Архив : №42. 21.10.2011

Дети Гор и прочие Чёрные Обезьяны Захара Прилепина

Но­вый ро­ман За­ха­ра При­ле­пи­на «Чёр­ная обе­зь­я­на» – вер­ши­на со­вре­мен­ной рус­ской ли­те­ра­ту­ры. Не иде­аль­ной, при­ду­ман­ной, но ре­аль­ной, на­лич­ной. Слов­но окэ­шен­ной и от­ли­ча­ю­щей­ся от из­мы­ш­ле­ний лит­кри­ти­ков о со­вре­мен­ном ли­те­ра­тур­ном про­цес­се так же, как жи­вые день­ги в кар­ма­не от фью­чер­сов на за­в­т­раш­ние оп­ци­о­ны в вир­ту­аль­ном ми­ре фи­ло­ло­ги­че­с­ких охов, ахов и ожи­да­ний гря­ду­ще­го ге­ния, стол­па и опо­ры, ог­нен­но­го стол­ба, сно­па оза­рён­но­го. Се, гря­дет!

Се, гря­нул уже. Или луч­ше – грял.

По со­во­куп­но­с­ти ли­те­ра­тур­ных и об­ще­ст­вен­ных за­слуг – а в раз­но­куп­но­с­ти не­че­го и ис­чис­лять, ког­да мы го­во­рим о том са­мом, что есть «рус­ский пи­са­тель» (эти два сло­ва так лю­бит Игорь Яр­ке­вич и мно­гое уже ска­зал о) – по раз­но­куп­но­с­ти кто есть Алек­сандр Иса­ич Со­лже­ни­цын? – а по со­во­куп­но­с­ти глав­ный ли­те­ра­ту­ро­вед со­вре­мен­но­с­ти Алек­сей Вар­ла­мов чис­лит по­след­не­го по­след­ним ве­ли­ким ру­с­пи­сом (за рас­ши­ф­ров­кой к Яр­ке­ви­чу) – За­хар При­ле­пин есть глав­ный наш на­ци­о­наль­ный пи­са­тель.

Шап­ка Мо­но­ма­ха тя­же­ла до бе­зо­б­ра­зия, столь­ко в ней изу­м­ру­дов и ру­би­нов, рас­сы­па­ют­ся ог­нём, ос­та­вай­ся с на­ми, маль­чик, бу­дешь на­шим ко­ро­лём (и зва­ли, по­сле ди­а­ло­га с Аве­ном по 20 раз в ме­сяц при­гла­шён­ной звез­дой на руб­лёв­ские ве­че­ра – ос­та­вай­ся с на­ми, маль­чик, ты же с на­ми – ты та­кой же, как мы – ум­ный – и по­смо­т­ри на свои уши («Таб­лет­ка». – Г.С.) – ты эльф, а они в луч­шем слу­чае гно­мы, ко­то­ры­ми пра­вит оро­чье пле­мя; и шёл, но на Руб­лёв­ке был та­ким же руб­лёв­ским, как на кар­ти­нах Руб­лё­ва – и му­жиц­кое не пря­тал, но нёс как нимб – от них к ним). Тя­же­ла ты, шап­ка-ушан­ка рус­ско­го пи­са­те­ля («Ан­ге­лы». – Г.С.), му­жиц­кая шап­ка, в ко­то­рую по­на­ты­ка­ли ал­ма­зов где ни по­па­дя: а на что они? Раз­ве си­га­ре­ту за­ны­кать или ог­ры­зен­ный ка­ран­даш, что­бы по­ме­чать стро­пи­ла (вы­ше, вы­ше, плот­ни­ки!) или, за­жав меж­ду паль­цев ле­вой но­ги, на­бра­сы­вать но­вый ро­ман. Так он пи­шет, лег­ко. А мы, да, бы­ва­ет – хар­кая кро­вью. Да что вы­хо­дит? А? Ну, да. Вы­хар­кан­ная кровь.

Ко­то­рая не все­гда есть хо­ро­шая рус­ская про­за, а по­рой про­сто бле­во­ти­на с про­жил­ка­ми крас­ной юш­ки.

Тя­же­ла шап­ка, шлем, ше­лом (где ты, рус­ская зем­ля? Уже за ше­ло­ма­ми еси – изо­пьём ше­ло­мом До­на, в Ин­дий­ском оке­а­не са­по­ги омо­чим и – ша­лом, Но­вый Ие­ру­са­лим, Тре­тий Рим, Тре­тий Рейх), но но­сит лег­ко. Толь­ко он и смог так – по­это­му толь­ко ему и да­но. Гос­подь наш не да­ёт че­ло­ве­ку ис­пы­та­ний боль­ше и тя­же­лее, чем смог бы вы­не­с­ти тот че­ло­век.

