Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №38. 23.09.2011

Не потому что Америка или Россия, а потому, что – жизнь

 Ирина Муравьёва похожа на добрую волшебницу из сказки. И голос у неё волшебный. Таким голосом читать сказки о добрых чудесах – заслушаешься! Тем удивительнее тот факт, что книги её совершенно не похожи на автора. Темы романов имеют под собой реальный исторический контекст, язык повествования – точен, герои немногословны, но деятельны...

Ирина Муравьёва родилась в Москве, окончила МГУ, работала литературоведом. После переезда с семьёй в США стала писать. Сейчас Ирина живёт в Бостоне, а издаётся в Москве в издательстве «Эксмо». В сентябре она приехала в Москву, чтобы презентовать свою новую книгу и пообщаться с нами!

 

Ирина МУРАВЬЁВА
Ирина МУРАВЬЁВА

– Ва­ши ро­ма­ны «Ба­рыш­ня», «Хо­лод че­рё­му­хи» и «Мы про­стим­ся на мос­ту» – это три­ло­гия? Или вы ду­ма­е­те пи­сать про­дол­же­ние?

– По то­му, как раз­ви­ва­ет­ся дей­ст­вие, и по то­му, что я «бро­си­ла» сво­их ге­ро­ев в раз­га­ре их жиз­ни, не под­ве­ла на­пи­сан­ное к «об­ще­му зна­ме­на­те­лю» и чув­ст­вую се­бя так же да­ле­ко от эпи­ло­га, как это бы­ло в са­мом на­ча­ле, я, ко­неч­но, долж­на при­знать, что мой пер­во­на­чаль­ный за­мы­сел – ог­ра­ни­чит­ся тре­мя ро­ма­на­ми – ока­зал­ся не­со­сто­я­тель­ным. Я долж­на на­брать­ся сил и на­пи­сать по край­ней ме­ре ещё од­ну кни­гу. Мне ведь хо­те­лось до­ве­с­ти дей­ст­вие до ше­с­ти­де­ся­тых го­дов. В «Ба­рыш­не», на­при­мер, есть не­о­жи­дан­ный ска­чок вре­ме­ни: сце­на смер­ти мо­ей глав­ной ге­ро­и­ни, ко­то­рая имен­но к ше­с­ти­де­ся­тым го­дам и от­но­сит­ся. Нет, ро­ман не за­кон­чен, он ещё жи­вёт вну­т­ри ме­ня, и, ста­ло быть, мне и при­дёт­ся с этим раз­би­рать­ся.

– Ва­ши ге­рои уди­ви­тель­но жи­вые, их мож­но по­чув­ст­во­вать, поч­ти «до­тро­нуть­ся» до них. Как вам это уда­ёт­ся?

– На­вер­ное, по­то­му что я са­ма «до­тра­ги­ва­юсь» до них, ког­да пи­шу. Ина­че нель­зя. Лю­ди не «со­чи­ня­ют­ся» вну­т­ри тек­с­та, они при­хо­дят в не­го.

– Да, но как вы объ­яс­ни­те, что при­шли имен­но эти лю­ди? По­че­му имен­но они? По­че­му они по­лу­чи­ли эти име­на?

