Архив : №04. 27.01.2012

Русские герои одиннадцатого года

Об этом мно­го пи­са­ли. За­вер­шил­ся по­след­ний пре­да­по­ка­лип­ти­че­с­кий год, те­перь си­я­ет ци­ф­ро­вой бренд раз­рек­ла­ми­ро­ван­но­го Апо­ка­лип­си­са – 2012. Как про­ве­ла эти две­над­цать ме­ся­цев на­ша ли­те­ра­ту­ра, со­от­вет­ст­во­ва­ла ли она ду­ху три­е­ров­ской «Ме­лан­хо­лии», рас­про­щав­шей­ся с ми­ром, под­пи­сав­шей ему бе­за­пел­ля­ци­он­ный при­го­вор? В ушед­шем го­ду ге­рои рус­ских ро­ма­нов за­щи­ща­ли Ро­ди­ну в по­ста­по­ка­лип­ти­че­с­ком бу­ду­щем («По­сле кон­ца» Юрия Мам­ле­е­ва), вос­хо­ди­ли на гор­ные вер­ши­ны с мыс­лью о не­об­хо­ди­мо­с­ти вос­кре­сить мёрт­вых («Ма­те­ма­тик» Алек­сан­д­ра Или­чев­ско­го), по­зна­ва­ли хо­лод­ную прав­ду Льда и Гра­ни­та («Вся­кий ка­пи­тан – при­ма­дон­на» Дми­т­рия Лип­ске­ро­ва), в об­ра­зе по­эта-кил­ле­ра мсти­ли за ис­ко­вер­кан­ный мир («Праж­ская ночь» Пав­ла Пеп­пер­ш­тей­на), кон­ста­ти­ро­ва­ли не­ми­ну­е­мую кон­чи­ну ци­ви­ли­за­ции под уп­рав­ле­ни­ем Ма­ни­ту – лож­но­го бо­га, де­нег и мо­ни­то­ра («S.N.U.F.F.» Вик­то­ра Пе­ле­ви­на). Яр­кие име­на по­рою от­сту­па­ли, те­ря­лись в ту­ма­не не­про­яс­нён­ных, не­до­во­пло­щён­ных ми­ро­воз­зре­ний, и пе­ред чи­та­те­лем ока­зы­ва­лись бе­зы­мян­ные со­зна­ния, ис­пол­ня­ю­щие свой ри­ту­аль­ный та­нец во имя идеи кон­ца. Та­ко­ва су­ро­вая прав­да «Чёр­ной обе­зь­я­ны» За­ха­ра При­ле­пи­на и «Бу­рат­ти­ни» Ми­ха­и­ла Ели­за­ро­ва. Ос­тал­ся без име­ни и ге­рой «Ин­фор­ма­ции» Ро­ма­на Сен­чи­на. Обо всём ус­пел рас­ска­зать пер­со­наж, чув­ст­ву­ю­щий бли­зость смер­ти, но име­ни сво­е­го не на­звал.

При­бли­жал­ся ко­нец го­да, азарт­нее ста­но­ви­лась борь­ба со злом. Ге­рои сме­лее бра­ли на во­ору­же­ние ме­та­фи­зи­че­с­кую лек­си­ку, ад тре­бо­вал от ма­с­те­ров сло­ва кра­соч­ных, де­та­ли­зи­ро­ван­ных кар­тин. В ро­ма­не Пав­ла Кру­са­но­ва «Во­рон бе­лый» на мир дви­жет­ся ан­ти­христ – Зверь страш­ный и без­жа­ло­ст­ный, ужас­ный и кра­си­вый в сво­ей аб­со­лют­ной бес­че­ло­веч­но­с­ти. Объ­ём­ные стра­ни­цы, вос­кре­ша­ю­щие в па­мя­ти ка­д­ры луч­ших ки­но­трил­ле­ров, по­свя­ще­ны яв­ле­нию Зве­ря, во­ня­ю­ще­го пред­смерт­ным кош­ма­ром и раз­ры­ва­ю­ще­го те­ла на ча­с­ти. Ан­ти­хри­с­ту про­ти­во­сто­ит «стая» бой­цов-пра­вед­ни­ков, со­сто­я­щая из Кня­зя и Брах­ма­на, Не­сто­ра и Ры­ба­ка, Ма­те­ри-Оль­хи и по­ве­ст­ву­ю­ще­го Гус­ля­ра. Эти ге­рои апо­ка­лип­ти­че­с­ких вре­мён пре­одо­ле­ва­ют чёр­ное оба­я­ние не­бы­тия, без­бо­лез­нен­но­го уга­са­ния («Толь­ко бы оче­ред­ной ас­те­ро­ид не про­мах­нул­ся…») и це­ною жиз­ни за­кры­ва­ют путь Жёл­то­му Зве­рю. Стиль за­став­ля­ет вспом­нить Ми­ло­ра­да Па­ви­ча: ты­ся­чи па­ра­док­сов, от рас­ши­ря­ю­щих эс­те­ти­че­с­кое со­зна­ние де­та­лей слег­ка бо­лит го­ло­ва, эпи­че­с­кий кон­фликт го­тов рас­тво­рить­ся в за­тей­ли­вых ме­ло­чах. Ког­да Зве­ря на­зы­ва­ют «вы­рвав­шим­ся из хто­ни­че­с­ких глу­бин мрач­ных хре­ном», изы­с­кан­ный кру­са­нов­ский гно­с­ти­цизм пред­став­ля­ет­ся из­бы­точ­ным, буд­то ав­тор ко­кет­ни­ча­ет с на­ми на эс­ха­то­ло­ги­че­с­кие те­мы. Что ка­са­ет­ся ан­ти­зве­ри­ной иде­о­ло­гии, то это – про­све­щён­ный кон­сер­ва­тизм, суть ко­то­ро­го – «по­мнить», про­тив ли­бе­раль­но­го – «за­быть». Мощ­ная про­бле­ма по­след­ней борь­бы со злом раз­ма­зы­ва­ет­ся по иг­ри­во­му сти­лю. Зверь ока­зы­ва­ет­ся ин­те­рес­нее мно­го­го­во­ря­щих тра­ди­ци­о­на­ли­с­тов, по­то­му что мол­чит этот «во­пло­щён­ный эк­зи­с­тен­ци­аль­ный ужас на­шей ни­чтож­но­с­ти пе­ред чу­до­вищ­ной гро­ма­дой рав­но­душ­но­го ми­ро­зда­ния». Не бол­та­ет, сле­до­ва­тель­но, су­ще­ст­ву­ет.

