Архив : №01. 13.01.2012

Стонал от сознания своего бессилия

У Георгия Макогоненко были очень большие перспективы. Он прекрасно знал свой предмет – русскую литературу конца восемнадцатого и первой трети девятнадцатого века. В молодости ему претил академический тон. Он был человеком страсти и пристрастий. Фёдор Абрамов считал его учёным-богатырём. Выступая на 70-летии своего коллеги, Абрамов заявил: «Так вот, я бы Георгия Пантелеймоновича назвал учёным-богатырём. Мне кажется, это определение достаточно ёмкое и выражает разные грани юбиляра. Во-первых, чисто внешние – ну кто, взглянув на нашего юбиляра, усомнится в его богатырских статях?

Во-вторых, в этом определении верно, на мой взгляд, схвачена та роль, которую играет Георгий Пантелеймонович на филфаке. Георгий Пантелеймонович – один из главных опорных станов факультета. Я бы сказал даже больше, Илья Муромец, на могучих раменах которого во многом держится филологическое образование Университета. В-третьих, определение «учёный-богатырь» – и это главное – даёт довольно исчерпывающее представление о характере научной деятельности Георгия Пантелеймоновича. XVIII век – главное научное урочище Георгия Пантелеймоновича. Что такое был XVIII век, когда наш детинушка вышел в жизнь да стал прикидывать, куда бы ему приложить свои непомерные силы?

Научная целина, дикое поле, залежи, которые бороздили два-три человека: его будущий учитель, наш выдающийся учёный Григорий Александрович Гуковский, профессор Гудзий да профессор П.Н. Берков. И вот Георгий Пантелеймонович со всей молодой воловьей силой вгрызается в XVIII век. Пашет, корчует, сеет. И так на протяжении чуть ли не пятидесяти лет, чуть ли не полвека. Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц. Без передышки.

В вёдро, в ненастье, в любую погоду, без передышки, без выходных. Выходных он, как мы, грешные, не признаёт. Зато и результаты трудов его невероятные. Тоже богатырские – иначе не скажешь». Но в чём-то Абрамов преувеличил. Похоже, ещё в пятидесятые годы из Макогоненко успела все соки выжать Ольга Берггольц.

И ярчайшим светилом в затхлом советском литературоведении, звездой первой величины этот незаурядный учёный так и не стал.

 

Георгий Пан­те­лей­мо­но­вич Ма­ко­го­нен­ко ро­дил­ся 30 мар­та (по но­во­му сти­лю 12 ап­ре­ля) 1912 го­да на Ук­ра­и­не, в Харь­ков­ской гу­бер­нии, в го­ро­де Зми­ев. Его отец, Пан­те­лей­мон Ни­ки­тич Ма­ко­го­нен­ко, на­чи­нал как лес­ни­чий, но по­том по­лу­чил ка­кую-то мел­кую долж­ность в Сов­нар­ко­ме Ук­ра­и­ны. Мать – Ма­рия Яков­лев­на бы­ла учи­тель­ни­цей. В 1938 го­ду её из­бра­ли в Ки­ев­ский гор­со­вет. В вой­ну она эва­ку­и­ро­ва­лась в Ба­ла­шов и там в 1942 го­ду умер­ла.

До сем­над­ца­ти лет Ма­ко­го­нен­ко жил с ро­ди­те­ля­ми. Но по­сле де­вя­то­го клас­са он со­брал­ся в лю­ди и, по­ки­нув ро­ди­тель­ское гнёз­дыш­ко в Са­ра­то­ве, от­пра­вил­ся стран­ст­во­вать по Вол­ге и Ура­лу. За­кон­чи­лись его пу­те­ше­ст­вия в ли­тей­ном це­хе ле­нин­град­ско­го за­во­да «Крас­ная за­ря».

В Ле­нин­град­ский уни­вер­си­тет Ма­ко­го­нен­ко по­сту­пил до­воль­но-та­ки по­зд­но – толь­ко в 1934 го­ду. Ему по­вез­ло: на вто­ром се­ме­с­т­ре курс рус­ской ли­те­ра­ту­ры во­сем­над­ца­то­го ве­ка сту­ден­там чи­тал Г.А. Гу­ков­ский. Это он пер­вым при­вил быв­ше­му ли­тей­щи­ку вкус к боль­шим на­уч­ным про­бле­мам.

С по­да­чи Гу­ков­ско­го Ма­ко­го­нен­ко вско­ре во­шёл в дом Чу­ков­ских, ко­то­рые ста­ли его кон­суль­ти­ро­вать по не­ко­то­рым во­про­сам рус­ской ли­те­ра­ту­ры XVIII–XIX ве­ков. Внуч­ка Кор­нея Ива­но­ви­ча Чу­ков­ско­го и дочь Ли­дии Кор­не­ев­ны – Еле­на Це­за­рев­на в ком­мен­та­ри­ях к ма­ми­ным за­пи­с­кам об Ах­ма­то­вой пи­са­ла: «Г.Ма­ко­го­нен­ко в ав­гу­с­те 1937 го­да был в гос­тях у Л.К., ког­да в дверь по­зво­нил двор­ник, и Л.К. по­ня­ла, что сей­час при­дут с обы­с­ком (как и слу­чи­лось). По-ви­ди­мо­му, Ма­ко­го­нен­ко ус­пел уне­с­ти часть бу­маг и книг М.П. Брон­штей­на».

Но че­рез не­сколь­ко ме­ся­цев его са­мо­го чуть не аре­с­то­ва­ли. Он ведь был на фил­фа­ке ком­сор­гом, но к не­удо­воль­ст­вию ко­мис­са­ров по­че­му-то ни­ко­го из од­но­курс­ни­ков не ра­зоб­ла­чил. Де­ло до­шло до глав­но­го ком­со­моль­ца стра­ны Ко­са­ре­ва. Воз­му­щён­ный ком­со­моль­ский во­жак по­тре­бо­вал в на­ча­ле 1938 го­да про­ве­с­ти в Ле­нин­град­ском уни­вер­си­те­те вы­езд­ной пле­нум ЦК ВЛКСМ. На этом ме­ро­при­я­тии Ма­ко­го­нен­ко в по­ры­ве кли­ку­ше­ст­ва из ком­со­мо­ла ис­клю­чи­ли. Сле­ду­ю­щим ша­гом долж­но бы­ло стать из­гна­ние быв­ше­го ли­тей­щи­ка из уни­вер­си­те­та. Но за опаль­но­го сту­ден­та не­о­жи­дан­но всту­пил­ся рек­тор. Он под­ска­зал, как Ма­ко­го­нен­ко дей­ст­во­вать даль­ше: по­дать апел­ля­цию на имя съез­да и на ка­кое-то вре­мя с во­сем­над­ца­то­го ве­ка пе­ре­клю­чить­ся на со­вре­мен­ность. Уче­ник Гу­ков­ско­го так и по­сту­пил, опуб­ли­ко­вав 14 ап­ре­ля 1938 го­да в «Ле­нин­град­ской прав­де» де­ма­го­ги­че­с­кую ста­тью о Ма­я­ков­ском «В борь­бе с вра­га­ми на­ро­да». Но и во­сем­над­ца­тый век он не бро­сил. Как по­том ут­верж­дал Юли­ан Ок­с­ман, «да­же в ран­них его ра­бо­тах, во мно­гом ещё не­со­вер­шен­ных сту­ден­че­с­ких ра­бо­тах, ко­то­рые пе­ча­та­лись в «Учё­ных за­пи­с­ках» Ле­нин­град­ско­го уни­вер­си­те­та или в «Звез­де» кон­ца 30-х го­дов, мож­но бы­ло по­чув­ст­во­вать уже ве­я­ние но­вой жиз­ни, но­вый глаз, но­вую точ­ку зре­ния».

