Архив : №22. 03.06.2011

Два в одном

Захар Прилепин выпустил новый роман «Чёрная обезьяна»

 

Ещё в на­ча­ле твор­че­с­ко­го пу­ти За­хар При­ле­пин за­ст­ра­хо­вал­ся от кри­ти­ки, за­явив в не­сколь­ких ин­тер­вью, что пи­шет ле­вой но­гой и для то­го, что­бы за­ра­ба­ты­вать день­ги и кор­мить се­мью. По­сле это­го вро­де бы бес­смыс­лен­но ру­гать не­до­стат­ки и хва­лить до­сто­ин­ст­ва при­ле­пин­ских тек­с­тов, – что, мол, тол­ку: че­ло­век на­ва­лял ле­вой но­гой, из­дал кни­гу (глав­ное, из­да­тель на­шёл­ся), она име­ла ус­пех – рас­про­да­лась. Ну и лад­но. Биз­нес.

Но де­ло в том, что При­ле­пин, на мой взгляд, один из сов­сем не­мно­гих со­вре­мен­ных пи­са­те­лей, за­став­ля­ю­щих от­но­сить­ся к ли­те­ра­ту­ре все­рьёз. Каж­дая его вещь про­во­ци­ру­ет на раз­го­вор, за­ст­ре­ва­ет то ли в моз­гу, то ли в ду­ше. Не стал ис­клю­че­ни­ем и но­вый ро­ман – «Чёр­ная обе­зь­я­на», ос­та­вив­ший у ме­ня очень слож­ное чув­ст­во. По-мо­е­му, это два от­дель­ные про­из­ве­де­ния, пе­ре­ме­шан­ные и по­ме­щён­ные под од­ной об­лож­кой.

Я ни­ког­да не счи­тал За­ха­ра При­ле­пи­на ав­то­био­гра­фом, тща­тель­но фик­си­ру­ю­щим в про­зе эпи­зо­ды соб­ст­вен­ной жиз­ни. Чер­ты вы­мыс­ла за­мет­ны и в ро­ма­не «Па­то­ло­гии» (кста­ти, лю­бо­пыт­на не­дав­но опуб­ли­ко­ван­ная ста­тья о спор­ных де­та­лях этой кни­ги Алек­сан­д­ра Буш­ков­ско­го во 2-ом но­ме­ре «Во­про­сов ли­те­ра­ту­ры», ко­то­рая мо­жет стать на­ча­лом ин­те­рес­ной и по­лез­ной дис­кус­сии), и в ро­ма­не «Сань­кя», и во мно­гих по­ве­с­тях и рас­ска­зах. И это пра­виль­но – су­гу­бая до­ку­мен­таль­ность уби­ва­ет ху­до­же­ст­вен­ность, су­жи­ва­ет смыс­лы.

Но в «Чёр­ной обе­зь­я­не» При­ле­пин впер­вые об­на­жил вы­мы­сел, за­кру­тил сю­жет, ввёл в текст яв­ные фан­та­с­ти­че­с­кие до­пу­ще­ния, столь мод­ные се­го­дня. По­ш­ло ли это на поль­зу про­из­ве­де­нию или сни­зи­ло его ху­до­же­ст­вен­ную си­лу, я и по­пы­та­юсь ре­шить для се­бя ни­же. 

Не­смо­т­ря на до­воль­но внят­ное со­дер­жа­ние ро­ма­на, пе­ре­ска­зать его слож­но. Но – по­про­бую.

Глав­ный ге­рой – жур­на­лист и ав­тор не­сколь­ких ро­ма­нов. У не­го се­мья – же­на, сын и доч­ка (по всей ви­ди­мо­с­ти, близ­не­цы) дет­са­дов­ско­го воз­ра­с­та. Ещё есть лю­бов­ни­ца, а так­же про­сти­тут­ка, ко­то­рая на­по­ми­на­ет ге­рою его же­ну пе­ри­о­да сек­су­аль­ной ак­тив­но­с­ти. (С про­сти­тут­кой, прав­да, до на­сто­я­щей бли­зо­с­ти де­ло не до­хо­дит.)

