Архив : №35. 02.09.2011

Мастер отклика

Жизнь, какая она есть, – куда более изобретательная выдумщица, чем любой писатель. Бери реальную ситуацию, биографию – пиши. Получится круче, социально значимее, а главное – достоверней всякой выдумки.

Безвестный приморский критик Александр Турчин, приятель из моей литературной юности, в духе безответно любимой им диалектики за долгую жизнь превратился в свою противоположность – в литературного НЕ приятеля. И это не что-то из ряда вон выходящее, а напротив, – типическое в типических обстоятельствах. Реализм.

 

В сен­тя­б­ре 1973 по­сле за­чис­ле­ния в уни­вер­си­тет, ког­да я со сво­им кур­сом от­прав­лял­ся в кол­хоз на убор­ку уро­жая, мне бы­ло 17.

Фи­ло­ло­ги­че­с­кий фа­куль­тет тех лет со­сто­ял из от­де­ле­ния жур­на­ли­с­ти­ки, рус­ской и ан­г­лий­ской фи­ло­ло­гии.

В об­щем ва­го­не ноч­но­го по­ез­да, во­лею слу­чая, я ока­зал­ся в од­ном ку­пе с «жур­на­ли­с­том» Алек­сан­д­ром Тур­чи­ным. Он на­звал­ся по­че­му-то Али­ком.

Жёл­тый вя­за­ный сви­тер, то­ни­ро­ван­ные, ред­кие по тем вре­ме­нам тём­ные оч­ки, ма­лень­кое сви­де­тель­ст­во при­над­леж­но­с­ти к при­ви­ле­ги­ро­ван­ной ка­с­те, и длин­ные во­ло­сы по пле­чи вы­де­ля­ли его из тол­пы оди­на­ко­во оде­тых и ко­рот­ко стри­же­ных пар­ней. Во­круг нас тут же за­вер­те­лась ка­ру­сель де­ви­чь­их лиц. От Али­ка ис­хо­ди­ла под­ку­па­ю­щая всех спо­кой­ная, де­мон­ст­ра­тив­ная уве­рен­ность в се­бе. И я, не­уве­рен­ный про­вин­ци­ал, не­воль­но про­ник­ся к не­му сим­па­ти­ей. И лег­ко поз­во­лил Али­ку быть в цен­т­ре вни­ма­ния.

Тём­ные оч­ки скры­ва­ли зре­ние ми­нус пять. Кру­тым, как го­во­рит­ся, све­тит все­гда! – Алик не сни­мал их да­же но­чью. Так фо­кус­ник от­вле­ка­ет вни­ма­ние на де­мон­ст­ри­ру­е­мом пред­ме­те, что­бы со­вер­шить не­об­хо­ди­мую тай­ную ма­ни­пу­ля­цию ра­ди од­но­го, лишь ему из­ве­ст­но­го эф­фек­та.

Из 170 пер­во­курс­ни­ков 1973 го­да вы­шло мно­го за­мет­ных пер­со­на­жей: до­цен­тов, про­фес­со­ров, ди­рек­то­ров школ, из­ве­ст­ных жур­на­ли­с­тов, ре­дак­то­ров га­зет, из­да­те­лей. Был да­же сын бу­ду­ще­го ми­ни­с­т­ра куль­ту­ры Рос­сии – Ко­ля Си­до­ров, бу­ду­щий док­тор неве­до­мых мне на­ук и пре­по­да­ва­тель Ли­тин­сти­ту­та. Но пи­са­те­лей, да и то с ого­вор­ка­ми, по­лу­чи­лось все­го два. Я да Алек­сандр Тур­чин.

На об­щем двад­ца­ти­ме­ст­ном, на­спех ско­ло­чен­ном топ­ча­не мы спа­ли с Али­ком бок о бок, на со­сед­них ма­т­ра­сах. И ве­ли бес­ко­неч­ные раз­го­во­ры. Я был пес­си­мист, а Алик – сов­сем как пер­со­наж пье­сы Ва­си­лия Шук­ши­на – оп­ти­мист. Я сле­до­вал за­ве­ту вид­ней­ше­го че­с­то­люб­ца пла­не­ты На­по­ле­о­на – «на­де­ял­ся на худ­шее, чтоб не тер­петь ра­зо­ча­ро­ва­ний», а мой го­род­ской при­ятель, на­про­тив, был по­лон оп­ти­миз­ма и ве­рил в свою ли­те­ра­тур­ную звез­ду.

Алик был на год стар­ше, уже пе­ча­тал­ся в га­зе­те «Ти­хо­оке­ан­ский ком­со­мо­лец» (с 15 лет!), пи­сал по­весть о школь­ни­ках 41-го го­да, «дер­жав­ших обо­ро­ну в ты­лу вра­га», и на фо­не роб­ко­го про­фа­на, пи­шу­ще­го на­ив­ные, не­уве­рен­но сриф­мо­ван­ные опу­сы, смо­т­рел­ся ку­да как пред­по­чти­тель­ней.

Он мно­го и по­дроб­но хва­с­тал. Смо­т­рел­ся, как в зер­ка­ло, в мой го­ря­щий от вос­хи­ще­ния face.

Од­на­ко сти­хи его мне не по­нра­ви­лись, о чём я пре­дель­но от­кро­вен­но ска­зал. Ка­кие-то бес­кры­лые, за­зем­лён­ные, на­туж­но сриф­мо­ван­ные пе­ре­пе­вы из Твар­дов­ско­го и Иса­ков­ско­го. Ти­пич­ная со­вет­ская гра­фо­ман­щи­на. Да­же как-то не­лов­ко бы­ло за столь не­о­рди­нар­но­го и со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка. Са­ша (так я его на­зы­вал, ког­да вер­ну­лись во Вла­ди­во­с­ток) был сни­с­хо­ди­те­лен – все его хва­ли­ли. Од­на­ко моё упор­ное не­при­зна­ние его за­ку­си­ло. Тем бо­лее что я так по­дроб­но и дол­го рас­ска­зы­вал ему кол­хоз­ны­ми ве­че­ра­ми про Лер­мон­то­ва, мно­гие сти­хи ко­то­ро­го знал на­и­зусть. Чем это Алек­сандр Тур­чин ху­же?