Ма­ко­го­нен­ко дей­ст­ви­тель­но очень ра­но про­де­мон­ст­ри­ро­вал свои не­за­уряд­ные спо­соб­но­с­ти. Не зря Гу­ков­ский, из­да­вая в 1939 го­ду свой учеб­ник «Рус­ская ли­те­ра­ту­ра XVIII ве­ка», по­счи­тал не­об­хо­ди­мым на стр. 447 сде­лать сно­с­ку на ещё не ­о­пуб­ли­ко­ван­ную ста­тью сво­е­го уче­ни­ка «Ком­по­зи­ция «Пу­те­ше­ст­вие из Пе­тер­бур­га в Моск­ву» Ра­ди­ще­ва», ко­то­рая по его на­сто­я­нию бы­ла вклю­че­на в ру­ко­пись сбор­ни­ка Ин­сти­ту­та ли­те­ра­ту­ры АН СССР «XVIII век».

По­сле уни­вер­си­те­та Ма­ко­го­нен­ко был ос­тав­лен в ас­пи­ран­ту­ре и при­креп­лён к П.Н. Бер­ко­ву. Но тут на­ча­лась вой­на с бе­ло­фин­на­ми. Мо­ло­дой ис­сле­до­ва­тель ре­шил за­пи­сать­ся в до­б­ро­воль­цы. Его бы­с­т­ро пе­ре­учи­ли в ар­тил­ле­ри­с­ты-на­вод­чи­ки и бро­си­ли на фронт. Тем вре­ме­нем до­ма Ма­ко­го­нен­ко до­жи­да­лась же­на – Ва­лен­ти­на Ру­зи­на. 7 мая 1940 го­да она ро­ди­ла сы­на Ан­д­рея. Но Ма­ко­го­нен­ко сво­е­го пер­вен­ца уви­дел лишь по­сле де­мо­би­ли­за­ции в фе­в­ра­ле 1941 го­да.

Вер­нув­шись в Ле­нин­град, от­став­ной ар­тил­ле­рист-на­вод­чик ус­пел по но­вой за­кру­тить ро­ман со сво­ей быв­шей од­но­курс­ни­цей Ма­ри­ей Иса­ко­вич. Но быв­шая лю­бовь ока­за­лась ему не­вер­на, и всё кон­чи­лось рас­ста­ва­ни­ем.

Свою но­вую лю­бовь – Оль­гу Берг­гольц Ма­ко­го­нен­ко встре­тил уже в на­ча­ле вой­ны в Ле­нин­град­ском ра­дио­ко­ми­те­те. По­на­ча­лу их сбли­зи­ла да­же не сов­ме­ст­ная ра­бо­та, а бес­по­кой­ст­во за судь­бу от­ца Берг­гольц – во­ен­но­го хи­рур­га, ко­то­ро­го ор­га­ны НКВД из-за по­до­зри­тель­ной фа­ми­лии хо­те­ли вы­слать за пре­де­лы Ле­нин­гра­да. «За три дня хло­пот за от­ца, – пи­са­ла Берг­гольц 5 сен­тя­б­ря 1941 го­да в сво­ём днев­ни­ке, – очень сбли­зи­лась (ка­жет­ся) с Яшей Ба­буш­ки­ным, с Юрой Ма­ко­го­нен­ко. О, как ма­ло ос­та­лось вре­ме­ни, что­бы бе­зум­но по­кру­тить с Юрой, а ведь это вот-вот, и, пе­ре­гля­ды­ва­ясь с ним, вдруг чув­ст­вую дав­ний хмель­ной хо­ло­док, про­ва­ли­ва­юсь в ис­кри­с­тую тём­ную про­рубь».

Кро­ме от­ца Берг­гольц, Ма­ко­го­нен­ко при­шлось спа­сать от бе­зос­но­ва­тель­ных до­но­сов и сво­их учи­те­лей – Гу­ков­ско­го и Жир­мун­ско­го. О слу­чай­ном аре­с­те Жир­мун­ско­го ему со­об­щи­ла же­на учё­но­го. И пер­вое, что Ма­ко­го­нен­ко при­шло в го­ло­ву – по­зво­нить во вре­мя ноч­но­го де­жур­ст­ва по «вер­туш­ке» в тюрь­му. Поз­же дочь Ма­ко­го­нен­ко – Да­рья пи­са­ла: «Он учёл, во-пер­вых, то, что ночь – на­и­бо­лее вер­ное вре­мя для звон­ка (имен­но но­чью ра­бо­тал Ста­лин), во-вто­рых – то, что по «вер­туш­ке», с точ­ки зре­ния на­чаль­ни­ка тюрь­мы, зря зво­нить не ста­нут, в-тре­ть­их, – то, что с пер­во­го ра­за ни­кто фа­ми­лии его не раз­бе­рёт, и, на­ко­нец, то, что го­во­рить нуж­но «на­чаль­ст­вен­ным» то­ном. Имен­но та­ким то­ном отец при­ка­зал на­чаль­ни­ку тюрь­мы не­мед­лен­но ос­во­бо­дить В.М. Жир­мун­ско­го». И это сра­бо­та­ло. Фи­ло­ло­га от­пу­с­ти­ли.

По­ка Ма­ко­го­нен­ко бо­рол­ся за сво­их учи­те­лей, от сво­е­го ро­ман­ти­че­с­ко­го за­мыс­ла не от­сту­пи­лась и Берг­гольц. Все зна­ли, что она офи­ци­аль­но со­сто­я­ла в бра­ке с пуш­ки­ни­с­том Ни­ко­ла­ем Мол­ча­но­вым, ко­то­рый стра­дал эпи­леп­си­ей. Берг­гольц дей­ст­ви­тель­но его очень лю­би­ла, но и со­вла­дать с но­вы­ми чув­ст­ва­ми уже не мог­ла. Страсть ока­за­лась силь­ней.

Берг­гольц дол­го ме­та­лась. 14 но­я­б­ря 1941 го­да она от­ме­ти­ла в днев­ни­ке: «Толь­ко что был боль­шой при­па­док у Коль­ки, на­яву. Ед­ва оч­нув­шись, он шеп­тал мне – «лю­бовь моя», – и у ме­ня всё рва­лось вну­т­ри. Я ни­ког­да, ни­ког­да не ос­тав­лю его, ни на ко­го не про­ме­няю! Я люб­лю его как жизнь – и хо­тя эти сло­ва ис­тёр­ты, в дан­ном слу­чае толь­ко они точ­ны. По­ка он есть – есть и жизнь, и да­же ро­ман с Юрой».

Мол­ча­нов умер от ис­то­ще­ния 29 ян­ва­ря 1942 го­да. Берг­гольц по­сле это­го дол­го не мог­ла прий­ти в се­бя. У неё у са­мой ста­ла раз­ви­вать­ся тя­жё­лая фор­ма дис­тро­фии. 1 мар­та по­этес­су чуть ли не си­лой вы­вез­ли в Моск­ву. «Нет, – при­зна­лась она в сво­ём днев­ни­ке 11 мар­та, – я не те­шу се­бя мыс­лью о са­мо­убий­ст­ве. Мне про­сто очень труд­но жить». Спу­с­тя 9 дней она до­ба­ви­ла: «Хо­чу быть с Юр­кой. Я не гре­шу этим пе­ред Ко­лей, – мёрт­во­го я люб­лю его, как жи­во­го, и пло­тью и ду­шой – боль­ше всех я не гре­шу пе­ред ним тем бо­лее, что, м.б., ме­ня ожи­да­ет участь ещё бо­лее страш­ная и пе­чаль­ная, чем его».

Поз­же Ма­ко­го­нен­ко бук­валь­но за­бро­сал Берг­гольц пись­ма­ми. «По­за­вче­ра, – пи­са­ла она 1 ап­ре­ля, – ог­ром­ные пись­ма от Юр­ки, – пла­мен­ные и неж­ные до без­бо­яз­нен­но­с­ти. Он пи­шет, что лю­бит ме­ня, что жаж­дет мо­ей люб­ви «дав­но, без­раз­дель­ной». И Берг­гольц по­ти­хонь­ку ста­ла от­та­и­вать. «Ког­да я вер­нусь в Ле­нин­град, я, на­вер­ное, бу­ду лю­бить Юр­ку на­столь­ко, на­сколь­ко мо­гу чув­ст­во­вать сей­час во­об­ще. Я – ба­ба, и сла­бая ба­ба. Мне ну­жен око­ло се­бя лю­бя­щий, пре­дан­ный мне му­жик».

