2.
Вы – моя бессонница,
загадка в эту ночь…
Неужто не сподобится
планида мне помочь,
чтоб всё-таки вы поняли,
кем стали для меня,
толкнув небрежно в полымя
из робкого огня…
3.
Это надо же – как я влип!..
Влип и мысли все занял вами,
словно мне бесконечный клип
кто-то крутит ночами и днями…
Я пропал, словно в сеть попал,
словно промельком вашего взгляда
сразу был сражён наповал,
рай вкусив, стал заложником ада.
Этот ад – если рядом вас нет,
если вы далеко-далёко,
если стройный ваш силуэт
лишь мерцает, как свет из окон.
Так мерцает передо мной
обнажённое, как распятье,
ваше тело, в мои объятья
дерзкой брошенное волной.
…Мне бы только смотреть на вас,
видеть в бездну зовущие губы,
боттичеллевский чудо-анфас,
профиль – чудо без всяких прикрас…
Рассуждаю, как ловелас,
и, наверно, выгляжу глупо.
Но не видеть вас – нету сил,
словно жизнь стала мчаться мимо,
словно всё, чем недавно жил,
стало вроде бы мне не мило…
Тихий омут чувственных губ,
словно пленник всегдашней дрёмы,
огорчительной, как отлуп
вожделеньям моим неуёмным…
Не загадываю наперёд,
посему объявлю вне закона
изреченье – «и это пройдёт» –
и всю мудрость царя Соломона.
Незапамятная пословица
так и просится в строчку сейчас:
в тихом омуте черти водятся…
Может быть, это всё про вас?
Если так, то и ангелы тоже
где-то прячутся в вашей душе,
я на них и запал, похоже,
хоть и черти сказались уже…
Ну и ладушки… Делать нечего,
сам же влип, по своей же вине…
Знать, такая стезя поперечная
нынче с вами выпала мне.
Как ехидно, нахально дразнится
и подначивает втихаря
наших лет роковая разница,
носом ткнув в цифры календаря…
Эти цифры – как душ холодный,
отрезвляющий, как мораль…
Мне принять этот душ угодно,
только он отрезвит едва ль…
4.
Вы девчонка-баловница,
что умеет изловчиться,
чтобы носом ткнуть меня
в неудобства бытия.
Не могу на вас сердиться
за такое озорство,
так как в спичах баловницы
озорства, как естество.
5.
Мне снилось, что мы любили,
любили друг друга всю ночь,
в пучине соития плыли,
не прочь за ночь изнемочь…
И вы, как наездница в скачке
на взмыленном скакуне,
метались в любовной горячке,
с надменностью истой гордячки
отдавшись безумства волне,
её необузданной качке,
свой пламень даруя мне…
О, как вы красивы были,
перечить страсти невмочь…
Мне снилось, что мы любили,
любили друг друга всю ночь…
6.
Опять бессонница и вы,
тревожных мыслей героиня…
Опять вас рядом нет, увы,
но тянет к вам неодолимо,
балдею, как от героина,
теряю голову от вас
и говорю себе: «Атас,
опомнись, старый ловелас,
ты это проходил не раз,
и вот, похоже, что увяз
в дождливом небе кротких глаз…»
Молюсь, как на иконостас,
на нашу призрачную связь…
Вот вам и весь мой сказ.
7.
Эсэмэски как повестки
на разборку двух сердец…
Диалог предельно резкий,
означающий – конец…
Наше странное начало –
секс, что жаждала лишь плоть,
а душа, увы, молчала,
как отрезанный ломоть, –
это странное начало,
как лекарство от тоски,
ничего не означало –
мы остались далеки.
Я надеялся, что время
нашу близость превратит
в те волшебные мгновенья,
где царит любви мотив.
Не случилось… В кой-то веки
стало видно по всему,
что любовные утехи
вроде как вам ни к чему.
Ваши вздорность и холодность
гробили свиданий драйв,
а стыдливости убогость
убивала в сексе кайф.
Ваш душевный мир контужен,
в нём болезни скрытой крен,
это след удара мужа
унижением измен.
Ваши прежних дней вериги
словно тянут вас на дно…
В этой простенькой интриге
я – как лишнее звено.
Я хотел открыть вам нечто,
как заоблачную даль,
что минули вы беспечно…
Не случилось… Очень жаль.