Од­наж­ды Са­ша при­гла­сил ме­ня к се­бе до­мой на На­род­ный про­спект, где про­жи­вал с ма­те­рью, пре­по­да­ва­те­лем Ин­сти­ту­та со­вет­ской тор­гов­ли. Ме­ня по­ра­зи­ла ши­кар­ная по тем вре­ме­нам трёх­ком­нат­ная квар­ти­ра, где у при­яте­ля бы­ла своя ком­на­та.

Са­ша яко­бы на­пи­сал но­вые сти­хи и хо­тел вы­слу­шать моё мне­ние. На са­мом де­ле он го­то­вил ло­вуш­ку. Из трёх на­пе­ча­тан­ных на его соб­ст­вен­ной (!) пи­шу­щей ма­шин­ке од­но сти­хо­тво­ре­ние бы­ло своё, вто­рое – Иго­ря Шкля­рев­ско­го из «Юно­с­ти», тре­тье – неиз­ве­ст­ное мне сти­хо­тво­ре­ние Бло­ка. Рас­чёт был пра­виль­ный: «Юно­с­ти» я в гла­за тог­да ещё не ви­дел, а Бло­ка чи­тал по ди­а­го­на­ли. За по­эму «12», ко­то­рую нам втю­хи­ва­ли в шко­ле как ге­ни­аль­ную, я Бло­ка не­вз­лю­бил и счи­тал ошиб­кой вне­се­ние его в школь­ную про­грам­му. И Са­ша об этом знал. Он хо­тел ули­чить ме­ня в мо­ём не­ве­же­ст­ве, ког­да я бу­ду ру­гать сти­хи.

Пер­вое про­из­ве­де­ние я ква­ли­фи­ци­ро­вал как пол­ную чушь, за вто­рое по­хва­лил – ни­че­го, про­гресс на­ли­цо, та­кое мож­но и пе­ча­тать, а от тре­ть­е­го… – про­сто обал­дел: здо­ро­во! «По­хо­ро­нят, за­ро­ют глу­бо­ко, Бед­ный хол­мик тра­вой за­ра­с­тёт...» Вот так и пи­ши – уме­ешь же! Как мож­но не чув­ст­во­вать раз­ни­цы меж­ду пер­вым и тре­ть­им сти­хо­тво­ре­ни­ем?!

Бе­да в том, что бу­ду­щий кри­тик Алек­сандр Тур­чин и впрямь не по­ни­мал раз­ни­цы. У не­го да­же те­о­рия бы­ла, что сти­хи, на­пи­сан­ные от ру­ки – это од­но, а на­пе­ча­тан­ные на ма­шин­ке – дру­гое, бо­лее ка­че­ст­вен­ное, а ес­ли сти­хи уже в кни­ге – то это во­об­ще выс­ший класс. Он не ве­рил в то, что по­эзия – объ­ек­тив­ная ре­аль­ность, ко­то­рую чув­ст­ву­ют лю­ди. Не все, ко­неч­но. В 17 лет я был дре­му­чим че­ло­ве­ком, но при­род­ный по­эти­че­с­кий слух у ме­ня был.

Са­ша имел ум, тя­го­те­ю­щий к на­уке, а не к ис­кус­ст­ву. По­это­му не мог не ве­рить ре­зуль­та­там экс­пе­ри­мен­та. По­лу­ча­лось, что он и впрямь пи­шет не­год­ные сти­хи. Ху­же без­ве­ст­но­го Иго­ря Шкля­рев­ско­го.

По­мню, как на объ­е­ди­нён­ных фа­куль­тет­ских за­ня­ти­ях по физ­куль­ту­ре сда­ва­ли нор­мы ГТО. Пе­ред крос­сом на 1500 ме­т­ров Са­ша сни­с­хо­ди­тель­но по­хло­пал ме­ня по пле­чу: «За мной не тя­нись. Я тре­ни­ру­юсь, бе­гаю каж­дое ут­ро за трам­ва­ем». Его сло­ва бы­ли мной при­ня­ты за чи­с­тую мо­не­ту, так как лег­ко­ат­лет я был не­важ­ный, ко­рот­ко­но­гий, не имев­ший ка­ких-ли­бо при­род­ных спо­соб­но­с­тей к бе­гу...

…За­кан­чи­вая кросс тре­ть­им, я ог­ля­нул­ся: Са­ша от­стал поч­ти на круг. Под­тя­ги­ва­лись на тур­ни­ке – и опять Са­ша от­стал ра­за в 2, ес­ли не боль­ше по ко­ли­че­ст­ву под­тя­ги­ва­ний.

Пер­вые смут­ные по­до­зре­ния, что Са­ша не тот, за ко­го се­бя вы­да­ёт, на­ча­ли за­кра­ды­вать­ся у ме­ня имен­но на физ­куль­ту­ре.

 

По­мню, что у Алек­сан­д­ра Тур­чи­на бы­ла за­ви­раль­ная идея по по­во­ду «ге­ни­аль­но­с­ти ли­те­ра­ту­ры». Он яко­бы вла­дел се­к­ре­том – не­ким зо­ло­тым клю­чи­ком, от­пи­ра­ю­щим дверь в веч­ность.

Фраг­мен­тар­но бу­ду­щий кри­тик те­о­рию из­ла­гал, но я ни­че­го не за­пом­нил. В ней бы­ло мно­го ало­гич­но­го, ша­ман­ско­го, по­это­му-то, воз­мож­но, она сей­час вос­про­из­ве­де­нию и не под­да­ёт­ся.

 

Се­бя­лю­бие, ко­то­рым стра­дал бу­ду­щий кри­тик, ока­за­лось за­раз­ным. Не сра­зу, но ав­тор­ское эго про­бу­ди­лось и во мне. А два нар­цис­са – это уже бу­кет.

По­мню, что я, что­бы не от­стать от при­яте­ля, от­клик­нул­ся сво­ей те­о­ри­ей как фи­ло­лог. Мне ка­за­лось важ­ным со­от­вет­ст­во­вать как лич­ность вы­да­ю­ще­му­ся со­вре­мен­ни­ку, удо­с­та­и­ва­ю­ще­му ме­ня сво­ей друж­бы.