И я го­во­рю: дер­жись, брат! Ты на вер­ши­не зик­ку­ра­та, на са­мой вер­ши­не, один, ты по­ве­сил ми­ше­ни на грудь, сто­ит лишь те­ти­ву на­тя­нуть. Ты на вер­ши­не зик­ку­ра­та, сто­ишь, а ког­да ты сто­ишь на зик­ку­ра­те, то зик­ку­рат сто­ит на те­бе – весь, цель­но­го кам­ня. Шесть­де­сят тонн (каж­дый день – и что вза­мен? Да­же ду­ша за­ло­же­на в лав­ке Ком­па­нии). Три ты­ся­чи ат­мо­сфер. А он го­во­рит: мне лег­ко! Всё по­лу­ча­ет­ся, и это са­мый сча­ст­ли­вый год в мо­ей жиз­ни (я по­мню год 2007, ког­да у те­бя сов­па­ли ци­ф­ры – 07.07.07 – день тво­е­го рож­де­ния – и ты го­во­рил, что это са­мый сча­ст­ли­вый год тво­ей жиз­ни; с тех пор, а мо­жет, все­гда – каж­дый год са­мый сча­ст­ли­вый год тво­ей жиз­ни). А каж­дая твоя кни­га – са­мая луч­шая. (Ты спро­сил: ка­кой из аль­бо­мов БГ те­бе (мне) нра­вит­ся боль­ше все­го? Я ска­зал: по­след­ний. Ты ска­зал: у ме­ня (у те­бя) не так, в смыс­ле, с БГ – не так по­ни­маю но­вые, но ты по­ни­ма­ешь, и каж­дая твоя кни­га – как но­вый аль­бом БГ – для ме­ня – а ос­таль­ные мо­гут ид­ти в жо­пу (Сер­гей По­лон­ский), ес­ли у них нет мил­ли­ар­да руб­лей люб­ви, пла­ти­но­вых карт с не­о­гра­ни­чен­ным овер­д­раф­том ду­хов­но­с­ти («Таб­лет­ка». – Г.С.)).

И ещё: в ко­го они стре­ля­ют? Кро­ме Бо­га здесь ни­ко­го нет (Б.Г.).

Как это ста­ло воз­мож­ным?

Се­к­рет прост. Те­бя нет.

Иде­аль­ный рус­ский пи­са­тель не хар­ка­ет кро­вью, не на­си­лу­ет язык, ни­ког­да не сда­ёт­ся, не про­да­ёт­ся, не про­ги­ба­ет­ся пе­ред воз­не­сён­ны­ми, не ус­та­ёт при­зы­вать ми­лость к пад­шим, не бро­са­ет сво­их де­тей, не из­ме­ня­ет же­не и не су­ще­ст­ву­ет.

В дей­ст­ви­тель­но­с­ти всё не так, как на са­мом де­ле, и на са­мом де­ле пи­са­те­ля За­ха­ра При­ле­пи­на нет.

 

Вот, на­при­мер, пи­са­тель Сер­гей Ми­на­ев есть. Он весь ре­аль­ный, на­лич­ный (и об­на­ли­чен­ный), и не пре­ми­нёт на­пом­нить (на­при­мер, пре­мьер-ми­ни­с­т­ру на по­след­ней встре­че – я пи­са­тель Сер­гей Ми­на­ев, я на­пи­сал кни­гу «Дух­лесс», она про­да­на ти­ра­жом в 700 ты­сяч эк­земп­ля­ров (я есть, я уже есть в рус­ской ли­те­ра­ту­ре, на­ри­со­вал­ся так, что йух со­трёшь, что на­пи­са­но зо­ло­тым пе­ром в мо­ле­с­кин, то не вы­ру­бишь му­жиц­ким то­по­ром – ес­ли толь­ко вме­с­те с мо­ле­с­ки­ном, пе­ром, пис­цом и его пес­цом, пол­ным пес­цом все­му, ког­да Русь – к то­по­ру и крас­но­му пе­ту­ху – но мы не зо­вём, оце­ни­те – а мог­ли бы, 700 000 – не два паль­ца, це­лая ар­мия, груп­па ар­мий, фронт – На­род­ный Фронт, ес­ли ты за­ми­на­е­ва, зна­чит ты за­пу­ти­на, зна­чит ты за­фронт – оце­ни­те и окэшь­те, плиз). И – с нот­ка­ми не­под­дель­но­го ува­же­ния к быв­ше­му оп­по­нен­ту – у За­ха­ра то­же боль­шой ти­раж, зна­чит, то­же име­ет вли­я­ние. На са­мом де­ле, нет. На са­мом де­ле у За­ха­ра ти­раж мо­жет быть в де­сять раз мень­ше, 70 000 (по справ­ке на из­да­нии пер­вый ти­раж «Чёр­ной обе­зь­я­ны» 20 000 – сде­ла­ют вто­рой, до­го­нят, мо­жет, до 100 000 – вряд ли боль­ше). Но вли­я­ние При­ле­пи­на боль­ше в 10, в 100 раз. В лю­бое ко­ли­че­ст­во раз (на сколь­ко СССР от­стал от Япо­нии – на­всег­да). По­то­му что де­ло не в ци­ф­рах? Нет, нет, не­прав­да. Де­ло как раз в ци­ф­рах. Толь­ко не в ци­ф­рах ти­ра­жей или де­нег. На­сто­я­щая мощь в ко­неч­ном из­во­де все­гда ис­чис­ля­ет­ся не в день­гах.

А в шты­ках.

На­сту­па­ет вре­мя – все­гда на­сту­па­ет та­кое вре­мя – ког­да ми­гал­ки, ман­да­ты и банк­но­ты ва­ля­ют­ся на тро­ту­а­рах, а ре­аль­ную си­лу и власть в го­ро­де име­ет тот, у ко­го боль­ше шты­ков.