В ху­до­же­ст­вен­ном ми­ре «Во­ро­на бе­ло­го» Па­вич встре­ча­ет­ся с Про­ха­но­вым. Есть и у не­го но­вый ро­ман. «Рус­ский» пред­ло­жен Алек­сан­д­ром Про­ха­но­вым как зим­ний Апо­ка­лип­сис, по­явив­ший­ся в жур­на­ле «Си­бир­ские ог­ни». И здесь по­тен­ци­аль­но эпи­че­с­кий ге­рой ока­зы­ва­ет­ся пред­ста­ви­те­лем гу­с­той по­эти­ки не­о­ба­рок­ко. Дол­гая ис­то­рия жа­н­ра ро­ма­на по­ка­зы­ва­ет, что ге­ро­ем дол­жен быть слож­ный че­ло­век, а не дья­вол. Но в бой зо­вёт не ро­ман, а энер­ги­ей борь­бы на­сы­щен­ный эпос. Имен­но по­это­му Про­ха­нов пи­шет ро­ман о дья­во­ле – об от­вра­ти­тель­ном кар­ли­ке Ке­ри­ме, ис­по­ве­ду­ю­щем культ смер­ти ра­ди пре­вра­ще­ния зем­ли в ад. Он – мил­ли­ар­дер, по­чи­та­е­мый ме­це­нат, но и ма­нь­як, су­ще­ст­во, та­с­ка­ю­щее за со­бой пре­ис­под­нюю, как че­мо­дан. В ке­ри­мов­ском аду ока­зы­ва­ет­ся эс­тет Серж, ге­ний со­вре­мен­ной куль­ту­ры и га­лант­ный лю­бов­ник, до­ра­с­та­ю­щий до про­сто­го по­ни­ма­ния про­ха­нов­ско­го сю­же­та: ком­про­мис­сы не­воз­мож­ны. Те­ряя то­ва­ри­щей и не­ве­с­ту, Серж уз­на­ёт прав­ду: со­вре­мен­ность – ан­ти­мир; всё, что по­гряз­ло к ком­про­мис­се, раз­ру­ша­ет Рос­сию, – не­сме­лые хри­с­ти­а­не и сто­рон­ни­ки ра­ди­каль­но­го ис­ла­ма, де­я­те­ли куль­ту­ры и про­стые ми­ли­ци­о­не­ры, не­про­стые оли­гар­хи и вос­хи­ти­тель­ные воз­люб­лен­ные, рус­ские на­ци­о­на­ли­с­ты и ли­бе­раль­ные оп­по­зи­ци­о­не­ры. Дья­вол кол­лек­ти­вен, труд­но без гре­ха прой­ти по ули­цам род­но­го го­ро­да, ед­ва при­крыв­ше­го без­дну при­хот­ли­вым ди­зай­ном. Ос­та­лись лишь оди­ноч­ки, спо­соб­ные при­не­с­ти се­бя в жерт­ву ра­ди Рус­ской по­бе­ды. Спа­сёт на­ци­о­наль­ный ме­та­ис­то­ри­че­с­кий син­тез, где мощь скульп­ту­ры, со­еди­нив­шей Ра­бо­че­го и Кол­хоз­ни­цу, со­льёт­ся с ми­фом о Га­га­ри­не, ко­то­рый за­ста­вит вспом­нить о Есе­ни­не, Ста­ли­не и Ан­д­рее Бо­го­люб­ском. Толь­ко так мо­жет по­бе­дить Рус­ское Воз­рож­де­ние. Серж взры­ва­ет Ке­ри­ма. Но мож­но ли взо­рвать дья­во­ла ба­наль­ным тро­ти­лом? Мо­жет быть, ро­ман дол­жен из­го­нять бе­сов си­лою сво­ей пси­хо­ло­ги­че­с­кой слож­но­с­ти, не­ким пре­дэ­по­сом?