Впро­чем, это мы уз­на­ём поз­же, а на тре­ть­ей стра­ни­це ге­роя вы­зы­ва­ет к се­бе глав­ный ре­дак­тор га­зе­ты и со­об­ща­ет, что есть «воз­мож­ность схо­дить в один то ли па­ноп­ти­кум, то ли тер­ра­ри­ум». Не яс­но, ре­дак­ци­он­ное ли это за­да­ние или не­что иное. Но ге­рой без вся­ких раз­мы­ш­ле­ний и ле­ни идёт, ви­дит там за зер­каль­ным стек­лом жи­во­го (ока­зы­ва­ет­ся) Ра­ду­е­ва, ещё ка­ких-то убийц, а так­же не­сколь­ких де­тей, ко­то­рые хоть и ве­дут се­бя обыч­но, но, по сло­вам со­про­вож­да­ю­ще­го, опас­нее, «чем все те, ко­го мы ви­де­ли до сих пор».

Лич­ная жизнь ге­роя ру­шит­ся, ви­ди­мо, уже дав­но, и по­се­ще­ние «то ли па­ноп­ти­ку­ма, то ли тер­ра­ри­у­ма» это раз­ру­ше­ние ускоря­ет. Ге­рой на­чи­на­ет изу­чать фак­ты дет­ской и под­ро­ст­ко­вой же­с­то­ко­с­ти, на­хо­дит в Ин­тер­не­те со­об­ще­ние, что в од­ном под­мо­с­ков­ном (да, кста­ти, дей­ст­вие ро­ма­на про­ис­хо­дит в Моск­ве) го­ро­де под­ро­ст­ки вы­ре­за­ли це­лый подъ­езд. Встре­ча­ет­ся ге­рой с вра­ча­ми, «по­ли­цей­ски­ми», об­слу­жи­ва­ю­щи­ми по­ли­ти­ков мо­ло­ды­ми людь­ми и да­же с не­ким Ша­ро­вым, ра­бо­та­ю­щим где-то вбли­зи гла­вы го­су­дар­ст­ва. Лю­ди рас­ска­зы­ва­ют ге­рою о же­с­то­ко­с­ти де­тей и под­ро­ст­ков («не­до­ро­ст­ков» – у ав­то­ра), и два та­ких рас­ска­за со­став­ля­ют до­воль­но объ­ём­ные встав­ные но­вел­лы. Од­на – про сред­ние ве­ка (как не­до­ро­ст­ки за­хва­ти­ли го­род), а вто­рая – про Аф­ри­ку (не­до­ро­ст­ки уби­ва­ют всех под­ряд, вклю­чая и во­ору­жив­ших их по­встан­цев). Плюс к рас­ска­зам ге­роя му­ча­ют и вос­по­ми­на­ния о соб­ст­вен­ном дет­ст­ве, в ко­то­ром он то­же со­вер­шал же­с­то­кие по­ступ­ки или был их сви­де­те­лем, об ар­мии, где под­вер­гал­ся из­де­ва­тель­ст­вам…

Опу­тан­ный всем этим, ге­рой (име­ни его в кни­ге най­ти не по­лу­чи­лось) за­бра­сы­ва­ет, как мож­но по­нять из его об­ра­за жиз­ни, га­зе­ту, в ко­то­рой ра­бо­та­ет, ро­ма­нов не пи­шет, всё боль­ше вре­ме­ни про­во­дит с лю­бов­ни­цей Алей, уз­нав о су­ще­ст­во­ва­нии ко­то­рой же­на убе­га­ет из до­му, а по­том вы­кра­ды­ва­ет де­тей; ге­рой по­се­ля­ет­ся у лю­бов­ни­цы, но их от­но­ше­ния тоже ру­шат­ся, и она его вы­го­ня­ет. Ге­рой ме­чет­ся по Моск­ве, пы­та­ясь ра­зо­брать­ся в сущ­но­с­ти не­до­ро­ст­ков, ока­зы­ва­ет­ся в де­рев­не, где жи­вёт сын по­хо­жей на его же­ну про­сти­тут­ки (про­сти­тут­ку к то­му вре­ме­ни уби­ва­ют), и пы­та­ет­ся усы­но­вить маль­чи­ка. Ге­роя вы­проваживают из из­бы, он те­ря­ет (вре­мен­но?) ра­зум… На по­след­них стра­ни­цах мы ви­дим че­ло­ве­ка, пе­ре­нёс­ше­го тя­жё­лую и дол­гую бо­лезнь, но не оп­ра­вив­ше­го­ся от неё. Че­ло­век жи­вёт ти­хо, раз­ме­рен­но и – оди­но­ко. Ка­жет­ся, на­всег­да уже оди­но­ко.