И в этот день Сер­гей Ми­на­ев (хо­ро­ший ли­те­ра­тор, те­ле­жур­на­лист, адек­ват­ный че­ло­век) с тру­дом со­бе­рёт из 700 000 сво­их чи­та­те­лей од­ну ро­ту (бе­лые кол­гот­ки, жен­ская сот­ня, зав­сег­да­таи вог ка­фе, са­мые луч­шие жен­щи­ны Моск­вы и муж­чи­ны Моск­вы, по всем при­зна­кам по­хо­жие на са­мых луч­ших жен­щин Моск­вы (За­хар При­ле­пин – речь на це­ре­мо­нии «Лю­ди го­да 2011 GQ») – они вста­нут «же­лез­ным коль­цом» обо­ро­ны во­круг ЦУ­Ма, но, ско­рее все­го, дрог­нут, ког­да в их го­ло­вы по­ле­тят бу­лыж­ни­ки, ору­дие про­ле­та­ри­а­та, и со­бя­нин­ская плит­ка, ору­дие про­ле­та­ри­а­та, и моз­ги, свои и чу­жие, ко­то­рые, по­сле то­го как вы­ну­ты бу­лыж­ни­ком из че­ре­па – то­же ору­дие про­ле­та­ри­а­та. А За­хар При­ле­пин из 70 000 сво­их чи­та­те­лей лег­ко мо­би­ли­зу­ет ес­ли не ди­ви­зию и не полк, то па­ру пол­но­вес­ных ба­та­ль­о­нов на­вер­ня­ка. И это бу­дут они, те са­мые уг­рю­мые и страш­ные рус­ские му­жи­ки, ко­то­рых в ЦУ­Ме бо­ят­ся, а При­ле­пин – нет. По­верь­те мне, с та­ки­ми дву­мя ба­та­ль­о­на­ми мож­но мно­гое на­тво­рить.

Де­ло в том, что вли­я­ние, оно не толь­ко сколь­ко, но и как. И чи­та­те­ли Ми­на­е­ва с го­тов­но­с­тью слу­ша­ют и слу­ша­ют­ся Ми­на­е­ва, ког­да Ми­на­ев учит их, как пра­виль­но си­деть в вог ка­фе, как во­об­ще что­бы бы­ло кра­си­во и лег­ко, и пон­ты, и не­мно­го сар­каз­ма, да что там, мно­го сар­каз­ма, сплош­ной сар­казм и ка­ме­ди клаб и всё та­кое, че­го чи­та­те­ли и са­ми хо­тят. Но ес­ли Ми­на­ев ска­жет им, что­бы они стра­да­ли и уми­ра­ли, то вряд ли. За что уми­рать, за вог ка­фе? А чи­та­тель При­ле­пи­на, он в зна­чи­тель­ной ча­с­ти го­тов. За Ро­ди­ну.

И зна­е­те, что са­мое ин­те­рес­ное? Бы­ва­ет, что это один и тот же чи­та­тель. Про­сто для той ча­с­ти его моз­га, ко­то­рая сте­ка­ет ко­фей­ной пен­кой в го­род­ские кло­а­ки гла­му­ра (или ан­ти­гла­му­ра – ка­кая раз­ни­ца?) пи­шет Роб­ски, пи­шет Ми­на­ев (и пи­шут хо­ро­шо, ум­ни­цы). А При­ле­пин для той ча­с­ти моз­га, ко­то­рая вдруг од­наж­ды про­сы­па­ет­ся и ве­дёт че­ло­ве­ка на фронт – на­сто­я­щий фронт, с на­сто­я­щим вра­гом и на­сто­я­щей смер­тью за на­сто­я­щую Ро­ди­ну; и оно есть в каж­дом, ес­ли толь­ко это на­сто­я­щий рус­ский че­ло­век.

Но вот, Ми­на­ев в рус­ской ли­те­ра­ту­ре су­ще­ст­ву­ет, а При­ле­пин – нет. При­ле­пин су­мел осу­ще­ст­вить то, че­му Вик­то­ра Пе­ле­ви­на учил Кар­лос Ка­с­та­не­да. Учил, да не до­учил, по­то­му что не при­хо­дить на ве­че­рин­ки жур­на­ла GQ, да­вать ин­тер­вью толь­ко в Юж­ной Ко­рее и на «сни­ми­те, по­жа­луй­ста, свои оч­ки» от­ве­чать «сни­ми­те, по­жа­луй­ста, свои шта­ны» – это­го не­до­ста­точ­но, что­бы сте­реть лич­ную ис­то­рию и из­ба­вить­ся от мыс­лей о соб­ст­вен­ной зна­чи­мо­с­ти. По­то­му что ес­ли я, Пе­ле­вин, не зна­чим, то что? Что-то долж­но быть зна­чи­мо. А ког­да ни­че­го не зна­чи­мо, то вы­хо­дит, что зна­чим всё-та­ки я, та­кой вот по­лу­ча­ет­ся шлем ужа­са. У При­ле­пи­на есть зна­чи­мое. Се­мья, Ро­ди­на, лю­бовь, друж­ба, муж­ское до­сто­ин­ст­во – име­ет зна­че­ние. И судь­ба име­ет зна­че­ние, как у Ле­о­ни­да Юзе­фо­ви­ча го­во­рит ба­рон Ун­герн, тот са­мый Ун­герн, ко­то­рый у Пе­ле­ви­на, ну, вы зна­е­те. Вер­нее, не тот, а сов­сем дру­гой – на­сто­я­щий.

И сно­ва: как же так? Это мы уз­на­ем толь­ко у са­мо­го При­ле­пи­на, по­то­му что При­ле­пин про­го­во­рил­ся:

«…Те­бя все на­де­ля­ют смыс­лом, а в те­бе его нет во­все. И я ког­да-то на­де­лял…

– Я же не о се­бе спро­сил, – мяг­ко ос­та­но­вил его я.

– А ты ду­ма­ешь, я о те­бе? – за­сме­ял­ся Сла­тит­цев, и у не­го во рту за­пры­га­ли крас­ные зу­бы. – Что­бы го­во­рить о те­бе, на­до, чтоб ты – был».