Ве­ру­ю­щий ав­тор, дав­но со­здав­ший свою кар­ти­ну ми­ра, тя­нет за со­бой ге­роя. Так у Алек­сан­д­ра Про­ха­но­ва, так и у Юрия Мам­ле­е­ва в ро­ма­нах «Им­пе­рия ду­ха» и «По­сле кон­ца». Эти пи­са­те­ли и мыс­ли­те­ли всей сво­ей жиз­нью за­слу­жи­ли вос­хож­де­ние, а вот ге­рои, по­хо­же, нет. Так бы­ва­ет: ав­тор со­сто­ял­ся, уз­нал и до­стиг. И что­бы не ос­та­вать­ся од­но­му, он со­здал се­бе ге­роя, ко­то­рый есть сам пи­са­тель в па­фос­ном ли­те­ра­тур­ном дви­же­нии, в ху­до­же­ст­вен­ной ав­то­ка­но­ни­за­ции.

По­хо­жая ис­то­рия у Пе­ле­ви­на. Он опять по­з­д­рав­ля­ет с Но­вым го­дом, ра­зоб­ла­чая мир вла­с­ти, де­нег и те­ле­ви­зо­ра. Де­кабрь 2010 – «Ана­нас­ная во­да для пре­крас­ной да­мы». Де­кабрь 2011 – «S.N.U.F.F.». Опять всё ил­лю­зия, кро­ме со­зна­ния гос­под­ст­ву­ю­ще­го над ми­ром ав­то­ра. Каж­дая си­с­те­ма име­ет тот буд­дизм, ко­то­рый за­слу­жи­ва­ет. Ког­да-то у нас бы­ла де­ре­вен­ская про­за, смяг­чав­шая нра­вы по­зд­не­со­вет­ско­го че­ло­ве­ка, ук­реп­ляв­шая его дух, из­бав­ляв­шая от су­е­ты. Сей­час есть Пе­ле­вин. Пе­ле­вин­ский ге­рой, будь то Грым или Да­ми­ло­ла Кар­пов, по­зна­ёт про­из­вод­ст­во без­дар­ных ил­лю­зий во всех по­дроб­но­с­тях и на­чи­на­ет свой путь ос­во­бож­де­ния. Ак­цент вновь на ил­лю­зи­ях. Здесь мощ­ное пе­ле­вин­ское ос­т­ро­умие, пре­вра­ще­ние анек­до­тов в ко­а­ны, сар­ка­с­ти­че­с­кие прит­чи, ра­зоб­ла­ча­ю­щие так на­зы­ва­е­мую ре­аль­ность. Хо­ро­шо от­ра­бо­тан­ная си­с­те­ма, на­по­ми­на­ю­щая веч­ный дви­га­тель, сво­бо­ду ге­рою не пре­до­ста­вит. Ос­во­бож­де­ние от ил­лю­зий? Или их пе­ре­но­си­мость? От­каз-ис­ход или иро­ни­че­с­кое по­ни­ма­ние, пре­до­став­ля­ю­щее шанс ос­тать­ся в рам­ках си­с­те­мы с осо­бым чув­ст­вом не­при­ча­ст­но­с­ти? В кон­це каж­до­го ро­ма­на на­сту­па­ет про­свет­ле­ние, ге­рой по­ни­ма­ет и ухо­дит, что­бы, сме­нив имя  и – слег­ка – ди­зайн су­ще­ст­во­ва­ния, вер­нуть­ся сно­ва. Так свя­за­ны друг с дру­гом «Свя­щен­ная кни­га обо­рот­ня» и «Ам­пир В», «Ана­нас­ная во­да для пре­крас­ной да­мы» и «S.N.U.F.F.». Этим мож­но объ­яс­нить чув­ст­во не­при­ча­ст­но­с­ти и брез­г­ли­во­с­ти к Пе­ле­ви­ну мно­гих не­до­б­ро­же­ла­те­лей, ко­то­рые ви­дят в его тек­с­тах на­глое яв­ле­ние слен­га, упи­ва­ю­ще­го­ся сво­и­ми воз­мож­но­с­тя­ми и хо­хо­чу­ще­го над чи­та­те­лем, го­то­вым го­во­рить о буд­диз­ме или ре­во­лю­ции. Что­бы бо­роть­ся с сан­са­рой со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка, Пе­ле­вин спе­ци­аль­но се­ет се­ме­на мас­скуль­ту­ры. Что по­се­ешь, то и по­жрет те­бя. Мо­жет, по­это­му мат ста­но­вит­ся в но­вом ро­ма­не сов­сем уж сви­ре­пым и не смеш­ным.

