Ла­в­рен­ть­ев ле­та­ет над проб­ка­ми

Мак­сим Ла­в­рен­ть­ев – хо­ро­ший по­эт. Клас­сич­ный. Его кни­га пред­наз­на­че­на всем, кто мо­жет оце­нить хо­ро­шую клас­сич­ную по­эзию.

Сти­хи не про Поль­шу или Ки­тай, в ос­нов­ном – про Моск­ву и Пи­тер. Здесь, в этих го­ро­дах, на ули­цах, на­бе­реж­ных и ал­ле­ях – по­нят­ное и своё. И чем по­нят­нее и ми­лее зна­ко­мая ме­ст­ность, тем тре­вож­нее то, что мо­жет раз­ру­шить при­выч­ную и уют­ную ме­ло­дию.

 

Я по­ку­паю би­лет в обе сто­ро­ны. Тол­пы на­ро­да, ба­у­лы, ка­ни­с­т­ры… Мо­жет быть, все про­во­да обес­то­че­ны, Мо­жет быть, все по­ез­да аре­с­то­ва­ны Где-то на поль­ско- ки­тай­ской гра­ни­це?

 

В сти­хах Ла­в­рен­ть­е­ва вы не най­дё­те трэ­ша, уга­ра и ма­тер­ной бра­ни, не об­на­ру­жи­те пря­мые граж­дан­ские от­сыл­ки к ак­ту­аль­ным со­бы­ти­ям, име­нам и об­сто­я­тель­ст­вам. Сти­хи не от­ли­ча­ют­ся не­о­быч­но­с­тью фор­мы и раз­ме­ра, став­ши­ми в со­вре­мен­ной по­эзии как раз впол­не обыч­ны­ми. И всё же это сти­хи со­вре­мен­ные. Чи­тая их, по­ни­ма­ешь, что на­пи­са­ны имен­но сей­час и здесь, а не, до­пу­с­тим, в 70-е го­ды. Боль­ше то­го – это сти­хи эс­т­рад­ные. По-хо­ро­ше­му эс­т­рад­ные. То есть та­кие, ко­то­рые най­дут и на­хо­дят при­язнь у пуб­ли­ки, ес­ли их чи­тать вслух.

Сти­хи Ла­в­рен­ть­е­ва чем-то по­хо­жи на не­го са­мо­го – ро­ман­тич­но­го, спо­кой­но­го, чуть за­га­доч­но­го. А со­вре­мен­ность их – в сло­вах, фра­зах, про­мель­ках, от­сы­ла­ю­щих нас к ны­неш­ней ре­аль­но­с­ти. В ре­аль­но­с­ти есть плат­ный ту­а­лет, трам­вай, бомж, раз­мо­чен­ные чип­сы в лу­же, ас­фальт весь в кра­пин­ку от на­лип­ших жва­чек.

В ка­ком-то смыс­ле Мак­сим Ла­в­рен­ть­ев – ре­а­лист от по­эзии, столь пред­мет­ны, ве­ще­ст­вен­ны его сти­хи, вни­ма­тель­ны к де­та­ли, ко вся­кой бы­то­вой но­виз­не. Без пе­реч­ня пред­ме­тов не об­хо­дит­ся, по­жа­луй, ни од­но его сти­хо­тво­ре­ние. Хо­тя, на­вер­ное, спра­вед­ли­во и то, что сво­им от­тал­ки­ва­ни­ем от пред­ме­тов Ла­в­рен­ть­ев на­сле­ду­ет ак­ме­и­с­там. Но уди­ви­тель­но – дав не­при­гляд­ную гру­бую кар­тин­ку, бро­сив раз­го­вор­ное слов­цо, он вдруг мгно­вен­но пе­ре­хо­дит к изящ­но­му. Как бы да­же вос­па­ря­ет. Черп­нёт из ни­зин и тот­час – в гор­ний мир – к вы­со­ко­му шти­лю и вы­спрен­не­му сло­гу.