Суть те­о­рии со­сто­я­ла в том, что «со­ци­а­ли­с­ти­че­с­кий ре­а­лизм» не был ре­а­лиз­мом, а, стро­го го­во­ря, был как ме­тод – клас­си­цизм. Я его на­зы­вал «со­ци­а­ли­с­ти­че­с­кий клас­си­цизм», чтоб от­ли­чать от «по­ст­воз­рож­ден­че­с­ко­го». Рег­ла­мен­та­ция ис­кус­ст­ва и ог­ляд­ка на клас­си­че­с­кие об­раз­цы (в дан­ном слу­чае на кри­ти­че­с­кий ре­а­лизм 19 ве­ка) – ро­до­вые при­зна­ки та­ко­го ме­то­да.

А во­об­ще ху­до­же­ст­вен­ных ме­то­дов как со­во­куп­но­с­ти идей­но-эс­те­ти­че­с­ких прин­ци­пов и пред­по­чте­ний все­го три: ре­а­лизм – клас­си­цизм – ро­ман­тизм. И опять ре­а­лизм на но­вом уров­не опы­та и зна­ний. Око­с­те­не­ва­ю­щий, но кра­си­вый, пи­сан­ный по те­о­ре­ти­че­с­ки вы­ве­рен­ным ле­ка­лам вто­рич­ный ре­а­лизм – и есть клас­си­цизм.

Ро­ман­тизм раз­ру­ша­ет сло­жив­ший­ся сте­рео­тип под фла­гом «но­во­го ис­кус­ст­ва».

Та­кой мне явил­ся кон­цепт на лек­ци­ях «Вве­де­ние в те­о­рию ли­те­ра­ту­ры» кон­ца 1973 го­да.

Ино­гда мы с Са­шей вы­пи­ва­ли. Он лю­бил это де­лать в ре­с­то­ра­не, по-взрос­ло­му.

Как-то, ра­зо­млев от вы­пи­то­го, Са­ша по­де­лил­ся со мной, что хо­чет ухо­дить из уни­вер­си­те­та. Мне, че­ст­но го­во­ря, учё­ба то­же опо­сты­ле­ла. Я хо­тел быть пи­са­те­лем, а не фи­ло­ло­гом. Од­на­ко мне не хва­та­ло ре­ши­тель­но­с­ти го­род­ско­го сво­бод­но­го че­ло­ве­ка. Под вли­я­ни­ем при­яте­ля я то­же ре­шил «бро­сить уни­вер­си­тет».

Де­ка­ном фил­фа­ка в то вре­мя был Олег Финь­ко, кан­ди­дат ис­то­ри­че­с­ких на­ук, сов­сем ещё не ста­рый, лет трид­ца­ти ка­рь­е­рист с аван­тюр­ной жил­кой. Сей­час он всплыл в Моск­ве, ак­ти­ви­с­том пар­тии Жи­ри­нов­ско­го. Я да­же где-то не так дав­но ви­дел в те­ле­ка­д­ре его плу­то­ва­тую фи­зи­о­но­мию. Ка­жет­ся, в Гос­ду­ме.

Ког­да я при­шёл с за­яв­ле­ни­ем, Финь­ко су­мел убе­дить всё ещё не уве­рен­но­го в се­бе юно­шу, что­бы я, преж­де чем ухо­дить в ар­мию, сдал сес­сию. Так – что­бы за пле­ча­ми был курс уни­вер­си­те­та. Что­бы по­сле ар­мии я мог, оду­мав­шись, вос­ста­но­вить­ся, а не по­сту­пать за­но­во.

Я по­шёл сда­вать сес­сию и, не­смо­т­ря на не­ко­то­рые труд­но­с­ти, сдал её, а Са­ша про­дол­жал бо­го­ду­лить. Имея ми­нус пять по зре­нию, он по­лу­чил бе­лый би­лет и мог де­лать всё, что ему за­бла­го­рас­су­дит­ся.

Я сдал сес­сию, но уй­ти в ар­мию у ме­ня не хва­ти­ло ре­ши­мо­с­ти.

Алек­сандр Тур­чин, бу­ду­щий, как он пред­по­ла­гал, зна­ме­ни­тый пи­са­тель, уе­хал в Яков­лев­ку, в ме­ст­ную рай­он­ную га­зе­ту. Там-то он и на­учил­ся пи­сать за­мет­ки, от­кли­ки на со­бы­тия сель­ской жиз­ни.

Са­мо­уве­рен­ный пи­са­тель по­слал ру­ко­пись не­о­кон­чен­ной по­ве­с­ти в Ли­те­ра­тур­ный ин­сти­тут. И про­шёл твор­че­с­кий кон­курс, во­пре­ки мо­им ожи­да­ни­ям. По­че­му-то не на оч­ное от­де­ле­ние, ку­да со­би­рал­ся по­сту­пать, а на за­оч­ное. Это лю­бя­щая и про­дол­жа­ю­щая ба­ло­вать своё ди­тя мать, уз­нав о на­ме­ре­нии сы­на по­сту­пать в Ли­тин­сти­тут, че­рез свои свя­зи ус­т­ро­и­ла сы­на в пре­стиж­ный ин­сти­тут. Ку­да смог­ла – на за­оч­ное.

Твор­че­с­кий кон­курс в Ли­тин­сти­тут я не про­шёл дваж­ды. Ощу­щая се­бя пи­са­те­лем, на за­ня­тия не хо­дил и, в кон­це кон­цов, вы­ле­тел из уни­вер­си­те­та. С чет­вёр­то­го кур­са.

В ар­мии я по­лу­чал пись­ма от бо­лее удач­ли­во­го то­ва­ри­ща. Са­ша же­нил­ся, пе­ре­ехал в ча­ст­ный дом, где же­на Та­ть­я­на жи­ла со сво­ей ма­те­рью.

В 1979 го­ду у мо­ло­до­го пи­са­те­ля ро­дил­ся сын. Его на­зва­ли Сла­ва. Это бы­ла сво­е­об­раз­ная ме­то­ни­мия то­го, к че­му так стре­мят­ся пи­са­те­ли, а по­эты – осо­бен­но: сла­ва!