В ро­ма­не «Чёр­ная обе­зь­я­на» это от­кро­ве­ние вло­же­но в ус­та Сла­тит­це­ва, чрез­вы­чай­но жал­ко­го и мерз­ко­го пер­со­на­жа, ко­то­ро­му про­то­ти­пом, видимо, по­слу­жил не­сча­ст­ный кри­тик Сер­гей Бе­ля­ков, про­то­ти­пом, но толь­ко в ча­с­ти, а имен­но в той ча­с­ти, где он по­яв­ля­ет­ся на боль­шом ли­те­ра­тур­ном се­ми­на­ре (Лип­ки) в ме­ст­ном об­шир­ном ка­фе (по­мним) в ру­баш­ке, гал­сту­ке, на­чи­щен­ных ту­ф­лях. И в си­нем, ма­х­ро­вом, с на­чё­сом три­ко, под­тя­ну­том вы­ше пуп­ка.

«…Я по­пы­тал­ся вспом­нить имя Сла­тит­це­ва, но не смог. Ка­жет­ся, Сер­гей… Он ча­с­то го­во­рил о чём-ли­бо с ужас­ным ап­лом­бом, но мысль, та­ив­ша­я­ся вну­т­ри, бы­ла сов­сем ни­чтож­ной… Сла­тит­це­ва слу­ша­ли так, как буд­то за его спи­ной ге­не­а­ло­ги­че­с­кое дре­во, где на даль­них вет­ках ни мно­го ни ма­ло Рю­ри­ки, и сам он во фра­ке с эле­гант­ной тро­с­тью, а из-под ман­жет по­ка­зы­ва­ют­ся ча­сы сто­и­мо­с­тью в ях­ту. И ни­кто не за­ме­чал его тёп­лых си­них три­ко!»

Бы­ло бы не­спра­вед­ли­во счи­тать Бе­ля­ко­ва пол­ным про­то­ти­пом Сла­тит­це­ва. Он, во-пер­вых, не так ужа­сен. До­воль­но умён, на­чи­тан, ин­те­ре­сен. Ис­крен­не лю­бит рус­скую ли­те­ра­ту­ру. Да, име­ет про­бле­мы со вку­сом – и в ча­с­ти цве­та три­ко (мне ка­жет­ся, зе­лё­ные смо­т­ре­лись бы ку­да эле­гант­нее!), и в ча­с­ти вы­бо­ра, по его мне­нию, луч­ших пи­са­те­лей зем­ли рус­ской. Но, в прин­ци­пе, ми­лый и до­б­рый ма­лый. Ему про­сто фа­таль­но не по­вез­ло. И те­перь ис­то­ри­ки ли­те­ра­ту­ры бу­дут пи­сать, ведь бу­дут: «про­то­ти­пом Сла­тит­це­ва в ро­ма­не «Чёр­ная обе­зь­я­на» по­слу­жил ли­те­ра­тур­ный кри­тик Сер­гей Бе­ля­ков». Но это не­прав­да, толь­ко в ча­с­ти, ни­как не пол­ным про­то­ти­пом. По­то­му что, во-вто­рых, труд­но пред­ста­вить се­бе, что­бы Сер­гей Бе­ля­ков хоть под ка­ким со­усом про­брал­ся бы во власть или от­бил у При­ле­пи­на де­вуш­ку, как Сла­тит­цев – у ли­ри­че­с­ко­го ге­роя «Чёр­ной обе­зь­я­ны», име­ни ко­то­ро­го мы ни­ког­да не уз­на­ем, по­то­му что име­ни – нет.

Но и При­ле­пи­на – нет. И в этом мы со­глас­ны со Сла­тит­це­вым. Мы не ви­дим ни­где При­ле­пи­на. И это зна­чит, что он стал на­сто­я­щим ма­с­те­ром. Он стал: про­зра­чен. Про­зрач­ной сре­дой. Че­рез ко­то­рую мы ви­дим. И что же мы ви­дим?

Се­бя.

Ро­ман – это зер­ка­ло, по­став­лен­ное на боль­шой до­ро­ге, так? Вот За­хар и по­ста­вил се­бя как зер­ка­ло на до­ро­ге рус­ской ли­те­ра­ту­ры, на са­мой боль­шой до­ро­ге, и все мы, боль­шие и мел­кие зло­деи с этой боль­шой до­ро­ги, ра­бот­ни­ки пе­ра, но­жа и то­по­ра, все мы там от­ра­зи­лись, а че­рез нас – все ужа­сы рус­ской ли­те­ра­ту­ры, все стра­хи на­ши и рус­ской ду­ши, а сам За­хар ни­че­го от се­бя не при­ба­вил и не уба­вил, вот вам сум­ма вас са­мих, до­ро­гие. И ес­ли мы ис­ка­ли Си­мур­га, то вот, на­шли.

Он рас­ста­вил мно­го зна­ков и ма­яч­ков, по­ни­ма­ю­щим.

«По­хо­хо­тав, он ска­зал, что есть воз­мож­ность схо­дить в один то ли па­ноп­ти­кум, то ли тер­ра­ри­ум, ме­ня про­во­дит Сла­тит­цев, «…вы, ка­жет­ся, зна­ко­мы?» – ки­ваю и слы­шу хо­хот в от­вет, так смеш­но я кив­нул, на­вер­ное, «…по­смо­т­ри там на экс­по­зи­цию, а по­том ре­шим, что с этим де­лать…», «…этот ма­те­ри­ал мо­жет нам при­го­дить­ся», ха-ха-ха. Ха».