Вот та­кое, на мой гру­бый взгляд, со­дер­жа­ние.

Поч­ти по­ров­ну яв­но­го (хо­тя в ос­нов­ном прав­до­по­доб­но­го) вы­мыс­ла и то­го, что из­ли­лось у пи­са­те­ля из ду­ши. Что он то ли сам пе­ре­жил, то ли очень бо­ит­ся пе­ре­жить.

К пер­вой по­ло­ви­не (по­ло­ви­не вы­мыс­ла) от­но­сит­ся ли­ния не­до­ро­ст­ков, не да­вав­шая мне по­коя поч­ти до са­мо­го фи­на­ла «Чёр­ной обе­зь­я­ны». Я ду­мал: за­чем эти не­до­ро­ст­ки? что хо­тел ска­зать ими ав­тор? От­ве­та пол­но­го не по­лу­чил, но объ­яс­не­ние всё же на­шлось, – про­фес­сор, изу­ча­ю­щий этих са­мых не­до­ро­ст­ков, на по­след­них стра­ни­цах при­зна­ёт­ся:

«– Ни­кто вам и не го­во­рил, что не­до­ро­ст­ки, ко­то­ры­ми я за­ни­ма­юсь, уби­ли ко­го-то… Вы, ка­жет­ся, хо­те­ли се­бе при­ду­мать ка­кой-ни­будь дру­гой ад, вза­мен соб­ст­вен­но­го? Я тут ни при чём, пра­во сло­во».

Вот та­кая раз­вяз­ка-пу­с­тыш­ка ли­нии кро­ва­вых не­до­ро­ст­ков. И вряд ли про­фес­сор и боль­шин­ст­во дру­гих пер­со­на­жей «ни при чём». На­обо­рот, все они уси­лен­но по хо­ду дей­ст­вия на­ме­ка­ют ге­рою, что не­до­ро­ст­ки без­жа­ло­ст­ны и не­по­бе­ди­мы. Что они где-то ря­дом, и вот-вот на­ки­нут­ся… Впро­чем, не ис­клю­че­но, что все эти пер­со­на­жи жи­вут толь­ко в боль­ном во­об­ра­же­нии глав­но­го ге­роя. (Но в та­ком слу­чае это уже пе­ле­вин­щи­на, и эту тер­ри­то­рию у ко­го-то, кро­ме Пе­ле­ви­на, удо­б­рять не очень-то по­лу­ча­ет­ся.) Но я скло­нен всё же счи­тать, что про не­до­ро­ст­ков речь ве­дёт­ся все­рьёз, хо­тя в лю­бом слу­чае ло­ги­ка долж­на при­сут­ст­во­вать – и ес­ли они да­же плод боль­но­го во­об­ра­же­ния, то плод этот, пе­ре­не­сён­ный на бу­ма­гу, ко мно­го­му обя­зы­ва­ет то­го, кто его пе­ре­нёс.

Вер­нусь, кста­ти, к коль­нув­шей ме­ня сце­не с глав­ным ре­дак­то­ром. Вот он го­во­рит ге­рою, что то­го при­гла­си­ли в «па­ноп­ти­кум». Ге­рой идёт ту­да. Это ока­зы­ва­ет­ся не­кая се­к­рет­ная ла­бо­ра­то­рия, по­сле по­се­ще­ния ко­то­рой с ге­роя бе­рут под­пи­с­ку о не­раз­гла­ше­нии. Лад­но. Но при чём здесь глав­ный ре­дак­тор? По­че­му при­гла­си­ли че­рез не­го? К то­му же нет внят­ной ре­ак­ции глав­но­го ре­дак­то­ра на это по­се­ще­ние – он вскользь ин­те­ре­су­ет­ся у ге­роя, что тот уви­дел в этом «па­ноп­ти­ку­ме» и лег­ко при­ни­ма­ет от­вет, что его под­чи­нён­ный ни­че­го пи­сать об этом не бу­дет. А ре­аль­ный бы на­вер­ня­ка тре­бо­вал ма­те­ри­ал, и ус­по­ко­ил­ся бы толь­ко по­сле то­го, как ему от­ку­да-ни­будь очень свер­ху по­зво­ни­ли. Да и то не каж­дый бы ус­по­ко­ил­ся.