За вре­мя учё­бы в Ли­тин­сти­ту­те Са­ша не смог на­пи­сать из про­зы что-ни­будь при­лич­ное и пе­ре­шёл в се­ми­нар со­вет­ско­го пар­тий­но­го кри­ти­ка Фе­лик­са Куз­не­цо­ва, очень вли­я­тель­но­го функ­ци­о­не­ра Со­ю­за пи­са­те­лей СССР.

 

По об­раз­но­му вы­ра­же­нию при­яте­ля Фе­ликс, как дрес­си­ров­щик, по­тря­сал пе­ред ос­ка­лив­ши­ми­ся мор­да­ми пи­са­те­лей связ­кой клю­чей от мос­ков­ских квар­тир, и пи­са­те­ли, сла­вя­щи­е­ся тем, что гу­ля­ют са­ми по се­бе, охот­но вы­пол­ня­ли его ду­рац­кие ко­ман­ды на гла­зах изум­лён­ной пуб­ли­ки. Ещё и не­при­лич­но об­ли­зы­ва­лись, и сто­я­ли на зад­них ла­пах.

 

Быв­ший де­кан фил­фа­ка Олег Финь­ко, ра­бо­та­ю­щий те­перь ре­дак­то­ром мос­ков­ско­го из­да­тель­ст­ва «Ис­кус­ст­во», был за­ме­чен при­яте­лем в чис­ле тех, кто сто­ял на зад­них ла­пах и об­ли­зы­вал­ся. Впро­чем, у Са­ши был не­до­б­рый, за­ви­ст­ли­вый глаз – он мог и оши­бать­ся.

Где-то в это вре­мя кри­тик Алек­сандр Тур­чин стал по­чи­ты­вать Кар­ла Марк­са, Вла­ди­ми­ра Ле­ни­на. Его вдруг осе­ни­ло, что в СССР нет то­го со­ци­а­лиз­ма, ко­то­рый пред­ре­кал Маркс и пы­тал­ся стро­ить Ле­нин. А ведь все­го-то нуж­но пра­виль­но про­честь! И лю­бо­му не­пред­взя­то­му чи­та­те­лю ста­нет по­нят­ным, что оте­че­ст­вен­ные пар­тий­ные функ­ци­о­не­ры – жал­кие ре­ви­зи­о­ни­с­ты.

По его те­о­рии по­лу­ча­лось, что у нас по­ст­ро­ен не со­ци­а­лизм – бю­ро­кра­ти­че­с­кий го­су­дар­ст­вен­ный ка­пи­та­лизм. Хрен, с мо­ей точ­ки зре­ния, был не сла­ще редь­ки. Тот же сви­нец, толь­ко тя­же­лее от осо­зна­ния, что все жерт­вы бы­ли на­прас­ны.

Со вре­мён Вис­са­ри­о­на Бе­лин­ско­го кри­ти­ка у нас бы­ла от­да­на на от­куп вся­ко­го ро­да рев­ни­те­лям. Ре­во­лю­ци­он­но-де­мо­кра­ти­че­с­ким, кон­сер­ва­тив­но-па­т­ри­о­ти­че­с­ким, ре­ли­ги­оз­ным и про­чим. По­че­му-то счи­та­ет­ся, что кри­ти­ком мо­жет быть лю­бой чи­та­ю­щий че­ло­век, и осо­бен­но лег­ко ими ста­но­вят­ся не­со­сто­яв­ши­е­ся пи­са­те­ли. Важ­но об­ре­с­ти иде­о­ло­гию. И оце­ни­вать ли­те­ра­ту­ру со сво­ей пар­тий­ной точ­ки зре­ния. «Очень свое­вре­мен­ная кни­га!» – Ле­нин о ро­ма­не М.Горь­ко­го «Мать». Опять же Ле­нин – «Лев Тол­стой как зер­ка­ло рус­ской ре­во­лю­ции». «Луч све­та в тём­ном цар­ст­ве» – До­б­ро­лю­бов о пье­се Ос­т­ро­вско­го «Гро­за». «Ев­ге­ний Оне­гин» – эн­цик­ло­пе­дия рус­ской жиз­ни» – Бе­лин­ский. И так да­лее.

Алек­сан­д­ру Тур­чи­ну по­ка­за­лось, что он об­рёл точ­ку опо­ры, как Ар­хи­мед, обе­щав­ший пе­ре­вер­нуть мир. Зо­ло­тые бук­вы на «Ка­пи­та­ле» Кар­ла Марк­са ис­тёр­лись от ча­с­то­го упо­треб­ле­ния, а уче­ни­че­с­кие те­т­ра­ди за 2 ко­пей­ки рас­пух­ли от кон­спек­тов и ци­тат.

У на­чи­на­ю­ще­го кри­ти­ка уже был дип­лом пре­стиж­но­го ву­за, пер­вые пуб­ли­ка­ции ре­цен­зий в тол­стых жур­на­лах, а я ещё толь­ко за­кан­чи­вал за­оч­но про­вин­ци­аль­ный уни­вер­си­тет, пи­сал сти­хи и да­же не пы­тал­ся пе­ча­тать­ся, чув­ст­вуя их не­со­вер­шен­ст­во.

По­сле ар­мии бы­с­т­ро взрос­ле­ешь, вся ше­лу­ха сле­та­ет, ты на­чи­на­ешь ре­аль­нее оце­ни­вать лю­дей, ви­деть не­до­стат­ки, ко­то­рых преж­де не за­ме­чал. На­ши бе­зоб­лач­ные до это­го от­но­ше­ния да­ли тре­щи­ну. Я му­жал, ма­те­рел. Са­ши­на фа­на­бе­рия, бес­ко­неч­ные ма­ни­фе­с­ты, не важ­но, в шут­ку ли, все­рьёз, о соб­ст­вен­ной ге­ни­аль­но­с­ти на фо­не убо­го­го бы­та ста­ли на­пря­гать. Мо­их сти­хов он не по­ни­мал, и, что обид­нее все­го, де­мон­ст­ра­тив­но не хо­тел по­ни­мать. Да­же те­о­рию вы­ду­мал, что сти­хи мои до ар­мии бы­ли на­сто­я­щие (я об этом преж­де ни­че­го не слы­шал – на­про­тив, бы­ли толь­ко не­га­тив­ные оцен­ки), что ар­мия ме­ня «сло­ма­ла», что пи­шу я те­перь из рук вон пло­хо. Я счи­тал ров­но на­обо­рот и ни­ког­да не пуб­ли­ко­вал свои ран­ние сти­хи. Са­ша Тур­чин – по­след­ний, кто ещё по­мнит ка­кие-то об­рыв­ки из мо­ей юно­ше­с­кой ли­ри­ки.