Даль­ней­шие от­но­ше­ния меж­ду Ма­ко­го­нен­ко и Берг­гольц раз­ви­ва­лись очень не­про­сто. Ма­ко­го­нен­ко рев­но­вал по­этес­су, и не без ос­но­ва­ния, ко мно­гим ли­те­ра­то­рам. Берг­гольц уже не зна­ла, что от­ве­чать. «Вче­ра, до 8 ч. ут­ра, – жа­ло­ва­лась она 4 мая в сво­ём днев­ни­ке, – опять страш­ней­шее объ­яс­не­ние... «Ты пой­ми, что это во­все не сце­на рев­но­с­ти», – го­во­рил он мне, а это бы­ла клас­си­че­с­кая сце­на рев­но­с­ти, и по­ш­лей­шая при­том, но он так мо­лод серд­цем и так ра­ци­о­на­ли­с­ти­чен, что сам не по­ни­ма­ет это­го. Бы­ли у нас Фа­де­ев, Тиш­ка [Н.С. Ти­хо­нов. – В.О.], Про­ко­фь­ев, – пи­ли, я со­вер­шен­но не­вин­но по­вер­те­ла хво­с­том пе­ред Саш­кой Про­ко­фь­е­вым – от­нюдь не боль­ше то­го, как обыч­но с ним – че­ло­ве­ком, глу­бо­чай­шим об­ра­зом без­раз­лич­ным мне и зна­ко­мым свы­ше 10 лет. То есть бо­лее об­ще­го, что ли, ко­кет­ст­ва, нель­зя и при­ду­мать. Тем не ме­нее Юра под­нял это, плюс звон­ки од­но­го тор­пед­ни­ка – на не­бы­ва­ло прин­ци­пи­аль­ную вы­со­ту – «ты ос­кор­б­ля­ла ме­ня весь ве­чер, ты ра­зо­гре­ва­ла Про­ко­фь­е­ва, ты за­зы­ва­ла тор­пед­ни­ка, ты по­ка­за­ла, что ни­чуть не до­ро­жишь на­шей лю­бо­вью» – и т.д. Ду­ра­чок, ду­ра­чок! Он и не по­до­зре­ва­ет, ка­кая ог­ром­ная, изум­ля­ю­щая ме­ня са­моё – его по­бе­да то, что я сме­юсь с ним це­лы­ми дня­ми, как ла­с­каю его с ис­крен­ней­шей не­на­сыт­но­с­тью. Му­чи­тель­ная и лю­би­мей­шая Ко­ли­на тень ос­та­нав­ли­ва­ет­ся. Я по-на­сто­я­ще­му це­лы­ми дня­ми сча­ст­ли­ва бы­ваю и об­ми­раю от влюб­лён­но­с­ти в Юр­ку, – а он стро­ит ка­кие-то ва­ви­лон­ские баш­ни на тре­пот­не с Саш­кой. Знал бы он, как это мне всё рав­но, что это лишь – то­с­ка... Но вче­ра мне бы­ло очень пло­хо. Саш­ка упил­ся и стал бе­зо­б­раз­но гру­бить и лезть. Юр­ка на­го­во­рил мне не­спра­вед­ли­во-обид­ных ве­щей – зря, зря. Я с от­ча­я­ни­ем по­чув­ст­во­ва­ла се­бя аб­со­лют­но оди­но­кой, – ни­че­го по­доб­но­го не до­пу­с­тил бы Ко­ля, по­ни­мая, что всё – ни­что по срав­не­нию с лю­бо­вью к не­му, что всё не бо­лее, чем ни­че­го не зна­ча­щее ко­кет­ст­во».

Вско­ре Ма­ко­го­нен­ко до­пу­с­тил в ра­бо­те ка­кой-то про­кол, и его по­ни­зи­ли в долж­но­с­ти. Ли­дия Гинз­бург в «За­пи­с­ках бло­кад­но­го че­ло­ве­ка» рас­ска­зы­ва­ла о том, как Ма­ко­го­нен­ко по­явил­ся по­сле на­ка­за­ния в ли­т­ре­дак­ции ра­дио­ко­ми­те­та: «Он был здесь од­ним из на­чаль­ни­ков, но его сня­ли. Те­перь он ра­бо­та­ет кор­ре­с­пон­ден­том. Как кор­ре­с­пон­дент свя­зан с уч­реж­де­ни­я­ми [на­мёк на спец­служ­бы. – В.О.]. Он уязв­лён».

Что­бы до­ка­зать свою нуж­ность, Ма­ко­го­нен­ко по­про­бо­вал про­бить но­вый ста­тус для се­с­т­ры аме­ри­кан­ско­го жур­на­ли­с­та Джо­на Ри­да – Мэ­ри Рид, ко­то­рая чис­ли­лась со­труд­ни­цей Ле­нин­град­ско­го ко­ми­те­та. Гинз­бург пе­ре­да­ла в сво­их за­пи­с­ках один из раз­го­во­ров, сви­де­те­лем ко­то­ро­го она слу­чай­но ока­за­лась. Не­кто З. за­ме­ти­ла Геор­гию Ма­ко­го­нен­ко: «Юра, я вам уже го­во­ри­ла – не го­во­ри­те мне о Ме­ри Р. У ме­ня ни­ка­ких дел с Ме­ри Р.». И даль­ше со­сто­ял­ся сле­ду­ю­щий ди­а­лог.

«M.: – С ней со­вер­шен­но не­пра­виль­но по­сту­па­ют. Она вид­ный аме­ри­кан­ский де­я­тель, лич­но зна­ко­мый со все­ми пи­са­те­ля­ми Аме­ри­ки. По­че­му она не мо­жет на­пи­сать им пись­мо...

– Ко­неч­но, она мо­жет на­пи­сать. Но что ка­са­ет­ся вид­но­го де­я­те­ля, то бо­юсь, что вы спу­та­ли её с Джо­ном Ри­дом.

– За­чем. Она там зна­ко­ма со все­ми пи­са­те­ля­ми. Ес­ли она на­пи­са­ла пись­мо во­об­ще со вся­ки­ми чув­ст­ва­ми – это бы зву­ча­ло.

– А от неё не то­го хо­тят. Что она мо­жет на­пи­сать о те­ку­щих ве­щах? Го­лод­ный че­ло­век, год ле­жа­ла в дис­тро­фи­че­с­ком со­сто­я­нии. Что она зна­ет? А все го­во­рят о ней – она ни­че­го не уме­ет.

Сре­ди цеп­ля­ю­щих­ся, ча­с­то ав­то­ма­ти­че­с­ки, друг за дру­га реп­лик реп­ли­ка о Ме­ри Р. при­во­дит в дви­же­ние лич­ные те­мы. У З. тут свои счё­ты. В ка­че­ст­ве свет­лой лич­но­с­ти она спа­са­ла, опе­ка­ла, но, как вид­но, не встре­ти­ла долж­ной ду­шев­ной вы­со­ты, по­ни­ма­ния, бла­го­дар­но­с­ти и проч. Ей хо­чет­ся об­су­дить Ме­ри Р. с выс­ших мо­раль­ных по­зи­ций. Но мгно­вен­но учи­ты­ва­ет ин­тел­ли­гент­ский за­прет на склоч­ные раз­го­во­ры, – с на­деж­дой, что со­бе­сед­ни­ком он бу­дет на­ру­шен.

Но М. в те­ме Ме­ри Р. ин­те­ре­су­ет толь­ко то, к че­му он име­ет от­но­ше­ние. Не­пра­виль­ное её ис­поль­зо­ва­ние, по­то­му что он уве­рен, что толь­ко он умел ис­поль­зо­вать и на­прав­лять лю­дей. Но вот его сня­ли...

