Архив : №46. 18.11.2011

Концепция в последовательном саморазрушении

По­эт и кри­тик Кон­стан­тин Ко­ма­ров дав­но из­ве­с­тен чи­та­тель­ской ау­ди­то­рии. По­сто­ян­ный ав­тор жур­на­ла «Урал», пуб­ли­ку­ю­щий­ся и в сто­лич­ных жур­на­лах («Но­вый мир», «Во­про­сы ли­те­ра­ту­ры»), он сов­ме­ща­ет в се­бе и креп­кий дух рус­ско­го по­эта с уди­ви­тель­но «чи­с­ты­ми» сти­ха­ми, и дар трез­во­го кри­ти­ка, со­ко­ли­ным взгля­дом стре­ля­ю­ще­го в тек­с­ту­аль­ное под­не­бе­сье. С Ко­с­тей мы встре­ти­лись на Фо­ру­ме в Лип­ках. Он всё тот же: до­б­рый, ве­сё­лый и не­на­сыт­ный. И вот, в по­след­ний «лип­кин­ский» ве­чер, ког­да ста­ло за­мет­но ти­ше, мне уда­лось взять у не­го ин­тер­вью.

Константин КОМАРОВ

– Ко­с­тя, это твои вто­рые Лип­ки. Те­бя как-то от­ме­ти­ли, мо­жет, в сбор­ник луч­ших ав­то­ров вклю­чи­ли?

– Нет… я лишь удо­с­то­ил­ся сло­вес­но­го по­ощ­ре­ния. В сбор­ник ме­ня не вклю­чи­ли, кни­гу то­же не по­обе­ща­ли вы­пу­с­тить. Го­да три-че­ты­ре на­зад я бы рас­ст­ро­ил­ся, но сей­час аб­со­лют­но спо­кой­но от­но­шусь к по­доб­ным ве­щам. Это пу­с­тя­ки. Важ­но пи­сать, и не об­ра­щать вни­ма­ния на ме­ло­чи. «Сло­ны» и «плюш­ки» при­ят­ны, но не важ­нее са­мо­го про­цес­са пись­ма и ре­флек­сии над ним. Глав­ное, что­бы ве­лась на­сы­щен­ная ра­бо­та на се­ми­на­ре. И она ве­лась. Я за­ни­мал­ся в кри­ти­ко-ли­те­ра­ту­ро­вед­че­с­ком ма­с­тер-клас­се «Во­про­сов ли­те­ра­ту­ры» и от­ме­чу се­рь­ёз­ную под­го­тов­ку боль­шин­ст­ва уча­ст­ни­ков, гра­мот­ный раз­бор тек­с­тов. Мож­но ска­зать, что пред­став­лен­ные тек­с­ты оце­ни­ва­лись «по гам­бург­ско­му счё­ту», а ведь толь­ко так и мож­но со­вер­шен­ст­во­вать­ся, в со­сто­я­нии са­мо­ус­по­ко­ен­но­с­ти ни­че­го не до­бьёшь­ся. Кри­ти­ку, как и по­эту, то­же не­об­хо­дим по­сто­ян­ный тре­пет и встря­с­ки.

– Ко­с­тя, я знаю, что ты не толь­ко кри­тик, но и та­лант­ли­вый по­эт. Мо­жешь дать па­ру со­ве­тов на­чи­на­ю­щим ав­то­рам?

– Ни­че­го но­во­го я не ска­жу. Пер­вое, что дол­жен де­лать че­ло­век, вхо­дя­щий в ли­те­ра­ту­ру, чёт­ко осо­зна­вать – ли­те­ра­ту­ра – это жизнь. Я по­ни­маю, ко­неч­но, что ли­те­ра­ту­рой не за­ра­бо­та­ешь, нуж­но где-то по­боч­но тру­дить­ся, что­бы про­кор­мить се­бя и се­мью. Но, тем не ме­нее, ты дол­жен жить ли­те­ра­ту­рой. Ос­нов­ная ра­бо­та долж­на стать по­боч­ной. Вот та­кая кол­ли­зия. Ли­те­ра­ту­ра во­об­ще не тер­пит от­но­ше­ния к се­бе как к хоб­би.

По­эзия под­чи­ня­ет се­бе че­ло­ве­ка це­ли­ком, и лю­ди, ко­то­рые от­но­сят­ся к ней как к вре­мя­пре­про­вож­де­нию, не до­бьют­ся ни­ког­да и ни­че­го. С кри­ти­кой по-дру­го­му. Она «за­то­че­на» на жи­вой ли­те­ра­тур­ный про­цесс. Кри­ти­ка – это се­рь­ёз­ная ра­бо­та, ког­да ты дол­жен быть всё вре­мя «при тек­с­те». А по­эзия – та­кая шту­ка, ког­да бо­ишь­ся ны­рять и не бо­ишь­ся уто­нуть. «По­эт из­да­ле­ка за­во­дит речь, по­эта да­ле­ко за­во­дит речь» – как го­во­ри­ла Цве­та­е­ва.

– Как в те­бе со­от­но­сят­ся по­эт и кри­тик?