Кон­фликт на­ра­с­тал по­сте­пен­но от встре­чи к встре­че. Суть его, на мой взгляд, со­сто­я­ла в том, что мы ме­ня­лись ме­с­та­ми. Из аут­сай­де­ра–про­вин­ци­а­ла я пре­вра­щал­ся в креп­ко­го сти­хо­твор­ца, вы­учив­ше­го­ся по при­ме­ру то­ва­ри­ща ду­мать о се­бе в пре­вос­ход­ной сте­пе­ни. А Са­ша на мо­их гла­зах пре­вра­щал­ся в гра­фо­ма­на, и от тек­с­та к тек­с­ту это ста­но­ви­лось оче­вид­нее, ху­до­же­ст­вен­ный про­гресс был ма­ло за­ме­тен, а об­ре­те­ние при­яте­лем марк­си­ст­кой иде­о­ло­гии окон­ча­тель­но ста­ви­ло крест на нём как на ху­дож­ни­ке. Так про­ис­хо­дит все­гда, ког­да ис­кус­ст­во пе­ре­ста­ёт быть са­мо­до­ста­точ­ной ве­щью, а пе­ре­хо­дит в раз­ряд фа­куль­та­ти­ва в те­ни по­сто­рон­ней идеи.

Я был с дру­же­с­ким ви­зи­том у Са­ши в его ско­со­бо­чен­ном до­ми­ке. Ма­лень­кая фит­нес–кра­са­ви­ца Та­ть­я­на, Са­ши­на же­на, вы­нуж­ден­но слу­ша­ла мои сти­хи, так как при­яте­лю они бы­ли де­мон­ст­ра­тив­но неин­те­рес­ны до пол­ной по­те­ри веж­ли­во­с­ти, а мне по­де­лить­ся на­пи­сан­ным очень хо­те­лось. Са­ша, не гля­дя в мою сто­ро­ну, за­ни­мал­ся сво­и­ми де­ла­ми. Ел, шум­но за­гла­ты­вая борщ, по­том мыл чаш­ку под руч­ным умы­валь­ни­ком. Звя­кал та­рел­ка­ми.

– Нель­зя ли чуть ти­ше? Сби­ва­ет! – не вы­дер­жал я.

Взрыв не­го­до­ва­ния при­яте­ля был за­ме­шан на рев­но­с­ти:

– Хо­дят тут вся­кие! По­ряд­ки свои ус­та­нав­ли­ва­ют! Ве­дут се­бя так, как ес­ли бы здесь бы­ла по­сто­рон­няя жен­щи­на Та­ня! – Его тряс­ло, как жи­вот­ное, тол­ка­е­мое под го­ру неви­ди­мой мне те­ле­гой. Так тря­сёт одер­жи­мых.

Не­спра­вед­ли­во ос­кор­б­лён­ный, я по­чув­ст­во­вал, как за­тряс­лась во мне от­вет­но каж­дая кле­точ­ка ор­га­низ­ма, стре­ми­тель­но те­ряя во­ду, ви­та­ми­ны и дра­го­цен­ные ми­не­ра­лы.

Раз­ры­ва­е­мый сер­деч­ной при­вя­зан­но­с­тью и уязв­лён­ным до­сто­ин­ст­вом, тре­бу­ю­щим са­ти­с­фак­ции, я ушёл. Ни сло­ва не го­во­ря в свою за­щи­ту. А про се­бя по­клял­ся боль­ше не по­яв­лять­ся там, где ме­ня не лю­бят и не ждут.

Сле­ду­ю­щая на­ша встре­ча со­сто­я­лась аж в 1987 го­ду на кра­е­вом Со­ве­ща­нии мо­ло­дых пи­са­те­лей.

Как при­зна­вал­ся Са­ша поз­же, он вы­чи­тал в кра­е­вой га­зе­те ста­тью, объ­яв­ле­ние о кон­кур­се ру­ко­пи­сей для от­бо­ра кан­ди­да­тов на уча­с­тие в кра­е­вом со­ве­ща­нии мо­ло­дых пи­са­те­лей. Объ­яв­ле­ние со­про­вож­да­лось мо­им сти­хо­тво­ре­ни­ем «Удар­ная ус­та­нов­ка», не­удач­ным, юно­ше­с­ким, но – в те­му.

Раз обо мне по­ми­на­ют в свя­зи с кон­кур­сом, ре­шил он, то на­вер­ня­ка я бу­ду сре­ди уча­ст­ни­ков. Не­вы­яс­нен­ность на­ших от­но­ше­ний тол­ка­ла его к по­ис­ку кон­так­та.

Мы встре­ти­лись но­сом к но­су в ка­фе До­ма мо­ло­дё­жи в обе­ден­ный пе­ре­рыв. Я не стал де­мон­ст­ри­ро­вать свою не­при­язнь и оби­ду. Дру­же­люб­но, хо­тя и хо­лод­но­ва­то, поз­до­ро­вал­ся, и Са­ша по­зна­ко­мил ме­ня со сво­им при­яте­лем, дра­ма­тур­гом Вла­ди­ми­ром Шум­ско­вым, о ко­то­ром я уже был на­слы­шан. Тот то­же, как вы­яс­ни­лось поз­же, был не­о­марк­си­с­том.

Сме­шан­ные чув­ст­ва вла­де­ли мо­ей ду­шой. Не хо­те­лось дваж­ды спо­ты­кать­ся об один и тот же ка­мень рав­но­ду­шия и над­мен­но­с­ти, но Са­ша вы­гля­дел пре­ду­пре­ди­тель­но веж­ли­вым, и я ре­шил, что преж­нее хам­ст­во – эпи­зод, о ко­то­ром он со­жа­ле­ет.

Не сра­зу, но я от­та­ял. На­ши при­ятель­ские кон­так­ты во­зоб­но­ви­лись.