Вто­рое – её бо­лезнь и пло­хое про­до­воль­ст­вен­ное по­ло­же­ние, по­то­му что он хло­по­тал для неё о кар­точ­ках пер­вой ка­те­го­рии, ус­т­ра­и­вал в ста­ци­о­нар и во­об­ще он умел – дей­ст­ви­тель­но умел – за­бо­тить­ся о лю­дях, с ко­то­ры­ми ра­бо­тал. В эту ко­лею он и от­во­дит раз­го­вор.

– Во всех ре­дак­ци­ях я слы­шал: не зна­ем, что с ней де­лать.

– Она в по­след­нее вре­мя ста­ла луч­ше вы­гля­деть.

– Ка­кое луч­ше! Со вто­рой ка­те­го­ри­ей! Она боль­ной че­ло­век. Её тя­нет пи­сать. Ну она пи­шет рас­ска­зы. И пло­хо. А на­до уметь её ис­поль­зо­вать.

В ав­гу­с­те 1942 го­да Ма­ко­го­нен­ко по­про­сил­ся на фронт. Его при­кре­пи­ли к чет­вёр­то­му от­де­лу по­ли­ту­прав­ле­ния Бал­тий­ско­го фло­та. 8 де­ка­б­ря Берг­гольц со­об­щи­ла от­цу: «Жи­вём на ра­дио, в ма­лень­кой ком­нат­ке, но есть печ­ка, по­ка да­ют дро­ва (Юр­ка, как и все, осе­нью ло­мал до­ма), есть эле­к­т­ри­че­с­кий свет, по­ка что теп­ло и свет­ло, и это уже очень мно­го. Ле­том и осе­нью кор­ми­лись при­лич­но, т.е. не го­ло­да­ли, бы­ли сы­ты. Сей­час по­ло­же­ние бу­дет слож­нее, т.к. ле­том я по­лу­ча­ла так наз<ыва­е­мый> ака­де­мич<ес­кий> па­ёк (сверх ра­боч. кар­точ­ки 3 ки­ло кру­пы, 2 ки­ло му­ки, не­мно­го мас­ла и са­ха­ру) 1 раз в мес., а те­перь это­го пай­ка не бу­дет, ос­та­ё­ся од­на раб<очая> кар­точ­ка. Это ме­нее, чем в об­рез. Юра мо­би­ли­зо­ван во флот, кар­точ­ки не име­ет, а дол­жен пи­тать­ся на ко­раб­ле, что и де­ла­ет. До­мой при­но­сит толь­ко хлеб, а пи­та­ние на ко­раб­ле очень и очень сред­нее для здо­ро­во­го му­жи­ка». В ра­дио­ко­ми­тет Ма­ко­го­нен­ко был воз­вра­щён лишь в сен­тя­б­ре 1943 го­да.

В де­ка­б­ре 1943 го­да влюб­лён­ную па­ру по­се­тил Сер­гей На­ров­ча­тов. Он по­том от­ме­тил в сво­ём днев­ни­ке: «Ма­ко­го­нен­ко – мо­ло­дой па­рень лет 28–30, ра­дио­ко­ми­тет­чик, че­ло­век гиб­ко­го и не­дю­жин­но­го ума. В раз­го­во­ре он ув­ле­ка­ет­ся и впа­да­ет в па­те­ти­ку – это ме­ня на­ст­ро­и­ло сра­зу не­до­вер­чи­во к не­му. Об­лик и ма­не­ры его не вя­жут­ся с этим то­ном. От­зыв Сла­вен­тан­то­ра под­твер­дил мои по­до­зре­ния. «О, это мо­ло­дой Рас­ти­нь­як», – вос­клик­нул до­б­рей­ший Да­вид Ев­се­ич. Ка­жет­ся, это так, и в этом слу­чае брак этот [граж­дан­ский брак с Оль­гой Берг­гольц. – В.О.] не­дол­го­ве­чен. Оль­га вы­гля­дит ря­дом с ним на­мно­го стар­ше – он ин­те­ре­сен, а глав­ное, мо­лод и экс­пан­си­вен. Ес­ли бы не пле­бей­ская верх­няя гу­ба, его мож­но бы­ло на­звать кра­си­вым. Спо­рить с ним ин­те­рес­но, и я не­сколь­ко раз вы­дви­гал на­ро­чи­то па­ра­док­саль­ные по­ло­же­ния, что­бы по­слу­шать его стра­ст­ные и при­ст­ра­ст­ные воз­ра­же­ния».

Осе­нью 1944 го­да Ма­ко­го­нен­ко вос­ста­но­вил­ся в ас­пи­ран­ту­ре Ле­нин­град­ско­го уни­вер­си­те­та. Те­мой сво­ей дис­сер­та­ции он из­брал мос­ков­ский пе­ри­од де­я­тель­но­с­ти рус­ско­го про­све­ти­те­ля Ни­ко­лая Но­ви­ко­ва. Но в ус­та­нов­лен­ные сро­ки мо­ло­дой ис­сле­до­ва­тель не уло­жил­ся, и на­чаль­ст­во в по­бед­ную осень рас­пре­де­ли­ло его в Уль­я­нов­ский пе­дин­сти­тут. Берг­гольц, по­ни­мая, что дол­гую раз­лу­ку с лю­би­мым че­ло­ве­ком не пе­ре­жи­вёт, до­би­лась от­ме­ны не­спра­вед­ли­во­го ре­ше­ния. Вос­поль­зо­вав­шись па­у­зой, Ма­ко­го­нен­ко все си­лы бро­сил на за­вер­ше­ние дис­сер­та­ции и 10 фе­в­ра­ля 1946 го­да по­лу­чил вож­де­лен­ную сте­пень кан­ди­да­та на­ук.

Ка­за­лось бы, уж те­перь-то Ма­ко­го­нен­ко и Берг­гольц мог­ли сво­бод­но вздох­нуть. Но не тут-то бы­ло. Пер­вый зво­но­чек про­зве­нел ле­том 1946 го­да по­сле по­зор­но­го до­кла­да Жда­но­ва об Ах­ма­то­вой и Зо­щен­ко. Учё­но­му при­пом­ни­ли, что до это­го, бук­валь­но вес­ной он при­люд­но рас­шар­ки­вал­ся пе­ред Ах­ма­то­вой в До­ме учё­ных в Лес­ном. Вто­рой удар на­нес­ла в ян­ва­ре 1948 го­да га­зе­та «Ле­нин­град­ская прав­да», опуб­ли­ко­вав­шая раз­гром­ную ста­тью «О фаль­ши­вой пье­се и пло­хом спек­так­ле» о пре­мье­ре Боль­шо­го дра­ма­ти­че­с­ко­го те­а­т­ра, по­ста­вив­ше­го пье­су Берг­гольц-Ма­ко­го­нен­ко «Вер­ные серд­ца». На всё это ещё на­ло­жи­лись се­мей­ные про­бле­мы. Ру­зи­на ни­как не хо­те­ла да­вать Ма­ко­го­нен­ко раз­вод, из-за это­го он свой брак с Берг­гольц смог за­ре­ги­с­т­ри­ро­вать лишь 20 фе­в­ра­ля 1949 го­да. А по­том на­ча­лась борь­ба про­тив ко­с­мо­по­ли­тов, ко­то­рая раз­ве­ла по раз­ные сто­ро­ны двух быв­ших од­но­каш­ни­ков: Г.Берд­ни­ко­ва и Г.Ма­ко­го­нен­ко. Два ста­рых при­яте­ля не со­шлись в оцен­ке сво­е­го учи­те­ля – Гу­ков­ско­го. Пер­вый тре­бо­вал при­гвоз­дить ста­ро­го про­фес­со­ра к по­зор­но­му стол­бу, а вто­рой вся­че­с­ки опаль­но­го фи­ло­ло­га за­щи­щал.