– Всё про­сто. Бро­шу пи­сать сти­хи – ум­ру фи­зи­че­с­ки. По­те­ряю смысл жиз­ни. Бро­шу пи­сать кри­ти­ку – не ум­ру, но жить бу­дет не­ин­те­рес­но. Мне нра­вит­ся го­во­рить и сти­ха­ми, и о сти­хах. Са­мое глав­ное по­ни­мать, что ты вхо­дишь в об­ласть, в ко­то­рой дваж­ды два мо­жет быть и пять, и ми­нус во­семь, и ин­те­г­ра­лом ка­ким-ни­будь, в об­ласть ухо­дя­ще­го, ус­коль­за­ю­ще­го смыс­ла. И тут же сле­ду­ет осо­знать, что ты жи­вёшь на бо­лот­ной коч­ке и дол­жен удер­жать­ся. Но, ко­неч­но, это два раз­ных спо­со­ба ми­ро­ви­де­ния и ми­ро­чув­ст­во­ва­ния, сов­ме­щать ко­то­рые труд­но, но весь­ма ув­ле­ка­тель­но.

– При­ня­то счи­тать, что по­эт ни­че­го не дол­жен бо­ять­ся. Ис­пы­ты­ва­ешь ли ты стра­хи? Мо­жет, есть страх пе­ред сло­вом, в смыс­ле во­пло­ще­ния на­пи­сан­но­го в ре­аль­ную дей­ст­ви­тель­ность?

– Я, ра­зу­ме­ет­ся, не при­рав­ни­ваю се­бя ни к Лер­мон­то­ву, ни к Бо­ри­су Ры­же­му. Ведь они, по су­ти, на­пи­са­ли и соб­ст­вен­ную жизнь, и соб­ст­вен­ную смерть. Но бы­ва­ло так, на­пи­шешь что-то, и это дей­ст­ви­тель­но про­ис­хо­дит. Я да­лёк от ми­с­ти­ки и эзо­те­ри­ки, но сло­во – маг­нит. Оно мо­жет при­тя­нуть и хо­ро­шее, и пло­хое. Ста­ра­юсь пи­сать не то, что мог­ло бы слу­чить­ся, а то, что луч­ше бы не про­ис­хо­ди­ло.

Я ве­рю в та­кие ве­щи. У ме­ня есть не­ма­ло «сти­хов-за­кли­на­ний», как я их для се­бя на­зы­ваю. Я прак­ти­че­с­ки ни­ког­да их не пе­ре­чи­ты­ваю, не вы­сту­паю с ни­ми. Но их не­об­хо­ди­мо бы­ло на­пи­сать. Та­ки­ми сти­ха­ми я пы­тал­ся ог­ра­дить­ся от че­го-то страш­но­го или про­сто край­не не­при­ят­но­го. По­эт ведь че­ло­век уяз­ви­мый. Ну хо­тя бы, бро­си­ла те­бя де­вуш­ка, вро­де ни­че­го осо­бен­но­го, но – не по се­бе. И ты пи­шешь-пи­шешь сти­хи, цик­лы сти­хов, ко­то­рые ни­ког­да не от­пра­вишь в пе­чать. Но их нуж­но пи­сать. Суб­ли­ма­ция та­кая, что ли…

– Ко­с­тя, что для те­бя страш­нее: смерть по­эзии или твоя соб­ст­вен­ная смерть?

– Я не бо­юсь соб­ст­вен­ной смер­ти. Кон­цеп­ция жиз­ни по­эта – по­сле­до­ва­тель­ное са­мо­раз­ру­ше­ние во имя са­мо­со­зи­да­ния на ином, го­раз­до бо­лее вы­со­ком уров­не. И нет здесь ни­ка­ко­го тра­гиз­ма. По­эзия де­с­т­рук­тив­на в от­но­ше­нии жиз­ни по­эта в лю­бом слу­чае. Это не обя­за­тель­но мо­жет быть ал­ко­голь, нар­ко­ти­ки… нет. В хо­ро­шем сти­хо­тво­ре­нии по­эт уми­ра­ет и за­но­во рож­да­ет­ся в сле­ду­ю­щем. Ес­ли ты уми­рал хоть раз, глу­по бо­ять­ся смер­ти.

С дру­гой сто­ро­ны, очень страш­но не ус­петь сде­лать все­го, что мо­жешь. Да, я бы не об­ло­мал­ся, уз­нав день сво­ей смер­ти. Страш­нее не ус­петь…

А что ка­са­ет­ся смер­ти по­эзии, это не­воз­мож­но. По­мнишь, у Пуш­ки­на: «И сла­вен бу­ду я, до­коль в под­лун­ном ми­ре жив бу­дет хоть один пи­ит». По­эзия, её ве­ще­ст­во, как суб­стан­ция, как не­что не­объ­яс­ни­мое, не мо­жет ис­чез­нуть. Воз­мож­но, её пе­ре­ста­нут за­ме­чать. Но все­гда в ка­кой-ни­будь Уд­мур­тии, до­пу­с­тим, бу­дет жить маль­чик, ко­то­рый бу­дет по­гло­щён в по­эзию, а в ли­це это­го ус­лов­но­го маль­чи­ка най­дёт жизнь и са­ма по­эзия.  

Беседу вёл Сергей КУБРИН