А за­чем, соб­ст­вен­но, ге­роя в этот «па­ноп­ти­кум» при­гла­ша­ли? Я лич­но не по­нял. Что он там та­ко­го уви­дел (кро­ме раз­ве что жи­во­го Ра­ду­е­ва), что­бы у не­го снес­ло баш­ню? За­чем ге­рой до­би­ва­ет­ся встре­чи с силь­ным ми­ра се­го Ша­ро­вым? И по­лу­ча­ет ау­ди­ен­цию… Опять же кста­ти ска­зать, ге­рой с Ша­ро­вым зна­ко­мы с дет­ст­ва, вы­рос­ли в од­ном до­ме. Ша­ров зна­чи­тель­но стар­ше ге­роя, но по­мнит его, и они бы впол­не мог­ли по­свя­тить встре­чу вос­по­ми­на­ни­ям о дет­ст­ве. Ну или все­рьёз по­го­во­рить о не­до­ро­ст­ках. (Впро­чем, что и тот и дру­гой мог­ли бы о них ска­зать, не пред­став­ляю.) Вме­с­то это­го мы чи­та­ем че­ты­ре стра­ни­цы пу­с­то­го ди­а­ло­га, в ко­то­ром, при же­ла­нии, мож­но по­чув­ст­во­вать не­кий на­мёк на что-то, а мож­но и не по­чув­ст­во­вать. (Этот ди­а­лог на­пом­нил мне по­весть Сер­гея Шар­гу­но­ва «Как ме­ня зо­вут?», со­сто­я­щую из та­ких вот имен­но на­ме­ка­ю­щих сцен.)

«Мне ка­жет­ся, – за­га­доч­но-мно­го­зна­чи­тель­но ве­ща­ет Ша­ров, – ода­рён­ный и мыс­ля­щий че­ло­век мо­жет по­нять ка­кие-то ве­щи ин­ту­и­тив­но». И в кон­це ау­ди­ен­ции со­ве­ту­ет ге­рою: «Тог­да про­сто по­ду­май о том, что ви­дел (в «па­ноп­ти­ку­ме»? – Р.С.). Про­сто по­ду­май. Да?»

Бли­же к фи­на­лу вы­яс­ня­ет­ся роль и это­го са­мо­го Ша­ро­ва в ис­то­рии с не­до­ро­ст­ка­ми, – в по­лу­бе­зум­ном со­сто­я­нии ге­рой свя­зы­ва­ет­ся по те­ле­фо­ну с Ша­ро­вым и спра­ши­ва­ет, за­чем ему, Ша­ро­ву, «эта вся ис­то­рия… с не­до­ро­ст­ка­ми?»

И тот от­ве­ча­ет: «Я хо­тел на­пи­сать кни­гу о че­ло­ве­ке».

По­сле не­ко­то­ро­го за­ме­ша­тель­ст­ва ге­рой бро­са­ет: «Это, блядь, по­след­нее де­ло – пи­сать кни­ги!»

 

М-да, глу­бо­ко… Впро­чем, ос­тав­лю по­пыт­ки ана­ли­за этой ли­нии «Чёр­ной обе­зь­я­ны», тем бо­лее что чув­ст­вую – мо­им ра­зу­мом ли­нию эту как сле­ду­ет не про­ана­ли­зи­ру­ешь. Об­ра­щусь ко вто­рой, ко­то­рую счи­таю глав­ной и цен­ной.