Итак, «Чёр­ная обе­зь­я­на» – это экс­кур­сия по па­ноп­ти­ку­му и, од­но­вре­мен­но, тер­ра­ри­у­му со­вре­мен­ной рус­ской ли­те­ра­ту­ры. Один ум­ный кри­тик уже на­пи­сал од­ну ум­ную ста­тью, где от­ме­тил, что ро­ман как бы вот син­те­зи­ру­ет про­зу со­вре­мен­ни­ков. Ну, не знаю. Вряд ли экс­кур­со­во­да мож­но на­звать син­те­за­то­ром всех экс­по­на­тов: урод­цев, змей и па­у­ков в бан­ке. Толь­ко он ещё по­че­му-то и не сар­ка­с­ти­чен, нет. По­то­му что эта экс­кур­сия ещё и дру­гое: схож­де­ние в ад рус­ской ду­ши. И ав­тор наш Вер­ги­лий, а Дан­те – каж­дый из нас. По­то­му что где ещё ви­ден ад рус­ской ду­ши, как не в под­ва­лах, по­гре­бах, под­зе­ме­ль­ях – в под­соз­на­тель­ном рус­ской ли­те­ра­ту­ры, про­яв­лен­ном в под­со­зна­нии рус­ских ли­те­ра­то­ров. Где да­же веч­ность – это ба­ня с па­у­ка­ми, а са­ми они каж­дый от­дель­но и все вме­с­те слов­но бан­ка с па­у­ка­ми, да. Я всё по­нял, я толь­ко не по­нял, как этот ма­те­ри­ал мо­жет нам при­го­дить­ся? Да­же ес­ли дру­гих пи­са­те­лей у ме­ня для вас нет. Но по­том ре­шим, что с этим де­лать. Гос­по­ду Вид­ней.

Нач­нём, по­жа­луй, с сю­же­та. Жур­на­лист по­лу­ча­ет за­да­ние и про­во­дит рас­сле­до­ва­ние, в хо­де ко­то­ро­го об­на­ру­жи­ва­ет­ся, что в дей­ст­ви­тель­но­с­ти всё не так, как на са­мом де­ле. Сю­жет хо­рош тем, что пол­но­стью от­ве­ча­ет по­став­лен­ной це­ли. То есть, се­го­дня в рус­ской ли­те­ра­ту­ре иметь для ро­ма­на сю­жет о том, как жур­на­лист по­лу­ча­ет за­да­ние – всё рав­но, что не иметь ни­ка­ко­го сю­же­та (иметь в Гер­ма­нии фа­ми­лию Мюл­лер всё рав­но, что не иметь ни­ка­кой – ба­рон Мюнх­га­у­зен). Кто при­хо­дит на ум? Лор­чен­ков, хи­т­рый (при­тво­ря­ю­щий­ся бе­зум­ным) мол­да­ва­нин, Сен­чин, Сто­гофф, сто ты­сяч ещё ав­то­ров, вклю­чая ме­ня са­мо­го (пи­сал пер­вую гла­ву для кол­лек­тив­но­го ро­ма­на, ко­то­рый я по­че­му-то вну­т­ри се­бя на­зы­вал «Со­рок» и сде­лал та­кой за­чин, и всё бы­ло бы хо­ро­шо, но Дми­т­рий Но­ви­ков ис­пор­тил идею, за­су­нув не­нуж­ный текст, ви­ди­мо, вы­ки­ну­тый им из сво­е­го ро­ма­на, что-то про охо­ту с ры­бал­кой – про что же ещё? – в ка­че­ст­ве вто­рой гла­вы; вне вся­кой свя­зи с «сю­же­том»; луч­ше бы про­сто от­ка­зал­ся). И та­кой же вна­ча­ле су­хой и шер­ша­вый язык, слов­но сло­ва, как плит­ку ук­ла­ды­вал мол­да­ва­нин.

По­том рас­по­го­ди­лось – пе­ву­че тек­ло, пек­ло, пе­ло, ки­пе­ло, и вот, как в ду­ши­с­той смо­ле, увя­за­ешь в ти­не-па­у­ти­не слов. И нет вы­хо­да – му­ха в ян­та­ре (Но­ви­ков).

«За три го­да я на­пи­сал три по­ли­ти­че­с­ких ро­ма­на: «Ли­с­то­пад», «Спад», «Сад», – ожи­дал­ся чет­вёр­тый, и я спу­с­кал­ся в не­го, как в сква­жи­ну». По­че­му я вспом­нил, Сер­гей Шар­гу­нов, о те­бе? Или так и бы­ло за­ду­ма­но?

Кста­ти, стар­ши­ну Фи­лип­чен­ко вме­с­те с его ста­жё­ром уби­ли ни­ка­кие не де­ти, а Ве­ри­са­ев – за­чмы­рён­ный стар­ши­ной в ар­мии дух ото­мстил на граж­дан­ке, убил де­да, вну­чек. Ве­ри­са­ев, за­чмы­рён­ный ху­дож­ник, стал по­ли­ца­ем – ли­шён­ный все­го, с чёр­то­вым чёр­ным но­с­ком в по­рван­ном рту – а был с моль­бер­том и ка­ран­да­ша­ми, был ху­дож­ник, как Ве­ре­са­ев был ху­дож­ник-ис­то­рик рус­ской ин­тел­ли­ген­ции и ли­те­ра­ту­ры, как Ве­ре­ща­гин, про­сто ху­дож­ник, ма­с­тер ба­таль­но­го жа­н­ра. Шко­ла жиз­ни, ар­мия де­ла­ет на­сто­я­щих муж­чин. Чмы­рей и по­ли­ца­ев – из ху­дож­ни­ков и по­этов.