У Мам­ле­е­ва и Про­ха­но­ва, Пе­ле­ви­на и Кру­са­но­ва над ге­ро­ем тор­же­ст­ву­ет не толь­ко стиль, но и ав­тор­ская ве­ра в це­ле­со­об­раз­ность вос­соз­дан­ной мо­де­ли ми­ра. Есть у нас и дру­гие ро­ма­ны, в ко­то­рых нет пи­са­тель­ско­го кре­до, а ге­рой слаб и на­столь­ко ма­ло­вы­ра­зи­те­лен, что не­об­хо­дим при­чуд­ли­вый кон­текст, ко­то­рый съест пер­со­на­жа, но ос­та­вит вос­по­ми­на­ние о стран­ном со­бы­тии. Ког­да в ге­рое нет серд­це­ви­ны, на­до со­здать су­е­ту, про­из­во­дя­щую объ­ём и ил­лю­зию осо­бой ре­аль­но­с­ти пер­со­на­жа. У Оле­га Зай­онч­ков­ско­го («За­гул») идёт борь­ба за об­ла­да­ние ра­ри­тет­ной кни­гой, и жизнь скуч­но­го Не­фё­до­ва ста­но­вит­ся чуть ве­се­лее. У Все­во­ло­да Бе­ниг­се­на («ВИТЧ») на пер­вом пла­не об­ра­зо­ва­лась вя­лая ан­ти­уто­пия, при­зван­ная по­ка­зать бес­та­лан­ность по­зд­не­со­вет­ской ин­тел­ли­ген­ции вме­с­те с изу­ча­ю­щим её ге­ро­ем – Мак­си­мом Те­ре­щен­ко. У Юрия Коз­ло­ва («Поч­то­вая ры­ба») скуч­но-эго­цен­т­рич­ный Пётр Ры­бин, от­рав­ля­ю­щий бы­тие при­ми­тив­ны­ми же­ла­ни­я­ми и фи­ло­со­фи­ей низ­ких ком­про­мис­сов, яв­лен как апо­ка­лип­ти­че­с­кий субъ­ект, к ко­то­ро­му на­ве­ды­ва­ют­ся ма­лень­кие во­лан­ды. В ро­ма­не Лип­ске­ро­ва («Вся­кий ка­пи­тан – при­ма­дон­на») ге­рой уми­ра­ет триж­ды, но это не по­мо­га­ет чи­та­те­лю по­лю­бить Не­сто­ра Са­ф­ро­но­ва, то от ра­ка ис­че­за­ю­ще­го, то от уда­ра ло­доч­но­го вин­та. Здесь есть раз­го­ва­ри­ва­ю­щий Гра­нит, вну­ша­ю­щий сы­ну Не­сто­ра, что ни­что на све­те не име­ет смыс­ла. Не зря этот па­рень дол­го си­дел в хо­ло­диль­ни­ке, съел три ки­ло­грам­ма льда и об­на­ру­жил на те­ле чёр­ную ды­ру, из ко­то­рой стру­ил­ся «ад­ский хо­лод». Он су­мел ис­чез­нуть. Ког­да есть Гра­нит, при­зы­ва­ю­щий сбе­жать от бы­тия, жизнь ге­роя пе­ре­ста­ёт быть важ­ной.

За­мо­ро­же­ны, прав­да по-раз­но­му, ге­ро­и­ни Вла­ди­ми­ра Ма­ка­ни­на («Две се­с­т­ры и Кан­дин­ский») и Юрия Буй­ды («Си­няя кровь»). Из ма­ка­нин­ской Оль­ги Туль­це­вой болт­ли­вые, пу­с­то­ва­тые му­жич­ки вы­ка­чи­ва­ют день­ги и энер­гию, в от­вет по­да­вая ей на гряз­ном блю­деч­ке ил­лю­зию люб­ви. Не будь над Оль­гой вам­пи­ри­че­с­ко­го Кан­дин­ско­го, она бы под­хва­ти­ла Ар­тё­ма или Мак­си­ма, ро­ди­ла ко­го-ни­будь. Но удел Оль­ги – взды­хать о силь­ных бра­ть­ях Ор­ло­вых, по­гре­бён­ных дав­ным-дав­но на Пи­тер­ском клад­би­ще. Взды­хать, от­кры­вать дверь оче­ред­но­му пу­с­то­сло­ву, взи­рать на аван­гар­дист­ские кар­ти­ны и мед­лен­но ста­реть, ни­как не уча­ст­вуя в со­зи­да­нии соб­ст­вен­ной судь­бы. Как у Оле­га Зай­онч­ков­ско­го: сла­бень­кий ге­рой силь­но вли­я­ет на ав­то­ра. Он ста­но­вит­ся мень­ше, не­мно­го гор­бит­ся, сли­ва­ет­ся с судь­бой сво­е­го пер­со­на­жа и вот уже си­дит с Не­фё­до­вым или Туль­це­вой, пьёт порт­вейн или чай, за­бы­вая (под­сказ­ка Лип­ске­ро­ва), что game уже over. Лип­ске­ров­ские ге­рои злее, на­глее, бес­пар­дон­нее, и это поч­ти спа­са­ет текст. На­глость, пре­зре­ние и пол­ное об­на­же­ние сво­их тём­ных мест – вос­тре­бо­ван­ные чув­ст­ва и си­ту­а­ции в со­вре­мен­ной ли­те­ра­ту­ре. Так жи­вёт и раз­го­ва­ри­ва­ет с на­ми Са­ша Жи­вер­же­е­ва из ро­ма­на Ан­ны Коз­ло­вой «Всё, что вы хо­те­ли, но бо­я­лись под­жечь».