– Я не счи­таю воз­мож­ным ана­ли­зи­ро­вать про­цесс твор­че­ст­ва, вот в чём де­ло. Ана­ли­зи­ру­ют его те, ко­то­рые не име­ют к са­мо­му твор­че­ст­ву пря­мо­го от­но­ше­ния. За­то им ка­жет­ся, что они зна­ют, КАК долж­но быть. Му­зы­ко­ве­ды зна­ют, по­че­му в этом ме­с­те воз­ни­ка­ет «кре­щен­до», а в этом «пья­но», ис­кус­ст­во­ве­ды мо­гут объ­яс­нить, что сто­ит за «Чёр­ным ква­д­ра­том» Ма­ле­ви­ча, а уж ли­те­ра­ту­ро­ве­дам и сам Бог ве­лел по­нять ли­те­ра­тур­ный текст луч­ше и тонь­ше, чем по­ни­мал его ав­тор. А ведь ска­за­ла же Ах­ма­то­ва: «Ког­да б вы зна­ли, из ка­ко­го со­ра рас­тут сти­хи…». От­ве­тил же Тол­стой, ког­да его по­про­си­ли рас­ска­зать, о чём ро­ман «Ан­на Ка­ре­ни­на»: «еже­ли бы я мог рас­ска­зать, о чём ро­ман, так мне бы при­шлось пи­сать ро­ман за­но­во». А Пуш­кин по­шу­тил по по­во­ду Та­ть­я­ны, на­пи­сав в од­ном из пи­сем: «во­об­ра­зи: она за­муж вы­шла!» И всё это – чи­с­тая прав­да. Ни то, из че­го рож­да­ет­ся текст, ни то, по­че­му в нём по­яв­ля­ет­ся имен­но этот, а не дру­гой ха­рак­тер, оп­ре­де­лить не­воз­мож­но. Текст на­столь­ко же за­ви­сит от ав­то­ра, на­сколь­ко и ав­тор за­ви­сит от тек­с­та. «Я сде­лал мою кни­гу так же, как моя кни­га сде­ла­ла ме­ня», – ска­зал Мон­тень, и, по­хо­же, он знал, что го­во­рит. Мо­жет быть, ро­ман мой «Ба­рыш­ня» ро­дил­ся из та­кой ме­ло­чи, как за­пах кис­лой ка­пу­с­ты, ко­то­рая сто­я­ла в боч­ке на чёр­ной ле­ст­ни­це на­ше­го де­ре­вян­но­го до­ма в Пер­вом Тру­жен­ни­ко­вом пе­ре­ул­ке? Я жи­ла в нём до де­ся­ти­лет­не­го воз­ра­с­та, и за­пах этой ка­пу­с­ты па­мя­тен мне на­столь­ко же, на­сколь­ко па­мя­тен за­пах пер­во­го сне­га во дво­ре. А в «Ба­рыш­не» в са­мых пер­вых строч­ках опи­сы­ва­ет­ся этот дом, его чёр­ная ле­ст­ни­ца, его пе­чи, за­пах ка­пу­с­ты и сне­га, а уж толь­ко по­том ро­ман «под­би­ра­ет­ся» к сво­ей ге­ро­и­не, ше­ст­над­ца­ти­лет­ней Та­не Ло­то­со­вой. От­ку­да, кста­ти, взя­лась фа­ми­лия «Ло­то­со­вы», я то­же не мо­гу объ­яс­нить, я этой фа­ми­лии ни­ког­да не слы­ша­ла. Она про­зву­ча­ла вну­т­ри ме­ня, и я её за­пи­са­ла. Но текст все­гда об­ра­зу­ет сво­е­го ро­да це­поч­ку: дом в пе­ре­ул­ке «за­це­пил» де­воч­ку, де­воч­ка – сво­их ро­ди­те­лей и так да­лее. А на­ча­ло тек­с­та – это все­гда что-то вро­де ти­хо­го зву­ка ду­ши, ко­то­рая чув­ст­ву­ет, что нуж­но за­го­во­рить сло­ва­ми.  

– В ва­ших ро­ма­нах кро­ме вы­мы­ш­лен­ных ге­ро­ев есть и ре­аль­ные ис­то­ри­че­с­кие пер­со­на­жи. От­ку­да они по­яв­ля­ют­ся? И глав­ное: как вы их пи­ше­те?

