Архив : №38. 23.09.2011

От SOTCREALISMA к…?

 Го­во­рят, соц­ре­а­лизм при­ка­зал дол­го жить. Но так ли это?

 

1

 

За­щит­ни­ки соц­ре­а­лиз­ма, но­с­таль­ги­руя по про­шло­му, лю­бят ще­го­лять име­на­ми клас­си­ков. Мол, раз­ве «Раз­гром» Фа­де­е­ва – не соц­ре­а­лизм? А ро­ма­ны А.Тол­сто­го, Л.Ле­о­но­ва, К.Фе­ди­на?

Здесь дол­го мож­но раз­мы­ш­лять о том, где и ка­ков соц­ре­а­лизм, где он есть и по­че­му, где его нет, и то­же – по­че­му. Это за­ня­ло бы мно­го пе­чат­ной пло­ща­ди, по­это­му мы пунк­ти­ра­ми обо­зна­чим то, что ду­ма­ем по это­му по­во­ду.

Воз­мож­но, вре­мя за­тем­ни­ло в па­мя­ти мно­гих пе­чаль­но из­ве­ст­ные сло­ва Фа­де­е­ва о не­об­хо­ди­мо­с­ти «гро­мад­ной пе­ре­дел­ки че­ло­ве­че­с­ко­го ма­те­ри­а­ла», ре­зуль­та­том ко­то­рой долж­но бы­ло быть фор­ми­ро­ва­ние но­во­го че­ло­ве­ка, «пре­крас­но­го, силь­но­го и до­б­ро­го». Яв­но та­ко­го из Ме­чи­ка не по­лу­чи­лось, бог не дал, или не за­хо­тел сам Ме­чик, зем­ные ра­до­с­ти для не­го бы­ли бо­лее близ­ки­ми, чем вся­кие-раз­ные идеи и мыс­ли, ко­то­рые «ру­бят че­ло­ве­ку жизнь». Она и так не­ве­ли­ка, посе­му на­доб­но дер­жать уши вос­тро, но­з­д­ри в ох­ват встреч­но­го ве­т­ра, по­мнить о нуж­дах соб­ст­вен­ной су­ти и не гнать в баш­ку по­сто­рон­ние, чу­жие – пусть са­ми по­ше­ве­лят сво­и­ми моз­гиш­ка­ми, а ему – хо­дить на чу­жие ого­ро­ды, к чу­жим ба­бам. Пи­са­тель стре­мит­ся «по­ру­шить» его при­род­ную сущ­ность во имя идеи (пе­ре­дел­ки че­ло­ве­че­с­ко­го ма­те­ри­а­ла), «сши­ба­ет» Ме­чи­ка то с од­ним, то с дру­гим. С Мо­роз­ко он не сдру­жил­ся, хо­тя в кор­нях есть об­щее: Мо­роз­ко, хо­тя и бы­ло ему не­лег­ко, не бы­с­т­ро, но пе­ре­де­лал­ся… Сбли­же­ние же Ме­чи­ка с Ле­вин­со­ном про­яви­ло их «раз­ность», и хо­тя оба бы­ли фи­зи­че­с­ки ущерб­ны­ми – тще­душ­ный «ев­рей­ский маль­чик» Ле­вин­сон, в про­шлом мел­кий тор­го­вец, пе­ре­де­лал­ся в на­сто­я­ще­го ре­во­лю­ци­о­не­ра, стал ко­ман­ди­ром пар­ти­зан­ско­го от­ря­да, а Ме­чик ос­тал­ся один (кста­ти, гла­ва о нём так и на­зы­ва­ет­ся «Один»). Ко­неч­но, здесь осо­знан­ная де­мон­ст­ра­ция лю­би­мой и Фа­де­е­вым про­лет­куль­тов­ской идеи, кол­лек­ти­вист­ской сущ­но­с­ти пси­хо­ло­гии но­во­го че­ло­ве­ка – то­го са­мо­го «пре­крас­но­го, силь­но­го и до­б­ро­го». Кон­ст­рук­ции, схе­мы в струк­ту­ре про­из­ве­де­ния обес­цве­ти­ли его яр­кие, убеж­да­ю­щие в прав­ди­во­с­ти кар­ти­ны, в со­зда­нии ко­то­рых Фа­де­ев был всё-та­ки не по­след­ним из ма­с­те­ров. Тог­да уже соц­ре­а­лизм (или так на­зы­ва­е­мая соц­ли­те­ра­ту­ра, тер­мин «соц. ре­а­лизм» по­явил­ся по­зд­нее фа­де­ев­ско­го ро­ма­на) яв­но, не­при­кры­то про­дик­то­вы­вал вну­т­рен­нюю, мёрт­вую схе­му ме­то­да.

Соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­кая схе­ма со­кру­ши­ла ду­хов­ное и эс­те­ти­че­с­кое един­ст­во ро­ма­на «Хож­де­ние по му­кам» А.Тол­сто­го. По­сле «Се­с­тёр» пи­са­тель по­вер­нул руль и сю­же­та, и ду­хов­но­го ми­ра ге­ро­ев три­ло­гии на все 180 гра­ду­сов, а по­том вы­шло то, что вы­шло к кон­цу тре­ть­е­го ро­ма­на – три­ло­гия рух­ну­ла как «ве­ли­кое тво­ре­ние». В пер­вых из трёх ро­ма­нов («Сё­с­т­ры») А.Тол­стой ос­та­вал­ся в рам­ках се­мей­но­го ро­ма­на с про­ек­ци­ей на сто­лич­ную жизнь, за­тем и на жизнь во­ен­ную, про­ек­ция, ко­то­рая, как ду­мал К.Фе­дин, вы­све­ти­ла не всю прав­ду, то есть да­же не глав­ную, об­ще­ст­вен­но-ис­то­ри­че­с­кую, а уз­кую, ча­ст­ную, ог­ра­ни­чен­ную в свя­зях со вре­ме­нем. По­том, го­во­рит Фе­дин, А.Тол­стой впу­с­тил в ро­ман (уже вто­рой) ощу­ти­мые ве­т­ры ис­то­рии, а в тре­тий она во­шла ши­ро­ким все­о­хват­ным по­то­ком. От­сю­да яс­но – по­че­му трёх­сту­пен­ча­тая си­с­те­ма сю­же­та «пра­вит» всей три­ло­ги­ей, – по­ка­зать: 1) что бы­ло, по­том 2) что про­изо­ш­ло, что­бы по­лу­чи­лось то, 3) что по­лу­чи­лось. А.Тол­стой вёл сво­их ге­ро­ев по этим трём сту­пень­кам, каж­до­го в от­дель­но­с­ти и всех вме­с­те. И, вы­нуж­ден­ный под­чи­нять­ся этой ло­ги­ке (бла­го, в схе­ме не бы­ло де­вя­то­го ва­ла, то есть де­вя­той сту­пе­ни, де­ло до это­го не до­шло), каж­дый дер­жит свой путь (осо­знан­ный, не­о­со­знан­ный – не это глав­ное), но все вы­хо­дят на один ого­нек – сча­с­тья, люб­ви, ве­ры в бу­ду­щее. На не­го уве­рен­но шел ин­тел­ли­гент из на­ро­да Те­ле­гин (сра­зу рас­поз­нал свою звез­ду) и вы­шел к ней, до­воль­но лег­ко он вы­вел с со­бой лю­би­мую Да­шу, с труд­но­с­тя­ми, по­те­ря­ми и не очень ос­мыс­лен­ны­ми об­ре­те­ни­я­ми вы­шла и Ка­тя Бу­ла­ви­на. Вот с Ро­щи­ным де­ло ока­за­лось по­слож­нее. Ра­фи­ни­ро­ван­ный дво­ря­нин, во­ен­ный выс­шей им­пер­ской ка­с­ты – он то­же не­ма­ло «по­мы­кал­ся» по фрон­то­вым и ре­во­лю­ци­он­ным до­ро­гам. И всё-та­ки на­шлась и его тро­па. «По­гиб­ла Рос­сия», – от­ча­ян­но кри­чал он вна­ча­ле, по­том при­за­ду­мал­ся и «сми­рил­ся»; по­няв кое-что в про­ис­хо­дя­щем…

Ве­рить ме­та­мор­фо­зе, ко­то­рая с ним про­изо­ш­ла (кста­ти, и с дру­ги­ми), или не ве­рить – во­все не в этом де­ло. А в том, что трёх­сту­пен­ча­тая кон­ст­рук­ция (в сю­же­те, ха­рак­те­рах, ком­по­зи­ции, в це­лом в иде­о­ло­гии про­из­ве­де­ния) сра­бо­та­ла бе­зу­преч­но, и фи­гур­ки ге­ро­ев, кое-как ус­т­ро­ив­ши­е­ся на без­жа­ло­ст­ных вол­нах «Ни­агар­ско­го во­до­па­да» – то бишь ре­во­лю­ции, бла­го­по­луч­но при­вод­ни­лись у до­воль­но ус­по­ко­ив­шей­ся быв­шей им­пер­ской га­ва­ни. И Ва­дим Ро­щин – вме­с­те с ни­ми.

В на­чаль­ные го­ды на­род­ной (то есть со­вет­ской, вер­нее, ещё боль­ше­вист­ской) вла­с­ти (прав­да, власть на­ро­ду из боль­ше­ви­ков ни­кто не со­би­рал­ся от­да­вать) Алек­сей Ни­ко­ла­е­вич как-то гру­ст­но по­се­то­вал на то, что це­ло­го че­ло­ве­ка (но­во­го, он имел в ви­ду) не вид­но, там ру­ка, го­во­рил он, там но­га, а где-то и го­ло­ва, а це­ло­го че­ло­ве­ка нет. Он дол­го его ис­кал и для Ро­щи­на; спер­ва на­шёл его ру­ки – во­ен­ные, го­ло­ву – им­пер­скую, за­тем и все ос­таль­ные ча­с­ти его бла­го­род­ней­ше­го дво­рян­ско­го те­ла, что­бы он вновь по­лю­бил до­стой­но об­нов­лён­ную ро­ди­ну и что­бы, на­ко­нец, вер­нул­ся к лю­би­мой Ка­те…

По­ни­ма­ем, что не­мно­жеч­ко ут­ри­ру­ем («ху­ли­га­ним», так ска­зать), но факт есть факт – лю­бая схе­ма име­ет свою же­лез­ную ло­ги­ку, и коль­цо со­мк­ну­лось без суч­ка без за­до­рин­ки. И по­явил­ся но­вый со­вет­ский ро­ман. На­чав­шись как «ка­пи­та­ли­с­ти­че­с­кий», он за­кон­чил­ся как со­вет­ский, то бишь как но­вый, боль­ше­вист­ский. Ко­неч­но, Алек­сей Тол­стой – то­же ма­с­тер. Но ког­да ве­ли­кий ма­с­тер на­чи­на­ет слу­шать не соб­ст­вен­ную ду­шу, а вни­ма­тель­но «при­слу­ши­вать­ся» к вою ве­т­ра, схе­ма спо­соб­на сы­г­рать с ним злую шут­ку. К со­жа­ле­нию, она бли­с­та­тель­но слу­ка­ви­ла с А.Тол­стым и в ве­щах, Пе­т­ру Ве­ли­ко­му по­свя­щён­ных. А их мно­го. В ито­ге бес­ко­неч­ных пе­ре­де­лок (ро­ман о ца­ре Пе­т­ре так и ос­тал­ся без по­след­ней точ­ки) Пётр Пер­вый чуть не пре­вра­тил­ся… – в боль­ше­ви­ка… В дра­ма­тур­гии пи­са­те­ля он в кон­це кон­цов при­об­рёл за­слу­жен­ный ста­тус пра­от­ца В.И.