Так и ви­дит­ся: бре­дёт по­эт по Ос­то­жен­ке, ми­мо не­сёт­ся кру­тая тач­ка, и вот брыз­ги из-под ко­лёс так ос­кор­би­ли по­эта, что он, за­жму­рив­шись от гне­ва, взле­тел вы­ше ку­по­ла Хра­ма Хри­с­та Спа­си­те­ля.

Тут, по-мо­е­му, се­к­рет Ла­в­рен­ть­е­ва: у не­го нет сре­дин­ной, про­ме­жу­точ­ной ин­то­на­ции, ча­с­то со­пря­жён­ной в по­эзии с ре­флек­си­ей, иро­ни­ей или яв­ной ци­тат­но­с­тью. У не­го ли­бо сни­жен­ная ре­а­ли­с­тич­ная за­ри­сов­ка, ли­бо ро­ман­ти­че­с­кий ду­ши­с­тый па­фос. Од­но в от­ры­ве от дру­го­го ед­ва ли ра­бо­та­ет. Вме­с­те – сво­е­об­раз­ная и хо­ро­шая по­эзия.

 

Мне то­поль и трам­вай При­ка­жут: «Эй, вста­вай! По­ра че­сать до­мой – В Ос­тан­ки­но, в Ку­с­ко­во». Тут сло­вом, там стро­кой, Здесь це­лою стро­фой Лю­би­мый го­род мой Ме­ня ок­лик­нет сно­ва.

 

И вот он че­шет сре­ди то­по­ли­но­го пу­ха, ка­са­ясь то­по­ли­ных крон, над пе­ре­зво­ном трам­ва­ев, вы­ше про­бок. Че­шет в род­ной рай­он­чик по не­бу. Тут не по­лёт оли­гар­ха в пер­со­наль­ном вер­то­лё­те. Не­ко­то­рый сно­бизм Ла­в­рен­ть­е­ва – ино­го ро­да. Оди­но­че­ст­во из­бран­ни­че­ст­ва («Ты царь. Жи­ви один»), о ко­то­ром уже дав­но под­за­бы­ли. Эх, не за­быть бы… Сни­жа­ем­ся… Не за­быть бы ещё в ма­га­зин. Че­го там ку­пить на­до? Пол­ки­ло сар­де­лек и бу­хан­ку чёр­но­го. «За­вер­ни­те, по­жа­луй­ста!» – с до­сто­ин­ст­вом го­во­рит по­эт про­дав­щи­це, и эти два сло­ва зву­чат, как ан­гель­ский па­роль.

 

_{^{М.Ла­в­рен­ть­ев. На поль­ско-ки­тай­ской гра­ни­це. – М.: Луч, 2011.}}

---

 

В сти­хах Па­ни­на есть не­что гу­сар­ское

 

Но­вая кни­га Иго­ря Па­ни­на, как си­га­ре­та. Ку­ришь до кон­ца, до филь­т­ра, до зад­ней об­лож­ки, где пи­са­тель Бы­ков го­во­рит о том, что сти­хи ув­ле­ка­тель­ные, а по­эт Еме­лин хва­лит их за то, что они ли­ше­ны «ре­мей­ков» и «ре­мик­сов». Здесь же – на спи­не кни­ги – хму­ро-му­же­ст­вен­ный ав­тор сре­ди ли­ст­вы за­тя­ги­ва­ет­ся си­га­ре­той. Фо­то­гра­фия пе­ре­да­ёт дух кни­ги.

Хму­рость, сто­и­цизм, го­речь, пра­зд­ник при­ро­ды, про­сто­та, бес­по­щад­ность к се­бе – как-то так я бы от­ве­тил спро­сив­ше­му: «О чём эта кни­га?».