– Так, как я их чув­ст­вую. Я не со­чи­няю ни Ле­ни­на, ни Блюм­ки­на, ни Дзер­жин­ско­го, я опи­ра­юсь на фак­ты, ко­то­рые знаю. Мне при­шлось мно­гое про­честь о жиз­ни этих лю­дей в про­цес­се ра­бо­ты, так что фак­ти­че­с­ких оши­бок у ме­ня нет. Но есть оп­ре­де­лён­ный сюр­ре­а­ли­с­ти­че­с­ки-гро­те­ск­ный и пре­уве­ли­чен­ный спо­соб леп­ки по­доб­ных ха­рак­те­ров. Они не про­хо­дят ни од­но­го эта­па ду­шев­но­го раз­ви­тия, они не­по­движ­ны и мерт­вы, как ма­не­ке­ны в ви­т­ри­не, но за ни­ми сто­ит си­ла зла, они её про­вод­ни­ки, её но­си­те­ли. Я мо­гу ска­зать так: зло ведь долж­но прий­ти в мир, ина­че не бы­ва­ет, а как же ему про­со­чить­ся внутрь, ес­ли не че­рез че­ло­ве­ка и его по­ступ­ки? По­это­му в три­ло­гии дей­ст­ву­ют – но дей­ст­ву­ют, как кук­лы, с за­твер­жен­ным од­но­об­ра­зи­ем зла – и убий­цы, и ма­нь­я­ки, и ли­це­деи, они на­пол­ня­ют со­бою про­ст­ран­ст­во жи­вой че­ло­ве­че­с­кой жиз­ни, ко­то­рая, как я ду­маю, мо­жет со­про­тив­лять­ся им толь­ко од­ним об­ра­зом: со­хра­не­ни­ем сво­ей лю­бя­щей че­ло­ве­че­с­кой ос­но­вы.

– В не­ко­то­рых ге­ро­ях вы со­еди­ня­е­те ре­аль­ность и вы­мы­сел. Ис­поль­зу­е­те ре­аль­но су­ще­ст­во­вав­ше­го че­ло­ве­ка, его имя, ка­кой-то факт из его жиз­ни, а сам ха­рак­тер со­зда­ё­те за­но­во, при­да­ё­те ему про­из­воль­ные и, мо­жет быть, не су­ще­ст­во­вав­шие в ре­аль­но­с­ти чер­ты. Вот, на­при­мер, ак­тёр Вла­ди­мир Ша­тер­ни­ков, или Есе­нин, или Ша­ля­пин. Нет ли у вас у са­мой вну­т­рен­ней не­лов­ко­с­ти по от­но­ше­нию к это­му?

– Я долж­на уточ­нить: Есе­ни­на я пи­шу не про­из­воль­но, а опи­ра­ясь на всё то, с чем свя­за­но у ме­ня это имя. То есть, опять же: на фак­ты и на мою ин­ту­и­цию, то есть моё вну­т­рен­нее к не­му от­но­ше­ние. И в тек­с­те это силь­но чув­ст­ву­ет­ся. Бо­лее то­го: он по­яв­ля­ет­ся и в пер­вых двух кни­гах, но в «Мы про­стим­ся на мос­ту» он по­яв­ля­ет­ся ещё один раз, по­след­ний, и там, ес­ли вы по­смо­т­ри­те, – я пря­мо объ­яс­няю, что имен­но мо­жет от­толк­нуть от Есе­ни­на и по­че­му он, не­смо­т­ря на это, ос­та­ёт­ся тем че­ло­ве­ком, ко­то­ро­го на­род­ное со­зна­ние на­всег­да за­щи­ти­ло сво­ею лю­бо­вью. С Вла­ди­ми­ром Ша­тер­ни­ко­вым, ре­аль­но су­ще­ст­во­вав­шим ар­ти­с­том МХА­Та, по­гиб­шим в пер­вые ме­ся­цы Пер­вой ми­ро­вой вой­ны, про­изо­ш­ло вот как: от не­го не ос­та­лось ни од­ной фо­то­гра­фии, ни­че­го, кро­ме то­го, что он вхо­дил в труп­пу МХА­Та, был очень мо­лод и сы­г­рал в филь­ме Яко­ва Про­та­за­но­ва «Уход ве­ли­ко­го стар­ца» роль Тол­сто­го, что ему – по его мо­ло­до­с­ти и аб­со­лют­ной не­по­хо­же­с­ти на гра­фа Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча – бы­ло не­про­сто. Я взя­ла на се­бя сме­лость по­да­рить ему ту жизнь, ко­то­рую он про­жи­ва­ет толь­ко в мо­ём ро­ма­не, со­чи­нён­ную мною его жизнь – лю­бовь, пись­ма с фрон­та, ре­бён­ка, ко­то­рый ро­дил­ся у его не­ве­с­ты, мо­ей ге­ро­и­ни. Но в этом про­из­во­ле нет ни­че­го но­во­го: ну, а Ку­ту­зов у То­с­то­го? А Пуш­кин у Ты­ня­но­ва?