Вер­нём­ся к «Хож­де­нию по му­кам» – он стал об­раз­цом, бе­зо­го­во­роч­ным при­ме­ром для под­ра­жа­ния. И ему под­ра­жа­ли поч­ти все, в том чис­ле и ро­ма­ни­с­ты из мла­до­пись­мен­ных ли­те­ра­тур: схе­ма бы­ла вид­на, кар­та ле­жа­ла от­кры­той, бе­ри и иг­рай – в ка­кую хо­чешь иг­ру… Но нет. Не то прав­да, она дру­гая – в лю­бую же­ла­е­мую не сы­г­ра­ешь: схе­ма тол­сто­вской эпо­пеи бы­ла (или ста­ла) все­об­щей, и иг­рать мож­но бы­ло толь­ко в соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­кую… Не как Тол­стой, – это бы­ло бы не так про­сто, – а по – Тол­сто­му… То есть по точ­кам и коч­кам кон­ст­рук­ции его три­ло­гии.

А вот сколь­ко-ни­будь ус­пеш­но под­ра­жать «Ти­хо­му До­ну» ни­как и ни у ко­го (ни у на­ших, ни у «та­мош­них») не вы­шло. «Хож­де­ние по му­кам» – ис­кус­ст­во, ис­пол­нен­ное вы­со­ко­класс­но, «Ти­хий Дон» – жизнь, ко­то­рая не име­ет дру­го­го ва­ри­ан­та, кро­ме то­го, ко­то­рый она пред­ло­жи­ла пи­са­те­лю. Од­ни кри­ти­ки ска­за­ли: Гри­го­рий Ме­ле­хов – от­ще­пе­нец, враг, дру­гие – что он есть про­дукт за­блуж­де­ния. Шо­ло­хов же от­ве­чал им: у Гри­го­рия ин­ди­ви­ду­аль­ная судь­ба.

Суть про­бле­мы пре­крас­но вы­ра­зил ады­гей­ский по­эт Наль­бий Ку­ек. Я про­ци­ти­рую под­ст­роч­ник од­но­го из его сти­хо­тво­ре­ний:

 

Гри­го­рий Ме­ле­хов си­дит у ка­лит­ки В од­них под­штан­ни­ках Ви­сит со­суль­кой ка­за­чий ус И не­воз­мож­но его даль­ше кру­тить.

 

Вот в чём суть тра­ге­дии, и ко­нец её, мо­жет быть. На­ча­лась она дав­но, по­мни­те, ког­да в од­ном из пер­вых бо­ёв Гри­го­рий по­гнал­ся за убе­га­ю­щим от вер­ной ги­бе­ли ав­ст­рий­цем. До­гнав его, на­нёс удар шаш­кой. С «тя­жё­лым по­тя­гом», уточ­ня­ет ав­тор. Фи­зи­че­с­ки ощу­тил Гри­го­рий хруст ко­с­тей уби­ва­е­мо­го им че­ло­ве­ка. Гри­го­рий спе­шил­ся, по­сто­ял над ав­ст­рий­цем не­сколь­ко ми­нут в стран­ном не­до­уме­нии, но они ос­та­лись в его со­зна­нии на­всег­да. На­до ли бы­ло уби­вать его, не­сча­ст­но­го ав­ст­рий­ца, то­же на вой­ну по­слан­но­го кем-то свер­ху, и по­че­му кто-то дол­жен вла­деть во­лей от­прав­лять дру­го­го уби­вать или быть уби­тым? Не па­ци­фист­ские би­рюль­ки, не вся­кие фи­лан­т­ро­пи­че­с­кие за­мо­роч­ки умов вол­ну­ют Шо­ло­хо­ва, а не­что боль­шее – не вче­ра на­чав­ше­е­ся и не за­в­т­ра дол­жен­ст­ву­ю­щее уже не быть. Име­ни это­му пи­са­тель не оз­ву­чил, толь­ко пе­ре­дал, то есть на­пи­сал своё его ощу­ще­ние – ни­че­го важ­нее зем­ли и жиз­ни на ней нет, в том чис­ле и че­ло­ве­че­с­кой… Она у Гри­го­рия не вы­шла, не по­лу­чи­лась. И не он по­ви­нен в этом, не он со­здал эту кру­то­верть идей ба­ла­ган­ных, а те, иные, верх­ние, ко­то­рые все­гда пра­вы… Вер­ной ему ос­та­лась толь­ко род­ная зем­ля, он ко­то­рой от ког­да-то ушёл уби­вать, а те­перь на­всег­да вер­нул­ся, что­бы уме­реть на её гру­ди. Ви­дать, боль­ше не по­хо­дить ему силь­ны­ми но­га­ми по ней, не по­лю­бить, не вы­ра­с­тить но­во­го по­том­ст­ва. Вид­но и дру­гое: не рас­то­пить уж в го­ря­чем по­це­луе с лю­би­мой жен­щи­ной со­суль­кой по­вис­шие ка­за­чьи усы. Не ку­пить ему боль­ше ни­ка­кой одеж­ды, а быть в од­ном ниж­нем, что­бы быть по­бли­же к Бо­гу и к зем­ле. А так хо­те­лось рев­ни­тель­ным кри­ти­кам, что­бы он сшил се­бе боль­ше­вист­скую…

Ге­рои «Хож­де­ния по му­кам» уш­ли в не­бе­са стро­ить ро­ман­ти­че­с­кий за­мок (а ведь у А.Н. Тол­сто­го бы­ла идея со­зда­ния «бе­ло­го го­ро­да»), Ме­ле­хов – ос­тал­ся на зем­ле, мо­жет быть, что­бы она сов­сем не оси­ро­те­ла…

Да, вер­ный во­прос – а как быть с «Под­ня­той це­ли­ной»? Ведь под­ра­жа­ний ей – мно­же­ст­во? К «Под­ня­той це­ли­не» мы вер­нём­ся.

 

2

 

Но до неё в «но­вом лит­про­цес­се» про­ис­хо­ди­ли мно­гие со­бы­тия – «ожи­дан­ные» и «не­о­жи­дан­ные»: с од­ной сто­ро­ны – раз­ме­же­ва­ние твор­че­с­ких сил (это и есть «ожи­дан­ные» со­бы­тия, а с дру­гой – шла ин­тен­сив­ная кон­со­ли­да­ция про­лет­куль­тов­ских школ и групп (то «Ок­тябрь», то «Мо­ло­дая гвар­дия» и т.д.), ко­то­рая при­ве­ла к ук­реп­ле­нию по­зи­ций про­лет­пи­са­те­лей, объ­е­ди­нив­ших­ся, на­ко­нец, в РАПП – спер­ва боль­ше­ви­ки «раз­ре­ши­ли» твор­че­с­ким груп­пам «по­со­рев­но­вать­ся» (по­ста­нов­ле­ние ЦК ВКП(б) 1925 го­да), по­том, вско­ре же, ска­за­ли: хва­тит! Стоп! Это в урок так на­зы­ва­е­мым «по­пут­чи­кам», чтоб они уж очень не на­де­я­лись на сво­бо­ду твор­че­ст­ва – и по­ста­нов­ле­ни­ем 1932 го­да (семь-то лет все­го-на­все­го стук­ну­ло пер­во­му по­ста­нов­ле­нию) бы­ло ре­ше­но лик­ви­ди­ро­вать все «ли­те­ра­тур­но-ху­до­же­ст­вен­ные» ор­га­ни­за­ции. Но кон­флик­ты на этом не пре­кра­ти­лись.

За­тро­ну­ла борь­ба и ок­ра­ин­ные на­ци­о­наль­ные ре­с­пуб­ли­ки, где по пря­мо­му тре­бо­ва­нию В.И. со­зда­ва­лись пись­мен­ность, ли­те­ра­ту­ра, что­бы учить от­ста­лые на­ро­ды ком­му­ни­с­ти­че­с­ким иде­ям на по­нят­ном для них «род­ном язы­ке». Пе­ред на­ми, го­во­рил он, «сто­ит за­да­ча, что­бы и даль­ше за­бо­тить­ся о том, что­бы вну­т­ри каж­дой стра­ны, на по­нят­ном для на­ро­да язы­ке ве­лась ком­му­ни­с­ти­че­с­кая про­па­ган­да». Юго-вос­точ­ное бю­ро РКП(б) в сво­ём ре­ше­нии рез­ко под­чёр­ки­ва­ло уже в 1922 го­ду: «нуж­но взять­ся за си­с­те­ма­ти­че­с­кую ра­бо­ту», не­об­хо­ди­мо при­сту­пить «в удар­ном по­ряд­ке к из­да­нию ли­те­ра­ту­ры на чер­кес­ском язы­ке». В сто­ли­цах но­вой им­пе­рии – Моск­ве, Ле­нин­гра­де, – во­об­ще в круп­ных её го­ро­дах бы­ла ка­кая-то – хо­тя бы – ви­ди­мая сво­бо­да твор­че­ст­ва. Про­лет­куль­тов­цы, то бишь рап­пов­цы, то во­е­ва­ли с ле­фов­ца­ми, то бра­та­лись с ни­ми, по­но­си­ли «по­пут­чи­ков», «се­ра­пи­о­нов», те от­ве­ча­ли тем же, а в глу­бин­ных на­ци­о­наль­ных ок­ра­и­нах не бы­ло та­ко­во­го и не мог­ло быть. С цен­т­ра по­ш­ла де­пе­ша в «ме­с­та» – ор­га­ни­зо­вать кра­е­вые, об­ла­ст­ные, на­ци­о­наль­ные фи­ли­а­лы РАПП, и не­за­мед­ли­тель­но по­яви­лись: на юге – Се­ве­ро­кав­каз­ская ас­со­ци­а­ция про­ле­тар­ских пи­са­те­лей с на­ци­о­наль­ны­ми от­де­ле­ни­я­ми, в Ады­гее – ААПП. И так вез­де. Та­ким об­ра­зом, мо­ло­дых лю­дей, склон­ных к со­чи­ни­тель­ст­ву (это пер­вые жур­на­ли­с­ты толь­ко что воз­ник­ших га­зет), в ав­раль­ном по­ряд­ке «оп­ро­лет­куль­ту­ри­ли», за­тем и «оболь­ше­ви­чи­ли», вру­чи­ли каж­до­му из них ком­пар­тий­ную книж­ку и ска­за­ли: пи­сать нац­ли­те­ра­ту­ру, обя­за­тель­но про­ле­тар­скую, да та­кую, что­бы ге­рои её бы­ли при­ме­ра­ми для дру­гих, а они уже бы­ли – ко­неч­но, В.И., И.В., пар­ти­ец, ра­бо­чий, – то есть боль­ше­вик – ре­во­лю­ци­о­нер. Ос­таль­ные все – вра­ги, и долж­ны быть изо­б­ра­же­ны имен­но как та­ко­вые.