 

На­до при­знать, что Са­ша от­крыл для ме­ня це­лый мир. За­по­вед­ник не­на­ви­дя­щих на­ём­ный труд (и труд во­об­ще) че­ло­ве­че­с­ких осо­бей. Они бы­ли склон­ны к на­пря­жён­но­му ум­ст­во­ва­нию, лишь бы ни­че­го не де­лать на бла­го пре­ступ­но­го об­ще­ст­ва, ка­ким ум­ни­ки счи­та­ли со­вет­ское го­су­дар­ст­во.

 

Дра­ма­тург Вла­ди­мир Шум­сков сдал свою тру­до­вую книж­ку в ма­га­зин на Спут­ни­ке за скром­ный го­но­рар в 10 руб­лей. Про­дав­щи­цы де­ли­ли его став­ку груз­чи­ка на тро­их, вы­пол­няя вме­с­то не­го не­слож­ную ра­бо­ту. Фи­ло­соф по­лу­чал воз­мож­ность бар­ст­во­вать на ма­нер мел­ко­по­ме­ст­ных по­ме­щи­ков из фан­та­с­ма­го­ри­че­с­кой по­эмы Го­го­ля «Мёрт­вые ду­ши».

Ли­дер «Со­ю­за ос­во­бож­де­ния тру­да» про­фес­си­о­наль­ный фо­то­граф Па­вел Со­ло­ма­тин, с ко­то­рым ме­ня по­зна­ко­мил мо­ло­дой кри­тик, ра­бо­тал вах­тё­ром, лиф­тё­ром – лишь бы ни­че­го не де­лать. Чи­тать, меч­тать, ре­зо­ни­ро­вать. Хо­ро­шее сло­во – «бо­го­ду­лить» (Бо­гу ду­ли кру­тить).

Все они бы­ли чи­с­тые ту­не­яд­цы в ду­хе Ио­си­фа Брод­ско­го, толь­ко бес­та­лан­ные.

На кри­ти­ку го­су­дар­ст­ва-па­ра­зи­та, экс­плу­а­та­то­ра, я смо­т­рел как на за­щит­ную ре­ак­цию лен­тя­ев, жи­ву­щих по за­ко­нам «ра­зум­но­го эго­из­ма», опи­сан­но­го Чер­ны­шев­ским.

По­сле пе­ре­во­ро­та 1991 го­да и раз­де­ла стра­ны во дво­ре дра­ма­тур­га со стан­ции Спут­ник, ря­дом с ку­рят­ни­ком, по­явил­ся бюст Ле­ни­на на кра­ше­ном по­ста­мен­те. Ря­дом с этим ар­те­фак­том мы и «куч­ко­ва­лись». Я чи­тал сти­хи, а не­о­марк­си­с­ты из­ла­га­ли свои те­о­рии.

В это вре­мя ме­ня ста­ли ак­тив­но пе­ча­тать. И с Вла­ди­ми­ром Шум­ско­вым я сдру­жил­ся, не­смо­т­ря на раз­ли­чие по­ли­ти­че­с­ких воз­зре­ний. В от­ли­чие от Са­ши Тур­чи­на тот охот­но слу­шал мои сти­хи, ра­до­вал­ся то­му, что в Ли­тин­сти­ту­те, где он в этот пе­ри­од учил­ся, моё имя по­ми­на­ли.

Кри­тик, на­про­тив, ни­че­му не ра­до­вал­ся и ви­дел толь­ко тём­ную сто­ро­ну мо­е­го ус­пе­ха. В пе­ре­ска­зе дру­гих до ме­ня до­хо­ди­ли его бай­ки, как я су­е­тли­во хва­с­та­юсь, по­ка­зы­вая но­мер «Со­вет­ской ли­те­ра­ту­ры» с пе­ре­во­дом мо­их сти­хов на ино­ст­ран­ные язы­ки. Мо­жет быть, он и прав. На­вер­ное, не­кра­си­во это. Да как ус­то­ишь? И по­ка­зы­вал-то я жур­нал не ко­му-ни­будь, а то­му, ко­го счи­тал сво­им дру­гом.

У ме­ня уже бы­ла своя по­дер­жан­ная япон­ская ма­ши­на, и я по­пе­ре­мен­но по­се­щал марк­си­с­тов…

И од­наж­ды (опять вне­зап­но для ме­ня) всё по­вто­ри­лось.

Я за­ехал к Са­ше днём. Он со­би­рал клуб­ни­ку, ко­то­рой по­том тор­го­вал на ба­за­ре. У бор­ца с ме­щан­ст­вом, со­вет­ско­го по су­ти кри­ти­ка Тур­чи­на был пунк­тик: он стес­нял­ся сво­е­го на­сто­я­ще­го, пол­но­го мел­ко­соб­ст­вен­ни­че­с­ких ужи­мок.

И вот те­перь я за­стал Са­шу за не­по­чтен­ным для кри­ти­ка сбо­ром яго­ды. По­хо­же, он стес­нял­ся сво­их до­хо­дов с при­уса­деб­но­го уча­ст­ка. «Хо­дят тут вся­кие, – что-то в этом ро­де буб­нил он се­бе под нос, не обо­ра­чи­ва­ясь да­же в мою сто­ро­ну, – вы­сма­т­ри­ва­ют че­го-то, вы­ню­хи­ва­ют…» Вспыш­ка не­объ­яс­ни­мо­го раз­дра­же­ния, на этот раз за­ме­шан­ная на иму­ще­ст­вен­ной, прак­ти­че­с­ки клас­со­вой не­на­ви­с­ти к бо­лее удач­ли­во­му со­вре­мен­ни­ку, вы­зва­ла во мне от­вет­ную вспыш­ку яро­с­ти. К те­бе при­шли в гос­ти, ве­ди же се­бя как при­ня­то у лю­дей! Я не тре­бую кав­каз­ско­го гос­те­при­им­ст­ва, но впра­ве ждать эле­мен­тар­ной веж­ли­во­с­ти.

Хо­те­лось уда­рить.

Од­на­ко я сдер­жа­нно из­ви­нил­ся и ска­зал, что я луч­ше пой­ду, раз не до ме­ня.

– Иди, иди, гов­нюк! Не у се­бя до­ма! И не воз­вра­щай­ся! – это я ус­лы­шал, ког­да от­во­рил ка­лит­ку.