 

На­пом­ню: у ге­роя есть же­на и двое де­тей, лю­бов­ни­ца и про­сти­тут­ка на пло­ща­ди трёх вок­за­лов, за ко­то­рой он на­блю­да­ет (по­хо­жа на же­ну) и не­удач­но пы­та­ет­ся по­об­щать­ся. Ге­рой ме­чет­ся меж­ду ни­ми, от че­го-то пы­та­ет­ся спа­с­тись, что-то най­ти. Ско­рее все­го, как это ни ба­наль­но зву­чит, най­ти се­бя са­мо­го. Об этом за­яв­ле­но в пер­вых же стро­ках кни­ги:

«Ког­да я по­те­рял­ся – вот что ин­те­рес­но…

Бре­дёшь, за со­бой тя­нешь нит­ку, ис­тон­ча­ешь­ся сам, ка­жет­ся, вот-вот ста­нешь мень­ше иголь­но­го уш­ка, мень­ше нит­ки, про­со­чив­шей­ся ту­да и разъ­я­той на ты­ся­чу тон­ких ни­тей – тонь­ше са­мой тон­кой из них, – и вдруг вы­рвешь­ся за пре­де­лы се­бя, не в сто­ро­ну не­бы­тия, а в про­ти­во­по­лож­ную – в сто­ро­ну не­до­бы­тия, где всё объ­яс­нят.

По­то­му что ед­ва толь­ко очу­тил­ся здесь – сра­зу по­те­рял­ся, за­пу­тал­ся в ру­ках ро­ди­те­лей; ког­да ещё ед­ва умел хо­дить, они за­пу­с­ка­ли ме­ня, как ко­со­пу­зый ко­раб­лик, на су­хой бе­лый свет: иди ко мне! – су­ро­вый муж­ской го­лос; ну-ка, ну-ка, а те­перь иди ко мне! – ла­с­ко­вый жен­ский».

И вот мы ви­дим ге­роя уже взрос­лым, от­цом се­мей­ст­ва. Но ка­кой он отец, ка­ко­во у не­го се­мей­ст­во?

Же­ну ге­роя раз­гля­деть поч­ти не­воз­мож­но, и для ге­роя она хоть и су­ще­ст­ву­ет, но, ка­жет­ся, луч­ше бы бы­ло, ес­ли бы не су­ще­ст­во­ва­ла. Или на­обо­рот… В лю­бом слу­чае он ста­ра­ет­ся из­бе­гать встреч с ней се­го­дняш­ней.

«– Я те­бе ме­шаю? – спро­си­ла она ти­хо.

О, этот уми­ра­ю­щий го­лос. <…> Как всё-та­ки ма­ло ме­с­та в квар­ти­ре, сей­час бы свер­нуть в про­улок, ми­но­вать ту­пи­чок, вый­ти че­рез чёр­ный ход к ди­ва­ну в дру­гой ком­на­те, под­бе­жать на цы­поч­ках к две­рям, бы­с­т­ро за­пе­реть­ся из­ну­т­ри на за­сов, под­ло­жить под щель в две­ри по­ло­ви­чок, чтоб не бы­ло вид­но, что вклю­чён свет и я чи­таю, а не уда­вил­ся, на­при­мер, в тем­но­те».

Муж и же­на дав­но уже не дру­зья, не то­ва­ри­щи и, су­дя по все­му, не сек­су­аль­ные парт­нё­ры. Что их объ­е­ди­ня­ет? Де­ти? Но это то­же не­о­че­вид­но.

«С не­дав­них пор же­на не бо­ит­ся ос­тав­лять их од­них, прав­да, не­на­дол­го. Они смир­ные, спич­ки не жгут, ок­на не от­кры­ва­ют, ко­вы­ря­ют­ся у се­бя в ком­на­те. Стро­ят до­мик.

Ещё мне ка­жет­ся, что с не­дав­них пор она их не­на­ви­дит – не по­сто­ян­но, но при­пад­ка­ми; мо­жет, по­это­му и ухо­дит, чтоб не ви­деть. Они ма­шут в ок­но ей лап­ка­ми, она от­во­ра­чи­ва­ет­ся – и су­до­ро­га на ли­це. Это я её до­вёл.

<…> – Пап, ты ме­ня лю­бишь? – спро­си­ла доч­ка ве­се­ло.

