Архив : №46. 18.11.2011

Три сапога пара

Авторы этих трёх поэтических сборников – на пару с их предтечами в жанрово-стилистическом смысле – по-разному видят и мир, и его окрестности. Двоим из них до горечи близок Харьков. Третьему так же несладко живётся, но уже в его родном городе, «где над рекою колумб уродский/ Стоит, как <в нашей поэзии> Бродский».

Аппетитная ним­фет­ка и ста­ре­ю­щий ре­во­лю­ци­о­нер, – ка­ков сю­жет, а? «Ос­но­ву это­го но­вей­ше­го по вре­ме­ни сбор­ни­ка мо­их сти­хо­тво­ре­ний со­став­ля­ют по­сла­ния к мо­ло­дой жен­щи­не, скры­той под име­нем Фи­фи, – со­об­ща­ет чи­та­те­лю ав­тор кни­ги «К Фи­фи» (под­ра­жая цик­лу «К Ле­с­бии» Ка­тул­ла). – До­стиг­нув из­ве­ст­но­го воз­ра­с­та, ког­да муж­чи­на опять ста­но­вит­ся по­хот­ли­вым, как под­ро­с­ток, я за­пи­сал в бе­шен­ст­ве стра­с­ти свои ме­с­та­ми эро­ти­че­с­кие, ме­с­та­ми пор­но­гра­фи­че­с­кие при­зна­ния и ви­де­ния». Впро­чем, для Эду­ар­да Ли­мо­но­ва не­уди­ви­тель­но «ста­реть» имен­но так, без осо­бо­го на­пря­га за­во­дя каж­дый раз оче­ред­ную «ре­во­лю­ци­он­ную» по­дру­гу. Да и к че­му на­пря­гать­ся? «Тру­сы сни­май с дев­чон­ки,/ Но мед­лен­но сни­май,/ И гра­дус на­пря­жён­ки/ Тем са­мым по­вы­шай», – дик­ту­ет нам по­эт свою ре­цеп­ту­ру стра­с­ти, жон­г­ли­руя фу­ту­ри­с­ти­че­с­кой сти­ли­с­ти­кой и ут­ри­руя пред­теч-сим­во­ли­с­тов. По­мни­те, «о, при­крой свои блед­ные но­ги» у Брю­со­ва? По­мнит и Ли­мо­нов, апел­ли­руя к Фи­фи: «При­крой, мой друг, твои ко­лен­ки,/ При­крой и щель, — хра­ни­тель сперм,/ Я Вас люб­лю до рас­чле­нен­ки/ И Вас ро­див­ший го­род Пермь». Го­род­ской ро­манс и про­чая зной­ная пар­фю­ме­рия в сти­ле Го­ро­дец­ко­го и Бло­ка, Се­ве­ря­ни­на и Гу­ро от­чёт­ли­во слыш­на в этом не­три­ви­аль­ном сбор­ни­ке, чей ав­тор, про­трез­вев от лю­бов­ных утех, от­чёт­ли­во за­яв­ля­ет: «Я не хо­чу стать гру­ст­ным ста­ри­ком,/ Я луч­ше бу­ду во­и­ном и тру­пом,/ При­кры­тым ок­ро­вав­лен­ным ту­лу­пом,/ С дру­ги­ми уби­ен­ны­ми ряд­ком./ Я не хо­чу быть гру­ст­ным ста­ри­ком». Сло­вом, ту­лу­пы не мы, мы – не тру­пы, а с рас­ко­сы­ми и жад­ны­ми оча­ми по­гло­ти­те­ли чу­жих (и сво­их) гре­хов.

В кни­ге «Ещё сти­хи» Ан­д­рея Ва­си­лев­ско­го (к чьим све­жим тек­с­там до­бав­ле­ны сти­хи 70-х го­дов, от­сю­да и на­зва­ние сбор­ни­ка) не­ма­ло от по­эта Чу­хон­це­ва, раз­бав­лен­но­го кон­цеп­ту­а­лист­ской кон­кре­ти­кой При­го­ва. Хо­тя на­ли­цо яв­ные сле­ды са­мо­сто­я­тель­ной кон­ста­та­ции бы­тия – мо­за­ич­но­го, ре­ля­ти­вист­ско­го, по­ли­куль­тур­но­го: «чем ху­же Че­ло­век-Па­ук/ Зе­ве­со­ва ор­ла?/ чем Лек­тер Ган­ни­бал/ ужас­ней Апол­ло­на,/ с Мар­сия сди­ра­ю­ще­го ко­жу?» Ино­гда, прав­да, ав­то­ру, поль­зу­ю­ще­му се­рь­ёз­ность Ио­си­фа Брод­ско­го, а по­лу­ча­ю­ще­му иро­нию Льва Ло­се­ва, из­ме­ня­ет кол­лек­тив­ная па­мять по­ко­ле­ний, и он, со­об­щив, что, мол, «по­мню зим­нюю оче­редь за пше­нич­ной му­кой/ при хру­ще­ве/ или не по­мню», за­бы­ва­ет о су­ще­ст­во­ва­нии ми­ни­ма­ли­с­та Ма­ка­ро­ва-Крот­ко­ва, уже во­про­шав­ше­го ра­нее: «а по­мнишь там ещё был/ не по­мнишь/ я то­же». Про­чая бра­ви­ру­ю­щая ан­т­ро­по­ло­гия у Ва­си­лев­ско­го та­ко­го же по­зи­ти­вист­ско­го тол­ка:  «Это стран­но, очень стран­но/ Homo sapiens’ом быть,/ Про­сы­пать­ся ут­ром ра­но,/ Про­сы­пать­ся, что­бы жить». По­доб­ной «ра­ёш­ной» бе­зу­теш­но­с­тью бы­тия кто толь­ко не ис­ку­шал­ся, и ав­то­ру сбор­ни­ка «Ещё сти­хи», для ко­то­ро­го «сра­зу за по­во­ро­том/ ис­то­рия ста­но­вит­ся фра­зе­о­ло­ги­че­с­ким обо­ро­том», ла­ви­ро­вать меж­ду по­доб­ны­ми (как пра­ви­ло, чу­жи­ми) по­эти­ка­ми не все­гда лег­ко.

