Архив : №27. 08.07.2011

Изумляемся вместе с Сергеем Шаргуновым

 Сер­гей До­вла­тов: гроз­ное оба­я­ние плов­ца

 

«О, Гос­по­ди! Ка­кая честь! Ка­кая не­за­слу­жен­ная ми­лость: я знаю рус­ский ал­фа­вит!»

Так вос­кли­цал в од­ной из сво­их по­ве­с­тей пи­са­тель Сер­гей До­вла­тов.

Здесь пред­став­ле­на фи­ло­ло­ги­че­с­кая про­за До­вла­то­ва – пред­став­ле­на чрез­вы­чай­но пол­но: ре­цен­зии, от­зы­вы, вы­ступ­ле­ния о ли­те­ра­ту­ре, ста­тьи и за­мет­ки. И мож­но убе­дить­ся, что и в ста­ть­ях он про­дол­жал быть пи­са­те­лем. До­вла­тов рас­суж­да­ет о Пуш­ки­не и Тол­стом, Каф­ке и Хе­мин­гу­эе, Со­лже­ни­цы­не и Си­няв­ском, Ше­мя­ки­не и Ли­мо­но­ве.

Тек­с­ты не рав­но­цен­ны, где-то ощу­ща­ет­ся по­спеш­ность и, мо­жет быть, из­лиш­няя ком­пли­мен­тар­ность, но всё-та­ки как пра­ви­ло вез­де – боль, смех и сво­бод­ная мысль. До­вла­тов рав­но чу­рал­ся «со­вет­ско­го и ан­ти­со­вет­ско­го» в их ис­те­рич­ном из­во­де. Ему при­хо­ди­лось кри­вить ду­шой, вы­пу­с­кая тек­с­ты в Со­вет­ском Со­ю­зе, но, при­ехав на За­пад, он столк­нул­ся с дру­гой цен­зу­рой, бо­лее тон­кой, но то­же иде­о­ло­ги­зи­ро­ван­ной. По­дроб­но и хо­ро­шо, с бле­с­тя­щим юмо­ром он рас­ска­зы­ва­ет об этом в про­зе, а в ста­ть­ях в ос­нов­ном от­ме­ча­ет дик­тат «ком­мер­че­с­кой це­ле­со­об­раз­но­с­ти»: ры­нок оп­ре­де­ля­ет, ка­кие кни­ги пи­сать вы­год­но, а ка­кие – не­ле­по.

В сбор­ник вклю­че­ны ис­клю­чи­тель­но ве­щи, на­пи­сан­ные и про­из­не­сён­ные До­вла­то­вым в эми­г­ра­ции. Ве­ро­ят­но, так пра­виль­но. Но До­вла­тов дваж­ды в сбор­ни­ке для че­го-то по­вто­ря­ет, что в Со­вет­ском Со­ю­зе у Брод­ско­го вы­шло не ме­нее се­ми ори­ги­наль­ных сти­хо­тво­ре­ний. Ин­те­рес­но бы­ло бы по­чи­тать, что сам До­вла­тов пи­сал в Со­ю­зе – на­при­мер, его по­весть из жур­на­ла «Юность». Тем бо­лее, в сво­ём пре­дис­ло­вии фи­ло­лог и про­фес­сор Игорь Су­хих кое-что ци­ти­ру­ет. Вот, на­при­мер, как кра­си­во в 1971 го­ду в ле­нин­град­ском жур­на­ле «Звез­да» пи­сал До­вла­тов ре­цен­зию на од­но­го со­вет­ско­го ав­то­ра:

«Есть ка­кое-то гроз­ное оба­я­ние в тё­те На­сте с её оди­но­кой пре­дан­но­с­тью ве­ре».