Точ­но ска­за­но в ро­ма­не Буй­ды: Ида Змой­ро – си­няя кровь. Её не ин­те­ре­су­ет жерт­вен­ная жизнь жен­щи­ны, сго­ра­ю­щей в му­же, де­тях, по­всед­нев­ных обя­зан­но­с­тях. Не ра­ду­ет ни ве­ра, ни од­на на всю жизнь лю­бовь. Мир пуст, он на­по­ми­на­ет не цве­ту­щий сад, а кре­ма­то­рий, за­вер­ша­ю­щий не слиш­ком длин­ную че­ло­ве­че­с­кую ко­ме­дию. Толь­ко оди­но­ко­му ак­тё­ру, иг­ра­ю­ще­му по соб­ст­вен­ным пра­ви­лам, да­но пре­вра­тить обы­ден­ное зло и ску­ку су­ще­ст­во­ва­ния в ис­кус­ст­во, си­я­ю­щее дра­го­цен­ным льдом. У на­сто­я­ще­го ак­тё­ра не долж­но быть внеш­не­го ре­жис­сё­ра, он сам кон­тро­ли­ру­ет сю­жет, от­ве­ча­ет за ка­че­ст­во иг­ры, не ду­мая о Бо­ге, за­бы­вая о зри­те­ле.

Ес­ли теп­ло и жи­тей­ская му­д­рость жен­щи­ны – по­ка­за­тель ка­че­ст­ва ду­ши в ху­до­же­ст­вен­ном тек­с­те, то в ми­нув­шем го­ду ли­те­ра­ту­ра силь­но стра­да­ла и тя­же­ло бо­ле­ла. Жен­щи­на – не свет, не ра­дость, не лю­бовь. У Пе­ле­ви­на Кая – вы­соко­ка­че­ст­вен­ный ре­зи­но­вый си­му­ля­тор, ре­шив­ший ис­поль­зо­вать вы­став­лен­ный хо­зя­и­ном мак­си­маль­ный уро­вень ду­хов­но­с­ти и столь же се­рь­ёз­ный уро­вень суч­но­с­ти. У При­ле­пи­на к опас­ней­шей де­прес­сии бе­зы­мян­но­го ге­роя под­тал­ки­ва­ет хи­т­рая, стра­ст­ная шлю­ха. В ро­ма­не Коз­ло­ва вы­зы­ва­ет от­вра­ще­ние Ве­ра, не без удо­воль­ст­вия по­хо­ро­нив­шая му­жа и го­то­вая жад­но про­дол­жить жизнь-при­клю­че­ние. В ро­ма­не Про­ха­но­ва не­ве­с­та Сер­жа пре­вра­ща­ет­ся в элит­ную про­сти­тут­ку. У Лип­ске­ро­ва, не­уто­ми­мо­го в нис­про­вер­же­нии гу­ма­низ­ма, без тру­да мож­но на­счи­тать шесть за­мет­ных жен­щин. Все они «су­ки», «стер­вы» и не­на­сыт­ные тва­ри.

Хо­ро­шо, что всё-та­ки есть ис­клю­че­ния. В ро­ма­не Люд­ми­лы Улиц­кой «Зе­лё­ный ша­тёр» – жен­щи­ны раз­ных су­деб, ино­гда спо­соб­ные, как ге­не­раль­ская дочь Оль­га, лю­бить сво­их из­бран­ни­ков до са­мой смер­ти, ухо­дить вме­с­те с те­ми, кто из­бран ими. «Зе­лё­ный ша­тёр», рас­кры­ва­ю­щий судь­бу по­ко­ле­ния, рож­дён­но­го в 30-х, при­ятен для чте­ния, клас­си­чен в сво­их сю­жет­ных ус­то­ях и пред­ска­зу­е­мо ар­ха­и­чен про­хлад­ной со­вет­ской ста­ри­ной. Ге­рои Улиц­кой – ин­тел­ли­ген­ты с по­нят­ной эти­кой: ни­ка­ких от­но­ше­ний с вла­с­тью, нель­зя слу­жить ре­жи­му, на­до слу­шать му­зы­ку, чи­тать кни­ги, хра­нить се­бя от быд­ла, уве­рен­но и спо­кой­но дис­тан­ци­ро­вать­ся от пле­бе­ев ду­ха, до­пу­с­кать лю­бой ход в за­щи­ту сво­ей сво­бо­ды, вклю­чая вы­езд из стра­ны.