8.
Да, мы были близки,
но вы меня не любили.
До боли сжимает виски
осознанность этой были.
Я тоже вас не любил.
Но стоило очутиться
в объятии ваших крыл,
прирос к вам души частицей.
Вы были так чудно нежны
в последнюю встречу в Милане,
что явью казались сны
о нашем шальном романе.
Теперь, обернувшись назад,
мне видится, как награда,
ваш счастьем исполненный взгляд,
искрящийся, как петарда.
Со мною близость деля,
не очень ища в том потребность,
а лишь по теченью плывя,
вы всё же дарили нежность.
Теперь же с частицей экс
все наши недавние были…
Вы были согласны на секс,
но так и не полюбили.
9.
Вы были фавориткой по весне.
А может, это вымыслом поэта
навеяло самовнушенье мне,
чтоб испариться с первым ливнем
лета.
Вы были фавориткой до тех пор,
покуда ссора вашу агрессивность
не выплеснула, как базарный вздор,
и не предстал вчерашний шарм
как мнимость,
сдав плюсы ваши минусу на милость,
и этот минус вынес приговор…
Вы были фавориткой без проблем,
не осложнявшей узы прежней связи
с той, с кем, встречаясь с вами,
между тем,
я не был глух и нем ни в коем разе.
Вы были фавориткой, но отнюдь
вы не претендовали на явленье,
способное в момент перечеркнуть
любовь двоих, остановивших время,
любовь, чья неземная глубина
не ровня вашей сути безыскусной,
холодной, как белёсая луна,
унылой, как соитие без чувства.
Вы были фавориткой, но отнюдь
вы не были единственно
желанной…
Желаннее другой –
совсем чуть-чуть –
вы были, это правда,
как ни странно.
И то лишь только потому, что вы
пикантнее смотрелись и моложе,
весталка средь фривольностей
Москвы,
в мой мир ворвавшись девочкой
пригожей.
Изяществом своим ваш стройный
стан
грозился неминуемой напастью,
как будто вы набросили аркан,
чтоб наслаждаться впредь своею
властью.
И я был подчинён, как верный паж,
пьянящему, пленительному телу,
исчезнувшему тихо, как мираж,
закрыв свиданий скомканную
тему.
10.
Эта хворь, известная издавна,
как похмелье от лишку вина…
Я был болен вами, но выздравел,
как очнулся от тяжкого сна.
Всё, что было со мной, немыслимо
осознать здравым умом…
Помраченье рассудка – воистину
страсть слепа, тут любовь
ни при чём.
Страсть – стремление
к обладанью –
подсадила, как на иглу,
и отказ в эйфории свиданья –
словно ломка на каждом углу.
Драматизм состоянья такого
постепенно усилился тем,
что вы были из мира другого,
неизвестного мне совсем.
Это несоответствие было
в наших взглядах заметно так,
что хоть вы улыбались мило,
но ершились досаде в такт.
Инстинктивно вы звали
агрессию
на защиту своих рубежей,
и настрой мой интимно-песенный,
не приемля, гнали взашей.
Вы сводили несправедливо
всё, что к вам испытывал я,
к обладанью игрушкой красивой,
коей видели в мыслях себя.
Потому и считали близость
чуть ли не оскорбленьем
для вас…
Вот откуда подкрался кризис,
разрушающий нашу связь.
И заметно росло раздраженье
с каждым новым букетом роз,
а серьёзнее роз подношенье
вас бросало почти в невроз.
Я же вас, часто балуя шиком,
а в ответ видя холод в глазах,
понимая, что вы – ошибка,
был готов носить на руках
и на крыльях, как ангел-хранитель
в этом мире, безумном вполне...
(«Не хранитель, а искуситель», –
так вы едко бросили мне.)
Словом, были нужны едва ли
вам все эти изыски мои
от меня, нелюбимого вами,
зря искавшего вашей любви.
К вам так прежде не относились,
это было так ново для вас,
что, не зная, как быть,
вы сердились,
становясь некрасивой тотчас.
Я спокоен был к вашему гневу,
вспыхнет вечером – стихнет
к утру…
Я же делал из вас королеву,
хоть из горничных вы по нутру.
Потому и прошло избавленье
от болезни, похожей на гон,
скоротечно, без осложненья,
с глаз долой и из сердца вон. |