Гроз­ное оба­я­ние. В са­мом До­вла­то­ве то­же оче­вид­но гроз­ное оба­я­ние. Мо­гу­чий ве­ли­кан, лю­би­тель ли­хой жиз­ни, слу­жив­ший кон­вой­ным в ла­ге­ре, он пре­зи­рал тес­ные рам­ки око­ло­ли­те­ра­тур­ных фрак­ций и не лю­бил, ког­да на не­го да­вят. До­вла­тов – это тя­га к про­сто­ру, ве­сё­лая бру­таль­ность и го­речь оди­но­че­ст­ва. В ста­ть­ях он про­воз­гла­ша­ет пер­вич­ность эс­те­тиз­ма, вы­сме­и­ва­ет граж­дан­скую су­е­ту, что, ко­неч­но, в то вре­мя зву­ча­ло вы­зо­вом для всех.

До­вла­то­ва вос­хи­ща­ет в Аме­ри­ке от­сут­ст­вие хам­ст­ва. Осо­бен­но – ма­га­зин­но­го. Сло­во «хам­ст­во» не мог пе­ре­ве­с­ти сту­ден­там На­бо­ков. Встре­ча­ют­ся на­глость и гру­бость, мо­гут ог­ра­бить, но от хам­ст­ва, ста­вя­ще­го в ту­пик и мгно­вен­но обе­зо­ру­жи­ва­ю­ще­го, пи­са­тель от­вык. Но од­но­вре­мен­но он об­ра­ща­ет­ся с пись­мом к дру­зь­ям-ли­те­ра­то­рам, ко­то­рые иде­а­ли­зи­ру­ют Шта­ты и ду­ма­ют сю­да пе­ре­брать­ся, что­бы об­ре­с­ти сво­бо­ду. По мыс­ли До­вла­то­ва, за­кры­тость со­вет­ско­го об­ще­ст­ва рож­да­ет гал­лю­ци­на­ции.

«Бо­юсь, что мно­гие из мо­их дру­зей, ос­тав­ших­ся в Рос­сии, всё ещё на­хо­дят­ся во вла­с­ти ил­лю­зий как на­счёт соб­ст­вен­ной ге­ни­аль­но­с­ти (по­сколь­ку воз­мож­но­с­тей у них там не при­ба­ви­лось), так и по ча­с­ти рай­ской жиз­ни на За­па­де».

А во­об­ще, кни­га До­вла­то­ва пол­на вол­шеб­ных и ос­т­ро­ум­ных ху­до­же­ст­вен­ных на­блю­де­ний и нерв­ных, по-че­ст­но­му нерв­ных за­ме­ча­ний.

До­вла­тов был плов­цом про­тив те­че­ния. Ино­гда ус­та­вал, ло­жил­ся на спи­ну, не­мно­го плыл по те­че­нию. По­том опять плыл про­тив. На­вер­ное, и то, и дру­гое мож­но луч­ше все­го уви­деть имен­но в сбор­ни­ке его ста­тей.

 

^{Сергей Довлатов. Блеск и нищета русской литературы. СПб: Азбука-классика, 2011.}

---

 

Ан­на Ста­ро­би­нец про­ро­че­ст­ву­ет о бу­ду­щем

 

Ан­на Ста­ро­би­нец, хоть и юна, на­пи­са­ла уже не­сколь­ко впол­не ус­пеш­ных книг. Их на­зы­ва­ли «ужа­с­ти­ка­ми», но но­вую кни­гу, оче­вид­но, нуж­но при­чис­лить к раз­ря­ду ан­ти­уто­пий. Впро­чем, это то­же хор­рор, толь­ко мас­штаб­но-со­ци­аль­ный.

О чём «Жи­ву­щий»? О том, что же де­лать лю­дям со смер­тью. И мож­но ли как-то вы­тес­нить не­от­вра­ти­мость смер­ти в эпо­ху изо­щ­рён­ных тех­но­ло­гий.

Чи­тая «Жи­ву­ще­го», в пер­вую оче­редь вспо­ми­на­ешь за­мя­тин­ское «Мы». В цар­ст­ве За­мя­ти­на бы­ла не­про­би­ва­е­мая стек­лян­ная сте­на, у Ста­ро­би­нец – под гнё­том «со­вер­шен­ст­ва» ока­зал­ся весь мир, и на ли­це у каж­до­го – зер­каль­ная ма­с­ка. Всяк за­ни­ма­ет свою ячей­ку в гло­баль­ной се­ти – со­цио. Из со­цио мож­но вы­скольз­нуть лишь на пол­ча­са, че­рез со­рок ми­нут те­бя на­силь­но ту­да вер­нут.