– Я по­ни­маю, что в про­цес­се ра­бо­ты над сво­им ро­ма­ном вы по­гру­жа­е­тесь в мир очень дра­ма­ти­че­с­ких со­бы­тий. Вой­на, ре­во­лю­ция, лю­бовь на краю ги­бе­ли и так да­лее. Вам са­мой не труд­но справ­лять­ся с этим? Ва­шей жиз­ни это не ме­ша­ет?

– Но это же мой до­б­ро­воль­ный вы­бор. У Со­фьи Ан­д­ре­ев­ны Тол­стой есть за­пись в од­ном из днев­ни­ков: «Лё­воч­ка всю не­де­лю си­дит за­пер­шись и со сле­за­ми и вол­не­ни­ем пи­шет». Вы ме­ня про­сти­те, что я так ча­с­то об­ра­ща­юсь к Тол­сто­му: не дай Бог, мо­жет по­ка­зать­ся, что я се­бя ме­ряю те­ми же мер­ка­ми, – ра­зу­ме­ет­ся, нет, – я про­сто хо­чу ска­зать, что ина­че, как «со сле­за­ми и вол­не­ни­ем», в сущ­но­с­ти, пи­сать нель­зя. Я то­же вол­ну­юсь, ког­да пи­шу, и мо­гу ска­зать со­вер­шен­но че­ст­но, что это от­ни­ма­ет мно­го фи­зи­че­с­ких сил, и ино­гда труд­но за­снуть но­чью, по­то­му что все эти строч­ки, сло­ва, реп­ли­ки, – всё это про­дол­жа­ет сту­чать в го­ло­ве и в гор­ле и не да­ёт ус­по­ко­ить­ся, – но, зна­е­те, в это то­же ведь втя­ги­ва­ешь­ся. А ме­ша­ет ли это мо­ей жиз­ни? Нет, не ме­ша­ет. Это со­став­ля­ет её очень зна­чи­тель­ную часть, вот и всё.

– Как ча­с­то вы встре­ча­е­тесь с аме­ри­кан­ским чи­та­те­лем?

– Сов­сем не встре­ча­юсь. В аме­ри­кан­ской ли­те­ра­ту­ре я пред­став­ле­на толь­ко од­ним рас­ска­зи­ком. По-рус­ски он на­зы­ва­ет­ся «На краю», а по-ан­г­лий­ски «On the edge», и по­явил­ся он в од­ной до­воль­но со­лид­ной ан­то­ло­гии с пыш­ным на­зва­ни­ем «26 луч­ших пи­са­тель­ниц ми­ра». Но, ока­зав­шись в та­кой ве­ли­ко­леп­ной ком­па­нии, я ни­ку­да даль­ше не про­дви­ну­лась, а так и ос­та­лась – вну­т­ри сво­е­го язы­ка и сво­ей ли­те­ра­ту­ры.

– А по­че­му имен­но этот рас­сказ был вы­бран для ан­то­ло­гии, пе­ре­ве­дён и на­пе­ча­тан?

– А по­то­му что он очень уж «ро­ко­во­го со­дер­жа­ния»: лю­бовь двух за­клю­чён­ных, – муж­чи­ны, ко­то­ро­го суд при­го­во­рил к смерт­ной каз­ни за двой­ное убий­ст­во – и жен­щи­ны, ко­то­рая си­дит за во­ров­ст­во. Это их пе­ре­пи­с­ка вну­т­ри тюрь­мы на об­рыв­ках бу­ма­ги, на спи­чеч­ных ко­роб­ках. Та­кая вот – поч­ти как в цы­ган­ском ро­ман­се – стра­ст­ная по­след­няя лю­бовь. Мо­ей пе­ре­вод­чи­це по­ка­за­лось, что это очень рус­ский рас­сказ, и страсть та­кая – то­же рус­ская, «до­сто­ев­ская»…

– Вы ведь пре­по­да­ва­ли рус­ский язык в Гар­вар­де?