Ес­те­ст­вен­но, что в этих си­ту­а­ци­ях не бы­ло в на­ци­о­наль­ных лит­про­цес­сах ни­ка­ко­го твор­че­с­ко­го со­рев­но­ва­ния, ни­ка­кой эс­те­ти­че­с­кой борь­бы. Нет, по­след­няя всё-та­ки бы­ла: в не­ко­то­рых но­во­ис­пе­чён­ных про­из­ве­де­ни­ях нац­пи­са­те­лей ком­вож­ди ме­ст­но­го ка­ли­б­ра «раз­гля­де­ли» вли­я­ние араб­ско-му­суль­ман­ской ду­хов­но-эс­те­ти­че­с­кой тра­ди­ции. Осо­бен­но – в да­ге­с­тан­ских ли­те­ра­ту­рах, ко­то­рые име­ли мно­го­ве­ко­вой опыт твор­че­ст­ва и близ­ко об­ща­лись с ду­хов­ным опы­том му­суль­ман. Мно­го бы­ло ос­ли­ных на­ско­ков да­ге­с­тан­ских боль­ше­ви­ков, на­при­мер, на Гам­за­та Ца­да­су, боль­шо­го по­эта и вы­да­ю­ще­го­ся мыс­ли­те­ля. Прав­да, мос­ков­ских («сто­лич­ных») ли­тэ­мис­са­ров то­же бы­ло пре­до­ста­точ­но в на­ших гор­ных кра­ях, име­на их из­ве­ст­ны (к сло­ву, Став­ский, Ли­бе­дин­ский и др.), ко­то­рые да­ле­ко не все­гда иг­ра­ли по­зи­тив­ную роль в судь­бах и твор­че­с­ком ста­нов­ле­нии мо­ло­дых на­ци­о­наль­ных пи­са­те­лей с про­лет­куль­тов­ски­ми и ком­пар­тий­ны­ми книж­ка­ми. Мно­гие из них ста­ли круп­ны­ми ху­дож­ни­ка­ми (Т.Ке­ра­шев, И.Цей, А.Хат­ков, А.Ох­тов, А.Шо­ген­цу­ков и др.), но не по­то­му, что они бы­ли об­ла­да­те­ля­ми за­вет­ных боль­ше­вист­ских кни­жек…

То­му име­ет­ся своя при­чи­на. Об этом по­том.

Вер­нём­ся к «Под­ня­той це­ли­не». Она со­ста­ви­ла це­лую эпо­ху в со­зна­нии на­ше­го об­ще­ст­ва. Она бо­лее чем слож­ная кни­га. Это чув­ст­во­ва­ли те, ко­то­рые с вы­со­ты сво­ей кри­ти­че­с­кой смо­т­ро­вой вы­шки пи­са­ли о шо­ло­хов­ском ро­ма­не как об об­раз­це соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­ко­го про­из­ве­де­ния, и школь­ни­ки – стар­ше­класс­ни­ки, ко­то­рым ме­то­дич­но и по­сле­до­ва­тель­но вме­ня­лось взять в го­ло­ву и за­пом­нить, и не со­мне­вать­ся, что шо­ло­хов­ский кол­хоз­ный ро­ман и есть про­из­ве­де­ние, в ко­то­ром на­и­луч­шим об­ра­зом во­пло­ти­лись чер­ты соц­ре­а­лиз­ма. Ро­ман уже был (1930), соц­ре­а­лизм вро­де то­же уже со­сто­ял­ся (фор­му­ли­ров­ка его ут­верж­де­на на пер­вом пи­са­тель­ском съез­де), то есть до офи­ци­аль­но­го объ­яв­ле­ния соц­ре­а­лиз­ма глав­ным – и един­ст­вен­ным! – ме­то­дом со­вет­ской ли­те­ра­ту­ры. Шо­ло­хов яко­бы вы­ст­ро­ил но­вое и се­рь­ёз­ное тво­ре­ние, тем са­мым до­ка­зав на­ря­ду с Горь­ким, Ма­я­ков­ским и с кем-то яко­бы жиз­не­спо­соб­ность но­вых прин­ци­пов ре­а­лиз­ма. Та­ко­во бы­ло ком­боль­ше­вист­ское от­но­ше­ние к ро­ма­ну, его офи­ци­аль­ная оцен­ка. Оп­ро­вер­гать это по­ло­же­ние (во вся­ком слу­чае, от­кры­то) не от­ва­жи­вал­ся ни­кто из кри­ти­ков. И дол­го. И до­се­ле, ка­жет­ся, прин­ци­пи­аль­ная оцен­ка это­му ве­ли­ко­му про­из­ве­де­нию не да­на. Вос­пол­нить этот про­бел мы в дан­ных за­мет­ках не со­би­ра­ем­ся. Но по­сколь­ку оно ока­за­ло су­ще­ст­вен­ное, боль­шое вли­я­ние на всю ли­те­ра­ту­ру (до и по­сле вой­ны), в том чис­ле на се­ве­ро­кав­каз­скую, хо­те­лось бы вы­ска­зать не­сколь­ко со­об­ра­же­ний.

Ска­жем – ус­лов­но, ко­неч­но, – что ро­ман со­сто­ит из двух яру­сов – верх­ний и ниж­ний, верх­ний – иде­о­ло­ги­че­с­кий, ниж­ний – ху­до­же­ст­вен­ный, жиз­нен­но и эс­те­ти­че­с­ки вер­ный. Верх­ний на­пич­кан ло­зун­га­ми, пла­ка­та­ми, про­па­ган­дист­ски­ми ба­цил­ла­ми са­мо­го раз­ла­га­ю­ще­го, рас­тле­ва­ю­ще­го со­зна­ние про­сто­лю­ди­на свой­ст­ва, осо­бен­но тех из них, ко­му с ут­ра до ве­че­ра «в охот­ку» бы­ло воз­ле­жать на печ­ке и по­чё­сы­вать ко­с­те­не­ю­щий бок, для ко­го не­по­мер­но да­ле­ка и до­ро­га в нуж­ник. Че­го нет у них? – Охо­ты тру­дить­ся – лишь бы тёп­лый уго­лок, да ка­зан ва­рё­ной кар­тош­ки с хле­бом чёр­ным, да бу­ты­лём «са­мо­го­ноч­ки». Их не рас­ку­ла­чи­ва­ли, нет – рас­ку­ла­чи­ва­ли тех, кто хо­тел и умел тру­дить­ся: у них и хлеб был бе­лый, и хар­ча не по­ст­ная, и чу­лан был не пу­с­той, и дет­ки бы­ли здо­ро­вы. На­сто­я­щий хо­зя­ин не чу­рал­ся ра­бо­ты. Ло­па­ты, тяп­ки, ко­сы у не­го не гни­ли от ржав­чи­ны, плуг бле­с­тел и ле­том, и зи­мой. В зи­му он лю­бил бы­вать на воз­ду­хе, по­на­ки­дать сне­жок, да ку­ча­ми боль­ши­ми, да на ба­зу со­би­рать на­во­зик, что­бы удо­б­рить зем­лю-мат­ку, под­го­то­вить её к лет­ней ра­бо­те, что­бы ро­ды её осен­ние ра­до­ва­ли че­ло­ве­ка. Вот та­ко­го-то хо­зя­и­на и ссы­ла­ли в Си­бирь… У не­го от­би­ра­ли и от­да­ва­ли то­му, ко­му труд был ка­ле­ным же­ле­зом в ру­ках, кам­нем го­ря­чим в гор­ле. Ко­неч­но, по­след­не­му по нра­ву бы­ли ло­зун­ги, сло­веч­ки о ра­вен­ст­ве, спра­вед­ли­во­с­ти и т.д.

Их про­из­но­сит и Да­вы­дов, о ми­ро­вом ра­вен­ст­ве меч­та­ет На­гуль­нов. И по­слан­ни­ку боль­ше­ви­ков Се­мё­ну вско­ре ста­ло по­нят­но, что свер­ша­ет­ся ог­ром­ная бе­да – вот это и есть вто­рой ярус и ро­ма­на, и жиз­ни, в ко­то­рую боль­ше­ви­ки ки­ну­ли пи­тер­ско­го ра­бо­че­го – обу­с­т­ра­и­вать кол­хоз. Обя­за­тель­но, го­во­рит Да­вы­дов, вско­ре в кол­хо­зе бу­дет боль­ше по­ло­ви­ны кре­с­ть­ян, а На­гуль­нов пред­ла­га­ет по­рас­ст­ре­лять не­сколь­ких кре­с­ть­ян, и все ра­зом ки­нут­ся в кол­хоз.

По­ни­мал ли Шо­ло­хов, что над зем­лёй вер­шит­ся са­мое на­сто­я­щее раз­бой­ни­чье вар­вар­ст­во? Ду­маю, что да. Он ви­дит, как плуг ла­дит­ся в ру­ках у Май­дан­ни­ко­ва, из не­го ещё не до кон­ца вы­рва­ли ни­ти, его с зем­лёй свя­зы­ва­ю­щие, а дру­гие, то­же не­пло­хие зем­ле­паш­цы, пол­ча­са ра­бо­ты кое-как – и кру­тят ци­гар­ку ча­сы, си­дят и пу­с­ка­ют дым кру­га­ми, да ни о чём «гу­та­рят». Нет, «гу­та­рят» они о чём-то, о са­мом для них глав­ном – о том, ну­жен ли ко­му-ни­будь этот кол­хоз? Нуж­на ли эта но­вая власть? Об этом-то яру­се пи­са­тель знал и не мог не знать, о нём и не­ред­ки у тех же кре­с­ть­ян сло­ва не­о­до­б­ре­ния, сло­ва бо­ли, о том, что эти но­вые без­моз­г­ло ру­шат ве­ка­ми со­тво­рён­ную вза­им­ную лю­бовь зем­ли и кре­с­ть­я­ни­на, зем­ли-кор­ми­ли­цы, ко­то­рая оси­ро­те­ет (так и слу­чи­лось) без за­бот­ли­вых рук тру­же­ни­ка, у ко­то­ро­го толь­ко о ней и все ду­мы-меч­ты. А без зем­ли-то сво­ей кре­с­ть­я­нин как сук без ли­с­ть­ев, как рус­ло без во­ды, как солн­це без теп­ла. Иди по­грей­ся на гру­ди у ма­те­ри, ес­ли её у те­бя нет: зем­ля ока­за­лась по­ки­ну­той, по­ру­ган­ной, кре­с­ть­я­ни­на-тру­же­ни­ка ото­рва­ли от неё, и без­жа­ло­ст­но – ту­пым пин­ком под зад он был вы­ки­нут но­вы­ми на обо­чи­ну до­ро­ги, ко­то­рая ни­ку­да не ве­ла, кро­ме как к ка­та­ст­ро­фе. Об этом бес­сон­ные ноч­ные тре­во­ги дон­ско­го ка­за­ка. О том же и глав­ная мысль кни­ги Шо­ло­хо­ва.