Бу­ду­чи кре­ти­ном, я не до кон­ца по­стиг всю кон­цеп­цию ан­ти­ми­ра, на­ри­со­ван­но­го Ан­ной, но это го­во­рит в поль­зу ав­то­ра – слиш­ком се­рь­ёз­но, про­ду­ман­но до ме­ло­чей изо­б­ра­же­на та ре­аль­ность, в ко­то­рой по­ве­ст­во­ва­ние ве­дёт­ся от име­ни жи­ву­щих в ней.

В ми­ре бу­ду­ще­го лю­ди не ла­дят с жи­вот­ны­ми, но дру­жат с на­се­ко­мы­ми. Здесь всем вдал­б­ли­ва­ет­ся до­к­т­ри­на, буд­то че­ло­ве­че­ст­во есть не­из­мен­ный, вос­про­из­во­дя­щий се­бя ор­га­низм – Жи­ву­щий. Сек­сом за­ни­ма­ют­ся в «зо­не Вос­про­из­ве­де­ния», а уми­ра­ют в «зо­не Па­у­зы», ку­да ре­ко­мен­ду­ют от­прав­лять­ся по­сле со­ро­ка пя­ти, а при­ну­ди­тель­но в Па­у­зу оку­на­ют по­сле ше­с­ти­де­ся­ти.

Здесь все­гда – три мил­ли­ар­да. На ме­с­то уми­ра­ю­ще­го при­хо­дит но­во­рож­ден­ный.

Пла­не­тар­ная идея в ро­ма­не Ста­ро­би­нец – сво­е­об­раз­но ис­тол­ко­ван­ная ве­ра в ре­ин­кар­на­цию. Прав­да, че­ло­век вся­кий раз пе­ре­во­пло­ща­ет­ся в че­ло­ве­ка. С тем же ин­ко­дом, под преж­ни­ми ци­ф­ра­ми. В та­ком ми­ре нет ме­с­та люб­ви и ин­ди­ви­ду­аль­но­с­ти. Ми­лая ма­ма, ушед­шая в Па­у­зу, при по­пыт­ке сно­ва по­ви­дать её че­рез го­ды обо­ра­чи­ва­ет­ся не­при­ят­ным дуб­ли­ка­том, чу­жой и пот­ной де­воч­кой.

Меж­ду тем, до­к­т­ри­не бес­смер­тия в ми­ре Ста­ро­би­нец по­свя­ще­ны да­же муль­ти­ки, чем-то на­по­ми­на­ю­щие ны­неш­ние. Вме­с­то лун­ти­ков­ско­го «Я ро­дил­ся» раз­но­цвет­ный шар Жи­вуш про­из­но­сит зло­ве­ще-оп­ти­ми­с­тич­ное: «Смер­ти нет».

«Ры­беш го­во­рит: «Ты хо­чешь, Вол­чу­нья, что­бы те­бе по­мог­ли?» Вол­чу­нья ки­ва­ет, и дру­зья не­сут её к озе­ру и кла­дут пря­мо в во­ду. Она ухо­дит на дно. Па­ра боль­ших пу­зы­рей – и её боль­ше не вид­но. Дру­зья вста­ют в круг, улы­ба­ют­ся и на­чи­на­ют хло­пать в ла­до­ши».

Ин­три­га ро­ма­на в том, что по­сле ор­гии на Фе­с­ти­ва­ле По­мо­щи При­ро­ды вне­зап­но ро­дил­ся лиш­ний, не­у­чтён­ный че­ло­век. Не­кто без но­ме­ра. Ну­ле­вой. Зе­ро. Те­перь весь мир вер­тит­ся не во­круг до­к­т­ри­ны «Жи­ву­ще­го», а, так ска­зать, око­ло но­ля. И по­нят­но, что вско­ре этот мир на­чи­на­ет тре­щать и ды­мить­ся – его ко­рё­жит ре­аль­но и вир­ту­аль­но.