Ми­ха­ил Ели­за­ров, кто луч­ше, чем ты, опи­сал нам ужа­сы дет­ской пси­хи­а­т­рии? И те­бя ви­жу здесь, но не в ци­та­тах, а в об­щем ду­хе, ко­то­рый ве­ет, где хо­чет. И ино­гда со­сёт чёр­ный но­сок, хо­тя хо­чет ли? Дух его зна­ет. Гос­по­ду Вид­ней.

Но как пре­ле­ст­на аф­ри­кан­ская часть ро­ма­на! Осо­бен­но пре­ле­ст­на аф­ри­кан­ская часть. Над каж­дой стра­ни­цей хо­те­лось пла­кать, и гла­дить каж­дую строч­ку ру­кой. И миф: та­ко­го ми­фа не бы­ло рань­ше, хо­тя вспо­ми­на­ют­ся жу­рав­ли и кар­ли­ки Юзе­фо­ви­ча, да. И язык. И чув­ст­во:

«Ни­кто ни­ко­му до кон­ца не ве­рил, и в то же вре­мя все бы­ли го­то­вы по­ве­рить в лю­бую чушь».

И по­том: но­вая Аф­ри­ка. С но­вой вой­ной. И Ан­же­ли­на, усы­нов­ля­ю­щая чёр­но­го маль­чи­ка, но толь­ко од­но­го, ког­да вся Аф­ри­ка про­сит Бо­га о Бе­лой Ма­те­ри. И, мне ка­жет­ся, ро­ман ужас­но не­по­лит­кор­рек­тен. Слов­но это ка­кой-ни­будь Ре­дь­ярд Кип­линг. И ока­за­лось, что бре­мя бе­ло­го че­ло­ве­ка ни­кто и ни­ког­да не от­ме­нит. Как не от­ме­нит бре­мя от­цов­ст­ва и ма­те­рин­ст­ва. И мы в от­ве­те за тех, ко­го при­ру­чи­ли, при­му­чи­ли, при­кру­ти­ли, при­жу­чи­ли. При­со­е­ди­ни­ли. Ина­че они, же­с­то­кие де­ти, убь­ют от­цов. И вот вспо­ми­на­ет­ся и сов­сем по-дру­го­му зву­чит «де­ти гор». Де­ти… Ро­ман за­ме­ча­тель­но не­по­лит­кор­рек­тен. И в нём ча­с­то по­яв­ля­ют­ся они, де­ти гор, все­гда пло­хие, злые, же­с­то­кие, од­наж­ды да­же на­зван­ные – гор­ские обе­зь­я­ны, но они не обе­зь­я­ны, они – де­ти. Же­с­то­кие, по­то­му что бро­шен­ные? Или – нет?

«На ули­цу вы­шел офи­цер и ска­зал нам на пло­хом язы­ке, но гром­ко:

– Мне ну­жен глав­ный, отец, ста­рый муж­чи­на, мать на­ро­да, сын бо­га…

– Мать на­ро­да, се­с­т­ра во­ды, же­на вер­б­лю­да, дочь ку­ку­ру­зы, – не­гром­ко пе­ре­драз­нил офи­це­ра Гос­по­ду Вид­ней. – При­дур­ки. Ко­го вам на­до, ста­ро­сту?»

Те­перь я бу­ду вспо­ми­нать этот ди­а­лог все­гда, ког­да сно­ва нач­нут петь «у вас же там тей­пы, джи­ги­ты, кин­жа­лы, па­па­хи, кров­ная месть, отец на­ро­да, та­кая спе­ци­фи­ка, что ина­че нель­зя». При­дур­ки. Мы дав­но от­ли­ча­ем CRV от паль­ца, и ес­ли до сих пор де­ла­ем вид, что то­чим че­го-то там и пол­зём на бе­рег, то лишь по­то­му, что ина­че вы, ту­ри­с­ты, не за­пла­ти­те нам де­нег. А нам нуж­но всё то же са­мое, что и вам, что и всем ос­таль­ным. И зря вы за­го­ня­е­те нас в аул, и аул – в нас.

«Ан­же­ли­на, на­вер­ное, по­ду­ма­ла, что её но­вый сын не хо­чет уез­жать из де­рев­ни.

А но­вый сын пу­гал­ся, что его при­вез­ли об­рат­но и хо­тят ос­та­вить».

И что по­лу­ча­ет­ся, ког­да так?

«Но­чью мы по­до­жг­ли гру­ду ав­то­мо­биль­ных по­кры­шек, что­бы ста­ло свет­лей. При све­те ог­ня и ог­ром­ных фо­на­рей мы до­би­ли боль­ших ра­не­ных, за­кры­ли во­ро­та и ос­та­лись жить на ба­зе.

Ког­да солн­це взо­шло, по ра­ции в глав­ном зда­нии спро­си­ли, где май­ор и его сол­да­ты.

В от­вет Гос­по­ду Вид­ней про­из­нёс своё имя».

И ре­фре­ном в ро­ма­не: «Хоть бы кто-ни­будь при­шёл и убил нас всех». Вот они при­дут и убь­ют.

Даль­ше, ко­неч­но, Ша­ров. «Я хо­тел на­пи­сать кни­гу о че­ло­ве­ке». На­пи­сал – «Око­ло­но­ля» на­зы­ва­ет­ся.

«– Луч­ше бы ты вы­ра­щи­вал на­ту­раль­ных уро­дов на сво­их ско­то­бой­нях для унич­то­же­ния ещё боль­ших уро­дов! – за­орал я. – Со­здал бы из них ор­ду. По­ни­ма­ешь, нет? Со­бра­ли бы ор­ду, на­учи­ли бы её не дро­чить там – это­му вы учить уме­е­те, а… а ид­ти, как са­ран­ча, по зем­ле и жрать всё, что на­рос­ло. Вот так!.. Но кни­ги… Кни­ги, бо­же мой!..»