Ге­рой по­ве­с­ти Пеп­пер­ш­тей­на «Праж­ская ночь» то­же вы­ез­жа­ет за пре­де­лы Рос­сии, но у не­го прин­ци­пи­аль­но иные за­да­чи: не свою сво­бо­ду но­сить в плот­но за­кры­том фут­ля­ре, а ра­зо­брать­ся с те­ми, кто же­ла­ет ми­ру сго­реть в сим­во­ли­че­с­ки ос­мыс­лен­ном гло­баль­ном по­теп­ле­нии. По­эт-кил­лер Илья Ко­ро­лен­ко вре­ме­на­ми смо­т­рит­ся, как уайл­дов­ская Са­ло­мея, уве­шан­ная лиш­ни­ми чув­ст­ва­ми и не­нуж­ны­ми брил­ли­ан­та­ми. Что де­лать, лю­бят со­вре­мен­ные твор­цы эс­те­ти­ку ба­рок­ко и де­ка­дан­са. Но это ещё и со­ци­аль­ный ге­рой: он зна­ет, кто раз­ру­шил СССР, пре­вра­тил Моск­ву в не­чи­с­тый го­род, по­гу­бил вес­ну – как Праж­скую, так и рос­сий­скую. И он хо­чет по­об­щать­ся с эти­ми греш­ны­ми ре­бя­та­ми.

Ге­рои но­вой, по­ка ещё не до кон­ца во­пло­тив­шей­ся аг­рес­сии стре­мят­ся вый­ти на пер­вый план. Со­вре­мен­ный ге­рой с воз­ра­с­та­ю­щей по­пу­ляр­но­с­тью – Все­во­лод Еме­лин, ис­поль­зу­ю­щий не­ве­сё­лый смех как го­то­вое к бою ору­жие. Про­ха­нов­ский ге­рой пре­бы­ва­ет в па­фо­се, стре­мясь объ­е­ди­нить в се­бе вы­со­кие смыс­лы всех пя­ти рус­ских им­пе­рий про­шло­го и бу­ду­ще­го. Еме­лин – в сар­каз­ме и юрод­ст­ве, но это по­за не без бо­е­во­го по­тен­ци­а­ла. Пе­ред на­ми вер­сия мас­со­вой куль­ту­ры, в ко­то­рую ак­тив­но вклю­ча­ет­ся рус­ский ду­ра­чок, гро­зя­щий пред­стать раз­ру­ши­те­лем. Ему на­до­ело си­деть пе­ред те­ле­ви­зо­ром (Пе­ле­вин здесь мо­жет стать не­о­жи­дан­ным со­рат­ни­ком) и сми­рять­ся с тор­же­ст­ву­ю­щим ма­раз­мом. В нём тя­же­ло во­ро­ча­ет­ся на­ра­с­та­ю­щая уг­ро­за. В еме­лин­ском ге­рое – по­тен­ци­ал не­сми­ре­ния: не про­сто бунт вну­т­ри се­бя, а мрач­ное ожи­да­ние сиг­на­ла, за­ма­с­ки­ро­ван­ное под трёп и стёб. Он по­сто­ян­но хох­мит, но до­ста­точ­но зол – до по­тен­ци­аль­но­го са­диз­ма в от­но­ше­нии тех, ко­го не лю­бит.

Аг­рес­сив­ный не­кон­такт с ми­ро­зда­ни­ем оче­ви­ден в экс­пе­ри­мен­таль­ном ро­ма­не Ми­ха­и­ла Ели­за­ро­ва «Бу­рат­ти­ни. Фа­шизм про­шёл». Ге­рой здесь так и не по­яв­ля­ет­ся. Он не во­пло­ща­ет­ся в тек­с­те, ос­та­ва­ясь за по­ро­гом про­из­ве­де­ния, в ко­то­рое вры­ва­ет­ся его мрач­ное со­зна­ние. Это со­зна­ние спо­соб­но не толь­ко к ши­зо­фре­ни­че­с­кой ин­тер­пре­та­ции мульт­филь­мов и ска­зок, но и к про­кля­ти­ям в ад­рес ав­то­ров страш­ной сказ­ки о ги­бе­ли Ро­ди­ны. Со­зна­ние в «Бу­рат­ти­ни» – не во­ин све­та, а тя­жё­лый гно­с­тик, ко­то­ро­го на каж­дом ша­гу под­сте­ре­га­ют рас­сы­пан­ные зна­ки тьмы: то морг, то гей-пор­но или мон­ст­ры-га­с­тар­бай­те­ры, то вну­т­рен­няя спо­соб­ность во всём уга­ды­вать при­сут­ст­вие смер­ти. Ес­ли это со­зна­ние всё-та­ки до­воп­ло­тит­ся в ге­рое, он мо­жет по­слать мир так да­ле­ко, что и сле­да от ми­ра не ос­та­нет­ся.

