Архив : №05. 03.02.2012

Но я живу…

 Кни­га Нел­ли Мо­ро­зо­вой про­из­во­дит оше­лом­ля­ю­щее впе­чат­ле­ние. Сре­ди тонн и тонн со­чи­ни­тель­ст­ва: ли­те­ра­ту­ры под на­зва­ни­ем «про­ект», ли­те­ра­ту­ры с веж­ли­вой по­прав­кой на «жен­скую», ли­те­ра­ту­ры с за­ман­чи­вы­ми на­зва­ни­я­ми и мно­го­бе­ща­ю­щи­ми об­лож­ка­ми, – все­го то­го, что кри­чит, во­пи­ёт, клян­чит: «Ку­пи­те! Про­чти­те! Ме­ня! Нет, ме­ня!» вдруг по­яви­лась эта кни­га – спо­кой­ная, скром­ная, с на­зва­ни­ем, ко­то­рое не да­ёт усом­нить­ся в со­вер­шен­но осо­бой чёт­ко­с­ти и до­б­ро­те жиз­нен­ной по­зи­ции: «Моё при­ст­ра­с­тие к Дик­кен­су».

Все зна­ют, что мо­ря­ки и пу­те­ше­ст­вен­ни­ки не про­сто так бро­са­ют в мо­ре бу­тыл­ки со сво­им име­нем и опи­са­ни­ем сво­ей судь­бы, и не из че­с­то­лю­бия они это де­ла­ют – ка­кое уж тут че­с­то­лю­бие, ког­да то­нет ко­рабль? – а с на­деж­дой на то­го са­мо­го – не­из­ве­ст­но­го, не­ве­до­мо­го, не­род­но­го че­ло­ве­ка, то есть в чи­с­том ви­де: «чу­жой ду­ши», ко­то­рая об­ла­да­ет все­го лишь тем, чем долж­на об­ла­дать ду­ша, а имен­но: сво­им на­ли­чи­ем. Ме­та­фо­ра эта как нель­зя луч­ше при­ло­жи­ма к «Мо­е­му при­ст­ра­с­тию к Дик­кен­су». Я че­ст­но изум­ля­юсь: как уда­лось из­влечь из соб­ст­вен­ной жиз­ни столь чёт­кую, ум­ную, пол­ную кар­ти­ну жиз­ни об­щей, пе­ре­ва­лить че­рез ле­дя­ной хре­бет че­ло­ве­че­с­кой изо­ли­ро­ван­но­с­ти и, го­во­ря о са­мых про­стых ве­щах еже­днев­но­с­ти, на­щу­пать, ух­ва­тить, удер­жать с пер­вой стра­ни­цы и до по­след­ней то на­пря­же­ние про­ис­хо­дя­ще­го, ту от­зыв­чи­вость на са­мое за­вет­ное, спря­тан­ное, от­кры­тое лишь еди­ни­цам, хо­тя, ка­жет­ся, ведь столь­ко лю­дей: и пе­ре­жи­ли, и ис­пы­та­ли, и про­шли, и вы­нес­ли…

А это и есть: дар, та­лант. И ка­че­ст­во серд­ца, а не со­чи­ни­тель­ст­ва. Впро­чем, сло­во «со­чи­ни­тель­ст­во» не под­хо­дит к жа­н­ру ме­му­ар­ной ли­те­ра­ту­ры, ес­ли эта ли­те­ра­ту­ра об­ла­да­ет вы­со­ким до­сто­ин­ст­вом че­ст­но­с­ти. «Моё при­ст­ра­с­тие к Дик­кен­су» на­пи­са­но с та­кой яр­ко­с­тью, что на­зва­ние, в ко­то­ром со­хра­не­но сло­во «при­ст­ра­с­тие», ка­жет­ся мне не­слу­чай­ным. Да, толь­ко при­ст­ра­с­тие к прав­де, толь­ко же­ла­ние сфор­му­ли­ро­вать её и для се­бя са­мой, и для лю­бо­го – ко­му по­па­дёт в ру­ки эта кни­га – че­ло­ве­ка.