– Ну, да. Хо­тя это то­же слиш­ком пыш­но ска­за­но. Я бы­ла ас­си­с­тен­том гар­вард­с­ко­го про­фес­со­ра, вер­нее ска­зать: про­фес­сор­ши, рус­ской, кста­ти, да­мы, ко­то­рая с пер­во­го дня меч­та­ла ме­ня по­то­пить, по­то­му что бы­ва­ют та­кие да­мы – очень чув­ст­ви­тель­ные к чу­жо­му не ус­пе­ху да­же (ка­кой там ус­пех: учить аме­ри­кан­цев го­во­рить сло­во «ка­пу­с­та»?), а про­сто к то­му, что кто-то мо­жет ког­да-то и за­чем-то пе­ре­бе­жать те­бе до­ро­гу. Она на ме­ня бы­с­т­рень­ко на­сту­ча­ла в са­мых луч­ших оте­че­ст­вен­ных тра­ди­ци­ях, и че­рез год мой Гар­вард за­кон­чил­ся. Но я по­том учи­лась са­ма в дру­гом, хо­ро­шем очень уни­вер­си­те­те, Бра­ун­ском, и там по­лу­чи­ла сте­пень док­то­ра фи­ло­со­фии, по-на­ше­му – кан­ди­дат­скую.

– А по­че­му фи­ло­со­фии?

– По­то­му что на За­па­де всё, что не док­тор в пря­мом смыс­ле сло­ва, то есть не ле­чишь, зна­чит: фи­ло­со­фии. Это по­ш­ло со вре­мён сред­не­ве­ко­вья. На са­мом де­ле я счи­та­юсь про­фес­со­ром сла­ви­с­ти­ки.

– Вы пре­по­да­ва­ли по­сле то­го, как по­лу­чи­ли эту сте­пень?

– Нет, но я пре­по­да­ва­ла, по­ка учи­лась там. Это вхо­дит в обя­зан­но­с­ти ас­пи­ран­тов.

– Мо­же­те ли вы ска­зать, чем от­ли­ча­ет­ся си­с­те­ма на­ше­го выс­ше­го об­ра­зо­ва­ния от за­пад­ной, в ча­ст­но­с­ти, от аме­ри­кан­ской?

– Мне труд­но от­ве­тить на этот во­прос, по­то­му что я сов­сем не зна­ко­ма с ны­неш­ней рос­сий­ской си­с­те­мой, а са­ма ведь я учи­лась в уни­вер­си­те­те дав­ным-дав­но, в се­ми­де­ся­тых. В аме­ри­кан­ском уни­вер­си­те­те са­мая ха­рак­тер­ная чер­та та, что его очень ред­ко бро­са­ют, не до­учив­шись. По­то­му что ли­бо взя­ты день­ги в бан­ке на об­ра­зо­ва­ние, ли­бо ро­ди­те­ли за­пла­ти­ли. Сов­сем бес­плат­но учат­ся еди­ни­цы. У мо­е­го сы­на бы­ла в своё вре­мя де­вуш­ка, – чу­дес­ной кра­со­ты де­воч­ка из Пу­эр­то-Ри­ко – ей да­ли воз­мож­ность за­кон­чить гар­вард­с­кую ме­ди­цин­скую шко­лу (по-на­ше­му: ин­сти­тут) со­вер­шен­но бес­плат­но, и да­же не за са­мые пре­крас­ные от­мет­ки в шко­ле, а по­то­му что отец её был на­чаль­ни­ком той ко­ман­ды, ко­то­рая от­ве­ча­ла за бе­зо­пас­ность аме­ри­кан­ско­го пре­зи­ден­та во вре­мя его ви­зи­та в Ла­тин­скую Аме­ри­ку. Слу­чил­ся по­жар – по­до­жг­ли ка­кие-то бан­ди­ты – и вся коман­да, вклю­чая от­ца на­шей Ма­ри­сел­лы, – по­гиб­ла. По­сле это­го се­мья пе­ре­шла на обес­пе­че­ние го­су­дар­ст­ва, и все чет­ве­ро де­тей по­лу­чи­ли бле­с­тя­щее об­ра­зо­ва­ние. Ну, а смеш­ная си­ту­а­ция с де­ть­ми араб­ских бил­ли­о­не­ров. Ро­ди­те­ли по­сы­ла­ют их учить­ся в Аме­ри­ку, пла­тят сра­зу за все кур­сы, сни­ма­ют или по­ку­па­ют де­тиш­кам квар­ти­ры в са­мых пре­стиж­ных рай­о­нах, а де­тиш­ки на за­ня­тия поч­ти не хо­дят. По­том ли­бо уез­жа­ют об­рат­но к сво­им неф­тя­ным сква­жи­нам и двор­цам, пол­ным пре­крас­ных не­воль­ниц, ли­бо с гре­хом по­по­лам учат­ся во­семь-де­сять лет, а ро­ди­те­ли, по­ка не на­до­ест, пла­тят и пла­тят.