«Си­с­те­ма со­об­ща­ет о се­рь­ёз­ной уг­ро­зе спо­кой­ст­вию, ста­биль­но­с­ти и це­ло­ст­но­с­ти Жи­ву­ще­го».

При всей за­тей­ли­во­с­ти и фан­та­с­тич­но­с­ти сю­же­та кни­га Ан­ны Ста­ро­би­нец, по-мо­е­му, ак­ту­аль­на. И в той ча­с­ти, где по­ка­за­на кре­пость кон­тро­ля, и там, где жи­во­пи­су­ет­ся бунт. До­ста­точ­но вспом­нить по­пыт­ки раз­лич­ных на­чаль­ни­ков взять под кол­пак Ин­тер­нет или фе­но­мен твит­тер-ре­во­лю­ций, про­ка­тив­ших­ся по аф­ри­кан­ско­му кон­ти­нен­ту.

А уж ес­ли вспом­нить боль­шие кош­ма­ры и по­ры­вы двад­ца­то­го ве­ка, то к Ан­не сле­ду­ет при­слу­шать­ся, как к про­ро­чи­це. Кто его зна­ет, сколь страш­ны и раз­ма­ши­с­ты бу­дут про­ек­ты, на­це­лен­ные на глав­ное – ото­дви­нуть страх смер­ти.

 

^{Ан­на Ста­ро­би­нец. Жи­ву­щий. М.: Ас­т­рель, 2011.}

---

 

Алек­сандр Про­ха­нов обо­же­ств­ля­ет кра­с­ки

 

Это ав­то­био­гра­фи­че­с­кая кни­га пи­са­те­ля Алек­сан­д­ра Про­ха­но­ва.

В ро­ма­нах Про­ха­но­ва всё слиш­ком се­рь­ёз­но и вы­спрен­не, и по­рой не­до­ста­ёт важ­ней­ше­го ка­че­ст­ва его уст­ной ре­чи – ос­т­ро­го жи­во­го юмо­ра, иро­нии и са­мо­иро­нии. Но эта кни­га чи­та­ет­ся бы­с­т­ро и с ин­те­ре­сом, текст лё­гок и про­зра­чен. Де­ло в том, что Про­ха­нов кни­гу на­го­во­рил. А го­во­рит он от­лич­но. По­лу­чи­лась ди­на­мич­ная со­вре­мен­ная про­за.

Про­ха­нов рас­ска­зы­ва­ет всё то, что мож­но най­ти в его бес­чис­лен­ных ин­тер­вью, да и в кни­гах, и в би­о­гра­фии, на­пи­сан­ной Львом Да­нил­ки­ным. И всё же хо­чет­ся чи­тать сно­ва. Кни­га Про­ха­но­ва – о при­клю­че­ни­ях. Жизнь как при­клю­че­ние.

Здесь есть все клю­че­вые сю­же­ты про­ха­нов­ской судь­бы: иг­ра в фут­бол че­ре­пом на клад­би­ще, ра­бо­та лес­ни­чим, вхож­де­ние в ли­те­ра­ту­ру, Юрий Три­фо­нов, за­сто­лье у Ми­ха­и­ла Шо­ло­хо­ва, «Лит­га­зе­та» с ле­ген­дар­ны­ми Ча­ков­ским и Сы­ро­ком­ским. Ки­тай­ские сол­да­ты, уби­тые на гра­ни­це, ког­да «крас­ная звез­да стре­ля­ла в крас­ную звез­ду». По­езд­ки на ко­с­мо­дро­мы и гло­баль­ные строй­ки. Пу­те­ше­ст­вия на вой­ну: в Аф­ган, в Ни­ка­ра­гуа, в Кам­пу­чию. Чер­но­быль по­сле взры­ва. На­ко­нец, боль­шая по­ли­ти­ка: со­зда­ние сво­ей га­зе­ты, уча­с­тие в двух ис­то­ри­че­с­ких дра­мах – 1991 и 1993 го­дов. Че­чен­ская вой­на.