Вер­нуть­ся, за­ехать по ро­же? Но ведь с дру­гой сто­ро­ны он прав: не у се­бя до­ма.

И я опять ушёл мол­ча. Вну­т­ри ме­ня за­скре­же­та­ли мол­нии. Пе­ре­дал че­рез Шум­ско­ва, что на чу­жой тер­ри­то­рии им­му­ни­тет Тур­чи­на на без­на­ка­зан­ность не дей­ст­ву­ет. Пусть в мо­ём при­сут­ст­вии по­мал­ки­ва­ет, ина­че «за ба­зар от­ве­тит» по всем пра­ви­лам де­вя­но­с­тых.

Вся­кий раз (дол­го, не­сколь­ко лет под­ряд!) вспо­ми­ная не­объ­яс­ни­мое хам­ст­во кри­ти­ка, всё боль­ше по­хо­дя­ще­го на зло­го кол­ду­на, па­у­ка с две­над­ца­тью ла­па­ми, в ше­с­ти из ко­то­рых вы­рез­ки из га­зет с его за­мет­ка­ми, я на­тя­ги­вал­ся из­ну­т­ри – зве­нел – аж ис­кры сы­па­лись, как от уда­ра лез­вия о лез­вие. Убью! Но по­том брал се­бя в ру­ки: ну не по-хри­с­ти­ан­ски это! Хо­те­лось уй­ти от фи­ло­со­фии «око за око, зуб за зуб». В кон­це кон­цов, уже не маль­чик, чтоб драть­ся. Од­на­ко пор­ча де­ла­ла своё чёр­ное де­ло, и я бил­ся, как му­ха в па­у­ти­не, без на­деж­ды вы­пу­тать­ся.

В на­ча­ле 2006 го­да я из­дал кни­гу сти­хов «Су­ро­вые стан­сы» как знак воз­вра­ще­ния в ли­те­ра­ту­ру по­сле 15-лет­не­го пе­ре­ры­ва. Про­вёл ве­чер в До­ме офи­це­ров фло­та по слу­чаю сво­е­го пя­ти­де­ся­ти­ле­тия. Там-то, на фур­ше­те, я и об­на­ру­жил Алек­сан­д­ра Тур­чи­на. Он силь­но по­ста­рел, по­лы­сел, по­дур­нел. Пил охот­но, мно­го, не за­бо­тясь о по­след­ст­ви­ях. Я его не звал. Но коль при­шёл – то пусть бу­дет.

Чуть поз­же мы слу­чай­но встре­ти­лись у Шум­ско­ва.

Са­ша хлоп­нул тол­стой кни­гой сво­их ста­тей в твёр­дом пе­ре­плё­те о стол:

– Вот ка­кие кни­ги нуж­но из­да­вать!

Я взгля­нул на ти­раж: 10 тыс. эк­земп­ля­ров (на са­мом де­ле бы­ло все­го 10, а три но­ля к ним – чи­с­тые «пон­ты» в ду­хе Али­ка).

Ли­хо. Из­да­тель­ст­во «Дю­ма».

Это Са­ша ис­поль­зо­вал своё слу­жеб­ное по­ло­же­ние, ког­да крат­кий пе­ри­од ра­бо­тал глав­ным ре­дак­то­ром стран­но­го из­да­тель­ст­ва. Я от­крыл кни­гу с се­ре­ди­ны, про­чёл по ди­а­го­на­ли. Ти­пич­ный об­раз­чик нелю­би­мой мной не­изящ­ной ли­те­ра­ту­ры. По мне так на­обо­рот: не нуж­но та­кие кни­ги из­да­вать! Но ни­че­го не ска­зал.

Ли­те­ра­тур­ное ре­мес­ло не кор­ми­ло, но ста­ре­ю­щий кри­тик во имя под­тверж­де­ния ре­аль­но­с­ти сво­е­го су­ще­ст­во­ва­ния как ли­те­ра­то­ра с ма­ни­а­каль­ным уп­рям­ст­вом пи­сал ста­тьи, ча­ще все­го – от­кли­ки на чу­жие ста­тьи, в раз­но­го ро­да га­зе­ты. Не­сколь­ко раз я ви­дел его за­мет­ки в «Ли­те­ра­тур­ной Рос­сии». Мель­кал он и в кра­е­вой прес­се. На «ге­ни­аль­ную ли­те­ра­ту­ру» это яв­но не тя­ну­ло.

– За­чем те­бе всё это?

– Я же ма­с­тер от­кли­ка!

Уж в чём Са­ша был ма­с­тер, так это в са­мо­опре­де­ле­ни­ях. Мне уви­де­лась без­дна смыс­ла в фор­му­ле «ма­с­тер от­кли­ка», и я ска­зал, что ес­ли ког­да и на­пи­шу о нём, то не­пре­мен­но под та­ким за­го­лов­ком.

«Ва­ляй!» – что-то в этом ду­хе ска­зал пуб­ли­цист и до­ба­вил, что моя кле­ве­та его, «вы­да­ю­ще­го­ся фи­ло­со­фа», не ос­кор­бит.

Ког­да в оче­ред­ной раз я по­зво­нил Са­ше, со­би­ра­ясь за­ехать, то ни­ког­да не ра­бо­тав­ший на бла­го об­ще­ст­ва марк­сист со­слал­ся на ку­чу не­от­лож­ной ра­бо­ты.

Ка­юсь, в от­ме­ст­ку я ска­зал, что на­чал ра­бо­ту над ста­ть­ёй «Ма­с­тер от­кли­ка». И вдруг ку­с­тарь–оди­ноч­ка от­клик­нул­ся нерв­но, бур­но, как ве­сен­ний мус­сон­ный дождь во Вла­ди­во­с­то­ке, хо­лод­ный и мел­кий. И я по­чув­ст­во­вал опять, как не­ви­ди­мая ар­ба ам­би­ций, на­дежд, лож­ных упо­ва­ний под­тал­ки­ва­ет его, уп­ря­мо­го ос­ла, вниз с го­ры. И он бе­жит всё бы­с­т­рее и бы­с­т­рее, что­бы где-то вни­зу ку­вырк­нуть­ся че­рез го­ло­ву и сло­мать се­бе шею. Он спе­шит вы­го­во­рить все не­ук­лю­жие ос­кор­б­ле­ния, ко­то­рые ему при­хо­дят в го­ло­ву, как ман­т­ры, по­ка не­ви­ди­мая те­ле­га тол­ка­ет в зад.