За­хар При­ле­пин в «Чёр­ной обе­зь­я­не» по­хо­ро­нил зна­ме­ни­то­го Сань­ку, ко­то­рый не смог пе­ре­жить не­о­жи­дан­но на­чав­ший­ся кри­зис сред­не­го воз­ра­с­та, и хо­ро­нит что-то ещё, не на­зван­ное, но му­чи­тель­но пе­ре­жи­ва­е­мое на каж­дой стра­ни­це но­во­го ро­ма­на. Воз­мож­но, Са­ша ещё вос­крес­нет, но по­ка всё ме­с­то за­нял бе­зы­мян­ный ге­рой с за­шка­ли­ва­ю­щей су­и­ци­даль­но­с­тью, с уме­ни­ем де­лать се­бе боль­нее, с по­ис­ком внеш­них апо­ка­лип­си­сов, ко­то­рые объ­яс­нят вну­т­рен­ний про­вал, на­ра­с­та­ю­щую без­на­дёж­ность. В кни­ге «Грех», при­знан­ной луч­шей в де­ся­ти­ле­тии, не так уж мно­го со­сто­я­ния, обо­зна­чен­но­го сло­вом-за­гла­ви­ем. В «Чёр­ной обе­зь­я­не» мно­го: ге­рой за­му­чен гре­хом. Ге­рой зна­ет, что мо­жет быть на­ка­зан. При­ле­пин­ский ге­рой про­шёл Чеч­ню («Па­то­ло­гии»), был ре­во­лю­ци­о­не­ром-прак­ти­ком («Сань­кя»). В сво­их глу­би­нах, вре­мен­но за­тя­ну­тых ту­ма­ном, он зна­ет, что на­до ис­кать – в том чис­ле ис­кать идею, спо­соб­ную за­ста­вить че­ло­ве­ка сто­ять пря­мо. Не по­хо­же, что При­ле­пин осуж­да­ет Вэ­ла Ша­ро­ва, не­ве­ли­ко­го ин­кви­зи­то­ра «Чёр­ной обе­зь­я­ны», с по­зи­ции при­выч­но­го гу­ма­низ­ма. Здесь уга­ды­ва­ет­ся бо­лее слож­ный, по­ка ещё по­тен­ци­аль­ный сю­жет. Ша­ров – не­кий чёр­ный Сань­ка, пе­ре­жив­ший смерть и мо­ло­дость, ока­зав­ший­ся у вла­с­ти, ищу­щий но­вые тех­но­ло­гии для бо­лее се­рь­ёз­ной и же­с­то­кой ре­во­лю­ции. Что­бы из­ме­нить мир, тра­ди­ци­он­ные спо­со­бы не под­хо­дят.

На пер­вый взгляд, Сен­чин в но­вом ро­ма­не «Ин­фор­ма­ция» по­хож на са­мо­го се­бя в «Ми­ну­се», «Ну­бу­ке» или «Впе­рёд и вверх на сев­ших ба­та­рей­ках»: опять се­рь­ёз­но тор­мо­зя­щий ге­рой ни­как не мо­жет по­чув­ст­во­вать сча­с­тье, от­крыть в жиз­ни ра­дость. Но этот бе­зы­мян­ный ге­рой яв­но при­хо­дит по­сле опы­та «Ел­ты­ше­вых»: он жёст­че, силь­нее в осо­зна­нии се­бя, сгу­ст­ки тьмы оче­вид­нее и ре­ль­еф­нее. Здесь энер­гия дав­но сфор­ми­ро­вав­ше­го­ся не­со­гла­сия с жиз­нью со­че­та­ет­ся с уме­ни­ем ис­поль­зо­вать ши­ро­кий объ­ек­тив, вы­не­с­ти его за пре­де­лы пер­со­наль­но­го мир­ка, что­бы про­ст­ран­ст­во рас­ши­ри­лось, за­став­ляя чи­та­те­ля вра­щать го­ло­вой, от­ме­чая зна­чи­мые де­та­ли, по­яв­ля­ю­щи­е­ся и сле­ва, и спра­ва, и в ду­ше са­мо­го ге­роя. Рань­ше у Сен­чи­на ча­с­то изо­б­ра­жа­лось по­всед­нев­ное вя­лое пьян­ст­во. Те­перь ге­рой до­рос до за­поя, до бе­лой го­ряч­ки с лип­ки­ми гал­лю­ци­на­ци­я­ми. Жизнь – за­пой, но де­ло не толь­ко в ал­ко­го­ле, а в осо­бом ми­ро­чув­ст­вии, ко­то­рое Сен­чин пы­та­ет­ся офор­мить так, как Луи Фер­ди­над Се­лин – своё пу­те­ше­ст­вие на край но­чи, а Сартр – тош­но­ту.

