Архив : №31-32. 05.08.2011

Самая первая встреча

К Юрию Куз­не­цо­ву я шёл как на пла­ху.

В тот год я зло и ос­т­ро чув­ст­во­вал ни­чтож­ность сво­е­го по­эти­че­с­ко­го да­ра. А ещё, с тем же си­рот­ли­вым от­ча­я­ни­ем, я по­ни­мал, что на­пи­сан­ные мной сти­хо­тво­ре­ния на­по­ми­на­ют слеп­ки и ма­с­ки, сня­тые с куз­не­цов­ских ше­де­в­ров.

За­то жал­кая ком­на­та на Боль­шой Сер­пу­хов­ской под­твер­ди­ла мои луч­шие пред­чув­ст­вия и ожи­да­ния: по­че­му-то я хо­тел, что­бы Рус­ский Бог жил так же, как жи­ву я: в тес­но­те и ни­ще­те.

Юрий По­ли­кар­по­вич дол­го мол­чал. Ему яв­но не­здо­ро­ви­лось, и ми­ну­ты тя­го­ст­но­го мол­ча­ния по­ка­за­лись мне длин­ны­ми, как си­бир­ские ре­ки с плы­ву­щи­ми по ним льди­на­ми.

Мы об­ме­ня­лись не­сколь­ки­ми не­зна­чи­тель­ны­ми фра­за­ми, и Куз­не­цов вздох­нул.

«Я ему не­ин­те­ре­сен», – прон­зи­ло ме­ня.

Куз­не­цов за­ме­тил моё со­сто­я­ние и, улыб­нув­шись, по­про­сил про­чи­тать что-ни­будь из мо­их лю­би­мых сти­хо­тво­ре­ний.

«Я ос­та­нусь один, – с тру­дом на­чал я про­го­ва­ри­вать не­дав­но на­пи­сан­ные стро­ки. – Я ос­та­нусь один в этом го­ро­де. Я за­бу­ду, как звать мо­их ста­рых и до­б­рых дру­зей. За­мол­чит те­ле­фон, за­гру­с­тит, как со­ба­ка, на про­во­де, по­сту­чит поч­та­ль­он с пол­ной сум­кой за­су­шен­ных дней».

«Хо­ро­шо, – вы­слу­шав ме­ня до кон­ца, ска­зал Куз­не­цов. – Очень хо­ро­шо. Но за­пом­ни­те, Ми­ха­ил: в по­эзии мож­но пре­об­ра­жать всё, что толь­ко за­хо­чет­ся, но за­им­ст­во­вать нель­зя». Окон­ча­ние этой фра­зы про­зву­ча­ло так же, как зна­ме­ни­тая фра­за Гам­ле­та: «На мне иг­рать нель­зя».

И тут я, сов­сем по­те­ряв­шись, ска­зал ве­ли­кую глу­пость: «Юрий По­ли­кар­по­вич, что я мо­гу по­де­лать? Мне ка­жет­ся, что поч­ти все ва­ши сти­хо­тво­ре­ния на­пи­са­ны обо мне». – «Вот как? – Куз­не­цов ус­мех­нул­ся. – Вы­хо­дит, что мы с ва­ми род­ст­вен­ные ду­ши?» – «Вы­хо­дит, что так», – от­ве­тил я.  «Это за­мет­но, – сно­ва ус­мех­нул­ся Куз­не­цов. – Но луч­шие ва­ши сти­хи су­ще­ст­ву­ют в ва­шей соб­ст­вен­ной сти­хии, там, где ме­ня нет и ни­ког­да не бы­ло. Кста­ти, в од­ном сти­хо­тво­ре­нии у вас встре­ча­ет­ся сло­во «ыр­ка». Это что?» – «Это не­чи­с­тый дух». – «Ин­те­рес­но, – гла­за по­эта слег­ка по­теп­ле­ли. – Вы­хо­дит, что учё­ные оши­ба­ют­ся, ут­верж­дая, что в рус­ском язы­ке слов на бук­ву «ы» не су­ще­ст­ву­ет?» – «Ко­неч­но, оши­ба­ют­ся!» – вы­дох­нул я и по­нял, что всё са­мое страш­ное ос­та­лось по­за­ди.