Да, Шо­ло­хов не мог пря­мо ска­зать о той об­ще­на­ци­о­наль­ной бе­де, ко­то­рая сва­ли­лась в трид­ца­тые го­ды про­шло­го ве­ка на Рос­сию. Но да­же то, что ему уда­лось ска­зать в ро­ма­не, име­ло ог­ром­ное зна­че­ние. Шо­ло­хов­ская «ПЦ» на­пря­мую по­вли­я­ла на всю рус­скую про­зу ХХ ве­ка. Это воз­дей­ст­вие бы­ло осо­бен­но силь­ным для на­ци­о­наль­ных ли­те­ра­тур. Дру­гой во­прос: ка­кой ха­рак­тер оно но­си­ло – по­зи­тив­ный или не­га­тив­ный?

Здесь на­до за­ме­тить: есть всё рав­но суть воз­дей­ст­вия бо­лее силь­но­го на ме­нее су­ще­ст­вен­ный твор­че­с­кий по­тен­ци­ал. К сло­ву, поль­ский по­эт Юли­ан Ту­вим го­во­рил, что, про­чи­тав Ма­я­ков­ско­го, по­нял – всё ок­ру­жа­ю­щее че­ло­ве­ка мо­жет быть по­этич­ным, ис­клю­чи­тель­но всё: фак­ты, яв­ле­ния, круп­ные со­бы­тия, мел­кие пред­ме­ты, су­ще­ст­вен­ные или во­все не­зна­чи­тель­ные, ма­жор­ное и ми­нор­ное, чи­с­тое и гряз­ное и т.д. и т.п. Есть по­эты для по­этов, то есть по­эты, рож­дён­ные для под­ра­жа­ния. Не­дав­но Евг. Ев­ту­шен­ко вы­ра­зил бли­с­та­тель­ную мысль: его спро­си­ли, что он ду­ма­ет о со­вре­мен­ной мо­ло­дой рус­ской по­эзии; от­вет был бо­лее чем не­о­жи­дан­ным – но­вой нет по­эзии, но­вых нет по­этов, но есть хор брод­ских. Это су­ще­ст­вен­но. Ма­я­ков­ский не для под­ра­жа­ния был рож­дён – есть Ма­я­ков­ский или нет Ма­я­ков­ско­го, то есть вто­ро­го. Хо­чу быть пра­виль­но по­ня­тым – не по ве­ли­чи­не та­лан­та – он не­со­мнен­но ве­лик – а по сущ­но­ст­но­му да­ру сво­е­му. Бы­ли бо­лее или ме­нее удач­ные под­ра­жа­ния ему, но бы­ло в ос­нов­ном пря­мое эпи­гон­ст­во – мно­же­ст­во ав­то­ров бли­с­та­тель­но ос­во­и­ли его тех­ни­ку (ле­сен­ку), в ре­зуль­та­те че­го по­яви­лись (осо­бен­но в мо­ло­дых на­ци­о­наль­ных ли­те­ра­ту­рах) та­кие со­че­та­ния: ады­гей­ский Ма­я­ков­ский, ка­бар­дин­ский Ма­я­ков­ский и т.д., но речь, сло­во, не­по­сти­жи­мо гро­мад­ное вну­т­рен­нее дви­же­ние мыс­ли­тель­ной и об­раз­но-вы­ра­зи­тель­ной энер­гии его го­ло­са ос­та­ва­лись не­до­ся­га­е­мы­ми. В ито­ге Ма­я­ков­ский не по­ро­дил ни од­но­го, хо­тя бы ма­ло-маль­ски рав­но­го ему (Воз­не­сен­ский не тот, Рож­де­ст­вен­ский – то­же, хо­тя их вспо­ми­на­ют ино­гда ря­дом с ним, они – по­эты боль­шие, но дру­гие), но «ис­пор­тил» мно­гих опять-та­ки в на­ци­о­наль­ных ли­те­ра­ту­рах. Со­шлюсь на при­мер М.Па­ра­ну­ка, ады­гей­ско­го по­эта, как раз во­шед­ше­го в ли­те­ра­ту­ру в по­ру со­вет­ско­го (соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­ко­го) пе­ри­о­да твор­че­ст­ва Ма­я­ков­ско­го. Не сра­зу Па­ра­нук стал пи­сать «под Ма­я­ков­ско­го», есть у не­го не­сколь­ко ве­щей (до­во­ен­ных) ори­ги­наль­ных, ин­те­рес­ных по фор­ме и на­ци­о­наль­но-со­дер­жа­тель­ной на­сы­щен­но­с­ти. По­сле вой­ны все­це­ло «от­дал­ся» ве­ли­ко­му со­бра­ту, стал пи­сать рва­ны­ми строч­ка­ми, пе­ре­вёл мно­же­ст­во его сти­хов и по­эмы «Вла­ди­мир Иль­ич Ле­нин» и «Хо­ро­шо!» – на­до ска­зать, пе­ре­вёл бли­с­та­тель­но, в смыс­ле об­ра­за, рит­ми­че­с­ко­го строя ко­мар но­су не под­то­чит. Но вслед за ни­ми он со­зда­ёт по­эму «Бо­рись за де­ло Иль­и­ча, по­ка серд­це бьёт­ся» – ка­кой-то стран­ный кон­гло­ме­рат по­эм Ма­я­ков­ско­го о В.И. и «Хо­ро­шо!». И даль­ше – по­ш­ло-по­еха­ло, по­эт стал пи­сать толь­ко «Песнь сча­ст­ли­вых» (есть у не­го та­кая по­эма), и, при­род­но та­лант­ли­вый, он съе­хал на об­то­чен­ные Ма­я­ков­ским соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­кие рель­сы. Прав­да, в по­смерт­ной кни­ге сти­хов «Ду­мы» (1968) по­эт при­знал­ся: «ес­ли бы знал, что всё это пу­с­тое» – речь идёт о том, что и как со­чи­нял он до сих пор.

Вер­нём­ся к шо­ло­хов­ской «ПЦ». Она по­ро­ди­ла мно­го мёрт­вых ро­ма­нов, по­ве­с­тей, рас­ска­зов, осо­бен­но по­сле вой­ны. Здесь сле­ду­ет уточ­нить од­но об­сто­я­тель­ст­во: имен­но «ПЦ» спо­соб­ст­во­ва­ла за­рож­де­нию и ук­реп­ле­нию на­ци­о­наль­но­го, в осо­бен­но­с­ти се­ве­ро­кав­каз­ско­го ро­ма­на, но не соц­ре­а­лизм «ПЦ», а её вну­т­рен­нее со­ци­аль­но ос­т­рое и на­ци­о­наль­но не­по­вто­ри­мое со­дер­жа­ние. Она ста­ла кон­ст­рук­тив­но ори­ен­ти­ром для мно­гих ав­то­ров 20–30-х го­дов, но бо­лее все­го в по­сле­во­ен­ное вре­мя. Пе­ре­чень та­ких ро­ма­нов и по­ве­с­тей за­нял бы боль­шое ме­с­то – «Лю­ди из за­хо­лу­с­тья» (А.Ма­лыш­ки­на), «За­ря Кол­хи­ды» (К.Лорд­ки­па­нид­зе), «В бле­с­ке во­до­па­да» (М.Ара­зи), «Ай­ша» (С.Сей­фу­ли­на), «Чёр­ный сун­дук» (Х.Ап­па­е­ва), «Па­ти­мат» (С.Ба­цу­е­ва), «Трак­тор и лю­ди» (Х.Га­шо­ко­ва), мно­гое мно­же­ст­во дру­гих. Сре­ди них, не­со­мнен­но, и ро­ман ады­гей­ца Т.Ке­ра­ше­ва «До­ро­га к сча­с­тью» – об­ра­зец соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­кой про­зы. Нет, стоп, не сов­сем так: здесь (как и во мно­гих на­ци­о­наль­ных ро­ма­нах) есть и не­что дру­гое. И оно – са­мое глав­ное.

В нём есть всё для тор­же­ст­ва соц­ре­а­лиз­ма: но­вые лю­ди, про­вод­ни­ки ком­пар­тий­ных, боль­ше­вист­ских идей, ге­рои, с ко­то­ры­ми они бо­рют­ся, лю­ди, ко­то­рые (бу­ду­чи «уни­жен­ны­ми и ос­кор­б­лён­ны­ми» ста­рым ре­жи­мом) про­хо­дят боль­шой путь от ну­ле­во­го зна­ния со­ци­аль­ных за­ко­нов до ос­мыс­ле­ния сущ­но­с­ти клас­со­вой борь­бы и иде­о­ло­гии со­вет­ской вла­с­ти. Но из­на­чаль­но пыт­ли­вый и очень вни­ма­тель­но-ос­то­рож­ный, пер­во­род­но та­лант­ли­вый Тем­бот Ке­ра­шев, до­б­рот­но за­ква­сив сю­жет соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­кой ди­на­ми­кой, по­дроб­но и весь­ма глу­бо­ко вскрыл осо­бен­но­с­ти на­ци­о­наль­но-адыг­ской жиз­ни, бы­та, ко­с­тю­ма, адыг­ско­го до­ма, эти­ке­та, адыг­ской ми­фо­ло­гии и фи­ло­со­фии. Вот что и бы­ло до­ро­го для на­ро­да ады­ге в ро­ма­не Т.Ке­ра­ше­ва, он в нём про­чи­тал о се­бе, уз­нал се­бя, и очень по нра­ву бы­ло, что у не­го то­же по­яви­лась кни­га.