– Как вы се­бя чув­ст­ву­е­те в Аме­ри­ке? Вам там уют­но?

– Это всё рав­но что вы бы ме­ня спро­си­ли, как я се­бя чув­ст­вую по­след­ние двад­цать семь лет жиз­ни? Гор­ло не бо­ле­ло? Про­сти­те, это я, ко­неч­но, шу­чу. Аме­ри­ка, вер­нее ска­зать: моя тер­ри­то­ри­аль­ная при­над­леж­ность Аме­ри­ке дав­ным-дав­но не не­сёт на се­бе на­груз­ку ни­ка­кой но­виз­ны. Я мо­гу чув­ст­во­вать се­бя по-раз­но­му: от «очень хо­ро­шо» до «му­чи­тель­но пло­хо», но это не по­то­му что Аме­ри­ка или Рос­сия, а по­то­му что – жизнь. Я чув­ст­вую се­бя по-раз­но­му, но имен­но: в жиз­ни, а не в ге­о­гра­фи­че­с­ком и да­же не в том или ином куль­тур­ном про­ст­ран­ст­ве. Мне ка­жет­ся, что то, что вы на­зы­ва­е­те «уют­но­с­тью», от­но­сит­ся к об­ла­с­ти вну­т­рен­ней, то есть ду­хов­ной, ду­шев­ной и, ко­неч­но, фи­зи­че­с­кой, и за­ви­сит ис­клю­чи­тель­но от соб­ст­вен­но­го ощу­ще­ния жиз­ни и её об­сто­я­тельств.

– В по­след­нее вре­мя в Рос­сии уча­с­ти­лись отъ­ез­ды мо­ло­дых лю­дей за гра­ни­цу. Кто уез­жа­ет учить­ся, кто ра­бо­тать. И од­но­вре­мен­но с этим мож­но ус­лы­шать, как эти отъ­ез­ды осуж­да­ют­ся с не­кой па­т­ри­о­ти­че­с­кой, что ли, точ­ки зре­ния: мол, нуж­но жить до­ма, в сво­ей стра­не, и по­мо­гать все­ми си­ла­ми и зна­ни­я­ми имен­но ей, а не чу­жим го­су­дар­ст­вам. Как вы к это­му от­но­си­тесь?

– Про­сто. Пусть лю­ди де­ла­ют то, что они са­ми ре­ши­ли. Не все ведь уе­дут, прав­да? Есть раз­ные ха­рак­те­ры: бо­лее аван­тю­ри­с­тич­ные, ме­нее аван­тю­ри­с­тич­ные, бо­лее лю­бо­пыт­ные, ме­нее лю­бо­пыт­ные. Кто-то вер­нёт­ся, кто-то ос­та­нет­ся. Па­т­ри­о­тизм здесь ни при чём. Нель­зя всех стричь под од­ну гре­бён­ку, нель­зя на­вя­зы­вать всем од­но и то же ощу­ще­ние. Са­мое страш­ное на све­те: ста­но­вить­ся ра­бом од­ной идеи. Это ма­ния, ма­ни­а­каль­ный пси­хоз, ча­с­то мас­со­вый, и ис­то­рия рас­по­ла­га­ет боль­шим ко­ли­че­ст­вом при­ме­ров та­ко­го пси­хо­за. Зна­е­те, как у До­сто­ев­ско­го Пор­фи­рий Пе­т­ро­вич го­во­рит Рас­коль­ни­ко­ву: «Воз­ду­ху вам нуж­но по­боль­ше! Воз­ду­ху!» Лю­дям, а осо­бен­но мо­ло­дым, нуж­но по­боль­ше «воз­ду­ху». Я бы не ста­ла им ме­шать.