«Как пре­вра­тить про­кля­тую то­с­ку в ра­дость су­ще­ст­во­ва­ния?», – во­про­ша­ет бе­зы­мян­ный рас­сказ­чик. Нет от­ве­та. Не му­че­ник ли ре­а­лиз­ма Ро­ман Сен­чин? Как ни в ка­ком дру­гом про­из­ве­де­нии ми­нув­ше­го го­да, в «Ин­фор­ма­ции» при­вы­ка­ешь к ге­рою, ве­ришь в его су­ще­ст­во­ва­ние, со­чув­ст­ву­ешь его не­уда­чам с На­та­ль­ей, Ал­лой, По­ли­ной, Оль­гой. Кста­ти, в этом ро­ма­не жен­щи­ны жи­вые, по­то­му что ды­шат раз­ным и сво­бод­ны от ав­то­ра. Сен­чин не иде­а­ли­зи­ру­ет от­кры­ва­ю­щий­ся сю­жет: вер­ность той ре­аль­но­с­ти, ко­то­рая до­ступ­на ге­рою, вы­бро­сит его из бы­тия. Не по­мо­гут ни от­ло­жен­ные день­ги, ни вод­ка-уте­ши­тель, ни мно­го­чис­лен­ные то­ва­ри­щи, ко­то­рые сов­сем не дру­зья.

Мо­жет, нуж­на внеш­няя идея, что­бы ре­аль­ность/ре­а­лизм ста­ли ины­ми? По­ло­жи­тель­ный от­вет на­хо­дим в ро­ма­не Алек­сан­д­ра Или­чев­ско­го «Ма­те­ма­тик». Ге­ни­аль­ный учё­ный (сколь­ко их – ге­ни­аль­ных – ло­жат­ся в клад­би­щен­скую зем­лю, не до­тя­нув­шись до пло­дов сво­е­го ума), по­те­ряв же­ну, ут­ра­тив ин­те­рес к ра­бо­те, увяз­нув в ал­ко­го­ле, дол­жен уме­реть, за­дох­нуть­ся от ко­ли­че­ст­ва ог­нен­ной во­ды и ка­че­ст­ва де­прес­сии. Но ус­пел по­нять: нуж­ны го­ры. Сто­ит стать аль­пи­ни­с­том и под­нять­ся на вер­ши­ну, ос­та­вив вни­зу то, что уби­ва­ло. Но глав­ное в ещё од­ном ша­ге: на­до най­ти вер­ши­ну в сво­ём поч­ти про­пи­том со­зна­нии и на­чать вос­кре­шать мёрт­вых. Что это – вос­кре­шать? Не­об­хо­ди­мо в из­ве­ст­ном оты­с­кать то, что даст по мор­де, при­ве­дёт в чув­ст­во и за­ста­вит слу­жить не­ре­а­ли­с­ти­че­с­кой сверх­идее. Воз­мож­но, к ней идёт и при­ле­пин­ский ге­рой. «Ма­те­ма­тик» – хо­лод­ный ро­ман. Буд­то под ане­с­те­зи­ей жи­вёт Мак­сим По­кров­ский. Но для то­го, кто уми­рал, сой­дёт и та­кой путь. Ди­о­ни­са, жи­ву­ще­го в ви­не, Мак­сим по­бе­дил. Но Ди­о­нис мо­жет про­явить се­бя и в ре­а­ли­за­ции ми­фа о вос­кре­ше­нии мёрт­вых. Ка­ким де­я­ни­ем обер­нёт­ся он в прак­ти­ке жиз­ни? Во­ля, ко­то­рую су­мел со­брать ге­рой Или­чев­ско­го, долж­на ку­да-то ус­т­ре­мить­ся.

Кем ста­нут ге­рои ушед­ше­го го­да – фи­ло­со­фа­ми, со­ци­аль­ны­ми ли­де­ра­ми или уг­рю­мы­ми ми­ро­от­ри­ца­те­ля­ми? Хо­лод­ные ре­бя­та с не­сла­бым ин­тел­лек­том, ос­та­вив­шие за спи­ной ком­му­низм и хри­с­ти­ан­ст­во, не­на­ви­дя­щие мас­скуль­ту­ру за еже­час­ную про­по­ведь дерь­ма, спо­соб­ные вой­ти во власть, вы­дав се­бя за силь­ных и пер­спек­тив­ных, что­бы за­ме­нить ан­ти­хри­с­та ми­ра по­треб­ле­ния ду­хом эли­тар­но­с­ти, ле­дя­но­го ра­зу­ма, по­стиг­ше­го пу­с­то­ту и на­шед­ше­го воз­мож­ный путь во льдах. Ре­во­лю­ция не­о­гно­с­ти­ков – фан­том, идея зло­го эс­те­та, но есть в ней зер­но, ко­то­рое мо­жет на­сы­тить со­бой по­ле, где най­дёт­ся ме­с­то каж­до­му не­со­глас­но­му.

Со­вре­мен­ный че­ло­век по сво­ей су­ти не эпи­чен, он ха­о­ти­чен. Про­ха­нов, Мам­ле­ев или Пе­ле­вин – для сво­их, но сво­их не так уж мно­го. Они дав­но оп­ре­де­ли­лись. Для тех, кто не оп­ре­де­лил­ся, есть При­ле­пин и Или­чев­ский, Сен­чин и Пеп­пер­ш­тейн, Еме­лин и Ели­за­ров. Они и са­ми не зна­ют путь ге­роя, не­до­уме­ва­ют, что де­лать с ним. Ви­ди­мо, по­это­му здесь мо­жет ро­дить­ся бу­ду­щее.

Алексей ТАТАРИНОВ,
г. КРАСНОДАР