То есть внеш­няя шо­ло­хов­ская схе­ма не уби­ла ро­ман Ке­ра­ше­ва, хо­тя и у не­го (кста­ти, и у мно­гих дру­гих) есть да­же свой дед Щу­карь – хи­т­ро­ум­ный, шу­то­об­раз­ный Ха­ля­хо. По­это­му, не­смо­т­ря на соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­кое об­ли­чье, всё-та­ки «До­ро­га к сча­с­тью» ста­но­вит­ся пер­вым и круп­ным на­ци­о­наль­ным ро­ма­ном. По шо­ло­хов­ско-ке­ра­шев­ско­му пу­ти по­ш­ли мно­гие, но не все. На­ци­о­наль­ная про­за бы­ла в ос­нов­ном де­ре­вен­ской (ра­бо­че­го клас­са как та­ко­во­го поч­ти нет), а точ­нее – и до, и по­сле вой­ны – кол­хоз­ной или ре­во­лю­ци­он­но-де­ре­вен­ской. В этом её суть. Она и не ста­ла дру­гой. По­весть Ю.Тлю­с­те­на «Путь от­крыт» бо­лее чем яр­кий в этом смыс­ле при­мер. Она не луч­ше и не ху­же дру­гих «ре­во­лю­ци­он­ных» ве­щей се­ве­ро­кав­каз­ских ав­то­ров 20–30-х го­дов. Под­чёр­ки­ва­ем – она, как ни­ка­кая дру­гая, «до­под­лин­но» ре­а­ли­зу­ет ат­ри­бу­ты соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­ко­го ху­до­же­ст­вен­но­го «но­во­пи­са­ния»: ге­рой из на­ро­да, сна­ча­ла он ба­т­рак, в ба­т­ра­че­ст­ве сво­ём при­бли­жа­ет­ся к рус­ско­му ра­бо­че­му-ре­во­лю­ци­о­не­ру (он был со­слан в де­рев­ню), ко­то­рый учит его азам клас­со­во-ре­во­лю­ци­он­ной на­уки, а ба­т­рак Ас­лан ста­но­вит­ся гла­вой вос­став­ше­го ау­ла и про­вод­ни­ком идей боль­ше­виз­ма сре­ди ады­гов. По­доб­ный кар­кас – глав­ная фа­буль­ная и иде­о­ло­ги­че­с­кая ос­но­ва боль­шин­ст­ва се­ве­ро­кав­каз­ских ро­ма­нов и по­ве­с­тей с ре­во­лю­ци­он­ной про­бле­ма­ти­кой. Под­ра­жа­ния «Ти­хо­му До­ну» здесь нет. По­зд­ние со­вет­ские са­ги (Ана­то­лия Ива­но­ва, Ге­ор­гия Мар­ко­ва, Кон­стан­ти­на Фе­ди­на и др.) вы­гля­дят «до­б­рот­ны­ми» ва­ри­ан­та­ми из­ве­ст­ной схе­мы, а не­ко­то­рые из них – к сло­ву, те­т­ра­ло­гия Фе­ди­на, вы­шли на до­ро­гу, ко­то­рая, как ока­за­лась, не име­ла кон­ца, по­то­му ве­ла и при­ве­ла ге­ро­ев ни к че­му. Но соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­кая мо­дель в клас­си­че­с­кой фор­ме в ней ис­про­бо­ва­на и пре­тво­ре­на в жизнь до со­вер­шен­ст­ва. В этом не­со­мнен­ное ма­с­тер­ст­во в са­мом де­ле пре­крас­но­го сти­ли­с­та Кон­стан­ти­на Фе­ди­на, по­тра­тив­ше­го «своё пи­са­тель­ское вре­мя» поч­ти на один сю­жет. Это аб­со­лют­но не­рас­чёт­ли­вая рас­тра­та твор­че­с­кой энер­гии, ду­хов­ных ре­сур­сов да­же для круп­но­та­лант­ли­во­го ав­то­ра, ка­ким, на­вер­ное, сле­ду­ет счи­тать ука­зан­но­го клас­си­ка соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­кой про­зы. Толь­ко уж тяж­ко плыть по ми­ро­во­му оке­а­ну люд­ских стра­с­тей и су­деб, на­хо­дясь в не­боль­шом бар­ка­се, пусть да­же с очень ми­лы­ми людь­ми, ни ра­зу не за­хо­дя хо­тя бы в ка­кую-ни­будь со­вет­скую га­вань. Ох, как тяж­ко и нуд­но, как го­во­рил дру­гой клас­сик, «та­щить из бо­ло­та бе­ге­мо­та». Тол­стой «об­ру­бил» эту бес­ко­неч­ную жизнь ге­ро­ев за­све­тив­ши­ми­ся на за­ре саб­ля­ми ре­во­лю­ции, Горь­кий то­же по­вёл сво­е­го «не­о­бык­но­вен­но­го», сде­лав­ше­го се­бя со­зна­тель­но иди­о­том Кли­ма Сам­ги­на к зво­ну ша­шек ре­во­лю­ци­он­ных. Прав­да, ос­но­во­по­лож­ник соц­ре­а­лиз­ма всё-та­ки та­лант­ли­во и не все­гда без уда­чи стре­мил­ся «уточ­нить» или объ­яс­нить «бе­сов­ст­во», «иди­о­тизм», «со­ве­ст­ли­вость» из­ве­ст­ных ге­ро­ев Фё­до­ра До­сто­ев­ско­го, что и, ви­ди­мо, по­ме­ша­ло пи­са­те­лю под ко­нец сю­же­та «оболь­ше­ви­чить» Кли­ма. И сла­ва Бо­гу.

 

3

 

Для пи­са­те­лей же мень­ше­го ка­ли­б­ра соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­кая обо­лоч­ка шо­ло­хов­ской «ПЦ» ока­за­лась весь­ма на­дёж­ны­ми па­ру­са­ми для за­плы­ва в оке­ан жиз­ни сель­ско­го че­ло­ве­ка, осо­бен­но по­сле вой­ны – по­ка­жи, как у Ми­ха­и­ла Алек­сан­д­ро­ви­ча, со­бы­тия и лю­дей од­ной ста­ни­цы, од­но­го ау­ла, т.е. од­но­го кол­хо­за – и вот вся твоя прав­да. Из­ве­ст­ны лю­ди – ге­рои: пред­се­да­тель кол­хо­за (он обыч­но ту­пой и не­веж­да или хи­т­рый не­го­дяй), се­к­ре­тарь парт­бю­ро (он хо­рош и спра­вед­лив и бо­рет­ся с дур­ны­ми ме­то­да­ми ра­бо­ты пред­се­да­те­ля), да­лее кол­хоз­ни­ки (тру­же­ни­ки и без­дель­ни­ки), мо­ло­дёжь (раз­ная) + ро­ман­ти­че­с­кая лю­бовь (по­лу­тра­ги­че­с­ки-дра­ма­ти­че­с­кая) или кол­хоз­пре­да, или кол­хоз (сов­хоз) парт­се­кре­та­ря. Вот те­бе и ро­ман – его ге­рои долж­ны быть на­ци­о­наль­ны­ми, а сре­ди них обя­за­те­лен рус­ский че­ло­век («че­ло­век со сто­ро­ны»). Но это для ре­ше­ния про­бле­мы друж­бы на­ро­дов. В этом слу­чае (а он са­мый рас­про­ст­ра­нён­ный) сю­жет дол­жен быть со­ору­жён во­круг про­бле­мы стро­и­тель­ст­ва мос­та меж­ду ста­ни­цей и ау­лом, или раз­ве­де­ния рыб, осу­ше­ния об­щих бо­лот. Ни­как ина­че про­бле­ма со­вре­мен­но­го ку­на­че­ст­ва в се­ве­ро­кав­каз­ской ли­те­ра­ту­ре (глав­ным об­ра­зом, в про­зе) не ста­вит­ся и не ре­ша­ет­ся. Меж­ду тем из­древ­ле ува­жа­ю­щий се­бя го­рец счи­тал за честь иметь дру­га (ку­на­ка) в ка­за­чь­ей ста­ни­це, ка­зак же в вы­ход­ной день со всей сво­ей се­мь­ёй при­ез­жал в гос­ти к сво­е­му ку­на­ку – чер­ке­су. Так и по сей день. Кор­ни друж­бы и вза­и­мо­под­держ­ки меж­ду гор­ца­ми и рус­ски­ми – в их об­щей судь­бе, ко­то­рая не все­гда бы­ва­ла ра­до­ст­ной. И те, и дру­гие это по­ни­ма­ют, хо­тя име­ют­ся не­ко­то­рые ино­пле­мен­ные то­ва­ри­щи, ко­то­рые очень хо­те­ли бы раз­жечь но­вую кав­каз­скую вой­ну. На­до ска­зать, что в этом у них есть оп­ре­де­лён­ные ус­пе­хи… Од­на­ко кор­ни на­ших се­ве­ро­кав­каз­ских и рус­ских от­но­ше­ний го­раз­до глуб­же и проч­нее, чем ду­ма­ют об этом ближ­не­во­с­точ­ные и иные мис­си­о­не­ры. Они име­ют од­ну за­да­чу: рас­ко­лоть Се­вер­ный Кав­каз, и че­рез это – всю Рос­сию. Пи­са­те­лю, ны­не пи­шу­ще­му о друж­бе на­ро­дов, не­об­хо­ди­мо креп­ко ду­мать об этом. Но это ста­тья дру­гая. И нет, она и есть один из глав­ных объ­ек­тов по­сле­во­ен­но­го кол­хоз­но­го ро­ма­на.

Он ре­шал её всё вре­мя пло­хо, как и все дру­гие «сель­ские де­ла». Тор­же­ст­ву­ю­ще­му па­фо­су «кол­хоз­но­го» ро­ма­на дал но­вый тол­чок, как из­ве­ст­но, Се­мён Ба­ба­ев­ский («Ка­ва­лер Зо­ло­той звез­ды»), ге­рой ко­то­ро­го лег­ко ре­ша­ет де­ре­вен­ские по­сле­во­ен­но-вос­ста­но­ви­тель­ные де­ла: ска­зал – по­ст­ро­ил мост, ска­зал – по­ст­ро­ил фер­му, до­ро­гу, дет­ский сад, дом куль­ту­ры. Так по­ш­ло во всех но­вых по­сле­во­ен­ных ро­ма­нах и по­ве­с­тях в про­зе Се­вер­но­го Кав­ка­за. По­яви­лись в рус­ской про­зе «Стро­го­вы», «Жат­ва». По­че­му нам, гор­цам, не иметь сво­их «стро­го­вых» (по фа­ми­лии глав­но­го ге­роя), на­при­мер, у Ю.Тлю­с­те­на (ады­гей­ский пи­са­тель) «Ож­ба­но­ко­вы», мо­дель эта по­ш­ла поч­ти по всем ли­те­ра­ту­рам. Ге­рой (быв­ший фрон­то­вик) за­кон­чил сель­хо­за­ка­де­мию, от­ка­зал­ся от ас­пи­ран­ту­ры, на­уч­но-пе­да­го­ги­че­с­кой ка­рь­е­ры и при­ехал в род­ной аул «аг­ро­но­мить». И на­ча­лась «вой­на» с не­пу­тё­вым пред­се­да­те­лем кол­хо­за. Та­ким же об­ра­зом по­ст­ро­е­ны по­ве­с­ти и ро­ма­ны А.Ев­ты­ха (в по­сле­во­ен­ное де­ся­ти­ле­тие) «Солн­це над на­ми», «У нас в ау­ле», «Аул Псы­бэ», «Пре­вос­ход­ная долж­ность» – пар­тий­ные (ком­со­моль­ские) ли­де­ры не­щад­но во­ю­ют со вся­ко­го ро­да не­до­б­ро­со­ве­ст­ны­ми ру­ко­во­ди­те­ля­ми хо­зяйств, и, ес­те­ст­вен­но, кон­фликт за­вер­ша­ет­ся по­бе­дой здо­ро­вых сил, как это­го тре­бо­вал пре­сло­ву­тый соц­ре­а­лизм. Так в од­ной не­боль­шой ады­гей­ской про­зе по­яви­лись де­сят­ки «кол­хоз­ных» про­из­ве­де­ний – «Ре­ки сли­ва­ют­ся», «Бе­лая кув­шин­ка» Д.Ко­с­та­но­ва, ро­ма­ны Ю.Тлю­с­те­на, А.Ев­ты­ха, по­эмы А.Га­да­гат­ля, в ко­то­рых пи­са­те­ли «эк­ви­ли­б­ри­си­ро­ва­ли» фак­ти­че­с­ки од­ним сю­же­том, од­ни­ми и те­ми же ге­ро­я­ми. Обо­зна­чив этот узел (кон­флик­тов, сю­же­тов, ге­ро­ев), Т.Ке­ра­шев в ро­ма­не «Со­стя­за­ние с меч­той» (адыг. ва­ри­ант «На­ши де­вуш­ки») всё же ото­шёл от не­го, со­сре­до­то­чив­шись на ду­хов­ных ис­ка­ни­ях ге­ро­ев, пи­са­те­ля Шу­ма­фа (то­же «че­ло­век со сто­ро­ны»), мо­ло­дых лю­дей, сфор­му­ли­ро­вав пуб­ли­ци­с­ти­че­с­кую за­да­чу: всё ре­шит­ся, ес­ли ру­ко­во­ди­те­лем кол­хо­за ста­нет ум­ный ини­ци­а­тив­ный че­ло­век. В ос­таль­ном Ке­ра­шев иной, чем дру­гие ав­то­ры «кол­хоз­но­го» ро­ма­на (пер­во­го де­ся­ти­ле­тия по­сле вой­ны).