Эта кни­га, как ла­до­ни, пе­ре­пач­кан­ные га­зет­ной гряз­ной кра­с­кой и зе­лё­ным со­ком рас­тёр­то­го ли­с­точ­ка. Кни­га про тя­го­ст­ную по­дён­щи­ну, бес­ко­неч­ные буд­ни, и по­бег из них ку­да-то – в лес, на по­ля­ну, где ды­шит­ся лег­ко, но и там об­жи­га­ет то­с­ка вку­са спир­та. Кни­га о без­на­дё­ге – не о те­а­т­раль­ной чер­но­те, а о том хи­лом, се­ром све­те, ко­то­рый страш­нее мра­ка.

Пе­ред на­ми – наш со­вре­мен­ник, го­род­ской жи­тель, лю­би­тель жен­щин и ку­те­жа, стра­да­ю­щий и ци­нич­ный, же­с­то­кий и не­уве­рен­ный. Он оп­ре­де­лён­но за­пу­тал­ся. Но он, ге­рой Па­ни­на, и не про­бу­ет рас­пу­тать­ся, а, как ге­рой До­сто­ев­ско­го, на­хо­дит стран­ную сла­дость в том, что­бы за­пу­ты­вать­ся ещё без­на­дёж­нее. И вме­с­те с ним плу­та­ет, пу­та­ет­ся и вяз­нет чи­та­тель. И не мо­жет ото­рвать­ся. Го­во­рю за се­бя. Че­ст­ное сло­во, про­чи­тал кни­гу сра­зу и до кон­ца.

Мож­но бы­ло бы од­ним ма­хом раз­ру­бить за­бот­ли­во из­го­тов­лен­ный гор­ди­ев узел, но сре­ди ме­лоч­ной и фраг­мен­ти­ро­ван­ной жиз­ни ро­ко­вой шаг бу­дет смо­т­реть­ся осо­бен­но по­ш­ло.

 

До­но­сит­ся гро­хот гра­да, под­хо­дит же­лез­ный Буд­да. И ты го­во­ришь: «Не на­до…» И я го­во­рю: «Не бу­ду», в то­с­ке, как в тра­ве, по по­яс, в ту­пой ма­я­те сто­лич­ной… Я бро­сил­ся бы под по­езд, но это не эс­те­тич­но.

 

Вся кни­га Па­ни­на о не­воз­мож­но­с­ти со­вер­шить по­сту­пок. При­том от­каз от ге­рой­ской фаль­ши – пре­дель­но че­с­тен, под­лин­но му­же­ст­ве­нен. И это, меж­ду про­чим, ав­то­пор­т­рет по­ко­ле­ния со­ро­ка­лет­них, из ци­нич­ных 70-х уго­див­ших в рас­пад и пе­ре­дел, во­шед­ших в ну­ле­вые – глу­бо­ко над­лом­лен­ны­ми.

Ос­та­ёт­ся ку­рить од­ну за од­ной. И всё же мер­ца­ет тай­на, ка­жет­ся, рож­дён­ная не­до­ве­ри­ем к сло­вам. Сча­с­тье не про­го­ва­ри­ва­ет­ся, ина­че, да­же ми­нув­шее, его спуг­нёшь и со­трёшь. В жиз­ни бы­ли со­вер­шен­ные мгно­ве­ния. Ка­кие они? Азарт? Шам­пан­ское? Ов­ла­де­ние кра­сот­кой в при­хо­жей или аж в лиф­те? В тех за­ри­сов­ках сча­с­тья, ко­то­рые да­ёт Па­нин, про­сту­па­ет вдруг про­филь Де­ни­са Да­вы­до­ва, об­на­ру­жи­ва­ет­ся гу­сар­ст­во. Есть в Па­ни­не не­что фа­та­ли­с­тич­но офи­цер­ское. Да и по­том, се­к­рет не нов. От­шу­тить­ся от веч­ных и бе­зот­вет­ных во­про­сов – гру­бы­ми удо­воль­ст­ви­я­ми – это дав­ний от­вет по­эта, ви­дя­ще­го звёз­ды и зна­ю­ще­го боль­шую боль.