Ког­да Ма­ко­го­нен­ко в пы­лу этой борь­бы ус­пел до­кон­чить кни­гу «Ни­ко­лай Но­ви­ков и рус­ское про­све­ще­ние XVIII ве­ка», за­гад­ка. Но тут ин­те­рес­но дру­гое. В 1951 го­ду пре­зи­ди­ум Со­ю­за со­вет­ских пи­са­те­лей вы­дви­нул эту кни­гу на со­ис­ка­ние Ста­лин­ской пре­мии. В пред­став­ле­нии ли­те­ра­тур­ный ге­не­рал и глав­ный бо­рец с низ­ко­по­клон­ст­вом пе­ред За­па­дом Ни­ко­лай Гри­ба­чёв под­черк­нул: «Г.Ма­ко­го­нен­ко пе­ре­сма­т­ри­ва­ет во­прос о ма­сон­ст­ве Но­ви­ко­ва. Пра­виль­ны ут­верж­де­ния ис­сле­до­ва­те­ля, что Но­ви­ков был чужд край­но­с­тям ми­с­ти­циз­ма, при­су­ще­го мно­гим ма­сон­ским ор­га­ни­за­ци­ям, и, всту­пив в ма­сон­ский ор­ден, не из­ме­нил прин­ци­пам про­све­ще­ния, а от­ста­и­вал их в борь­бе с ру­ко­во­ди­те­ля­ми ма­сон­ст­ва. Но стрем­ле­ние Г.Ма­ко­го­нен­ко изо­б­ра­зить Но­ви­ко­ва как че­ло­ве­ка со­вер­шен­но сво­бод­но­го от ми­с­ти­че­с­ких умо­на­с­т­ро­е­ний в по­след­ние го­ды его жиз­ни, на­до при­знать оши­боч­ным». Впро­чем, Ста­лин­скую пре­мию учё­но­му так и не да­ли. Ви­ди­мо, кто-то на­вер­ху не смог ему про­стить за­щи­ту аре­с­то­ван­но­го Гу­ков­ско­го.

В 1955 го­ду Ма­ко­го­нен­ко бле­с­тя­ще за­щи­тил док­тор­скую дис­сер­та­цию «Ра­ди­щев и его вре­мя». Как от­ме­тил на за­щи­те Юли­ан Ок­с­ман, «у Г.П. Ма­ко­го­нен­ко есть имя, а не толь­ко фа­ми­лия, у Г.П. есть би­о­гра­фия, а не толь­ко справ­ка из от­де­ла кри­ти­ки». Но бо­лее все­го для Ок­с­ма­на бы­ло важ­но, что учё­ный пред­ста­вил не ка­зён­ный труд, а яр­кое со­чи­не­ние, по­буж­да­ю­щее к дис­кус­сии. Ого­во­рив­шись, что его от­ступ­ле­ния ни в ко­ей ме­ре не от­но­сят­ся к ос­нов­ным вы­во­дам дис­сер­та­ции, Ок­с­ман тем не ме­нее пред­ло­жил ряд те­зи­сов сде­лать пред­ме­том по­сле­ду­ю­щих на­уч­ных спо­ров. Он за­явил: «Я не со­гла­сен, на­при­мер, с тем, что Г.П. Ма­ко­го­нен­ко опе­ри­ру­ет по­ня­ти­я­ми, по су­ти де­ла не рас­кры­ты­ми ни в на­ча­ле ра­бо­ты, ни в её за­клю­чи­тель­ных стра­ни­цах. В са­мом де­ле, что та­кое «рус­ское про­све­ще­ние XVIII в.», «рус­ские про­све­ти­те­ли»? Мы всё по­мним, сколь­ко бы­ло спо­ров в свя­зи с на­зва­ни­ем из­ве­ст­ной ра­бо­ты В.Н. Ор­ло­ва («Рус­ские про­све­ти­те­ли») и как сам В.Н. Ор­лов ос­то­рож­но фор­му­ли­ру­ет эти по­ня­тия в сво­ей кни­ге. Г.П. Ма­ко­го­нен­ко в этом от­но­ше­нии ме­нее ос­то­ро­жен, хо­тя Д.Д. Бла­гой и по­ла­га­ет, что в дис­сер­та­ции по­лу­чи­ли пол­ное рас­кры­тие имен­но та­кие по­ня­тия, как «рус­ский про­све­ти­тель» и «рус­ское про­све­ще­ние XVIII в.». Я же счи­таю, что эти по­ня­тия (имен­но по­ня­тия) не по­лу­чи­ли ни пол­но­го, ни ча­с­тич­но­го рас­кры­тия, ес­ли го­во­рить о сколь­ко-ни­будь чёт­ких кон­крет­но-ис­то­ри­че­с­ких фор­му­ли­ров­ках. А что та­кое рус­ский ли­те­ра­тур­ный ре­а­лизм XVIII в., о ко­то­ром так ча­с­то упо­ми­на­ет дис­сер­тант? Ведь это то­же слож­ный и весь­ма спор­ный во­прос, ко­то­рый, од­на­ко, ос­та­ёт­ся обой­дён­ным в дис­сер­та­ции. А что та­кое рус­ский клас­си­цизм, ес­ли все луч­шие про­из­ве­де­ния на­ших клас­си­ков XVIII в. ока­зы­ва­ют­ся про­из­ве­де­ни­я­ми ре­а­ли­с­ти­че­с­ки­ми? Я ни­че­го не пред­ре­шаю, в сво­их во­про­сах, но счи­таю, что дис­сер­тант обя­зан был бо­лее чёт­ко, бо­лее стро­го фор­му­ли­ро­вать своё по­ни­ма­ние этих ли­те­ра­тур­но-ис­то­ри­че­с­ких тер­ми­нов и ка­те­го­рий.

Ге­ор­гий Пан­те­лей­мо­но­вич! Вы вне­сли в на­уч­ный и ли­те­ра­тур­ный обо­рот мно­го но­вых на­блю­де­ний, фак­тов и со­об­ра­же­ний, поз­во­лив­ших по-но­во­му по­ста­вить и ос­ве­тить во­прос во­все не о «рус­ском про­све­ще­нии XVIII в.», а – что го­раз­до бо­лее важ­но – о ста­нов­ле­нии рус­ской на­ци­о­наль­но-де­мо­кра­ти­че­с­кой куль­ту­ры. Так вот имен­но весь этот ком­плекс про­блем, свя­зан­ных с рус­ской на­ци­о­наль­но-де­мо­кра­ти­че­с­кой куль­ту­рой вто­рой по­ло­ви­ны XVIII и на­ча­ла XIX в., Вы и рас­кры­вай­те до кон­ца, тем бо­лее, что Вы и са­ми не со­мне­ва­е­тесь в том, что от Ра­ди­ще­ва пря­мые пу­ти ве­дут к Пуш­ки­ну и к де­ка­б­ри­с­там. И Ра­ди­ще­ва и де­ка­б­ри­с­тов вы рас­сма­т­ри­ва­е­те как «дво­рян­ских ре­во­лю­ци­о­не­ров» (фор­му­ла Ле­ни­на). Ра­ци­о­наль­но ли в свя­зи с этим тут же ха­рак­те­ри­зо­вать то­го же Ра­ди­ще­ва как «про­све­ти­те­ля»? А Пе­с­тель – ав­тор «Рус­ской Прав­ды» – он «про­све­ти­тель» или нет? А Пуш­кин? Спор идёт здесь не о сло­вах, а о не­до­ста­точ­ной чёт­ко­с­ти ва­ших ос­нов­ных фор­му­ли­ро­вок. Мне ду­ма­ет­ся, что и Ло­мо­но­сов, и Ра­ди­щев, и Кры­лов, и Пуш­кин, и пи­са­те­ли-де­ка­б­ри­с­ты, и Бе­лин­ский – они все пре­ем­ст­вен­но свя­за­ны имен­но как стро­и­те­ли но­вой на­ци­о­наль­но-де­мо­кра­ти­че­с­кой куль­ту­ры, да­лё­кой от ли­бе­раль­но-дво­рян­ских ко­с­мо­по­ли­ти­че­с­ких аб­ст­рак­ций за­пад­но-­е­в­ро­пей­ских про­све­ти­те­лей и их рус­ских эпи­го­нов. По­это­му я бы и не на­зы­вал Ра­ди­ще­ва и его пред­ше­ст­вен­ни­ков «про­све­ти­те­ля­ми». Го­раз­до бли­же к про­све­ти­те­лям был мо­ло­дой Ка­рам­зин».