Но во всех «ус­пеш­ных» ро­ма­нах есть од­но об­сто­я­тель­ст­во – не­до­ра­зу­ме­ние (ес­ли не ска­зать боль­шое): всё про­ис­хо­дит по­сле вой­ны, раз­ру­ха, го­лод, ра­зо­ре­ние, кру­ше­ние хо­зяй­ст­вен­ных ме­ха­низ­мов, от­сут­ст­вие ма­ну­фак­ту­ры, хле­ба, а глав­ный ге­рой ро­ма­на (всех, и Ке­ра­ше­ва – то­же) «че­ло­век со сто­ро­ны», при­шлый, ста­ло быть, гость, идёт по ули­це и ви­дит: до­ма не­бо­га­тые, но по­бе­ле­ны кра­си­во, под­ст­ри­же­ны га­зо­ны и ухо­же­ны цвет­ни­ки; зай­дёт в гос­ти к ко­му-ни­будь из кол­хоз­ни­ков – стол (lанэ) ло­мит­ся от вкус­ной бо­га­той еды, лю­ди ще­д­ро уго­ща­ют гос­тя (ко­неч­но, это тра­ди­ци­он­но от кав­каз­ско­го гос­те­при­им­ст­ва, но не от ре­аль­ной жиз­ни). А она бы­ла ох ка­кой бед­ной, го­лод­ной, да­же в хлеб­ном ку­бан­ском крае. Я был сов­сем мал тог­да, но по­мню хо­ро­шо, чем мы пи­та­лись, бы­ва­ло, дня­ми ели ва­рё­ную (мо­ро­зом схва­чен­ную) свёк­лу или кар­тош­ку, ху­же еды в жиз­ни не ви­дел, а дру­гой не бы­ло; по­мню бес­ко­неч­ные по­хо­ро­ны, в не­боль­шом ау­ле на­шем (Ка­за­ну­кае) хо­ро­ни­ли в день де­сят­ка­ми, не один дом был за­ко­ло­чен или про­сто бро­шен – все жиль­цы по­вы­ми­ра­ли. А в со­сед­нем ау­ле Ша­ба­но­хаб­ле (на ре­ке Ку­бань) был ох­ра­ня­е­мый ко­лю­чей про­во­ло­кой и сол­да­та­ми с вин­тов­ка­ми пункт за­гот­зер­на, где ле­жа­ли го­ры пше­ни­цы, ку­ку­ру­зы, све­зён­ные сю­да со все­го рай­о­на, сол­да­ты гру­зи­ли их на бар­жи и от­прав­ля­ли Бог весть ку­да, а мор ко­сил на­род. Так бы­ло не один год, а де­ся­ти­ле­тия. Хо­ро­шо по­мню день 14 ок­тя­б­ря 1964 го­да, ког­да сня­ли Хру­щё­ва, в ма­га­зин при­вез­ли хлеб, сбе­жал­ся ту­да весь ауль­ский люд, и де­ти – то­же. Пле­мян­ни­ки мои (де­ти стар­ше­го бра­та, им тог­да бы­ло по пять-шесть лет) бе­гут из ма­га­зи­на и кри­чат: «На­на, на­на (ба­буш­ка, ба­буш­ка), в ма­га­зин хлеб при­вез­ли, а он – бе­лый». Они не зна­ли, что хлеб бы­ва­ет и бе­лым. А де­ре­вен­ский, то бишь, кол­хоз­ный ро­ман на все ла­ды рас­пи­сы­вал пре­ле­с­ти сель­ско­го бы­тия – у кол­хоз­ни­ка тон­ны хле­ба, по­лу­чен­но­го на тру­дод­ни (на­род ок­ре­с­тил их «дур­нод­ня­ми»), лад­но вы­ст­ро­ен­ные до­ма, клу­бы, ве­че­ра­ми за­пол­нен­ные по­ющи­ми и тан­цу­ю­щим лю­дом, пыш­ные свадь­бы и т.д. В од­ной по­эме («Мой аул» А.Га­да­гат­ля) под звон ям­би­че­с­ких строк го­во­ри­лось о том, что кол­хоз­ник се­ту­ет на то, что не мо­жет за­брать за­ра­бо­тан­ный им (на «дур­нод­ни») хлеб с об­ще­го кол­хоз­но­го ам­ба­ра по­то­му, что не­ку­да его де­вать. Чушь не­су­свет­ная. Но та­ков соц­ре­а­лизм, он тре­бо­вал по­ка­за жиз­ни в её ре­во­лю­ци­он­ном раз­ви­тии. Бы­ло бы что спря­тать, а чу­лан най­дёт­ся.

Ещё по­мню. Бы­ла встре­ча с Се­мё­ном Ба­ба­ев­ским, не моя лич­но, а сту­ден­тов ме­ст­но­го пе­дин­сти­ту­та. Он с уве­рен­но­с­тью не­о­фи­та до­ка­зы­вал, что «Ка­ва­лер…» – луч­ший ро­ман ве­ка о де­рев­не, и ме­ст­ные пи­са­те­ли, ко­то­рые его со­про­вож­да­ли на встре­че, друж­но хло­па­ли в ла­до­ши, го­ря­чо под­дер­жи­вая клас­си­ка «но­во­де­ре­вен­ской» про­зы. При­мер был, схе­ма сра­бо­та­ла – са­дись и пи­ши свой ро­ман о кол­хо­зе. И пи­са­ли. И пе­ча­та­ли. Нет, ни­кто их не за­пре­щал, на­обо­рот, об­ком ру­гал пи­са­те­ля, что он ещё ни­че­го не со­здал о по­сле­во­ен­ной ауль­ской (гор­ской) дей­ст­ви­тель­но­с­ти. А быть ули­чён­ны­ми в этом оз­на­ча­ло ли­шить­ся пи­са­тель­ско­го пай­ка, жал­ко­го го­но­рар­но­го руб­ля. А он-то, руб­чик, ну­жен, и, как го­во­рил по­эт Абу­та­либ («Мой Да­ге­с­тан» Гам­за­то­ва), что он, прав­да, не Лев Тол­стой, но и его де­ти хо­тят есть, как де­ти Льва Тол­сто­го, и про­сил Гам­за­то­ва при его, Абу­та­ли­ба, жиз­ни, от­ца боль­шо­го се­мей­ст­ва, из­дать двух­том­ник его сти­хов. Так с лёг­кой ру­ки Се­мё­на Ба­ба­ев­ско­го по рос­сий­ским цен­т­раль­ным и ок­ра­ин­ным ли­те­ра­тур­ным по­лям по­шел воль­гот­но и все­воль­но гу­лять «кол­хоз­ный» ро­ман, а но­вые «ка­ва­ле­ры зо­ло­тых звёзд» со­би­рать ла­в­ры со все­мо­гу­ще­го, еже­год­но уве­ли­чи­ва­ю­ще­го­ся уро­жая хле­бов, ку­ку­ру­зы, бо­бо­вых, ово­щей и да­же «ка­зан­лык­с­ких роз», то есть цве­тов, к ко­то­рым до­воль­но ас­ке­тич­ный гор­ский люд от­но­сил­ся сдер­жан­но-спо­кой­но. Хо­ро­шие уро­жаи «кол­хоз­ной» про­зы со­би­ра­лись и на ук­ра­ин­ских, бе­ло­рус­ских, гру­зин­ских и про­чих ли­те­ра­тур­ных по­лях, но они, имея глу­бин­ные на­ци­о­наль­ные тра­ди­ции пись­мен­но­го ху­до­же­ст­вен­но­го твор­че­ст­ва, как-то уме­ли ес­ли в от­кры­тую не бо­роть­ся про­тив на­ти­с­ка гра­фо­ман­ской са­ран­чи, от­го­ро­дить­ся от неё, воз­де­лы­вать своё по­ле, пусть не­боль­шое, не­вид­ное по­ка что, но своё, не­бось ког­да-ни­будь из-за тол­стен­ных пу­ле­не­про­би­ва­е­мых туч про­рвёт­ся пу­чок сол­неч­но­го све­та. Но он дол­го не про­ры­вал­ся, ту­чи шли «гро­за за гро­зою», мель­чал пи­са­тель­ский люд, вме­с­то мно­го­цве­тия вы­ра­с­тал на ни­ве род­ной сло­вес­но­с­ти му­сор мно­го­лет­не­го, по­вто­ря­ю­ще­го­ся од­но­тра­вья.

Ну бы­ла же ли­те­ра­ту­ра, хоть ка­кая, но ко­то­рой гор­ди­лись не­мно­го­чис­лен­ные, в про­шлом бес­пись­мен­ные на­ро­ды? Бы­ла. И ею гор­ди­лись они. Ска­зы­ва­ют, что в Наль­чи­ке ка­бар­дин­цы по­з­д­рав­ля­ли друг дру­га на ули­це креп­ким ру­ко­по­жа­ти­ем с по­яв­ле­ни­ем пер­во­го на­ци­о­наль­но­го ро­ма­на (А.Шор­та­но­ва, «Гор­цы», 1953). Так бы­ва­ло, ви­ди­мо, и в дру­гих но­во­пись­мен­ных ли­те­ра­ту­рах, о ко­то­рых за­тем по­яви­лась це­лая ли­те­ра­ту­ро­вед­че­с­кая на­ука: «ус­ко­рен­ное раз­ви­тие» (Га­чев), един­ст­во в мно­го­об­ра­зии (Г.Ло­мид­зе), «ор­би­ты вза­и­мо­дей­ст­вия» (Р.Бик­му­ха­ме­тов), «но­вый эпос» (М.Пар­хо­мен­ко) – по­ня­тия, ко­то­рые на­шли го­ря­чее под­тверж­де­ние в сот­нях, ты­ся­чах дис­сер­та­ци­он­ных со­чи­не­ний. И объ­яс­нял­ся этот фе­но­мен толь­ко на­ли­чи­ем «со­ци­а­ли­с­ти­че­с­ко­го ре­а­лиз­ма».