– Люб­лю, люб­лю.

<…> Доч­ка до­ела огу­рец и ре­ши­ла про­дол­жить раз­го­вор с той же ин­то­на­ци­ей, как буд­то не про­из­но­си­ла эту фра­зу семь се­кунд на­зад.

– Пап, ты ме­ня лю­бишь?

Вме­с­то «ш» она про­из­но­сит «с» – «лю­бис».

– Нет, не люб­лю, – сам се­бе уди­вив­шись и не ду­мая о смыс­ле про­из­но­си­мо­го, вдруг от­ве­тил я, по­ше­ве­ли­вая ско­во­ро­дой с яич­ни­цей.

– Как не лю­бишь? – воз­му­ти­лась дочь, гла­за тут же на­пол­ни­лись сле­за­ми, и они по­тек­ли по, ка­за­лось, спо­кой­но­му ли­цу – та­кая му­ка, что да­же скор­чить ро­жи­цу нет сил; ху­же нет, ког­да де­ти так пла­чут.

– Гос­по­ди, да люб­лю, ко­неч­но же, люб­лю, – пе­ре­пу­гал­ся я, ед­ва не уро­нил ско­во­ро­ду и встал на ко­ле­ни ря­дом с доч­кой.

– Так не бы­ва­ет! – не пре­кра­щая пла­кать, очень вы­со­ким го­ло­сом ска­за­ла дочь. – Не бы­ва­ет так: сна­ча­ла лю­бишь, по­том не лю­бишь!

(«Сна­ця­ла лю­бис, по­том не лю­би-ис!»)

В дверь по­зво­ни­ли. Я то­же за­пер­ся из­ну­т­ри, из вред­но­с­ти.

Де­ти осы­па­лись из-за сто­ла. Тол­ка­ясь и го­ло­ся на­пе­ре­бой «ма­ма, ма­ма!», ки­ну­лись к две­рям.

Сей­час бу­дут там сра­жать­ся за пра­во при­дви­нуть стул и про­вер­нуть за­мок. <…>

– Не бы­ва­ет, го­во­ришь? – спро­сил я от­сут­ст­ву­ю­щую доч­ку. – Бы­ва­ет, – от­ве­тил сам се­бе и вы­клю­чил огонь кон­фор­ки».

Силь­ная сце­на, до ле­дя­ных му­ра­шек… И очень удач­но ав­то­ром вы­бран воз­раст де­тей – лет пять. В этом воз­ра­с­те де­ти ча­с­то ка­жут­ся бо­лее му­д­ры­ми (при­род­но-му­д­ры­ми ка­ки­ми-то), чем взрос­лые; де­ти зна­ют, как пра­виль­но, как по-на­сто­я­ще­му, а взрос­лые по­сто­ян­но глу­пят.

 

Де­тей, вот этих са­мых – сы­на и доч­ку глав­но­го ге­роя, а не не­ких ми­фи­че­с­ких не­до­ро­ст­ков – дей­ст­ви­тель­но жал­ко. Они и есть на­сто­я­щие жерт­вы рас­па­да­ю­ще­го­ся взрос­ло­го ми­ра, в том чис­ле и ми­ра се­мьи.

 

Эта про­бле­ма – рас­пад се­мьи, уга­са­ние люб­ви – за­ни­ма­ет При­ле­пи­на уже дав­но. По­сле свет­лых стра­ниц «Па­то­ло­гий», по­ве­с­ти «Ка­кой слу­чит­ся день не­де­ли», ри­су­ю­ще­го се­мей­ное сча­с­тье рас­ска­за «Ни­че­го не бу­дет» по­яви­лись тре­во­жа­щие ав­то­ра (и, ду­ма­ю, чи­та­те­ля) мыс­ли в «Жил­ке», «Доч­ке», «Ге­рое рок-н-рол­ла». Про­ци­ти­рую по­ра­зив­ший ме­ня не­ког­да (да и про­дол­жа­ю­щий по­мнить­ся) эпи­зод из рас­ска­за «Жил­ка».