Про­ха­нов за­пом­нил и за­фик­си­ро­вал мно­же­ст­во вы­пук­лых – жут­ких и пре­ле­ст­ных – де­та­лей, по ко­то­рым и вы­ст­ра­и­ва­ет ле­то­пись сво­ей жиз­ни. За­бав­но, что по­во­рот­ные мо­мен­ты всё вре­мя свя­за­ны с жи­вот­ным, не­че­ло­ве­че­с­ким ми­ром. Пла­чу­щий кро­ва­вы­ми сле­за­ми чёр­ный бе­ге­мот, в ко­то­ро­го уго­дил сна­ряд. Жёл­тый кро­ко­диль­чик, сра­жён­ный во вре­мя пу­ле­мёт­ной стрель­бы. Клин жу­рав­лей над Пар­ла­мен­том в Моск­ве «в зе­лё­ном ка­мен­ном не­бе» на­ка­ну­не рас­ст­ре­ла зда­ния из тан­ков. Спе­лость и гни­е­ние. Всё ря­дом. Вот при­род­ное, соч­ное, по­бед­ное. А вот гиб­ну­щее, об­ре­чён­ное, му­чи­тель­ное. Про­дол­же­ние бу­нин­ской алч­но­с­ти до са­мых рез­ких и яр­ких кра­сок ми­ра. В этом пре­дель­ном эс­те­тиз­ме ма­ло гу­ма­низ­ма, но оче­вид­на жаж­да зем­но­го бес­смер­тия. Не­да­ром Про­ха­нов ци­ти­ру­ет по-сво­е­му же­с­то­кую фра­зу древ­не­го ле­то­пис­ца, ко­то­рую в «Жиз­ни Ар­се­нь­е­ва» в свою оче­редь ци­ти­ро­вал Бу­нин: «Ве­щи и де­ла, аще не на­пи­са­нии бы­ва­ют, тмою по­кры­ва­ют­ся и гро­бу бес­па­мят­ст­ва пре­да­ют­ся».

И, ко­неч­но же, кни­га за­пол­не­на ба­боч­ка­ми. Ба­боч­кам по­свя­ще­на от­дель­ная гла­ва. Он вос­хи­щён ими, да­же пью­щи­ми ядо­ви­тый не­ктар из во­ро­нок, ос­тав­лен­ных ра­дио­ак­тив­ны­ми бом­ба­ми. Про­ха­нов лю­бит ба­бо­чек, как и жизнь, стран­ною лю­бо­вью. И лю­бит, и гу­бит.

«Я пой­мал её сре­ди этих джун­г­лей аф­ри­кан­ских. Шта­ны бы­ли изо­дра­ны в кло­чья, кро­во­то­чи­ли ра­ны, и по ним пол­за­ли чёр­ные, страш­ные му­ра­вьи, ко­то­рые ме­ня грыз­ли. Я раз­дел­ся, сбра­сы­вал с се­бя этих му­ра­вь­ев. И толь­ко ког­да ос­во­бо­дил­ся от по­след­не­го, умерт­вил эту ба­боч­ку».

В на­го­во­рён­ной кни­ге есть по­сто­ян­ные идеи Про­ха­но­ва. Он им­пе­рец, со­вет­ский и рус­ский па­т­ри­от. Од­на­ко в этой кни­ге он осо­бен­но яв­но пред­ста­ёт эс­те­том. Не про­сто ху­дож­ни­ком, а эс­те­том. Че­ло­ве­ком, обо­же­ств­ля­ю­щим кра­с­ки.

Не слу­чай­но кни­га, где есть и сти­хи, и ин­те­рес­ные фо­то­гра­фии, за­вер­ша­ет­ся сти­хо­тво­ре­ни­ем «Вме­с­то эпи­ло­га», впол­не лег­ко­мыс­лен­ным и де­ка­дент­ским, а по­то­му осо­бен­но че­ст­ным:

 

Век мой вскрик­нул, вспых­нул и ум­чал­ся, И рас­та­ял где-то вда­ле­ке. Я в са­ду си­ре­не­вом ка­чал­ся В клет­ча­том ды­ря­вом га­ма­ке.

 

^{Алек­сандр Про­ха­нов. Хож­де­ние в огонь. М.: Мо­ло­дая гвар­дия, 2011.}

---

 

 

 

 

 

 

 

 

Сергей ШАРГУНОВ