«Ду­маю, что столк­но­ве­ние с дей­ст­ви­тель­но­с­тью, – пи­шет Мо­ро­зо­ва, – то, что отец уви­дел на се­ле, при­ве­ло его к ду­шев­ной де­прес­сии и нерв­ной ле­чеб­ни­це в трид­цать вто­ром. Что пе­ре­жил в ту по­ру отец? Ка­кую борь­бу вёл со сво­ею со­ве­с­тью? Как глу­шил до­во­ды про­би­ва­ю­ще­го­ся сквозь иде­о­ло­ги­че­с­кие шо­ры ра­зу­ма? Ста­лин на­мно­го впе­рёд обес­пе­чил се­бе али­би ста­ть­ёй трид­ца­то­го го­да «Го­ло­во­кру­же­ние от ус­пе­хов». Сло­ва «пе­ре­ги­бы», «го­ло­во­тяп­ст­во» так же вжи­лись в моё дет­ст­во, как «по­сев­ная» и «убо­роч­ная». Я ду­маю, что имен­но эти сло­ва бы­ли те­сё­моч­ка­ми, на ко­то­рых шо­ры дер­жа­лись. Ког­да спу­с­тя де­ся­ти­ле­тия чи­та­ешь ста­рые га­зе­ты, то смысл тог­даш­них за­ко­нов и ука­зов (осо­бен­но трид­цать вто­ро­го го­да) во­пи­ю­ще ясен и сквозь ту­с­к­лый шрифт про­сту­па­ет кро­ва­вая по­до­плё­ка та­ких слов, как «ли­ше­нец», «под­ку­лач­ник», «ле­тун». Тог­да для мно­гих «про­све­щён­ных» со­дер­жа­ние этих слов бы­ло од­но­знач­ным».

Од­наз­нач­ная на­прав­лен­ность этой кни­ги не на то, что­бы иметь ус­пех у ши­ро­кой пуб­ли­ки, не на то, что­бы про­сла­вить соб­ст­вен­ное имя, а толь­ко на то, что­бы, сле­дуя да­лё­ко­му мо­ре­пла­ва­те­лю и сло­вам Ба­ра­тын­ско­го «мой дар убог, и го­лос мой не­гро­мок, но я жи­ву…», до­не­с­ти до чи­та­те­ля, ко­то­рый спо­со­бен вос­при­нять, ус­лы­шать, ах­нуть, за­пе­ча­лить­ся, – до это­го чи­та­те­ля до­не­с­ти пе­ре­жи­тое, на­коп­лен­ное, не од­рях­лев­шее, не ис­тёр­тое. И, как ви­но, ко­то­рое с го­да­ми на­би­ра­ет сво­их вку­со­вых ка­честв, пе­ре­хо­дит из раз­ря­да пи­тья, со­дер­жа­ще­го ал­ко­голь, в раз­ряд дра­го­цен­но­го на­пит­ка, так и жизнь Нел­ли Мо­ро­зо­вой с го­да­ми толь­ко на­кап­ли­ва­ла и на­би­ра­ла, мно­жи­ла и на­сла­и­ва­ла всё, что це­ли­ло ду­шу и вы­свет­ля­ло ра­зум. «Моё при­ст­ра­с­тие к Дик­кен­су» – пря­мой ре­зуль­тат это­го дол­го­го ду­хов­но­го на­коп­ле­ния. Но я не мо­гу не ска­зать и ещё об од­ном, не ме­нее важ­ном, чем че­ст­ность ме­му­а­ри­ст­ки, ка­че­ст­ве этой про­зы. Ман­дель­ш­та­му при­над­ле­жит од­на за­ме­ча­тель­ная фра­за: «мы не ле­та­ем, мы под­ни­ма­ем­ся толь­ко на те баш­ни, ко­то­рые са­ми мо­жем по­ст­ро­ить». Нел­ли Мо­ро­зо­ва по­ст­ро­и­ла баш­ню из соб­ст­вен­ной пло­ти и кро­ви: столь вы­пук­лы и ося­за­е­мы лю­ди, по­да­рив­шие ей жизнь, то есть мать и отец, что, при­ни­мая на ве­ру и по­ла­га­ясь на то, что на­ша связь с род­ны­ми умер­ши­ми не есть ре­зуль­тат на­ших роб­ких фан­та­зий, а та же ре­аль­ность, что воз­дух и де­ре­во, я долж­на при­знать, что в этой кни­ге с на­ча­ла и до кон­ца столь­ко до­чер­ней при­зна­тель­но­с­ти, что да­же сти­ли­с­ти­ка её слов­но бы вдруг про­ги­ба­ет­ся под тя­же­с­тью этой при­зна­тель­но­с­ти и до от­ка­за пе­ре­пол­ня­ет­ся му­зы­кой.

Но от­то­го ведь и по­лу­чи­лась: про­за, что из об­ла­с­ти се­мей­но­го, ча­ст­но­го кни­га лег­ко пе­ре­скольз­ну­ла в об­ласть об­ще­го, то есть: ис­кус­ст­ва, до­ка­зы­вая, что так вспом­нить – зна­чит со­здать.

 ^{Нелли Морозова. Моё пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника ХХ век. М., «Новый хронограф», 2011.}

Ирина МУРАВЬЁВА