«Мы ле­жа­ли ли­цом к ли­цу, пе­ре­пле­тён­ные ру­ка­ми и но­га­ми, ще­ка ко лбу, жи­вот к жи­во­ту, ло­дыж­ка за ля­жеч­ку, ру­ка на за­тыл­ке, дру­гая на по­звон­ке, серд­це в серд­це. Мы так спа­ли всю ночь, из но­чи в ночь, ме­сяц за ме­ся­цем. Ес­ли б нас ре­ши­ли ра­зо­рвать, по­том бы не со­бра­ли еди­но­го че­ло­ве­ка.

Спу­с­тя го­ды, быть мо­жет, не­сколь­ко лет, ус­тав­шие, из­му­чен­ные жиз­нью и су­е­той, мы ста­ли от­да­лять­ся. Нам ста­но­ви­лось тес­но, душ­но, дур­но. Толь­ко при­ка­са­лись ру­ка­ми, ло­дыж­ка­ми, ино­гда об­ни­ма­лись – вер­нее, я об­ни­мал её, – но она от­ст­ра­ня­лась во сне, ус­тав­шая, поч­ти не­жи­вая. Я по­мню это ноч­ное чув­ст­во: ког­да се­бя не­по­мня­щий че­ло­век чуж­да­ет­ся те­бя, ос­тав­ляя толь­ко ощу­ще­ние от­ст­ра­нён­но­го теп­ла…»

В «Чёр­ной обе­зь­я­не» этот про­цесс от­ст­ра­не­ния до­сти­га­ет пре­де­ла. Се­мья рас­па­да­ет­ся.

Ге­рой пе­ре­ез­жа­ет к лю­бов­ни­це, но и там про­ис­хо­дит то же. Они ин­те­ре­су­ют друг дру­га толь­ко как ин­ст­ру­мен­ты сек­су­аль­но­го удов­ле­тво­ре­ния, но жить вме­с­те не спо­соб­ны. Ге­рой не раз­го­ва­ри­ва­ет с Алей, не об­ра­ща­ет на неё вни­ма­ния, за­ни­ма­ясь то не­до­ро­ст­ка­ми, то то­с­куя по сы­ну и доч­ке, со­би­рая из кон­ст­рук­то­ра до­мик. Той это бы­с­т­ро на­до­еда­ет.

«Аля от­кры­ла дверь, но не на­стежь, а так, чтоб сто­ять у ко­ся­ка и смо­т­реть на ме­ня в об­ра­зо­вав­ший­ся про­гал, од­ну но­гу ви­жу её, од­ну грудь. Но­га, ко­то­рую вид­но, – в пу­ши­с­той та­поч­ке. Та грудь, что мне вид­на, – без лиф­чи­ка, но в ха­ла­те. <…>

– Кон­ст­рук­тор при­шёл со­би­рать? – спро­си­ла Аля, не­хо­ро­шо улыб­нув­шись и бы­с­т­ро лиз­нув ос­т­ри­ем языч­ка верх­нюю гу­бу».

В ито­ге ге­рой ос­та­ёт­ся один. Ни­ко­го, ко­го лю­бил, кто на­до­ел и ме­шал. Он ве­дёт мед­лен­ную, раз­ме­рен­ную, но не­жи­вую жизнь.

Ви­ной то­му не ка­кие-то не­до­ро­ст­ки, Ша­ров и про­чие да­вив­шие на его пси­хи­ку пер­со­на­жи. Во­об­ще, кто ви­но­ват, по­нять слож­но. Это ка­са­ет­ся не толь­ко «Чёр­ной обе­зь­я­ны», но и во­об­ще про­из­ве­де­ний, под­ни­ма­ю­щих эту про­бле­му. Лев Тол­стой по­пы­тал­ся на­звать в «Крей­це­ро­вой со­на­те» ви­но­ва­тых в не­пра­виль­ном ус­т­рой­ст­ве су­пру­же­с­кой жиз­ни и во­об­ще вза­и­мо­от­но­ше­ний муж­чин и жен­щин, но это вы­зва­ло на­смеш­ки (в пись­мах, по край­ней ме­ре) да­же сре­ди его са­мых пре­дан­ных по­чи­та­те­лей. Кто ви­но­ват, что ло­ма­ют­ся судь­бы ге­ро­ев «Ути­ной охо­ты», филь­ма «По­лё­ты во сне и на­яву» (при­чём не толь­ко Зи­ло­ва и Ма­ка­ро­ва, но и близ­ких им лю­дей)?