 

^{И.Па­нин. Мёрт­вая во­да. – М.: Вест-Кон­сал­тинг, 2011.}

---

 

Юрий Коз­лов пи­шет по-япон­ски

 

Но­вый ро­ман Юрия Коз­ло­ва, как и по­след­ние его ве­щи, по­хо­же, на­пи­сан для се­бя. Или для ни­ко­го. Или для та­ин­ст­вен­но­го и не­ви­ди­мо­го со­гля­да­тая.

Коз­лов – про­фес­си­о­нал. Не­да­ром пе­ре­ве­дён на мно­же­ст­во язы­ков. Он пи­шет, точ­но и лов­ко схва­ты­вая при­ме­ты бы­та, ре­аль­но­с­ти, чёт­ко и ос­т­ро со­зда­вая об­ра­зы. Но, ка­жет­ся, его очень ма­ло за­бо­тит чи­та­тель и во­об­ще жанр ро­ма­на, а зна­чит, и ло­ги­ка сю­же­та, со­раз­мер­ность ком­по­зи­ции. Есть ощу­ще­ние, что со­зда­вать «нор­маль­ную про­зу», та­кую, как «Оди­но­че­ст­во ве­щей» или «Ноч­ная охо­та», Коз­ло­ву до­воль­но дав­но уже ста­ло скуч­но. По­че­му? По­то­му что хо­чет­ся «идей и про­зре­ний»? Или важ­ная го­су­дар­ст­вен­ная де­я­тель­ность не­за­мет­но от­ра­жа­ет­ся в про­зе, за­мед­ляя и за­тем­няя сю­жет и мяг­ко его об­ну­ляя? Или ав­тор уве­рен, что по­бе­ди­ли «ры­нок и пи­ар», и на­сто­я­щую ли­те­ра­ту­ру всё рав­но ни­кто не оце­нит (ра­ди ко­го ста­рать­ся!)? Или же пер­вое пред­по­ло­же­ние – са­мое вер­ное: Коз­лов, дей­ст­ви­тель­но, пи­шет для ко­го-то ни­ко­го, как Франц Каф­ка, за­ве­щав­ший Мак­су Бро­ду всё на­пи­сан­ное ис­тре­бить?

О чём «Поч­то­вая ры­ба»? О не­о­бык­но­вен­ных при­клю­че­ни­ях граж­дан­ки Зве­ре­вой и граж­да­ни­на Ры­би­на. О ти­хой тра­гич­но­с­ти. О ста­ре­нии тел и ис­чер­пан­но­с­ти чувств, на­пу­ск­ной иро­нич­но­с­ти и вну­т­рен­нем под­ро­ст­ко­вом бун­те: «Я ли это? Кто я? Где я? С кем я жи­ву? Что с мо­ей стра­ной? Что с про­шлым?» О бу­ду­щем луч­ше и не спра­ши­вать. Оно и пу­с­то, и тем­но. Есть на­сто­я­щее, ме­с­та­ми бла­го­по­луч­ное, но аб­со­лют­но тош­ное, пе­ре­жи­ва­е­мое с тай­ной го­ряч­но­с­тью и ка­мен­ной ма­с­кой ли­ца.

Кре­дит­ная кар­та с мил­ли­о­ном ев­ро, ли­хие бай­ке­ры, цы­ган­ка-га­дал­ка, ал­ко­голь, Дом Пар­ла­мен­та, звон­ки, двой­ни­ки, пи­д­жа­ки, дра­ка с ле­таль­ным ис­хо­дом, трёп, со­вре­мен­ная тех­ни­ка, чу­де­са кло­ни­ро­ва­ния, бом­ба в ка­фе и пла­с­тырь, ко­то­рым за­кле­и­ва­ют пу­ле­вые от­вер­стия, – всё это не глав­ное, а вто­ро­сте­пен­ное. Это фон ро­ма­на. Это эле­мен­ты фа­бу­лы, ино­гда за­хва­ты­ва­ю­щей, но в це­лом столь же за­га­доч­ной, сколь и на­зва­ние кни­ги.