За­да­ча ав­то­ра кни­ги «Тре­тий из двух» не ме­нее слож­на. Объ­яс­ня­ясь в пре­дис­ло­вии к сбор­ни­ку в сво­ём же­ла­нии «со­брав­шись с мыс­ля­ми-сти­ха­ми во­круг чи­с­то­го сво­бод­но­го Сло­ва, ре­а­ни­ми­ро­вать Че­ло­ве­ка по­эти­зи­ру­ю­ще­го», Илья Рис­сен­берг уже в пер­вых стро­ках – вдо­гон­ку вы­ше­упо­мя­ну­то­му Ва­си­лев­ско­му – кон­ста­ти­ру­ет: «Я, по­хо­же, Че­ло­век Ис­че­за­ю­щей». От­че­го же не очень-то вы­хо­дит с воз­рож­де­ни­ем чи­та­те­ля, и впол­не по­лу­ча­ет­ся с ор­га­ни­за­ци­ей са­мо­го ав­то­ра? На­вер­ное, ска­зы­ва­ет­ся из­веч­ная про­бле­ма са­мо­иден­ти­фи­ка­ции. Кли­мат, опять-та­ки, ге­о­по­ли­ти­че­с­кая не­при­ка­ян­ность, ко­то­рая не пе­ре­хо­дит в по­эти­че­с­кую воль­ни­цу, по­сколь­ку ав­тор проч­но дер­жит в па­мя­ти ма­лую Русь, где жи­вёт, и ка­кую-то иную Русь «зем­ли Ио­си­фа», ис­хо­дя­щую то ли из Се­ре­б­ря­но­го ве­ка рус­ской по­эзии, то ли из вет­хо­за­вет­ной па­мя­ти по­ко­ле­ний. И по­это­му в сбор­ни­ке ма­ло­ва­то ку­ра­жа. Впро­чем, кос­но­языч­но-юро­ди­во­го (ис­тин­но «по­эти­че­с­ко­го») у Ильи Рис­сен­бер­га то­же не­мно­го. Его слог по-хо­ро­ше­му гре­шит пре­крас­ной кар­та­во­с­тью ис­кон­но-по­скон­но­го сти­ля а ля Есе­нин и Клю­ев и вы­со­кой ком­му­наль­ной то­с­кой Оси­па Ман­дель­ш­та­ма: «Мне-б-Ру­си, кро­ме во­доч­ки,/ Чтоб свя­тясь на птен­цо­вый по­лёт,/ На Да­ви­до­вой звёз­доч­ке/ Ита­лий­ская скри­поч­ка пьёт». Учит ли по­эта са­ма жизнь, вы­но­ся­щая за скоб­ки лю­бо­го со­мне­ва­ю­ще­го­ся в ау­тен­тич­но­с­ти ма­ло­рос­сий­ско­го кон­тек­с­та? «На­учил­ся раз­го­ва­ри­вать с двор­ня­га­ми и кош­ка­ми», – пи­шет ав­тор, но это­го, на­вер­ное, ма­ло. Ведь упо­мя­ну­тые «на­сто­я­щие» юро­ди­вые вро­де Ни­ко­лая Глаз­ко­ва пи­са­ли о том, что «жи­ву я в этом ми­ре тем, что пи­лю дро­ва», а у Рис­сен­бер­га ина­че. Его ли­ри­че­с­кий ге­рой жи­вёт не чем-то, а для че­го-то, да­же ес­ли это «что-то» – уют­ные по­ис­ки веч­но ус­коль­за­ю­щей Ро­ди­ны. А ведь это уже из­вра­ще­ние для по­эта-фи­ло­со­фа – ис­кать, а не до­воль­ст­во­вать­ся ма­лым. Пу­с­кай да­же «ма­ло­рус­ским». «Жи­ву для не­ба и зем­ли,/ а сам не ви­жу их», – со­об­ща­ет ав­тор, и все от­то­го, что «Ук­ра­и­на за ма­терь – что Руфь за све­кровь». 

^{Эду­ард Ли­мо­нов. К Фи­фи. – М.: Ад Мар­ги­нем, 2011.}

^{Ан­д­рей Ва­си­лев­ский. Ещё сти­хи. – М.: Вой­ме­га, 2010.}

^{Илья Рис­сен­берг. Тре­тий из двух. – Харь­ков: Экс­клю­зив, 2011.}

Игорь БОНДАРЬ-ТЕРЕЩЕНКО