Дей­ст­ви­тель­но, мы раз­го­во­ри­лись. Куз­не­цов рас­ска­зал мне о сво­ём по­тря­се­нии, что он ис­пы­тал, чи­тая «По­эти­че­с­кие воз­зре­ния сла­вян на при­ро­ду», по­со­ве­то­вал не чи­тать со­вре­мен­ную по­эзию, а сво­и­ми на­столь­ны­ми кни­га­ми сде­лать про­из­ве­де­ния Ин­но­кен­тия Ан­нен­ско­го, Кон­стан­ти­на Слу­чев­ско­го, Сер­гея Есе­ни­на, Ни­ко­лая За­бо­лоц­ко­го и Ар­тю­ра Рем­бо.

В мо­ей ру­ко­пи­си он вы­де­лил два де­сят­ка сти­хо­тво­ре­ний и ска­зал, что их мож­но сме­ло по­да­вать на кон­курс в Ли­те­ра­тур­ный ин­сти­тут. Поз­же я так и сде­лал. Хо­тя ни од­но из этих сти­хо­тво­ре­ний не во­шло в мою пер­вую кни­гу: ре­дак­тор са­мар­ско­го книж­но­го из­да­тель­ст­ва, слов­но цар­ский цен­зор, без­жа­ло­ст­но пе­ре­черк­нул их «хе­ром» и ска­зал, что «та­кую чушь он ни­ког­да в жиз­ни не ви­дел и ви­деть не же­ла­ет».

Чув­ст­вуя не­по­нят­ное рас­по­ло­же­ние Куз­не­цо­ва ко мне, я по­про­сил его под­пи­сать кни­гу «Во мне и ря­дом – даль», но Юрий По­ли­кар­по­вич, за­ме­тив на стра­ни­це кни­ги биб­ли­о­теч­ный штамп, яв­но рас­те­рял­ся, по­мед­лил, по­том спро­сил: «Ук­рал?» «Ук­рал», – об­ре­чён­но ска­зал я.  «Нет, не под­пи­шу», – и тут же, по­жа­лев ме­ня, до­стал от­ку­да-то из уг­ла толь­ко что вы­шед­шую «Край све­та за пер­вым уг­лом» и на­пи­сал: «Ми­ха­и­лу Ани­щен­ко: на кре­ст­ный путь и до­б­рые раз­ду­мья».

Осо­бен­но хо­ро­шо за­пом­ни­лись мне сло­ва Куз­не­цо­ва о том, что рус­ский по­эт дол­жен ви­деть се­бя во всём – да­же в том, что он не­на­ви­дит.

«В ко­неч­ном счё­те, – го­во­рил он, – по­эт обя­зан вер­нуть за­мо­ро­чен­но­му че­ло­ве­ку всё то, что мы из­гна­ли, унич­то­жи­ли, со­жг­ли на рас­коль­ни­чь­их ко­ст­рах… Рус­ская по­эзия – это воз­вра­ще­ние Па­мя­ти. Это воз­вра­ще­ние к ис­то­кам».

Бла­го­да­ря Юрию Куз­не­цо­ву и его со­ве­там во вре­мя на­ших ко­рот­ких и ред­ких встреч я стал поч­ти всле­пую, на ощупь про­би­рать­ся по не­ве­до­мым тро­пин­кам к бла­го­сло­вен­ным ис­то­кам че­ло­ве­че­с­ко­го бы­тия. Сквозь за­те­рян­ные в че­ло­ве­че­с­кой па­мя­ти вре­ме­на ме­ня ве­ла куз­не­цов­ская ве­ра и да­же – уве­рен­ность, что не­управ­ля­е­мая ни­кем сти­хия древ­не­го ми­фа есть ма­ги­че­с­кий язык, в тай­ну ко­то­ро­го лю­ди за­гля­ну­ли, но рас­ку­сить её так и не смог­ли. Бла­го­да­ря Куз­не­цо­ву у ме­ня поч­ти не бы­ло со­мне­ний в том, что взрос­ле­ние древ­них зем­ных мыс­ли­те­лей про­во­ди­лось не пу­тём на­ив­ных рас­суж­де­ний, но под пря­мым воз­дей­ст­ви­ем не­ви­ди­мых сущ­но­с­тей раз­лич­ных вре­мён и про­ст­ранств. За­не­сён­ные пы­лью ты­ся­че­ле­тий, са­к­раль­ные от­кро­ве­ния, сто­я­щие у ис­то­ков вся­ко­го зна­ния и опы­та, при­хо­дят к лю­дям, как пра­ви­ло, с ве­ли­ким опоз­да­ни­ем, с тем, что­бы сна­ча­ла лю­ди, за­мо­ро­чен­ные и сби­тые с тол­ку соб­ст­вен­ной глу­по­с­тью, оп­ро­вер­г­ли ис­ти­ны выс­ших су­ществ, а за­тем бы на­шли в унич­то­жен­ном, рас­топ­тан­ном ими – не­мыс­ли­мые от­кро­ве­ния.