Поз­же один из уче­ни­ков учё­но­го – Ми­ха­ил Ива­нов ут­верж­дал: «Ма­ко­го­нен­ко сде­лал шаг к «объ­ём­но­му» рас­смо­т­ре­нию ли­те­ра­ту­ры. Он од­ним из пер­вых за­го­во­рил о со­су­ще­ст­во­ва­нии сти­лей. Кон­крет­ная его ин­тер­пре­та­ция мо­жет сей­час вы­зы­вать не­ма­ло воз­ра­же­ний, но са­мый под­ход – ед­ва ли. Ря­дом с ещё «креп­ким» клас­си­циз­мом и на­рож­да­ю­щим­ся сен­ти­мен­та­лиз­мом 1760–1770-х го­дов Ма­ко­го­нен­ко по­ста­вил про­све­ти­тель­ский ре­а­лизм. Его при­зна­ка­ми бы­ли ут­верж­де­ние цен­но­с­ти лич­но­с­ти, от­ри­ца­ние фе­о­даль­ных пред­рас­суд­ков в куль­ту­ре и по­ли­ти­ке и стрем­ле­ние изо­б­ра­зить мир в кон­крет­ных кар­ти­нах и прав­до­по­доб­ных об­ра­зах. Для то­го что­бы стать зре­лым ре­а­лиз­мом, тре­бо­ва­лось эс­те­ти­че­с­ки осо­знать со­ци­аль­ную и ис­то­ри­че­с­кую обус­лов­лен­ность дей­ст­ви­тель­но­с­ти, что су­мел сде­лать Пуш­кин. Прав­да, в по­след­ние го­ды жиз­ни Ма­ко­го­нен­ко ис­кал ис­то­ки этих пуш­кин­ских за­во­е­ва­ний в том же ве­ке. Ис­сле­до­ва­тель стал го­во­рить о раз­ных ста­ди­ях со­зре­ва­ния ре­а­лиз­ма на ис­то­ри­че­с­кой оси куль­ту­ры, что гро­зи­ло пре­вра­тить его во вне­вре­мен­ную ка­те­го­рию, при­чём он опи­сы­вал­ся с яв­ным ав­тор­ским пред­по­чте­ни­ем пе­ред дру­ги­ми сти­ля­ми, име­ю­щи­ми свои сла­бо­с­ти, со­че­тал­ся с ма­те­ри­а­лиз­мом в фи­ло­со­фии и про­грес­сив­ным ра­ди­ка­лиз­мом в иде­о­ло­гии. На­зван­ные про­бле­мы вста­нут пе­ред на­укой на­мно­го поз­же и вы­зо­вут дис­кус­сии. А вот вы­ст­ра­и­ва­ние в рус­ской ли­те­ра­ту­ре XVIII ве­ка про­све­ти­тель­ской ли­нии ста­нет дол­го­вре­мен­ным за­во­е­ва­ни­ем. След­ст­ви­ем от­ри­ца­ния гос­под­ст­ву­ю­щей схе­мы ли­те­ра­тур­но­го раз­ви­тия ста­ла и ста­тья Ма­ко­го­нен­ко «Был ли ка­рам­зин­ский пе­ри­од в ис­то­рии рус­ской ли­те­ра­ту­ры?», опуб­ли­ко­ван­ная в 1960 го­ду и вы­звав­шая боль­шой ре­зо­нанс. По тра­ди­ции Ка­рам­зин счи­тал­ся са­мым вли­я­тель­ным пи­са­те­лем-сен­ти­мен­та­ли­с­том и ли­де­ром дви­же­ния, ко­то­рое бо­ро­лось с ре­ак­ци­о­не­ра­ми шиш­ков­ской клас­си­ци­с­ти­че­с­ки ори­ен­ти­ро­ван­ной «Бе­се­ды» и пе­ре­да­ло эс­та­фе­ту уже Пуш­ки­ну. Юрий Ни­ко­ла­е­вич Ты­ня­нов в ста­тье 1926 го­да «Ар­ха­и­с­ты и Пуш­кин» по­ка­зал, что ар­ха­и­с­ты ар­ха­и­с­там рознь, что про­тив­ни­ки са­лон­но­го и ви­ти­е­ва­то­го сен­ти­мен­таль­но­го сло­га (Ка­те­нин, Кю­хель­бе­кер, Гри­бо­е­дов) сво­ей не­при­кры­той «гру­бо­ва­то­с­тью» дви­га­ли ли­те­ра­ту­ру впе­рёд. Так что «ка­рам­зин­ский пе­ри­од» за­вер­шил­ся до 1812 го­да. Ма­ко­го­нен­ко по­шёл даль­ше. В XIX ве­ке не «ка­рам­зи­ни­с­ты» за­да­ва­ли тон сло­вес­но­с­ти, ибо на ли­те­ра­тур­ной аре­не из «чув­ст­ви­тель­ных» пи­са­те­лей ос­та­лись лишь вто­ро­сте­пен­ные фи­гу­ры. А на­и­боль­шие до­сти­же­ния при­над­ле­жат Дер­жа­ви­ну, Де­ни­су Да­вы­до­ву, Жу­ков­ско­му, Ба­тюш­ко­ву и Кры­ло­ву-бас­но­пис­цу. Ка­рам­зин же про­дол­жал тво­рить, но не как «ка­рам­зи­нист»: стиль и ми­ро­воз­зре­ние ав­то­ра «Ис­то­рии го­су­дар­ст­ва Рос­сий­ско­го» кар­ди­наль­но из­ме­ни­лись. Опять мно­гое в этой ста­тье ока­за­лось спор­ным, од­на­ко кар­ти­на ли­те­ра­тур­ной жиз­ни пер­во­го де­ся­ти­ле­тия XIX ве­ка по­лу­чи­ла се­рь­ёз­ные уточ­не­ния и, что са­мое глав­ное, из пло­с­кой ста­ла объ­ём­ной. Но осо­бен­но важ­ным след­ст­ви­ем ока­зал­ся пе­ре­смотр твор­че­ст­ва Ка­рам­зи­на. Уси­ли­я­ми Г.П. Ма­ко­го­нен­ко, П.Н. Бер­ко­ва и Ю.М. Лот­ма­на в 1960-е го­ды из гла­вы изящ­но­го, но увя­да­ю­ще­го на­прав­ле­ния Ка­рам­зин пре­вра­тил­ся в глу­бо­ко­го и ори­ги­наль­но­го пи­са­те­ля и мыс­ли­те­ля, ав­то­ра «Ис­то­рии го­су­дар­ст­ва Рос­сий­ско­го» – и не как соб­ст­вен­но ис­то­ри­че­с­ко­го тру­да, а вы­да­ю­ще­го­ся ху­до­же­ст­вен­но­го про­из­ве­де­ния» («Санкт-Пе­тер­бург­ский уни­вер­си­тет», 2006, № 18).

Ког­да на­ча­лась хру­щёв­ская «от­те­пель», – Ма­ко­го­нен­ко уго­во­ри­ли на вре­мя воз­гла­вить сце­нар­ный от­дел на ки­но­сту­дии «Лен­фильм». Ки­нош­ни­ки очень рас­счи­ты­ва­ли на его ху­до­же­ст­вен­ный вкус и на то бес­ст­ра­шие, с ко­то­рым он от­ста­и­вал свои идеи в раз­лич­ных об­ко­мах и гор­ко­мах. Учё­ный рез­ко из­ме­нил ритм сво­ей жиз­ни. Как пра­ви­ло, с ут­ра он чи­тал лек­ции в уни­вер­си­те­те, а уже к трём дня пе­ре­би­рал­ся на ки­но­сту­дию. Но в ки­нош­ном ми­ре нра­вы ока­за­лись на­мно­го жёст­че, чем в на­уч­ном. Вы­дер­жав две бит­вы – од­ну за эк­ра­ни­за­цию Алек­сан­д­ром Ива­но­вым по­ве­с­ти Вик­то­ра Не­кра­со­ва «В око­пах Ста­лин­гра­да» и дру­гую за Юрия Гер­ма­на, учё­ный по­про­сил­ся в от­став­ку. На это со­бы­тие на­ло­жи­лись и пе­ре­ме­ны в лич­ной жиз­ни. Он ус­тал от ча­с­тых за­по­ев Оль­ги Берг­гольц и без ума влю­бил­ся в юную же­ну Ген­на­дия Мак­си­мо­ва (сы­на из­ве­ст­но­го ли­те­ра­ту­ро­ве­да Вла­ди­сла­ва Ев­ге­нь­е­ва-Мак­си­мо­ва) – Люд­ми­лу Мак­си­мо­ву, ко­то­рая в 1959 го­ду ро­ди­ла ему дочь Да­шу.

В 1959 го­ду Ма­ко­го­нен­ко был при­гла­шён в Ин­сти­тут рус­ской ли­те­ра­ту­ры в от­дел пуш­ки­но­ве­де­ния. Но как пуш­ки­ни­с­та часть ста­рой ин­тел­ли­ген­ции его по­на­ча­лу не при­зна­ва­ла. Кор­ней Чу­ков­ский, про­чи­тав один из очер­ков учё­но­го, в сво­ём от­зы­ве воз­му­щён­но за­ме­тил: «Ма­ко­го­нен­ко оп­ро­ща­ет, вуль­га­ри­зи­ру­ет по­эзию Пуш­ки­на». Стиль учё­но­го он оха­рак­те­ри­зо­вал «как уди­ви­тель­ное сме­ще­ние пу­с­то­го па­фо­са, бы­то­во­го го­вор­ка, от­ли­ча­ю­ще­го те­ле­ви­зи­он­ные пе­ре­да­чи «на ого­нёк», кан­це­ляр­ской ре­чи, при­су­щей де­ло­вым бу­ма­гам, не­гра­мот­но со­став­лен­ным объ­яв­ле­ни­ям, за­яв­ле­ни­ям, прось­бам, хо­да­тай­ст­вам и га­зет­ным ста­ть­ям». Толь­ко спу­с­тя де­сять лет пуш­ки­ни­с­ты уви­де­ли в Ма­ко­го­нен­ко рав­но­го се­бе ис­сле­до­ва­те­ля. И уже да­вая от­зыв на мо­но­гра­фию «Твор­че­ст­во Пуш­ки­на в 1830-е го­ды», В.Ва­цу­ро под­черк­нул: «Кни­га эта – бе­зус­лов­но, не­за­уряд­ное яв­ле­ние. Она ос­т­ра и по­ле­мич­на, тем­пе­ра­мент­на и пре­вос­ход­но на­пи­са­на».

К сло­ву, в от­де­ле пуш­ки­но­ве­де­ния Ма­ко­го­нен­ко дол­го не за­дер­жал­ся, воз­гла­вив в Пуш­кин­ском До­ме по­том груп­пу по изу­че­нию рус­ской ли­те­ра­ту­ры XVIII ве­ка. Од­но­вре­мен­но он с 1965 по 1982 год ру­ко­во­дил ка­фе­д­рой рус­ской ли­те­ра­ту­ры в Ле­нин­град­ском уни­вер­си­те­те.

Его лек­ции по рус­ской ли­те­ра­ту­ре на­ча­ла XIX ве­ка бы­ли ни на что не по­хо­жи. Со­вре­мен­ни­ки вспо­ми­на­ли: «По­сле су­хо­ва­той ма­не­ры Пав­ла На­умо­ви­ча Бер­ко­ва (он в пред­ше­ст­ву­ю­щем се­ме­с­т­ре ана­ли­зи­ро­вал XVIII век) речь Ге­ор­гия Пан­те­лей­мо­но­ви­ча на­по­ми­на­ла ис­кря­щий­ся гей­зер. Ге­ор­гий Пан­те­лей­мо­но­вич был кра­си­вым, «вид­ным» муж­чи­ной с круп­ны­ми ухо­жен­ны­ми ру­ка­ми. Поч­ти все­гда в ру­ке бы­ла си­га­ра, он её за­жи­гал, де­лал не­сколь­ко за­тя­жек и на­чи­нал го­во­рить. Па­у­зы для за­тяж­ки все­гда бы­ли пол­ны смыс­ла. Но ора­тор ув­ле­кал­ся, си­га­ра гас­ла, её нуж­но бы­ло вновь за­жечь – и опять в глу­бо­ко­мыс­лен­ной ти­ши­не. Ге­ор­гий Пан­те­лей­мо­но­вич объ­яс­нял свою при­вер­жен­ность си­га­ре тем, что у не­го ина­че сох­ло гор­ло. Но в прин­ци­пе та­кое объ­яс­не­ние бы­ло из­лиш­ним: си­га­ра ему про­сто шла. Внеш­не лек­ци­он­ная ма­не­ра Ге­ор­гия Пан­те­лей­мо­но­ви­ча бы­ла им­про­ви­за­ци­он­ной. Он хо­дил, ос­та­нав­ли­вал­ся у ка­фе­д­ры, ино­гда ру­кой ка­сал­ся лба, очень лю­бил, рас­крыв ла­до­ни, об­ра­тить­ся к ау­ди­то­рии с во­про­сом или всплес­нуть ру­ка­ми. Чи­тал он толь­ко ци­та­ты – и по за­пи­сям, и по кни­ге. Но про­ду­ман­ность ком­по­зи­ции лек­ции бы­ла юве­лир­ной. От­ступ­ле­ния бы­ли обя­за­тель­ны­ми, но не на­ру­ша­ли строй­но­с­ти рас­ска­за. Ма­ко­го­нен­ко не чуж­дал­ся лич­ных вос­по­ми­на­ний, при­ме­ров из жиз­ни учё­ных, но не пре­вра­щал те­му лек­ции в по­вод по­го­во­рить о чём-то дру­гом. Со­дер­жа­ние лек­ции стро­и­лось на со­по­с­тав­ле­нии то­чек зре­ния, од­на­ко кри­ти­ка не но­си­ла жгу­че-уни­чи­жи­тель­но­го ха­рак­те­ра. Не жа­ло­вал он раз­ве что не­ко­то­рых ис­то­ри­че­с­ких де­я­те­лей (Ни­ко­лая I, Ека­те­ри­ну II) и ли­те­ра­тур­ных ге­ро­ев, о ко­то­рых мог вы­ска­зать­ся сар­ка­с­ти­че­с­ки. Об­ли­ком, ма­не­рой дер­жать­ся и го­во­рить Ге­ор­гий Пан­те­лей­мо­но­вич был не­мно­го по­хож на из­ве­ст­но­го ак­тё­ра тех вре­мён Мер­ку­рь­е­ва».

Окон­ча­тель­ный раз­рыв Ма­ко­го­нен­ко с Берг­гольц про­изо­шёл в 1962 го­ду. Один из его уче­ни­ков Сер­гей Гре­чиш­кин поз­же пи­сал: «По­сле раз­во­да с Ма­ко­го­нен­ко Оль­га Фё­до­ров­на пе­ре­жи­ла тя­жё­лую де­прес­сию, по­па­ла в «дур­ку», где на­пи­са­ла ле­ча­ще­му вра­чу ог­ром­ное ис­по­ве­даль­ное пись­мо (стра­ни­чек на трид­цать пять) о сво­ём рас­пав­шем­ся бра­ке и о быв­шем му­же <…> Я по­мню всё, но ска­жу лишь, что это апо­ло­гия апо­фе­о­за люб­ви БОЛЬ­ШОЙ жен­щи­ны к БОЛЬ­ШО­МУ муж­чи­не».

Но, об­ре­тя на­ко­нец се­мей­ное сча­с­тье, Ма­ко­го­нен­ко как учё­ный, ка­жет­ся, на­чал по­нем­но­гу сда­вать. Вес­ной 1970 го­да его из­бра­ли де­ле­га­том на оче­ред­ной съезд пи­са­те­лей Рос­сии. Но луч­ше он это­го съез­да не ви­дел бы. Ис­то­рик ли­те­ра­ту­ры А.Л. Гри­шу­нин пи­сал: «При­ме­ча­тель­но бы­ло по­се­ще­ние квар­ти­ры Ок­с­ма­на Г.П. Ма­ко­го­нен­ко в мар­те 1970 г., ког­да он при­ез­жал в Моск­ву в ка­че­ст­ве де­ле­га­та III съез­да пи­са­те­лей РСФСР, и рас­ска­зы­вал, ка­ким жгу­чим чув­ст­вом сты­да он му­чил­ся все эти дни; до че­го омер­зи­тель­на бы­ла вся об­ста­нов­ка, ре­чи, ре­ше­ния... По сло­вам Г.П., при­хо­дя в гос­ти­ни­цу, он за­ры­вал­ся го­ло­вой в по­душ­ку и бук­валь­но сто­нал от со­зна­ния сво­е­го бес­си­лия, от пре­зре­ния к се­бе за своё ма­ло­ду­шие. С горь­кой иро­ни­ей на­зы­вал он этот съезд «съез­дом по­бе­ди­те­лей».

А даль­ше по­ш­ла че­ре­да по­ра­же­ний. В 1970-е го­ды его кан­ди­да­ту­ру не раз вы­дви­га­ли в чле­ны-кор­ре­с­пон­ден­ты Ака­де­мии на­ук СССР. Но ко­ман­да Ми­ха­и­ла Храп­чен­ко, под­мяв под се­бя всё От­де­ле­ние ли­те­ра­ту­ры и язы­ка, хо­да ему так и не да­ла. По­том в 1978 го­ду он по­че­му-то был вы­ве­ден в Пуш­кин­ском До­ме из груп­пы по изу­че­нию рус­ской ли­те­ра­ту­ры XVIII ве­ка. А в 1981 го­ду учё­ный не был пе­ре­ут­верж­дён на долж­ность зав­ка­фе­д­рой в ЛГУ. Кто-то счи­тал, что Ма­ко­го­нен­ко ото­мстил быв­ший од­но­курс­ник Берд­ни­ков, за­няв­ший в кон­це 1970-х го­дов пост ди­рек­то­ра ИМ­ЛИ. Мо­жет, это и так.

В по­след­ние го­ды жиз­ни Ма­ко­го­нен­ко, про­дол­жая ис­по­ве­до­вать в ли­те­ра­ту­ро­ве­де­нии ис­то­ри­ко-ли­те­ра­тур­ный прин­цип, по­пы­тал­ся рас­ши­рить ба­зу сво­их ис­сле­до­ва­ний. Он об­ра­тил­ся к струк­ту­ра­лиз­му тар­ту­с­кой шко­лы, стал ин­те­ре­со­вать­ся Ло­се­вым и Бах­ти­ным. Но чув­ст­во­ва­лось, что но­вые под­хо­ды ему да­ва­лись с тру­дом.

Один из уче­ни­ков Ма­ко­го­нен­ко – про­фес­сор Ми­ха­ил Ива­нов за­ме­тил: «Учи­тель пе­ре­жил по­ру сво­е­го ин­тел­лек­ту­аль­но­го и фи­зи­че­с­ко­го рас­цве­та (20–45 лет) в об­ста­нов­ке не­пре­кра­ща­ю­ще­го­ся по­ли­ти­че­с­ко­го тер­ро­ра. Объ­яс­нял он своё дол­го­тер­пе­ние и тя­жё­лые по­те­ри близ­ких ему лю­дей ис­ка­же­ни­ем иде­а­ла: вне вся­ких со­мне­ний, Ге­ор­гий Пан­те­лей­мо­но­вич ве­рил в со­ци­а­лизм с че­ло­ве­че­с­ким ли­цом. Мы де­ла­ем «то», но не так. Для не­го обос­но­ва­ни­ем слу­жи­ла марк­сист­ская схе­ма ис­то­ри­че­с­ко­го раз­ви­тия как ре­во­лю­ци­он­ной сме­ны вла­с­ти бо­рю­щих­ся со­ци­аль­ных групп. Груп­по­вая «точ­ка от­счё­та» воз­мож­на лишь при те­о­ре­ти­че­с­ком до­пу­ще­нии «ин­ди­ви­ду­аль­ных из­дер­жек». Ска­зан­ное не от­ме­ня­ет лич­ной нрав­ст­вен­но­с­ти, по­то­му что гу­ма­ни­с­ти­че­с­кий под­ход к не­из­беж­ным жерт­вам про­грес­са под­ра­зу­ме­ва­ет их сни­же­ние, а лю­бой не­го­дяй го­тов на­жи­вать­ся на стра­да­ни­ях дру­гих. Со­ци­аль­ные убеж­де­ния Ге­ор­гия Пан­те­лей­мо­но­ви­ча ло­жи­лись в ос­но­ву его ис­то­ри­ко-ли­те­ра­тур­ной кон­цеп­ции: Ра­ди­щев – де­ка­б­ри­с­ты – на­род­ни­ки – со­ци­ал-де­мо­кра­ты. Она бы­ла кон­тра­ст­ной, по­это­му при пуб­ли­ци­с­тич­но­с­ти из­ло­же­ния изо­би­ло­ва­ла ра­зя­щи­ми вы­ра­же­ни­я­ми: не­слы­хан­ная же­с­то­кость, гран­ди­оз­ный об­ман, ок­ле­ве­тать, под­та­со­вать, на­вя­зать… Об­щий же стиль тек­с­тов Ма­ко­го­нен­ко та­ков, что вы­ска­зан­ное пред­по­чти­тель­нее под­ра­зу­ме­ва­е­мо­го (за ис­клю­че­ни­ем оп­по­зи­ци­он­ных на­мё­ков). По­это­му по­вто­ры, на­гне­та­ние оце­ноч­ных слов ха­рак­тер­ны для из­ло­же­ния. Та­кой текст хо­ро­шо вос­при­ни­ма­ет­ся еди­но­мы­ш­лен­ни­ком, но на­сто­ра­жи­ва­ет то­го, кто не со­гла­сен с иде­ей про­ро­ка. Те­о­ре­ти­че­с­кая ба­за тру­дов Ма­ко­го­нен­ко опи­ра­лась на ис­то­ри­че­с­кую кон­цеп­цию, ин­тер­пре­та­цию боль­ших сти­лей и эти­ко-пси­хо­ло­ги­че­с­кое кре­до. При па­де­нии ав­то­ри­те­та марк­сист­ской со­ци­о­ло­гии мно­гие стра­ни­цы книг ис­сле­до­ва­те­ля ри­с­ку­ют об­ре­с­ти чи­с­то ри­то­ри­че­с­кий ха­рак­тер. Лег­ко­мыс­лен­ный чи­та­тель мо­жет про­пу­с­тить мно­го ин­те­рес­ных и глу­бо­ких на­блю­де­ний, от­бро­сить важ­ные фак­ты, лю­бу­ясь сво­ей ми­ро­воз­зрен­че­с­кой «про­дви­ну­то­с­тью».

Умер Ма­ко­го­нен­ко 3 ок­тя­б­ря 1986 го­да в Ле­нин­гра­де.

Вячеслав ОГРЫЗКО