Вра­чи и пси­хо­ло­ги го­во­рят о кри­зи­се сред­не­го воз­ра­с­та. Мо­жет быть, в этом объ­яс­не­ние. Хо­тя рас­сы­па­ют­ся се­мьи и мо­ло­дые, и со­ю­зы, вро­де бы бла­го­по­луч­но про­су­ще­ст­во­вав­шие двад­цать, трид­цать лет. При­чи­на в чём-то ином. От­ве­та, ско­рее все­го, че­ло­ве­че­ст­во (по край­ней ме­ре за­пад­ная ци­ви­ли­за­ция) не по­лу­чит ни­ког­да. Но про­бле­му эту нуж­но под­ни­мать. К со­жа­ле­нию, о буд­нях со­вре­мен­ной се­мьи на­ши­ми пи­са­те­ля­ми пи­шет­ся очень ма­ло. Бо­ят­ся про­слыть бы­то­ви­ка­ми? Или дать по­вод за­по­до­зрить, что у них са­мих не всё в се­мей­ной жиз­ни бла­го­по­луч­но? Не знаю.

 

От­лич­но, что За­хар При­ле­пин в но­вом ро­ма­не об этой про­бле­ме ска­зал. Но, к со­жа­ле­нию, при­крыв­шись сло­ем бел­ле­т­ри­с­ти­ки. В не­до­ро­ст­ков по­ве­рить очень труд­но, а зна­чит, мож­но не по­ве­рить и в се­мей­ную дра­му глав­но­го ге­роя. Зна­чит, и ав­тор вы­сту­пил лишь в ро­ли со­чи­ни­те­ля. В об­щем-то, по та­ко­му пу­ти раз­ви­ва­ет­ся на­ша со­вре­мен­ная ли­те­ра­ту­ра. Ис­клю­че­ния – не до­ку­мен­таль­ность, но аб­со­лют­ная до­сто­вер­ность – очень ред­ки.

 

И всё же «Чёр­ная обе­зь­я­на» ско­рее уда­ча, чем про­вал За­ха­ра При­ле­пи­на. Во-пер­вых, он сно­ва не по­вто­рил­ся, взяв ес­ли и не аб­со­лют­но но­вый ти­паж, то по­ста­вив его в но­вые ус­ло­вия, вве­дя в но­вое пси­хо­ло­ги­че­с­кое со­сто­я­ние. Во-вто­рых, он по­про­бо­вал на­пи­сать бел­ле­т­ри­с­ти­ку, и это у не­го по­лу­чи­лось. (То, что При­ле­пин увяз­нет в ней, осо­бой тре­во­ги я не ис­пы­ты­ваю, – при­мер Гер­ма­на Са­ду­ла­е­ва и Ан­д­рея Ру­ба­но­ва, по­гу­ляв­ших по бел­ле­т­ри­с­ти­че­с­ким ни­вам, а за­тем на­пи­сав­ших от­лич­ную про­зу, для ме­ня по­ка­за­те­лен.) В-тре­ть­их, ав­тор «Чёр­ной обе­зь­я­ны» до­ка­зал, что как ху­дож­ник он очень си­лён и про­фес­си­о­на­лен. Он удач­но на про­тя­же­нии ро­ма­на обы­г­ры­ва­ет и зуб­ную щёт­ку, и цвет но­с­ков, и дет­ский кон­ст­рук­тор, и лет­нюю жа­ру. (Для пи­са­те­ля с дол­гим ды­ха­ни­ем не­об­хо­ди­мо быть и ре­мес­лен­ни­ком, а не толь­ко вдох­но­вен­ным пев­цом.) Прав­да, смысл чёр­ной обе­зь­я­ны, ко­то­рая на­вер­ня­ка сим­во­ли­зи­ру­ет что-то се­рь­ёз­ное, я по­нять не су­мел. Ну да пи­са­тель не обя­зан всё раз­жё­вы­вать. Мо­жет быть, пой­му по­зд­нее.

Роман СЕНЧИН