«Поч­то­вая ры­ба» – преж­де все­го, со­бра­ние ос­т­ро­ум­ных и стран­ных на­блю­де­ний и за­ри­со­вок, на­сле­ду­ю­щих Ро­за­но­ву и пе­ре­кли­ка­ю­щих­ся с Гал­ков­ским. Са­мое жи­вое здесь, оче­вид­но, взя­то пря­мо из жиз­ни. На­при­мер, при­ду­ман­ная ре­бён­ком сказ­ка о ве­ре­ни­це ук­ра­ден­ных са­нок, пол­зу­щих сквозь ночь под све­том фо­на­рей. Или сжа­тый до аб­за­ца, но силь­ный под­лин­но­с­тью рас­сказ о смер­ти от­ца. Или ду­ше­раз­ди­ра­ю­щие, по-япон­ски тон­кие вос­по­ми­на­ния о со­ба­ках. Од­на со­ба­ка упа­ла с бал­ко­на на бал­кон эта­жом ни­же и на­ча­ла ла­ять и выть.

«Не­мед­лен­но вни­зу со­бра­лась тол­па. Со­ба­ку уже уве­ли с бал­ко­на, вер­ну­ли до­мой, и она сно­ва вы­ста­ви­ла в ок­но бо­ро­да­тую, прав­да, не­сколь­ко оза­да­чен­ную мор­ду, а тол­па всё не рас­хо­ди­лась».

Что до идей, ко­то­ры­ми на­сы­ще­на кни­га, они не­рав­но­цен­ны. Ре­флек­сии о Со­вет­ском Со­ю­зе, но­вой Рос­сии и пу­тях про­грес­са яв­но ус­ту­па­ют то­му луч­ше­му, что в этой кни­ге есть, а имен­но мыс­лям о жен­щи­нах и их пор­т­ре­там. Здо­ро­во бы­ло бы, ес­ли бы Коз­лов на­пи­сал кни­гу но­велл о жен­щи­нах! Мог­ло бы по­лу­чить­ся пре­вос­ход­но. Ког­да чи­та­ешь о том, что каж­дая жен­щи­на – пре­да­тель­ни­ца, ка­жет­ся: это не текст, а со­бе­сед­ник пе­ред то­бой, или это вну­т­рен­ний твой го­лос го­во­рит – так ис­крен­не и про­сто из­ло­же­но. Вот здесь – в раз­го­во­ре о жен­щи­нах, их раз­но­вид­но­с­тях, стра­с­тях, под­ло­с­тях и стра­да­ни­ях – аб­со­лют­но уме­ст­на гру­ст­ная коз­лов­ская на­сме­ш­ли­вость.

«Фа­ми­лию Куз­не­цо­ва по­че­му-то но­си­ли здо­ро­вые креп­кие дев­ки – без та­лии, но с тол­сты­ми ляж­ка­ми… А вот фа­ми­лия Яко­вен­ко до­ста­ва­лась жен­щи­нам ху­до­ща­вым, ис­клю­чи­тель­но ум­ным, но стес­ни­тель­ным в сек­се… Ан­д­ре­е­вы бы­ли, не в при­мер По­по­вым, при­ве­ред­ли­вы в вы­бо­ре…»

Нет, всё-та­ки есть не­кая япон­ская ме­ло­дия у Коз­ло­ва! Но об этом как-ни­будь в дру­гой раз.

 

^{Ю.Коз­лов. Поч­то­вая ры­ба. – М.: По­ко­ле­ние, 2011.}

---

Сергей ШАРГУНОВ