А как же быть с Му­с­та­ем Ка­ри­мом, Да­ви­дом Ку­гуль­ти­но­вым, Ра­су­лом Гам­за­то­вым, Кай­сы­ном Ку­ли­е­вым, Али­мом Ке­шо­ко­вым, Ис­ха­ком Маш­ба­шем, ко­то­рые то­же и пе­чат­но, и уст­но го­ря­чо под­дер­жи­ва­ли «все­силь­ные» дог­мы соц­ре­а­лиз­ма, не имея при этом в сво­ём твор­че­ст­ве ни­ка­ких не толь­ко ак­тив­ных, но да­же за­мед­лен­ных его про­яв­ле­ний? Вот так – пи­шем од­но, под­ра­зу­ме­ва­ем дру­гое, пе­ре­фра­зи­руя из­ве­ст­ное из­ре­че­ние.

А ве­ли­кий пи­са­тель ХХ ве­ка, мо­жет, и не толь­ко это­го са­мо­го не­ра­зум­но­го сто­ле­тия Чин­гиз Айт­ма­тов, ко­то­рый поч­ти каж­дое из сво­их но­вых про­из­ве­де­ний пред­ва­рял про­ст­ран­ным пре­дис­ло­ви­ем, в ко­то­ром слёз­но до­ка­зы­вал, что он, прав­да, бе­рёт труд­ные те­мы, но ре­ша­ет их ис­клю­чи­тель­но с по­мо­щью соц­ре­а­лиз­ма, тог­да как на са­мом де­ле ни в од­ном из них этот ме­тод не дне­вал и не но­че­вал. Раз­ве в «Пла­хе» соц­ре­а­лизм? Мо­жет, в «Бу­ран­ном по­лу­стан­ке» («И доль­ше ве­ка длит­ся день»)? А мо­жет, в «Бе­лом па­ро­хо­де»? Нет! Нет его да­же в пер­вых про­из­ве­де­ни­ях Айт­ма­то­ва («По­ве­с­ти гор и сте­пей»). А ве­ли­кий тво­рец па­дал ниц пе­ред ком­пар­тий­ной цен­зу­рой, иде­о­ло­ги­че­с­кой че­ля­дью. Что мо­жет дать соц­ре­а­лиз­му об­раз «ра­не­но­го кам­ня» в фи­ло­со­фии Кай­сы­на Ку­ли­е­ва, или, на­обо­рот, соц­ре­а­лизм – тра­ги­че­с­ким рит­мам это­го об­ра­за? Ни­что.

И чем мог от­ве­тить по­эт с та­кой не­ис­ся­ка­е­мой ду­шев­ной бо­лью за на­род свой на­ско­кам боль­ше­вист­ской жан­дар­ме­рии (ко­то­рая по­ху­же пе­чаль­но зна­ме­ни­той бен­кен­дорф­ской), кро­ме как глу­бо­ко про­тив­ным по­эту ак­ко­мо­да­ци­он­ным лу­кав­ст­вом, на ко­то­рое вы­нуж­де­ны бы­ва­ли ид­ти ве­ли­кие ав­то­ры ХХ ве­ка на со­вет­ском про­ст­ран­ст­ве. Что это бы­ло – пре­да­тель­ст­во? Или, мо­жет быть, за­щи­та са­мых глав­ных цен­но­с­тей на­ци­о­наль­но­го до­сто­ин­ст­ва в по­эзии? Имен­но так – по­след­нее.

В рус­ской про­зе аб­со­лют­но точ­но и бес­ком­про­мисс­но обо­зна­чил­ся ори­ен­тир на воз­рож­де­ние поч­вен­ни­че­с­ких, ос­но­ва­тель­ных на­чал ду­хов­но­го на­сле­дия на­ро­да. Име­ем в ви­ду мощ­ную, так на­зы­ва­е­мую «де­ре­вен­скую» ли­те­ра­ту­ру – с «При­выч­но­го де­ла» до про­зы Ли­чу­ти­на и Кру­пи­на. Та­кой обо­рот не обо­зна­чил­ся в на­ци­о­наль­ных ли­те­ра­ту­рах Се­вер­но­го Кав­ка­за вплоть до 70–80-х го­дов. Но был, мо­жет быть, один при­мер – ро­ман А.Ев­ты­ха «Ули­ца во всю её дли­ну». Он вы­шел зи­мой 1965 го­да и вы­звал на­сто­я­щую бу­рю вос­тор­га у од­них, не­го­до­ва­ния у боль­шин­ст­ва чи­та­те­лей. И, к со­жа­ле­нию, – и у мно­гих пи­са­те­лей. Он был та­ким же, как на­бив­ший ос­ко­ми­ну тра­ди­ци­он­ный «кол­хоз­ный» ро­ман с не­ра­ди­вым пред­се­да­те­лем и хо­ро­шим, то есть пра­виль­ным (но без­воль­ным) парт­се­кре­та­рём, с пе­ре­до­ви­ка­ми и от­ста­ю­щи­ми, с пья­ни­ца­ми и гра­би­те­ля­ми кол­лек­тив­но­го до­б­ра. Но и не та­ким. Кол­хоз как фор­ма эко­но­ми­че­с­кой де­я­тель­но­с­ти из­жил се­бя дав­но; прав­да, в пер­вые по­сле­во­ен­ные го­ды в дань вос­ста­нов­ле­ния раз­ру­шен­но­го кол­хоз­ни­ки (их бы­ло ма­ло), кол­хоз­ни­цы ещё про­дол­жа­ли (как в вой­ну) ра­бо­тать бес­плат­но. Эта энер­гия до­воль­но бы­с­т­ро по­ис­сяк­ла – пер­вые кол­хоз­ные ра­бот­ни­ки по­ус­та­ли за го­ды вой­ны и по­сле неё, по­ста­ре­ли, по­за­бо­ле­ли в не­скон­ча­е­мом раб­ском тру­де, а мо­ло­дые не очень охот­но шли к кол­хоз­ной зем­ле. И ком­вож­ди при­ду­ма­ли – сель­ским жи­те­лям па­с­пор­тов не да­вать, а без па­с­пор­та ты не че­ло­век, и мо­ло­дой люд ос­та­вал­ся в де­рев­не, не очень же­лая тру­дить­ся на но­вых хо­зя­ев, а кто очень рья­но на­чи­нал «ка­чать пра­ва», то­му бы­ли уго­то­ва­ны «ча­хот­ка и Си­бирь». Так воз­ник­ла в де­рев­не «не­о­ра­бо­вла­дель­че­с­кая» си­ту­а­ция, в ко­то­рой фе­о­да­ла­ми бы­ли кол­хоз­ный пред­се­да­тель и иже с ним, ра­ба­ми – ин­ва­ли­ды – фрон­то­ви­ки, вдо­вы, их ещё не­о­креп­шие де­ти. Этот ма­те­ри­ал и стал глав­ным объ­ек­том ху­до­же­ст­вен­но­го и со­ци­аль­но­го ана­ли­за в ро­ма­не Ев­ты­ха «Ули­ца во всю её дли­ну».

Бы­ло чёт­ко обо­зна­че­но то, что раз­де­ля­ло тех, кто сто­ял на­вер­ху, и тех, кто ос­та­вал­ся вни­зу. Иб­ра­гим – отец пред­се­да­те­ля кол­хо­за Ха­та­жу­ка – в своё вре­мя об­ра­бо­тал один гек­тар и по­лу­чил бла­го­дар­ст­вен­ное пись­мо от са­мо­го Ста­ли­на; оно ви­сит над его из­го­ло­вь­ем, в ку­нац­кой, и как к важ­ней­шему до­ку­менту бла­го­дар­ст­вен­но­го от­но­ше­ния к не­му са­мо­го Ста­ли­на каж­дый раз об­ра­ща­ет­ся к не­му, что­бы под­твер­дить свою бес­пре­дель­ную пре­дан­ность «то­ва­ри­щу Ста­ли­ну». А в са­мом де­ле Ша­ла­хов Иб­ра­гим одер­жим иде­ей воз­вра­ще­ния ста­ро­го ре­жи­ма, сы­на сво­е­го Ха­та­жу­ка он учил это­му, сы­на, ко­то­рый «при всех ре­жи­мах свой ин­те­рес со­блю­дал». И он воз­не­на­ви­дел всех тех, ко­то­рые бы­ли ни­же на об­ще­ст­вен­ной ле­ст­ни­це, ко­то­рые ни­как не мог­ли пе­ре­чить ему. Од­на из ге­ро­инь го­во­рит о нём: «…он оту­чил­ся от всех на­ших про­стых дел! А воз­нёс­ся по­то­му, что на­пле­вать ему на лю­дей, на­пле­вать, го­во­рю, вот от­че­го воз­нёс­ся». А отец его, все­мо­гу­щий Иб­ра­гим Ша­ла­хов, го­во­рит сы­ну: «Нет, ты не уме­ешь с людь­ми, не уме­ешь. С каж­дым го­дом всё чу­жее и чу­жее де­ла­ешь­ся; ты по ту сто­ро­ну, а они по эту, а меж­ду ва­ми – ка­на­ва, и как хо­чешь раз­бе­гись, а не пе­ре­прыг­нуть». Ша­ла­хов – стар­ший, ос­но­ва всей ша­ла­хов­ской фи­ло­со­фии (раз­де­ляй и вла­ст­вуй), жерт­ва­ми ко­то­рой ока­за­лись все в ау­ле, то есть те, ко­то­рые не в род­ст­ве с Ша­ла­хо­вы­ми.

Пи­са­тель вы­нес на са­мую ви­ди­мую по­верх­ность всё то, что ха­рак­те­ри­зо­ва­ло си­ту­а­ци­он­ную слож­ность кол­хоз­ной фи­ло­со­фии: все долж­ны ра­бо­тать, но поч­ти без воз­на­г­раж­де­ния.