Ожи­ва­ю­щие сим­во­лы по­эти­че­с­ки пе­ре­да­ва­ли те по­ня­тия, ко­то­рые слиш­ком воз­вы­шен­ны и не­уло­ви­мы, что­бы их мож­но бы­ло втис­нуть в про­кру­с­то­во ло­же со­вре­мен­но­го ос­коп­лён­но­го рус­ско­го язы­ка. Вез­де, сле­ва и спра­ва, спе­ре­ди и сза­ди, сни­зу и ввер­ху су­ще­ст­во­ва­ли ве­щи на­столь­ко тон­кие, что их мож­но бы­ло чув­ст­во­вать или уга­ды­вать, но ви­деть их стек­лян­ны­ми гла­за­ми бы­ло нель­зя.

А Куз­не­цов ви­дел.

И поз­же я то­же смог уви­деть не­сколь­ко ми­ров. Я бы­вал там, где раз и на­всег­да ос­та­нав­ли­ва­ют­ся стрел­ки всех че­ло­ве­че­с­ких ча­сов; я шёл че­рез про­ст­ран­ст­ва, ко­то­рые во­все не есть рас­сто­я­ния; я ви­дел рас­сто­я­ния, где не бы­ва­ет рас­ста­ва­ний; я ви­де­л бе­рег, где ца­ри­ца Кле­о­па­т­ра влюб­ле­на в рус­ско­го по­эта Лер­мон­то­ва, а сол­неч­ный бог Оси­рис, не бо­ясь яро­с­ти Ор­фея, вы­но­сит из ада пре­крас­ную Эв­ри­ди­ку и при­зна­ёт­ся ей в люб­ви на рус­ском язы­ке…

Прой­дёт мно­го лет, и од­наж­ды, про­чи­тав мои но­вые сти­хо­тво­ре­ния, Юрий Куз­не­цов ска­жет: «Та­кое ощу­ще­ние, что эти стро­ки ро­ди­лись на Боль­шой Сер­пу­хов­ке, во вре­мя на­ше­го са­мо­го пер­во­го раз­го­во­ра». И он с яв­ным удо­воль­ст­ви­ем про­чи­тал ещё раз: «Глу­бо­ки мо­ря и ре­ки, но ис­то­ки глуб­же рек».

Ин­те­рес­но, что за всю свою жизнь я лишь три ра­за по­сы­лал Куз­не­цо­ву свои сти­хо­тво­ре­ния, и каж­дый раз он да­вал их в «На­шем со­вре­мен­ни­ке» в пол­ном объ­ё­ме и без еди­ной прав­ки. Это очень ра­до­ва­ло ме­ня.

И мно­го раз, по­ги­бая и вновь воз­рож­да­ясь, я по­вто­рял очень нуж­ные мне сло­ва, ска­зан­ные ког­да-то Юри­ем Куз­не­цо­вым.

Юрий По­ли­кар­по­вич, как мне ка­жет­ся, был убеж­дён, что ис­тин­ная жизнь Рос­сии скры­ва­ет­ся во всём, что она рас­те­ря­ла. Да, он не ус­пел вер­нуть нам все бо­гат­ст­ва, ког­да-то по­те­рян­ные рус­ской ду­шой, но он ве­рил, что вна­ча­ле бы­ло не про­сто сло­во, а рус­ское сло­во. Ве­рить в это ста­ра­юсь и я.

Михаил АНИЩЕНКО,
г. САМАРА