– Пи­ши, кле­вет­ник! В тво­их сти­хах нет ни сло­ва прав­ды. Всё – ложь. Без­дар­ность! Ты пи­шешь, о чём угод­но, толь­ко не о том, что для те­бя глав­ное.

От­ку­да те­бе знать, что для ме­ня глав­ное?!

Вы­ждал, ког­да за­дох­нув­ший­ся от соб­ст­вен­ной зло­бы ша­ман в чёр­ных оч­ках возь­мёт па­у­зу.

– Очень важ­но, не что, и да­же не как, а Кто го­во­рит.

И от­клю­чил те­ле­фон.

И ус­лы­шал му­зы­ку звёзд, и уви­дел сон на­яву.

Про­мельк­ну­ло ви­де­ние Кар­ла Марк­са, уг­рю­мо пи­шу­ще­го свой «Ка­пи­тал», ког­да за сте­ной уми­ра­ет его за­бо­лев­шая дочь, а де­нег на ле­кар­ст­ва нет.

Маркс пи­шет во имя спа­се­ния че­ло­ве­че­ст­ва. И смерть доч­ки – все­го лишь жерт­ва пеш­ки в шах­мат­ной пар­тии его Эго.

Ви­жу, как в рас­ще­ли­нах мно­го­эта­жек жел­те­ют све­том, за ко­то­рый не­чем пла­тить, ок­на убо­го­го убе­жи­ща. Там – Кри­тик. В со­сед­ней ком­на­те, че­рез стен­ку – его быв­шая же­на Та­ть­я­на, не­ког­да очень кра­си­вая, а ны­не нерв­ная, им­пуль­сив­ная и не впол­не здо­ро­вая жен­щи­на. Они в раз­во­де, но вы­нуж­де­нно со­су­ще­ст­ву­ют под од­ной кры­шей.

Сын Сла­ва до­сы­ла­ет па­трон в па­трон­ник и ста­вит за­твор на пре­до­хра­ни­тель, го­то­вясь ид­ти в ка­ра­ул по ох­ра­не чу­жой соб­ст­вен­но­с­ти.

Не­со­сто­яв­ший­ся дра­ма­тург Вла­ди­мир Шум­сков кор­мит ку­ро­чек, ку­ба­ту­ря про се­бя, как вы­жить на кро­хот­ную пен­сию же­ны (свою он ещё не по­лу­ча­ет), ко­му про­дать лиш­них два де­сят­ка яиц. Ис­чез­ла стра­на, сме­нил­ся строй. Не из­ме­нил­ся об­раз жиз­ни фи­ло­со­фа. Мне гру­ст­но.

Го­во­рят, по­след­не­му из не­о­марк­си­с­тов, ма­тё­ро­му ту­не­яд­цу Па­ше Со­ло­ма­ти­ну, ос­та­вив­ше­му без со­дер­жа­ния свою же­ну с тре­мя де­ть­ми во Вла­ди­во­с­то­ке и уе­хав­ше­му в Пи­тер, бы­ло яв­ле­ние Ии­су­са Хри­с­та. И он ис­пу­гал­ся, и уве­ро­вал.

В пись­мах к быв­ше­му со­рат­ни­ку по «Со­ю­зу ос­во­бож­де­ния тру­да» не­о­фит пы­та­ет­ся об­ра­тить Кри­ти­ка в ис­тин­ную ве­ру. Од­на­ко тот креп­ко сто­ит на школь­ных убеж­де­ни­ях, что ни­ка­ко­го бо­га нет, что ре­ли­ги­оз­ных воз­зре­ний при­дер­жи­ва­ют­ся сла­бые лю­ди, ко­то­рые не спо­соб­ны по­стичь объ­ек­тив­ные за­ко­ны ма­те­ри­аль­но­го ми­ра.

По­сколь­ку в жизнь по­сле смер­ти Алек­сандр Тур­чин не ве­рит, то его юно­ше­с­кий оп­ти­мизм сме­нил­ся на мрач­ный пес­си­мизм че­ло­ве­ка, осо­знав­ше­го свой близ­кий фи­ниш. Те­перь он ве­рит в ко­нец све­та, в то­таль­ную вой­ну и не ви­дит об­ще­ст­вен­но­го про­грес­са, на­прочь за­быв ди­а­лек­ти­ку, ко­то­рая пред­по­ла­га­ет раз­ви­тие пу­тём «от­ри­ца­ния от­ри­ца­ния».

 

Про­шло до­ста­точ­но вре­ме­ни, что­бы по­нять, что Алек­сандр Тур­чин ни­ка­кой не ге­ни­аль­ный пи­са­тель, а глу­пый пи­жон Алик – нар­цисс, цве­ток-сор­няк. Ин­ди­ви­ду­а­лист, уко­ре­нив­ший­ся, во­пре­ки эле­мен­тар­ной ло­ги­ке, на ни­ве ис­то­ри­че­с­ко­го ма­те­ри­а­лиз­ма и не­объ­яс­ни­мой для ин­ди­ви­ду­а­ли­с­та ве­ры в кол­лек­тив­ное сча­с­тье.

 

В кон­це бас­ни обыч­но сле­ду­ет мо­раль. Но мне, жи­во­му уча­ст­ни­ку дан­но­го по­ве­ст­во­ва­ния, она не да­ёт­ся. Как ры­ба, ко­то­рую пы­та­ешь­ся ло­вить ру­ка­ми.

Мо­жет быть, для то­го и да­на мне бы­ла моя  встре­ча с кри­ти­ком, со сво­им Ве­ли­ким Ин­кви­зи­то­ром, что­бы я уви­дел своё кри­вое от­ра­же­ние и ужас­нул­ся?! И по­лю­бил  каж­дую тра­вин­ку, каж­дую по­дроб­ность это­го ог­ром­но­го, ни­че­го не жду­ще­го от те­бя, кро­ме люб­ви, бо­жь­е­го ми­ра?

Иван ШЕПЕТА,
г. ВЛАДИВОСТОК