А Ку­лач­ка – боль­ше всех… Кто она та­кая? Зна­ком не­пре­хо­дя­щей бе­ды, то­с­ки не­ис­ся­ка­е­мой смо­т­рит­ся в ро­ма­не из­ло­ман­ная, ис­ко­рё­жен­ная, в три по­ги­бе­ли со­гну­тая судь­бой, уни­жен­ная, ос­кор­б­лён­ная, как тень, не по го­дам со­ста­рив­ша­я­ся дочь ре­прес­си­ро­ван­ных (рас­ку­ла­чен­ных) ро­ди­те­лей Ку­лач­ка. Ро­ди­те­ли на­рек­ли её свет­лым име­нем Ра­зи­ет (дар обо­юд­ной люб­ви), а зло­ду­шие люд­ское при­пе­ча­та­ло её на­ве­ки к хлад­но­му кам­ню, ок­ре­с­тив име­нем Ку­лач­ка: так зо­вут её все – и те да­же, ко­то­рые друж­ны с ней, лю­бят её, как буд­то на­всег­да по­за­бы­ли её бла­го­род­ное имя. И ав­тор ро­ма­на – то­же, но тот с це­лью за­пе­чат­леть в па­мя­ти лю­дей, как там­га, на её обо­жжён­ном ста­лин­ским ре­жи­мом серд­це. И са­мое глав­ное – она от­зы­ва­ет­ся. Не уро­вень ли это фи­ло­со­фии Ф.До­сто­ев­ско­го («Уни­жен­ные и ос­кор­б­лён­ные»)? Бе­зус­лов­но, да. Толь­ко с «ком­му­ни­с­ти­че­с­кой» за­ква­с­кой и иде­о­ло­ги­че­с­кой бес­по­щад­но­с­тью в боль­ше­вист­ской пре­ис­под­ней. Та­кое глу­бин­ное вхож­де­ние в этот ре­жим не мог­ли про­стить А.Ев­ты­ху иде­о­ло­ги­че­с­кие рев­ни­те­ли, и те из пи­са­те­лей, ко­то­рые ве­рой и прав­дой слу­жи­ли ста­лин­ско­му боль­ше­виз­му: по­все­ме­ст­но в ре­с­пуб­ли­ке бы­ли про­ве­де­ны чи­та­тель­ские кон­фе­рен­ции с осуж­де­ни­ем пи­са­те­ля (в ду­хе рап­пов­ских ту­со­вок 20–30-х го­дов), а один из ме­ст­ной пи­са­тель­ской ор­га­ни­за­ции ра­зо­слал пись­ма во все ин­стан­ции с тре­бо­ва­ни­ем сжечь кни­гу А.Ев­ты­ха, а его са­мо­го осу­дить за кле­ве­ту на Ста­ли­на, на стра­ну, на ады­гов и «сгно­ить в тюрь­ме».

Не боль­ше, но и не мень­ше. По­сле че­го бо­лее чет­вер­ти ве­ка зна­ме­ни­тый, один из на­и­бо­лее по­сле­до­ва­тель­ных ре­а­ли­с­тов ХХ ве­ка на со­вет­ском про­ст­ран­ст­ве Ас­кер Ев­тых не из­да­вал­ся у се­бя в ре­с­пуб­ли­ке и ред­ко пе­ча­тал­ся в Моск­ве, где он про­жи­вал все го­ды по­сле вой­ны. Ко­неч­но, ро­ма­ны его «Ули­ца во всю её дли­ну», «Две­ри от­кры­ты на­стежь», «Бар­жа», «Гло­ток род­ни­ко­вой во­ды», «Бы­чья кровь» не име­ли ни­ка­ко­го от­но­ше­ния к соц­ре­а­лиз­му, а по­смерт­но из­дан­ные по­ве­с­ти «Я – кен­гу­ру», «Раз­би­тое серд­це» на­пи­са­ны на уров­не ми­ро­вых до­сти­же­ний клас­си­че­с­ко­го ре­а­лиз­ма. Ни­сколь­ко не пре­уве­ли­чи­ваю…

Ко­неч­но, не он дав­но по­чув­ст­во­вал не­об­хо­ди­мость воз­вра­ще­ния к под­лин­ной ху­до­же­ст­вен­ной и жиз­нен­ной прав­де. Она чёт­ко и по­сле­до­ва­тель­но про­сма­т­ри­ва­ет­ся во мно­гих про­из­ве­де­ни­ях се­ве­ро­кав­каз­ских пи­са­те­лей – и в да­ге­с­тан­ской, и в осе­тин­ской, и в че­чен­ской, и в адыг­ских ли­те­ра­ту­рах стрем­ле­ние пи­са­те­лей к прав­де обо­зна­че­но без вся­че­с­ких соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­ких ре­б­ри­с­тых по­гра­нич­ных стол­бов (по­след­ние про­из­ве­де­ния П.Ко­шу­ба­е­ва и Ю.Чу­я­ко), бли­с­та­тель­ные ве­щи опуб­ли­ко­ва­ны Ха­ба­сом Бе­ш­то­ко­вым («Ка­мен­ный век»), Н.Ку­е­ком («Чёр­ная го­ра», «Ви­но мёрт­вых»). Од­на­ко сле­ду­ет ска­зать, что мно­гие из ав­то­ров про­дол­жа­ют пи­сать «жизнь в её ре­во­лю­ци­он­ном раз­ви­тии», со­зда­вать од­но­тип­ные ро­ма­ны, но те­перь не о кол­хо­зе, а об ис­то­рии – схе­ма жи­ва, опыт име­ет­ся, раз­ло­жи про­шлое по пе­ри­о­дам, на­пи­ши об од­ном из них – и ро­ман го­тов. Но не все­гда встре­ча­ем глу­бин­ное ху­до­же­ст­вен­ное ис­сле­до­ва­ние это­го про­шло­го, ско­рее все­го, на­обо­рот, – ред­ко, при этом с изъ­я­ты­ми из са­мой ис­то­рии круп­ны­ми ку­пю­ра­ми, по су­ти чуть ли не глав­ны­ми в ней. Обо­зна­чи­лась ещё од­на тен­ден­ция – ча­с­ты­ми ста­ли об­ра­ще­ния пи­са­те­лей, осо­бен­но бо­лее мо­ло­до­го по­ко­ле­ния, к ми­фам, к ска­зо­во-по­эти­че­с­кой, к фи­ло­соф­ско-прит­че­вой сло­вес­ной куль­ту­ре на­ро­да. Это весь­ма на­дёж­ное на­прав­ле­ние по­ис­ков но­во­го (ведь но­вое – это не что иное, как дав­но за­бы­тое ста­рое). Ады­ги го­во­рят: не же­нись на де­вуш­ке, ко­то­рая не си­де­ла на ко­ле­нях у ба­буш­ки – же­ной не бу­дет; не вы­хо­ди за­муж за мо­ло­до­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый не си­дел на ко­ле­нях у де­душ­ки, – му­жем не бу­дет. Это – опыт ве­ков – и хо­ро­шо ис­кать но­вое, имея его. В этом ус­пех на­ци­о­наль­ных ли­те­ра­тур, и в том, что для них все­гда был на­дёж­ный ори­ен­тир – рус­ское ху­до­же­ст­вен­ное, ду­хов­ное твор­че­ст­во и ми­ро­вой опыт, к ко­то­ро­му они вы­хо­ди­ли, глав­ным об­ра­зом, че­рез не­го. Боль­ше­вист­ская иде­о­ло­гия, соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­кая эс­те­ти­ка бы­ли толь­ко раз­ре­ши­тель­ным для на­ци­о­наль­ных пи­са­те­лей ак­том (пра­во­вым) для со­зда­ния на­ци­о­наль­ной пись­мен­но­с­ти и на­ци­о­наль­ной ли­те­ра­ту­ры – ис­клю­чи­тель­но для про­па­ган­ды боль­ше­вист­ских иде­о­ло­ги­че­с­ких догм – ни­ка­кой дру­гой це­ли ни В.И., а за­тем ни И.В. не пре­сле­до­ва­ли. По­след­ний зна­чи­тель­но пре­ус­пел в этом – со слов пер­во­го «изо­б­ра­жать гря­ду­щее» И.В. тре­бо­вал от пи­са­те­лей и ху­дож­ни­ков по­ка­зы­вать то, что ра­бо­та­ет на бу­ду­щее, тех, кто ру­ко­во­дит этим про­цес­сом, то есть ком­вож­дей, вы­да­вая это за осо­бую за­бо­ту о на­ро­де («ком­му­ни­с­ти­че­с­кая пар­тий­ность есть выс­шая фор­ма на­род­но­с­ти ли­те­ра­ту­ры и ис­кус­ст­ва»), что, по сло­вам Г.Лу­ка­ча, бы­ло все­го-на­все­го ил­лю­с­т­ра­ци­ей к пар­тий­ным по­ста­нов­ле­ни­ям. Та­ким об­ра­зом, как ут­верж­да­ет то­же Лу­кач, со­ци­а­ли­с­ти­че­с­кий ре­а­лизм был за­гнан в ту­пик, буд­то ес­ли бы это­го не про­изо­ш­ло, соц­ре­а­лизм был бы спо­со­бен дать не­что зна­чи­тель­ное.

Му­д­рый и мно­го­опыт­ный в по­ли­ти­ке Г.Лу­кач, ко­то­рый всю жизнь лу­ка­во оп­по­зи­ци­ро­вал соц­ре­а­лиз­му, всё же не раз вы­ска­зы­вал, что он, на­вер­ное, и хо­рош, но он тя­же­ло бо­лен, пред­ло­жил на­ка­ну­не сво­е­го ухо­да в иной мир ре­цепт, как его ле­чить. Соц­ре­а­лизм «дол­жен вновь най­ти путь к ре­а­ли­с­ти­че­с­ко­му изо­б­ра­же­нию че­ло­ве­ка се­го­дняш­не­го дня. А сту­пить на этот путь и прой­ти по не­му мож­но лишь при том ус­ло­вии, что пи­са­тель до­сто­вер­но, прав­ди­во изо­б­ра­зит ста­лин­ские де­ся­ти­ле­тия во всей их бес­че­ло­веч­но­с­ти. Сек­тан­ты-бю­ро­кра­ты про­ти­вят­ся это­му, го­во­ря, что не сто­ит-де ко­пать­ся в про­шлом, нуж­но изо­б­ра­жать толь­ко на­сто­я­щее. Что про­шло, то про­шло, ста­рое пол­но­стью пре­одо­ле­но и вы­черк­ну­то из на­сто­я­ще­го. Это ут­верж­де­ние не про­сто не­вер­но (уже то, что оно мог­ло про­зву­чать, сви­де­тель­ст­ву­ет о том, что ста­лин­ская куль­тур­ная бю­ро­кра­тия су­ще­ст­ву­ет и со­хра­ня­ет своё вли­я­ние по сей день): оно пол­но­стью бес­смыс­лен­но».

Что вер­но, то вер­но: по­сле слов Лу­ка­ча про­шло бо­лее со­ро­ка лет, но эта уже не­ле­галь­ная бю­ро­кра­тия ещё су­ще­ст­ву­ет в го­ло­вах не­ма­лой ча­с­ти об­ще­ст­ва, в том чис­ле и ху­дож­ни­ков.

Ка­ко­вы же вы­во­ды? О соц­ре­а­лиз­ме нель­зя го­во­рить как о про­шлом. Он был, есть, мо­жет быть, уй­дёт не так ско­ро, как ка­жет­ся не­ко­то­рым. Мно­го дру­гих «из­мов» нын­че мож­но встре­тить в пе­ча­ти – ма­ги­че­с­кий ре­а­лизм, пси­хо­ло­ги­че­с­кий ре­а­лизм, ин­тел­лек­ту­аль­ный ре­а­лизм, да­же кре­с­ть­ян­ский ре­а­лизм. Ни­ка­кие ино­ст­ран­ные «из­мы» нам не нуж­ны, есть очень хо­ро­шее сло­во – прав­да. Лев Тол­стой счи­тал её глав­ным ге­ро­ем сво­их про­из­ве­де­ний.

А от­ка­зы­вать­ся от соц­ре­а­лиз­ма нель­зя. Его на­до изу­чать – объ­ек­тив­но и спо­кой­но, что­бы не по­вто­рять оши­бок. 

Казбек ШАЗЗО,
г. МАЙКОП