У ме­ня в па­ноп­ти­ку­ме за­вид­ное ме­с­то (или мне про­сто так хо­чет­ся ду­мать? Ну и пусть!). Глав­ная идея про­ци­ти­ро­ва­на из «Ша­лин­ско­го рей­да» – под­ро­ст­ки-убий­цы. И о том, что при­зыв­ной воз­раст на­до не по­вы­шать, а по­ни­жать – толь­ко они, не по­знав­шие люб­ви, не про­лив­шие се­ме­ни, де­ти-ан­ге­лы, де­ти-зве­ри мо­гут ис­крен­не и ра­до­ст­но уби­вать.

Но го­раз­до ин­те­рес­нее дру­гая от­сыл­ка. Она на­чи­на­ет­ся так:

«По­том хра­ню эти ци­ф­ры в го­ло­ве и не по­мню их пред­наз­на­че­ния – 17, 31, 73, 126…».

Прак­ти­че­с­ки не­за­ме­чен­ным про­шёл ро­ман на­ше­го ма­ло­рос­сий­ско­го бра­та Иго­ря Ле­си­на – «23». Но ко­му на­до – за­ме­ти­ли. Это хор­рор, са­мый на­сто­я­щий, ро­ман ужа­сов. Ге­роя за­тя­ги­ва­ет в про­вин­ци­аль­ный го­ро­док, долж­на свер­шить­ся его судь­ба, и ни­че­го не по­де­ла­ешь, он те­ря­ет кон­троль над си­ту­а­ци­ей, и мерт­ве­цы, и ук­ра­ин­ское ву­ду, и де­вуш­ка, её, ка­жет­ся, то­же зва­ли Ок­са­на, но да­же ес­ли нет – Ок­са­на зву­чит так по-ук­ра­ин­ски. Ге­рой При­ле­пи­на едет в го­род Ве­ле­мир (все го­ро­да на­зва­ны так ко­ря­во, и вок­за­лы в Моск­ве – ведь это Моск­ва? Или про­сто – Го­род? – Лен­ский и Яр­ский, вме­с­то Ле­нин­град­ско­го и Яро­слав­ско­го, и всё та­кое же, ко­ря­вое, мёрт­вое). Что­бы най­ти маль­чи­ка с под­сох­шей руч­кой, сы­ноч­ка про­сти­тут­ки, Ок­са­ны, так по­хо­жей на его, ге­роя, же­ну. И ба­бу­ля от­ве­ча­ет «Иди в свою мо­ги­лу, там ото­гре­ешь­ся». Ес­ли вы чи­та­ли Ле­си­на, то уви­ди­те мно­гое.

«Сы­нок, это ад, – ска­за­ли мне. – Ты в аду, сы­нок».

В чём же адо­вость си­ту­а­ции? Ну, по­ми­мо то­го, что Рос­сия – это та­кое спе­ци­аль­ное ус­т­рой­ст­во по пе­ре­ра­бот­ке сол­неч­ной энер­гии в на­род­ное го­ре (Вик­тор Пе­ле­вин), ужа­сов под­со­зна­ния и во­об­ще? Есть од­на очень про­стая пло­с­кость, по­верх­ность, слой: вож­де­ле­ние. Это до­ро­га в ад. В та­кой не­ска­зоч­ный, про­стой, бы­то­вой, ре­аль­ный, на­лич­ный – ад. Ес­ли хо­чешь ока­зать­ся в аду – это очень про­сто. Ес­ли хо­чешь ока­зать­ся в аду – за­ве­ди лю­бов­ни­цу. Ско­ро у те­бя не бу­дет же­ны, люб­ви, до­ма, де­тей, ни­че­го не ос­та­нет­ся, толь­ко ад вну­т­ри и сна­ру­жи. И тво­ей лю­бов­ни­цы, ско­рее все­го, не бу­дет боль­ше. И секс ты бу­дешь раз­ве что по­ку­пать у про­сти­ту­ток. Раз­врат­ным муж­чи­нам – раз­врат­ные жен­щи­ны. Ес­ли ты ду­ма­ешь, что ты та­кой вот бро­дя­га-охот­ник, то нар­вёшь­ся на охот­ни­цу и тог­да пой­мёшь, кто тут дичь, а она по­те­ря­ет к те­бе ин­те­рес, как толь­ко твои ро­га бу­дут при­би­ты у неё на сте­не, но она те­бя же на­зна­чит во всём ви­но­ва­тым, ска­зав «я хо­те­ла все­го те­бя!», хо­тя она и всем ос­таль­ным так го­во­ри­ла, впол­не ис­крен­не, по­то­му что лю­бая жен­щи­на хо­чет все­го муж­чи­ну, лю­бо­го, на са­мом де­ле, но все­го – се­бе, од­на­ко хо­ро­шая жен­щи­на мо­жет ос­та­но­вить­ся, ког­да по­лу­чит, а пло­хая жен­щи­на и все муж­чи­ны – нет.