– В ка­ком-то сво­ём ин­тер­вью вы ска­за­ли: «Я не чув­ст­вую се­бя аме­ри­кан­кой…»

– Про­сти­те! Я вас пе­ре­бью. Я знаю, что эту мою фра­зу вы­дер­ну­ли из кон­тек­с­та и те­перь пи­шут боль­ши­ми бук­ва­ми. Мож­но я вер­ну её об­рат­но в кон­текст? Я се­бя чув­ст­вую толь­ко са­мой со­бой и на­де­юсь про­дер­жать­ся в этом со­сто­я­нии как мож­но доль­ше. Я не мо­гу про­снуть­ся ут­ром и ска­зать се­бе: «Ах! Что это со мной нын­че? Сов­сем се­бя аме­ри­кан­кой не чув­ст­вую!» Это всё ка­кая-то па­ро­дия на жизнь. Ко­неч­но, я не аме­ри­кан­ка, по­то­му что го­во­рю по-ан­г­лий­ски с силь­ным ак­цен­том, и лю­бой со­сед в са­мо­лё­те че­рез ми­ну­ту не­пре­мен­но спро­сит: «А вы от­ку­да?» И я ему от­ве­чу: «Из Моск­вы». И тог­да он спро­сит: «Дав­но?» А я ему ска­жу, что двад­цать семь лет. Ка­кая же я аме­ри­кан­ка? Не я же его спра­ши­ваю, от­ку­да он! Во всём ос­таль­ном иг­рать в то, что я на про­тя­же­нии двад­ца­ти се­ми лет не при­жи­лась в том го­ро­де, где вы­ра­с­ти­ла сво­е­го сы­на, ра­бо­та­ла, учи­лась, сме­я­лась, го­ре­ва­ла и т.д. – это зна­чит: при­знать­ся в пол­ной сво­ей не­адек­ват­но­с­ти и не­жиз­не­спо­соб­но­с­ти. Ко­ро­че: ли­бо рас­пи­сать­ся в том, что я пси­хи­че­с­ки не в по­ряд­ке, ли­бо изо­б­ра­зить ту лож­но по­ни­ма­е­мую «утон­чён­ность», от без­вку­сия ко­то­рой ме­ня тош­нит.

– И по­след­ний во­прос: ко­го из со­вре­мен­ных рос­сий­ских пи­са­те­лей вы чи­та­е­те и лю­би­те?

– Люб­лю Тол­сто­го и Пуш­ки­на. Со­вре­мен­ных пи­са­те­лей чи­таю не­мно­го и, в ос­нов­ном, сво­их дру­зей. Алек­сандр Ка­ба­ков ве­ли­ко­леп­но пи­шет, по-на­сто­я­ще­му. Ми­ха­ил Шиш­кин. Очень в своё вре­мя вы­со­ко це­ни­ла Пе­т­ру­шев­скую, но дав­но не пе­ре­чи­ты­ва­ла её и бо­юсь что-то ска­зать оп­ре­де­лён­но. Страш­но нра­вит­ся мне Вла­ди­мир Сот­ни­ков, и я пе­ре­жи­ваю, что его не су­ме­ли как сле­ду­ет про­честь и оце­нить. У Бы­ко­ва пре­крас­ный по­лу­чил­ся «Па­с­тер­нак», Аку­нин – боль­шой ма­с­тер сво­е­го де­ла, очень свет­ло и мяг­ко пи­шет Ан­на Бер­се­не­ва, в кри­ти­ке, ко­неч­но, не мо­гу не вспом­нить На­та­лью Ива­но­ву, а вес­ной это­го го­да ме­ня ра­до­ст­но по­ра­зил ро­ман в сти­хах Ма­рии Ры­ба­ко­вой, ко­то­рый на­зы­ва­ет­ся «Гне­дич». Это поч­ти юве­лир­ная ра­бо­та, и глав­ное: с серд­цем.


Беседу вела Любовь ГОРДЕЕВА




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования