Архив : №01. 13.01.2012

Дядя Коля

Это всту­пи­тель­ное сло­во мож­но бы­ло бы на­чать впол­не тра­ди­ци­он­но: чи­та­те­лю «Ли­те­ра­тур­ной Рос­сии» уже зна­ко­мо имя Сер­гея Ку­б­ри­на... Двад­ца­ти­лет­ний про­за­ик из Пен­зы... Его по­весть «Кон­ти­ни­ус» бы­ла впол­не за­слу­жен­но от­ме­че­на экс­пер­та­ми «Де­бю­та» (лонг-лист ны­неш­не­го го­да), а рас­сказ «Кра­си­вая июль­ская ночь» (вот толь­ко на­зва­ние мне не нра­вит­ся!) по­лу­чил рос­сий­ско-ита­ль­ян­скую пре­мию «Ра­ду­га»... Но по­че­му-то не хо­чет­ся ухо­дить в тор­же­ст­вен­ный, «бес­про­блем­ный» тон.

В по­след­ние год-два у ме­ня скла­ды­ва­ет­ся ощу­ще­ние, что се­го­дня, в на­ча­ле «де­ся­тых» го­дов, ав­то­рам труд­нее за­явить о се­бе, чем бы­ло тем, кто де­бю­ти­ро­вал в пер­вой по­ло­ви­не «ну­ле­вых». Это, ка­за­лось бы, стран­но: ни «Де­бют», ни Лип­ки, ни по­доб­ные им про­ек­ты не сбав­ля­ют обо­ро­тов. Но уже ме­ня­ет­ся по­нем­но­гу под­ход жур­на­лов и из­да­тельств; вы­рож­да­ет­ся кри­ти­ка; всё труд­нее пе­ре­но­сит­ся от­сут­ст­вие ли­те­ра­тур­ной сре­ды в не­боль­ших го­ро­дах, ког­да уже вы­ды­ха­ет­ся вир­ту­аль­ное про­ст­ран­ст­во.

Сер­гею Ку­б­ри­ну (как и его ро­вес­ни­кам) бу­дет труд­но. Но я ве­рю в его та­лант.

В рас­ска­зе «Дя­дя Ко­ля» под­ку­па­ет ка­кая-то ис­крен­ность ис­по­ве­даль­ной но­ты – не­гром­кая, без то­го эпа­таж­но­го над­ры­ва, ко­то­рым, по-мо­е­му, уже объ­е­лась мо­ло­дая ли­те­ра­ту­ра.

Игорь СА­ВЕ­ЛЬ­ЕВ,

г. УФА

---

 

Как-то стран­но про­ис­хо­дит… Вро­де и нет в че­ло­ве­ке ни­че­го осо­бен­но­го, а по­том – се­дое не­бо ру­шит­ся рос­сы­пью звёзд – и слу­ча­ет­ся важ­ное. Че­ло­век ста­но­вит­ся род­ным.

…Ино­гда че­ло­век уми­ра­ет.

Мне ис­пол­ня­лось двад­цать.

Я ро­дил­ся не­кра­си­вым: с боль­шой го­ло­вой и кри­вы­ми ру­ка­ми, буд­то из пла­с­ти­ли­на, не­уме­ло при­леп­лен­ны­ми к тель­цу. Аку­ше­ры, по­мо­гая вы­рвать­ся из уют­но­го ма­те­рин­ско­го ло­жа, сло­ма­ли мне клю­чи­цу. Пер­вая боль, ра­зо­ча­ро­ва­ние пер­вое. Я ры­дал про­кля­тым сви­ным виз­гом, а мать ис­пу­ган­но смо­т­ре­ла. Это по­сле уже я ста­ну ку­д­ря­вым тол­стя­ком и неж­но бу­ду впи­ты­вать мо­ло­ко, сна­ча­ла ма­те­рин­ское, ка­кое-то шер­ша­вое, а по­сле – ко­ро­вье, вяз­кое и бы­с­т­ро кон­ча­ю­ще­е­ся.

Но это слу­чит­ся по­сле. А сей­час не­зва­ная ис­то­ма да­ви­ла со всех сто­рон. Но­ги не слу­ша­лись, вя­ло та­щи­лись по рас­ка­лён­но­му июль­ско­му ас­фаль­ту. Я воз­вра­щал­ся с ра­бо­ты, ус­тав­ший от жа­лоб по­тре­би­те­лей, за­тя­нув­ше­го­ся су­деб­но­го про­цес­са; и твёр­до знал, оче­ред­ной День рож­де­ния я про­ве­ду в оди­но­че­ст­ве.

На­ша сту­ден­че­с­кая об­ща­га вы­мер­ла с се­ре­ди­ны ию­ня. До­воль­ные, сдав­шие кое-как сес­сию, мои при­яте­ли разъ­е­ха­лись по до­мам. А мне при­шлось ос­тать­ся. Хо­те­лось на­брать­ся опы­та в юри­ди­че­с­кой кон­суль­та­ции. Как ни кру­ти, бу­ду­щее при­бли­жа­лось.

Да и в род­ной го­род как-то пе­ре­ста­ло тя­нуть. На­вер­ное, я слиш­ком влюб­чив в но­вые ме­с­та.

Ком­на­та встре­ти­ла ме­те­лью пы­ли и гру­ст­ным, за­стыв­шим на сте­не та­ра­ка­ном. Я не стал его уби­вать – вдруг он то­же име­нин­ник. Та­ра­кан из­ред­ка ше­ве­лил длин­ны­ми ржа­вы­ми уса­ми и ду­мал, что не­за­ме­тен.

…По­з­д­рав­ля­ли без ус­та­ли дав­но про­пав­шие дру­зья. Ос­тав­ля­ли со­об­ще­ния «Вкон­так­те», при­сы­ла­ли смай­ли­ки в ICQ. О не­ко­то­рых я ус­пел уже за­быть. И не вспом­нил бы ни ра­зу, ес­ли бы не этот чёр­тов День.

Са­мые близ­кие при­яте­ли от­прав­ля­ли смски, кто из Тур­ции, кто из Егип­та. Солн­це жа­ри­ло, уду­ш­ли­во по­гло­щая по­след­нее же­ла­ние ра­до­вать­ся. Хо­те­лось вы­рвать за­быв­ших ме­ня «ту­ри­с­тов» и ска­зать: «Здесь то­же теп­ло. По­ду­ма­ешь, нет мо­ря. За­то есть я. При­ез­жай­те – от­ме­тим».

Но ни­кто, ко­неч­но, не при­ехал.

За­ше­ле­с­тел не­до­воль­но па­кет, что-то звяк­ну­ло вну­т­ри. Бу­тыл­ка рва­лась на­ру­жу. Ку­пил вод­ки на слу­чай, ес­ли ста­нет не­вмо­го­ту.

Но пить сов­сем не тя­ну­ло.

Я по­до­шёл к зер­ка­лу, за­пач­кан­но­му, с кри­вой по­ло­с­кой тре­щи­ны. В дет­ст­ве в День рож­де­ния я за­ме­рял свой рост, ра­ду­ясь каж­до­му но­во­му сан­ти­ме­т­ру. Те­перь – всма­т­ри­вал­ся в чер­ты ли­ца. Я слиш­ком мо­ло­жа­во вы­гля­жу, и, кля­нусь, ещё ни один че­ло­век не оп­ре­де­лил точ­но мой воз­раст.

А хо­те­лось фи­зи­че­с­ки по­вз­рос­леть.

Хо­тя вру… Та­ня оп­ре­де­ли­ла. Мы по­зна­ко­ми­лись в об­ще­жи­тии. Ху­день­кая, во­ло­сы до плеч, взгляд – све­жий. И что толь­ко дёр­ну­ло. По­до­шёл, ляп­нул, как все­гда – не­яс­ное, за­пу­д­рил го­ло­ву. И на­ча­лось.

Я ни­ко­го не лю­бил преж­де. И её не лю­бил.

Она от­ве­ти­ла вза­им­но­с­тью.

…С ули­цы по­ве­я­ло та­бач­ным ды­мом. Вспом­ни­лось. За­ды­ша­лось.

«По­след­нюю, – ду­мал, – по­ра бро­сать тра­вить­ся».

Ку­рил в ту­а­ле­те. Дым за­сты­вал в про­ст­ран­ст­ве клу­би­с­той ша­лью. Сле­зи­лось. За­жму­рил­ся и чих­нул. Ка­фель­ные сте­ны эхом от­ра­зи­ли чих.

«Аа-апп-чи­их!»

– Будь­те здо­ро­вы, – раз­дал­ся го­лос.

Это был двор­ник. Не­вы­со­кий смуг­лый уз­бек с по­че­му-то боль­ши­ми сла­вян­ски­ми гла­за­ми. Я ни­ког­да с ним рань­ше не об­щал­ся и, мо­жет, не здо­ро­вал­ся во­об­ще. По­явил­ся в об­ща­ге он око­ло ме­ся­ца на­зад. Ко­мен­дант вы­де­лил ему ка­мор­ку ря­дом с кух­ней. Лишь бы на­во­дил чи­с­то­ту.

– Спа­си­бо, – от­ве­тил, и про­дол­жил ку­рить.

От двор­ни­ка не­при­ят­но пах­ло: ка­ким-то про­тяж­ным кис­ло­ва­то-горь­ким шлей­фом. Хо­ро­шо, си­га­ре­ты пе­ре­би­ва­ли этот свой­ст­вен­ный оп­ре­де­лён­но­му раз­ря­ду лю­дей смрад.

Он то­же за­ку­рил. Смо­т­рел на ме­ня вни­ма­тель­но, буд­то изу­чал.

«Че­го те­бе?» – по­ду­мал.

И двор­ник от­ве­тил.

– Хо­ло­диль­ник пе­ре­та­щить бы… Он лёг­кий.

Я мыс­лен­но ма­те­рил­ся. У ме­ня во­об­ще-то День рож­де­ния, ка­кой, на­фиг, хо­ло­диль­ник. Грё­ба­ные чур­ки.

Но его об­ра­ще­ние на «вы» при­ят­но смяг­чи­ло пыл. По­ду­ма­лось, мо­жет всё-та­ки вы­гля­жу стат­но?

– Лад­но, по­ш­ли­те. Я, прав­да, то­роп­люсь, но пой­дём­те.

Хо­ло­диль­ник ока­зал­ся не­вы­но­си­мо тя­жё­лым. Бе­ли­бер­да. Вот и верь лю­дям. И не бы­ло гра­ниц этой нью­то­нов­ской си­ле, тя­ну­щей глы­бу к ста­ро­му де­ре­вян­но­му по­лу.

По­ме­с­ти­ли хо­ло­диль­ник воз­ле две­ри. Уз­бек ку­пил его у ал­ка­ша-му­зы­кан­та, жив­ше­го в со­сед­нем кры­ле. У нас в об­ща­ге по­ве­лось жить не толь­ко сту­ден­там, но и лю­дям бо­лее воз­ра­ст­ным. И у каж­до­го не ла­ди­лось с жиз­нью.

Двор­ник ра­до­вал­ся при­об­ре­те­нию и спеш­но за­пол­нял его не­мно­го­чис­лен­ны­ми про­дук­та­ми: кол­ба­сой, ке­фи­ром, огур­ца­ми в бан­ках.

И вдруг про­тя­нул ру­ку:

– Ни­ко­лай.

– Сер­гей.

Гла­за его бле­с­те­ли кап­ля­ми сча­с­тья.

Спа­си­бо, го­во­рит, Се­рё­жа. Один бы не до­пёр.

Один.

Да лад­но, от­ве­чаю, мне не слож­но, чув­ст­вуя, как от­ни­ма­ют­ся ру­ки, а на паль­цах на­зре­ва­ют све­жие бу­гор­ки мо­зо­лей.

– Да­вай чай­ку?

Я со­гла­сил­ся. Не­удоб­но бы­ло от­ка­зы­вать.

Дя­дя Ко­ля (мы пе­ре­шли на ты) до­стал шо­ко­лад­ные пря­ни­ки и за­ва­рил чёр­ный май­ский чай.

Он гром­ко хлю­пал, на всю ком­на­ту. Пах­ло здесь ещё от­кро­вен­нее. Я пред­ло­жил от­крыть фор­точ­ку. Стран­но, ду­маю, жа­ра, а он в ду­хо­те то­мит­ся.

– От­кры­вай-от­кры­вай…

И двор­ник при­знал­ся: «Я ведь бы­с­т­ро за­се­лял­ся, ве­щи – ста­рые, вот и во­ня­ет».

– Да нет, с че­го это. Ни­чем не во­ня­ет.

– Во­ня­ет, – вздох­нул, – я ж знаю.

Дя­дя Ко­ля го­во­рил без ак­цен­та, низ­ким хрип­ло-зве­ня­щим го­ло­сом.

– Слу­шай, дядь Коль, я торт сей­час при­не­су. У ме­ня есть.

Двор­ник раз­вёл ру­ка­ми.

Торт, шо­ко­лад­но-виш­нё­вый, та­ял неж­но­с­тью и ос­тав­лял зна­ко­мое при­тор­ное по­сле­вку­сие. Как при по­це­луе.

Я вдруг вспом­нил о Та­не… Ну да, раз­ве я мог ей что-то дать, кро­ме сти­хов и ла­с­ки. Бед­ный сту­дент, при­ду­мав­ший свою ис­то­рию люб­ви. Ста­ло не­при­ят­но. Я по­перх­нул­ся да­же, вспом­нив её уход – к со­лид­но­му со­сто­яв­ше­му­ся но­та­ри­у­су.

За­ка­ш­лял. Дя­дя Ко­ля спеш­но по­сту­чал по хреб­ти­не. По­мог­ло.

Он, ка­за­лось, не лю­бил слад­кое. Не­то­роп­ли­во же­вал ку­соч­ки тор­та и, в от­ли­чие от ме­ня, не об­ли­зы­вал лож­ку.

Поз­же, ког­да от слад­ко­го ста­ло ме­ре­щить­ся не­лад­ное и пер­шить в гор­ле, дя­дя Ко­ля до­стал вод­ку.

– Как те­бе?

От­ве­тил, толь­ко за. И ста­ли пить.

Огур­цы хо­ро­шо по­ш­ли на за­ку­с­ку. Пи­ли ос­то­рож­но, вдум­чи­во, ри­ту­аль­но. Слов­но не хо­лод­ную «Хор­ти­цу», а свя­тую во­ду, рас­ка­лён­ную гра­ду­сом смер­ти.

…Зво­ни­ла ма­ма, раз со­тый за день. Я на­пе­рёд знал все сло­ва по­з­д­рав­ле­ния, сквозь труб­ку ви­дел её слё­зы, ра­до­ст­ный взгляд.

Не от­ве­тил. Дя­дя Ко­ля по­ин­те­ре­со­вал­ся, кто зво­нит.

– Ма­ма…

– Что ж не го­во­ришь?

– Пе­ре­зво­ню по­том, – со­врал.

Дя­дя Ко­ля одо­б­ри­тель­но кив­нул. И вновь за­мол­чал. Вод­ка да­ла о се­бе знать. Го­ре­ло вну­т­ри при­ят­ным по­жа­ром, рас­плыв­ча­тым ка­зал­ся мир, и ду­ма­лось лег­ко, чи­с­то и не­по­роч­но.

Вул­ка­ном уда­ри­ли его сло­ва.

– А я всех по­те­рял. И сы­на, и же­ну. Луч­ше б сдох.

Я про­мол­чал. Мо­жет, сле­до­ва­ло ска­зать что-то вро­де «мои со­бо­лез­но­ва­ния» или «со­жа­лею…», но раз­ве по­мо­гут сло­ва, эти пу­с­тые штам­пы.

И мы вы­пи­ли ещё по од­ной. Уже без стес­не­ний, ще­д­ро.

Дя­дя Ко­ля сам рас­ска­зал… Я, на­вер­ное, так бы и не спро­сил.

– Они уто­ну­ли на Вол­ге. Ну, тог­да... Со все­ми...

Я за­стыл. Как же так…

– На ро­ди­не ре­шил не ос­та­вать­ся. Чё мне там де­лать те­перь. А тут – нор­маль­но, и день­ги ка­кие-ни­ка­кие.

– Так-то да…

– Но ты уез­жай, как по­лу­чит­ся. Не­че­го те­бе в Пен­зе тор­чать. Как толь­ко, бе­ри би­лет и уез­жай. В боль­шой го­род ка­ти.

Всё-та­ки он то­с­ко­вал…

Чув­ст­во­ва­лось его нерв­ное воз­буж­де­ние: го­лос сры­вал­ся, ды­ха­ние про­па­да­ло, то­го гля­ди – за­пла­чет.

И за­пла­кал…

Я вспом­нил… боль­ше пред­ста­вил – се­бя, не рож­дён­ным ещё, но жи­вым. Ба­рах­та­ю­щим­ся в во­дах и не же­ла­ю­щим вы­хо­дить на свет, сквозь страх, с опа­с­кой всма­т­ри­ва­ясь в не­ле­пые, лов­кие ру­ки вра­чей, дви­га­ясь на­вст­ре­чу пе­ре­ло­ман­ной клю­чи­це. Но – в но­вую жизнь, бес­ко­неч­ную цепь. И не­из­ве­ст­ное жи­вое влек­ло не­воль­но, за­ле­чи­ва­ло, уно­си­ло. И не­воз­мож­но бы­ло ус­то­ять.

– У сы­на мо­е­го се­го­дня День рож­де­ния. А его нет, и он ни­ког­да не ста­нет со­вер­шен­но­лет­ним.

И те­перь окон­ча­тель­но вздёр­нул­ся мир. Я сам ощу­тил не­о­щу­ти­мое. Буд­то ду­ша вы­рва­лась и сле­дит за мной со сто­ро­ны… я сам сле­жу.

Дя­дя Ко­ля пла­кал и про­сил про­ще­ния. На­до бы­ло ко­му-то вы­ска­зать­ся.

Я хо­тел ска­зать, что не бы­ва­ет смер­ти, что сей­час – им луч­ше. Им хо­ро­шо. Но ни­ко­му не нуж­на фи­ло­соф­ская сказ­ка в мо­мен­ты да­вя­ще­го го­ря.

Двор­ник про­па­дал. Ухо­дил в се­бя и не ду­мал воз­вра­щать­ся.

Ско­ро и я по­ки­нул дя­дю Ко­лю.

В тот ве­чер я на­пил­ся. В оди­ноч­ку опу­с­то­шил за­па­сён­ную бу­тыл­ку – и то­же уле­тел.

Ви­де­лось бы­лое, ста­рое и за­бы­тое. Вспо­ми­на­лась боль от пе­ре­ло­ма клю­чи­цы, пер­вая боль. А вслед и сот­ни дру­гих – как все­гда не­ждан­ных.

По­зво­ни­ла Та­ня. По­з­д­ра­ви­ла. Я су­хо по­бла­го­да­рил и, не до­слу­шав, от­клю­чил­ся. Пле­вать на неё, ду­мал. Это не страш­но. Пусть ей бу­дет теп­ло. Без ме­ня. По­ра…

Ка­за­лось, ни­че­го не бы­ва­ет страш­нее бе­ды двор­ни­ка.

 

В сен­тя­б­ре ме­ня пе­ре­се­ли­ли на дру­гой этаж, и дя­дю Ко­лю я стал ви­деть ре­же. Бы­ва­ло, пе­ре­ки­ды­вал­ся с ним сло­ва­ми, ког­да тот за­бот­ли­во со­би­рал ли­с­тья в меш­ки, под­ме­тал за­со­рён­ный ас­фальт. Он всё-та­ки не уе­хал. Мо­жет, ему по­нра­ви­лось в на­шем за­бы­том го­род­ке…

Од­наж­ды он ска­зал: «У те­бя взгляд за­дум­чи­вый, Се­рё­жа, ус­тав­ший ка­кой-то. Ка­жет­ся, что всю жизнь про­шёл».

И улыб­нул­ся.

Зна­е­те, в тот мо­мент мне до бо­ли за­хо­те­лось жить.

Сергей КУБРИН
Скорый поезд «МОСКВА–ПРАГА»,
польская граница, 2011 г.