И это име­ет не­по­сред­ст­вен­ное от­но­ше­ние к рус­ской ли­те­ра­ту­ре. Точ­нее и вер­нее – к рус­ским пи­са­те­лям. Ко­то­рые все или поч­ти все стра­да­ют ка­кой-то па­то­ло­ги­че­с­кой сла­бо­с­тью на пе­ре­док. Все от­вра­ти­тель­но пе­ре­раз­во­ди­лись и пе­ре­же­ни­лись по не­сколь­ку раз, бро­сая там и сям не­до­во­с­пи­тан­ных (не­до­би­тых) де­тей (гор). О, на­ше по­ко­ле­ние от­ме­ти­лось! Но мы име­ем пе­ред со­бой при­мер! Вот стар­ший кол­ле­га, в 60 лет бро­са­ю­щий вось­мую по счё­ту 30-лет­нюю же­ну, что­бы же­нить­ся на де­вя­той – 20-лет­ней. Бо­же, хра­ни по­ляр­ни­ков! И по­том вы­ли­ва­ет­ся в про­зу та­кая вот адо­вость, та­кие мра­ки и ужа­сы ду­ши пи­са­те­ля, по­то­му что он вот та­кой ге­ний и тон­кий вы­со­кий со­бой, а во­круг гос­по­ди бо­же мой! Но все мра­ки от то­го, что он, блуд­ли­вый ко­зёл, не мо­жет эле­мен­тар­но ус­т­ро­ить свою лич­ную жизнь, а учит, как обу­с­т­ро­ить Рос­сию. И он, мо­жет, прав­да ге­ний, тон­кий и вы­со­кий – кто бы спо­рил! Но в то же са­мое вре­мя – блуд­ли­вый ко­зёл. И он в аду.

А всё бы­ло про­сто: на­до бы­ло быть муж­чи­ной. Как го­во­рил При­ле­пин: муж­чи­на – это кон­троль. Те­ря­ешь кон­троль – по­па­да­ешь в хор­рор (все сю­же­ты хор­ро­ра ос­но­ва­ны на том, что по­те­рян кон­троль над си­ту­а­ци­ей). Ес­ли ты по­пу­с­ка­ешь сво­им ге­ни­та­ли­ям – ты те­ря­ешь кон­троль. И де­ло не в свя­то­с­ти или пу­ри­тан­ской мо­ра­ли. Про­сто ты те­ря­ешь кон­троль, и те­перь ты не муж­чи­на, а тряп­ка, ко­то­рой эле­мен­тар­но под­ти­ра­ют­ся те, кто мог­ли быть как сё­с­т­ры – как жё­ны – как ма­те­ри тво­их де­тей. Но ты ре­шил про­сто ис­поль­зо­вать – и те­перь ис­поль­зо­ван сам, а они кра­сят ядом ра­бо­чую пло­с­кость ног­тей, ко­то­ры­ми вы­ца­ра­па­ют твоё серд­це, ко­зёл.

По­че­му же так? По­че­му – с рус­ским пи­са­те­лем и во­об­ще, с рус­ским му­жи­ком. При­ле­пин и об этом ска­зал: по­то­му что нет на­сто­я­ще­го де­ла. И вот он си­дит, пьёт пи­во и па­док на баб. И тра­тит своё вре­мя зря. И вспо­ми­наю те­бя, Ми­ха­ил Ги­го­лаш­ви­ли, и твоё «Чёр­то­во ко­ле­со». Там да­же бе­сы смог­ли очи­с­тить­ся, по­то­му что вой­на на­ча­лась, свя­щен­ная, спра­вед­ли­вая. А лю­ди в Тби­ли­си кон­ца 90-х нет, хо­тя они то­же смог­ли бы, ес­ли бы вой­на на­ча­лась, толь­ко бы вой­на на­ча­лась, толь­ко бы!

На­сто­я­щее де­ло для муж­чи­ны: вой­на, власть, ре­во­лю­ция, рус­ская ли­те­ра­ту­ра. А ког­да ни­че­го нет, он мер­зе­ет.

«Ес­ли мне хо­те­ли объ­яс­нить, что я мер­зость, – так я б и без то­го до­га­дал­ся!»

«Чёр­ная обе­зь­я­на» ещё и сбор­ник фо­бий, фо­бий са­мо­го При­ле­пи­на. Вот, на­при­мер, его фо­бия, что бы­ло бы, ес­ли бы я из­ме­нил. Но то, что для При­ле­пи­на – фо­бия, для обык­но­вен­но­го рус­ско­го пи­са­те­ля са­мая что ни на есть жизнь, увы.

Сам об­раз чёр­ной обе­зь­я­ны – ге­рой ку­пил сво­им де­тям та­кую стран­ную и страш­ную пласт­мас­со­вую иг­руш­ку – слов­но вы­ка­раб­кал­ся из на­ших кош­ма­ров; впро­чем, уже де­тер­ми­ни­ро­ван­ных про­смо­т­рен­ны­ми ки­но­филь­ма­ми.

Я хо­тел ска­зать, что в но­вом ро­ма­не При­ле­пи­на я как чи­та­тель по­лу­чил то, че­го мне, мо­жет быть, не хва­та­ло в его преж­них кни­гах: эта­кой вот мно­го­слой­но­с­ти смыс­лов и ли­те­ра­тур­ной иг­ры. Но мне, впро­чем, и рань­ше все­го хва­та­ло – без иг­ры. Ока­за­лось, что При­ле­пин мо­жет и так – и ста­ло ещё луч­ше. Ро­ма­ны При­ле­пи­на ста­ли сов­сем как аль­бо­мы БГ – каж­дый уви­дит в них свои смыс­лы. Я уви­дел свои. Дру­гие хо­ро­шие и ум­ные лю­ди, воз­мож­но, уви­дят всё сов­сем по-дру­го­му.

А те, кто ни­че­го не уви­дят и не пой­мут, мо­гут от­прав­лять­ся к Сер­гею По­лон­ско­му. Их ждёт дол­гое пу­те­ше­ст­вие с эро­ти­че­с­ки­ми и про­чи­ми при­клю­че­ни­я­ми. Им ещё дол­го ехать.

Герман САДУЛАЕВ,
г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